Помощь одержимым

Запись закончилась, и магнитофон в машине детектива Раммеля автоматически вытолкнул кассету. Он спросил, хочу ли я послушать вторую сторону.

– Это зависит от того, сколько нам еще ехать, – ответила я.

Раммель оторвал руку от руля, показал на невероятно высокую металлическую ограду впереди, и я увидела колючую проволоку, которая шла сверху, и низкие кирпичные строения по другую сторону.

– У нас еще есть немного времени, Сильви. Но почему бы нам не послушать другую сторону потом, когда у тебя прояснится в голове?

Дни. Недели. Месяцы. Должно быть, ушло никак не меньше времени, чтобы организовать встречу с заключенным, находящимся по ту сторону ограды. Но в то утро, когда я нашла в мусоре свечи, я молча поехала с сестрой в полицейский участок. Мы с ней практически не разговаривали после ссоры из-за денег, заработанных мною телефонными опросами, и наше молчание стало таким осязаемым, что создавалось впечатление, словно мы обе затаили дыхание, вынуждая другую заговорить первой. После того как нас разделили – Роуз осталась на скамейке в коридоре, а меня повели в уже знакомую мне комнату для допросов, – Раммель и Луиза спросили, готова ли я отказаться или подтвердить свои прежние показания о том вечере прошлой зимы.

Тогда я заявила, что хочу увидеть Альберта Линча, и категорически отказалась говорить что-либо другое и даже встречаться с сестрой до тех пор, пока меня к нему не отвезут. Луиза вышла в коридор, чтобы поговорить с Роуз относительно разрешения, ведь я была несовершеннолетней, а она являлась моим опекуном. Пока мы ждали, я спросила Раммеля о кассетах с интервью, о которых мне рассказал Хикин. Несмотря на проблемы, возникшие из-за меня у детектива, он продолжал хорошо ко мне относиться и довольно мягко сказал, что я могу прослушать запись, если думаю, что это может как-то помочь. Он принес кассетный магнитофон, и я стала слушать отцовское интервью. В некоторых местах записи запинающийся голос Хикина пропадал, и после пауз я снова и снова слышала отца.

К полудню Раммель заглянул в комнату, чтобы сказать, что ему удалось согласовать визит в тюрьму, а Роуз, хоть и с некоторой неохотой, дала свое разрешение. Теперь оставалось выяснить, согласится ли Линч на встречу со мной.

Вскоре пришел положительный ответ.

Почти через пять часов после того, как я перешагнула порог полицейского участка, мы вышли, и у меня осталась одна кассета, которую я еще не прослушала. В коридоре я увидела сестру, которая сидела на скамейке и листала старые брошюры по охранным системам. Меня удивило, что она до сих пор здесь: я думала, что она давно ушла домой.

– Сильви, – сказала она, как только меня увидела.

Опустив голову, я продолжала идти дальше. Мне даже захотелось взять детектива за руку. Вместо этого я только крепче стиснула кассету, готовясь к конфронтации с Роуз и предстоящей поездке в тюрьму.

– Сильви! – Роуз бросила брошюры на пол и встала. – Я к тебе обращаюсь!

– Я всего лишь собираюсь с ним встретиться, – сказала я, чувствуя, как усиливается ш-ш-ш-ш у меня в ухе.

– Зачем?

Для полной уверенности – вот зачем. На этот раз я хотела знать наверняка. Ради детектива Раммеля и Луизы я больше не собиралась совершать ошибки. И намеревалась сделать все правильно ради своих родителей. И ради себя.

Но я не стала ничего объяснять Роуз, просто прошла мимо, не обращая на нее внимания.

ИСПРАВИТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ ОКРУГА САССЕКС – я смотрела на вывеску, когда мы проезжали ворота тюрьмы. В ту ночь, кода я открыла глаза на больничной койке, я увидела сидящего рядом Раммеля, сильного и несокрушимого, словно ожившая статуя. Но когда он разговаривал с охранниками у ворот и у входа, а потом с другими охранниками в лабиринте кирпичных зданий, детектив казался невозможно человечным. Что-то в его тяжелых шагах, шумном дыхании и редких вдохах вызвало у меня ощущение, что он волнуется не меньше меня.

Еще в участке мы договорились, что он будет оставаться со мной в течение всей встречи, поэтому после того, как очередной охранник привел нас в комнату, где стояло несколько столов, и предложил сесть, детектив устроился рядом. Длинный прямоугольный стол, где я ждала Линча, не слишком отличался от столов в школьной столовой. Мысль о школе заставила меня вспомнить о Бошоффе и о дневнике, который он мне подарил. Мне так и не удалось его найти накануне вечером, и теперь оставалось надеяться, что он лежит где-то в глубинах кинотеатра, как многие другие вещи, которые потеряли зрители, побывавшие там до меня, и которые так и не нашлись.

Я продолжала думать о дневнике и о том, что я там написала, пока не открылась дверь – не та, через которую вошли мы с Раммелем. Я повернула голову и увидела Альберта Линча в сопровождении еще одного охранника. Они медленно подошли к столу, Линч был одет в оранжевый комбинезон и смотрел в пол, а не на меня.

Охранник отодвинул стул, ножки которого заскрипели по полу, и Линч плюхнулся на сиденье.

– Тридцать, – сказал охранник, показывая на часы на стене.

Получасовое ограничение было оговорено заранее. Я знала, что у нас мало времени, и все же довольно долго все молчали. Линч сидел и смотрел на меня. Без своих странных очков, делавших его похожим на жука, он едва ли хорошо меня видел, тем не менее мне стало интересно, какой я ему сейчас представляюсь. Мне казалось, что я стала гораздо старше той девочки, свидетельницы его попыток разговаривать с Абигейл, которая пряталась в кустах возле конференц-центра в Окале, более опытной и мудрой, чем та девочка, что встретилась с ним на углу Баттер-лейн, когда он в фургоне привез к нам Абигейл.

Линч никогда не был крупным мужчиной и с нашей последней встречи заметно похудел. Наконец его узкие губы зашевелились.

– Все месяцы, проведенные в этом богом забытом месте, – заговорил он, – меня посещали только адвокаты и детективы. Вроде твоего друга, с которым ты пришла. Когда мне сегодня утром сказали, что ты хочешь со мной встретиться, я сильно удивился.

Я посмотрела на свои лежавшие на столе руки.

– Никто к вам не приходил?

– А кто мог прийти, Сильви? Местонахождение моей дочери никому не известно. Другой семьи у меня нет. И другой жизни.

Я закрыла глаза, всего на пару секунд, но этого оказалось достаточно, чтобы я вспомнила разговор с Абигейл у старого фундамента и как я отвернулась от нее и помчалась домой в тот самый момент, когда она сообщила, что моя сестра вернулась. Открыв глаза, я заставила себя отбросить эти воспоминания и сосредоточиться на том, что видела здесь и сейчас.

– Я пришла, – заговорила я, пристально глядя ему в глаза, – чтобы поговорить с вами о той ночи в церкви. И о беседе, которая у вас состоялась с моими родителями, перед тем…

– Тебе нет необходимости говорить со мной, Сильви, – сказал он, даже не пытаясь скрыть презрение. – Я все рассказал адвокатам и детективам, в том числе тому, которого ты привела с собой. Просто попроси у него копию допроса.

Я услышала, как тяжелые ботинки Раммеля переместились по полу у меня за спиной, услышала, как он снова тихонько вздохнул. Как только я попросила о встрече с Линчем, детектив мне предложил такой же вариант: я могла прочитать копии его показаний. Но я хотела совсем другого. В тюрьму меня привел давний разговор с моей мамой в номере отеля, когда она рассказала мне, что я способна понять, говорит ли человек правду, – если только позволю себе раскрыть свои чувства.

– Я хочу услышать описание того разговора от вас, – сказала я Линчу.

Он не стал отвечать сразу, во всяком случае прямо.

– У меня здесь было много времени для чтения, Сильви. Угадай, какую книгу я брал в руки чаще всего?

– Библию, – ответила я, потому что это был очевидный ответ.

– Ты ошибаешься. Она не для тех, кто здесь сидит. Я уже давно решил, что с меня достаточно этой книги. До конца жизни. Так что нет. Компанию мне составляла книга о твоих родителях. Репортер, который ее написал, сумел рассказать несколько интересных вещей о твоем старике. Ты читала эту книгу?

– Да, – ответила я.

Прошлой ночью, найдя свечи в мусоре, я навела порядок, а потом вернулась в дом. Роуз была в своей комнате, и я не могла взять ее книгу. Но я нашла еще один экземпляр, который лежал в антикварном шкафу вместе с другими диковинками отца. Вечером того дня, когда книга увидела свет, он сидел в своем кресле и читал ее. Тикали часы. Мама заваривала чай и перелистывала страницы с образцами обоев, пока отец не закончил. Именно тогда он заявил, что мы больше никогда не будем говорить о Хикине и его «творении». Тем не менее в шкафу я обнаружила несколько экземпляров. До сих пор, сказала я себе, от чтения меня удерживало обещание, которое я дала маме на крыльце в то утро, когда она держала рукопись в руках и плакала. Но я поняла, что было и еще кое-что. Я боялась последней части – «Следует ли вам действительно верить Мейсонам?» – и не хотела знать того, что там написано.

– Итак, – продолжал Линч, – тебе известно, что сказал твой отец репортеру.

«Говори прямо и четко», – подумала я, мысленно повторяя правила допроса.

– Я хотела поговорить с вами о другом. Меня интересует, что произошло в церкви за несколько мгновений до того, как я туда вошла.

Линч посмотрел туда, где всего в десяти футах от него стоял охранник, потом перевел взгляд на часы на стене. У нас осталась двадцать одна минута. Он снова повернулся ко мне, но ничего не сказал.

Раммель подошел ближе и сжал мое плечо.

– Если хочешь, мы можем уйти, – сказал он.

– Нет, – сказала я ему, – пока нет.

Я дождалась, когда он отойдет назад – в этот момент часы показывали, что осталось девятнадцать минут, – и вот что я предложила Линчу:

– Если хотите, я могу рассказать, что произошло в то лето, когда вы оставили свою дочь с нами. О последней ночи, проведенной ею в нашем доме, и о том, что пошло не так.

Это привлекло его внимание, и он поднял голову.

– Если ты намерена врать о демонах, которые заставили ее покинуть ваш дом, не трать силы, Сильви. Я уже слышал эту чушь от твоего старика перед тем, как он умер.

Я сглотнула и заметила, что у меня дрожат руки. Тогда я опустила их под стол и сделала глубокий вдох, стараясь успокоить мое трепетавшее кроличье сердце.

– Я не собираюсь повторять историю отца. Я скажу вам правду о том, что мне известно. Если вы поступите так же.

– Хорошо, – сказал он. – Начинай.

Наш разговор получился бы гораздо более легким, если бы я не потеряла свой дневник, если бы могла просто его открыть и прочитать страницы, на которых я описала то лето, в особенности ту ночь, а потом протянуть дневник Линчу, чтобы он его прочитал.

– И что потом? – спросил Линч, который слегка наклонился вперед, и его тонкие пальцы коснулись поверхности стола. – Ты спустилась вниз и отдала ей деньги?

– Ваша очередь, – сказала я. – Расскажите о сделке, которую вы заключили с моей сестрой.

Он сжал руки в кулаки – казалось, он сейчас стукнет по столу, но вместо этого Линч лишь потряс ими в воздухе.

– Ладно, – сказал он. – Я не скажу ничего нового. В течение всей осени и зимы я продолжал искать Абигейл. Я предполагал, что она может вернуться в миссию в Орегоне. Или попытается найти подругу моей бывшей жены. Может быть, поедет на юг, где мы провели несколько месяцев и ей нравились дети, посещавшие церковь. Но она так нигде и не появилась. И все это время я продолжал звонить в ваш дом, но твои родители не подходили к телефону – и я слышал только дурацкий автоответчик. Я не мог обратиться в полицию из-за образа жизни, который мы вели. Кроме того, я опасался, что моя бывшая жена обратилась туда с жалобой. Один из адвокатов рассказал мне, что она все это время пыталась найти Абигейл.

Я снова начал приходить к вашему дому. В течение той осени. И зимы. Тем не менее твои родители даже двери мне не открыли. К этому времени я успел прочитать книгу Сэма Хикина и знал о баре «Мустанг», куда репортер водил твоего отца. В день того снегопада все было как обычно: я долго, но безрезультатно стучал в вашу дверь, потом сдался и отправился в бар «Мустанг». Прошло много времени с тех пор, как я выпивал хотя бы каплю алкоголя, если не считать виски после неудачных визитов к вам. Когда я сидел в баре и топил свою скорбь в алкоголе, я заметил, что туда приходит девушка и заказывает выпивку. Со временем я сообразил, что она уносит спиртное в машину. Когда я поднялся с табурета у стойки и вышел наружу, то заметил твою сестру. Она изменилась с тех пор, как я видел ее в последний раз на парковке во Флориде, но лицо я вспомнил.

– И тогда вы заключили с ней сделку? – спросила я.

– Да. Пятьдесят долларов за то, что она позвонит вашим родителям и уговорит их встретиться со мной. Я сказал, что мне больше ничего не нужно, и она мне поверила.

– И что было потом?

– Она позвонила из телефона-автомата, который находился возле бара. Это она придумала позвать их в церковь. Я собирался пойти к вам домой, но Роуз сказала: если они подумают, что встречаются с ней и она готова помолиться с ними в церкви, чтобы привести свои мысли в порядок, то согласятся поехать в церковь.

– Но в церкви они должны были увидеть только вас?

– Совершенно верно.

– И вы отправились в церковь?

Линч снова посмотрел на часы. Я последовала его примеру. Тринадцать минут.

– Угу, – сказал он. – Твоя очередь.

Я вздохнула, представила страницы моего дневника и начала:

– И что дальше? – спросил Линч.

– Я хотела задать вам тот же вопрос. Что произошло после того, как вы заключили сделку с моей сестрой и поехали к церкви?

Линч потер лицо и посмотрел на часы. Восемь минут до окончания визита.

– Перестаньте тянуть время, – сказала я.

– Я не тяну время! – вспылил Линч. – Ты пришла сюда! Ты требуешь, чтобы я повторил историю, которую рассказывал тысячу раз. Ты дразнишь меня сведениями о моей дочери! Мне нужна минута, чтобы привести мысли в порядок!

У меня за спиной послышались тяжелые шаги Раммеля, который направился к столу, но я подняла руку, шаги стихли, и он вернулся на прежнее место.

– Хорошо, – сказала я Линчу. – Я понимаю. Поду-майте минуту. Но у нас мало времени.

Линч вздохнул и потер руками лысую голову.

– Я припарковался на улице за церковью. Твои родители уже узнавали мой фургон, и я понимал – если они его увидят, то просто уедут домой. Твоя сестра рассказала мне, что ключ от дверей церкви лежит в при-оконных ящиках для растений, она помнила эту подробность еще с тех пор, как ваш отец был дьяконом. Он там и оказался. Я отпер дверь и вошел в церковь.

– И принесли с собой пистолет – тот, который я видела во время нашей первой встречи на перекрестке возле нашего дома?

– Да. Но только чтобы их напугать. Я хотел услышать правду от твоих родителей вместо гробового молчания последних месяцев и лжи, которой они потчевали меня до этого. Я собирался включить свет в церкви, но мне не удалось найти выключатель. Тем лучше, решил я тогда, темнота даст мне преимущество. Я ждал возле одной из скамей возле алтаря, пока не заметил свет фар автомобиля на заснеженной парковке.

Он замолчал, и хотя мне очень хотелось его подтолкнуть, я понимала, что лучше этого не делать. Кроме того, я вдруг увидела, как наша машина останавливается на парковке возле церкви, отец выходит и направляется по снегу к красным дверям, но перед тем, как он скрывается внутри, я спрашиваю у мамы: «Тебе когда-нибудь бывает страшно?»

– Я ждал там, – наконец заговорил Линч, – и готовился к разговору, потом дверь распахнулась и я услышал в темноте голос твоего отца: «Роуз?»

«Нет, – сказал я ему. – Это я».

«Кто? – смущенно спросил он, сделал несколько шагов в темноту и продолжал: – Альберт? Я не понимаю. Что вы здесь делаете?»

«Я пришел, чтобы узнать правду о своей дочери, – сказал я ему. – Полную правду».

Когда твой отец повернулся, собираясь уйти, я подбежал к нему, дернул за пальто и вытащил из кармана пистолет, позаботившись, чтобы в свете фар стоявшей снаружи машины он увидел блеск стали.

«Вы никуда не уйдете», – сказал я ему.

Линч откинулся на спинку стула.

– Твоя очередь, – сказал он.

На этот раз я даже не стала смотреть на часы.

– Я закончила вечерний ритуал Абигейл, потом поднялась в свою спальню и заснула. Утром я спустилась на кухню и услышала голоса родителей, которые доносились из подвала, поэтому я спустилась вниз. И там они сказали мне, что Абигейл исчезла. Но подвал выглядел совсем не так, как во время моего последнего посе-щения.

– Что ты имеешь в виду?

– Там царил настоящий хаос. Повсюду валялись вещи, с которыми работали мои родители, куклу вытащили из клетки и швырнули на пол. И топорик. А еще кольца и другие безделушки, собранные родителями во время их поездок. Это выглядело, как если бы… – Я замолчала, чувствуя боль в груди, когда я вспомнила напряженный взгляд отца и как он наклонился и принялся наводить порядок. Позднее он сделал плакат с надписью – НЕ ОТКРЫВАТЬ НИ ПРИ КАКИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ! – и повесил его на клетку с куклой.

– И как же это выглядело? – вернул меня в реальность Линч.

– Словно кто-то сражался там с демоном. Во всяком случае, именно такое предположение сделал отец.

– Угу, Сильви. Ты хочешь сказать, что твое мнение не совпадает с тем, что говорил твой отец.

– Нет, я хочу сказать совсем другое, – возразила я, думая о книге Хикина, о магнитофонных записях интервью и о вещах, которые он мне рассказал. – Я думаю, что отец хотел, чтобы все выглядело именно так.

– Почему? – спросил Линч.

– Тогда появилась бы еще одна история, которую он мог бы рассказывать. Еще один способ заставить людей ему поверить.

– А во что веришь ты, Сильви?

– Довольно долго… – начала я, но замолчала, думая о словах, которые написала на страницах своего дневника, и о разговорах в последние несколько дней, а еще о том, что эпизоды жизни моих родителей стали складываться в совсем иной последовательности, что позволило мне взглянуть на все иначе. – Долгое время я не позволяла себе думать об очень многих вещах. Но сейчас я уверена, что Абигейл собиралась уйти той ночью и сказала мне о другом плане, о побеге из продуктового магазина, только для того, чтобы сбить меня с толку. Кто знает? Может быть, она боялась, что ночью я передумаю. Но я полагаю, что после моего ухода Абигейл открыла дверь и ушла в ночь. Потом, на следующее утро, когда мы все стояли в подвале и смотрели на хаос, сверху раздался стук.

– Стук? – сказал Линч.

– Да, – ответила я. – Это были вы. Вы пришли за своей дочерью.

– Но что…

– Церковь, – перебила я Линча.

В этот момент охранник заявил:

– Время вышло.

Из глубины тюрьмы донеслось громкое гудение. Снаружи послышался грохот приближающихся шагов.

– Церковь! – сказала я. – Вы должны закончить рассказ о церкви!

Вошел охранник и положил руку на плечо Линча, заставляя его встать. Оказавшись на ногах, Альберт наклонился вперед и сказал мне:

– Твой отец дал мне такое же объяснение, как в тот день, когда я постучал в вашу дверь. Ее прогнали демоны. Он принес свои извинения. О, поверь мне, он просил прощения. Но я сказал, что не верю ему. Я хотел приехать раньше, но всякий раз, когда я звонил, он твердил, что они с твоей матерью должны задержать Абигейл еще на некоторое время, чтобы помочь ей. И я позволил ему себя обманывать, посылал деньги, обеспечивая материалом еще для одной лекции.

– Церковь, – повторила я. – Рассказывайте, что там произошло.

– Он твердил то же самое в ту ночь, но я ему не верил. И тут вошла твоя мать. Твоя мать… ты должна знать, что она была другой, Сильви. Возможно, они с твоим отцом и составляли команду, но они отличались друг от друга. Каким-то образом, я и сам не знаю, как ей это удалось, она сумела меня успокоить. Она сидела рядом со мной на скамье, и мы вместе молились, пока твой отец бродил в тени у алтаря. И тут я понял, в кого превратился: в человека с пистолетом, который разбрасывается пустыми угрозами, пытаясь отыскать дочь, с самого начала не желавшую с ним жить.

– И что дальше?

– Я отшвырнул пистолет, выбежал из церкви, сел в свой фургон и поехал к автостраде намного быстрее, чем мне бы следовало в такой сильный снегопад. Потом я остановился возле бензоколонки, где увидел того старика в туалете и поймал собак его жены на парковке. Это правда, Сильви. Помоги мне, потому что я говорю правду.

Когда охранник подтолкнул его в сторону двери, из-за которой доносился грохот шагов, я продолжала сидеть и смотреть, вспоминая любимую песню мамы и изо всех сил пытаясь увидеть правду Альберта Линча – ведь мама считала, что я на это способна. Когда его увели, мы с Раммелем остались в полной тишине. Он снова подошел и положил руку мне на плечо. Перед тем как встать, я посмотрела на его тяжелые черные ботинки. Затем нас проводил еще один охранник, мы миновали серию дверей и ворот и оказались возле машины Раммеля.

Когда мы отъезжали от тюрьмы, я смотрела на колючую проволоку и думала о Дереке, который посоветовал мне не прикасаться к ограде в тот первый день, когда мы встретились в поле. Наверное, он сейчас убивает индюшек – ведь до Дня благодарения осталось немного.

– Ты в порядке? – спросил детектив.

– Да, – ответила я.

– Знаешь, Сильви, когда долго занимаешься такой работой, как моя, начинает вырабатываться шестое чувство, говорящее о возможной виновности людей. Но я научился не обращать внимания на свои ощущения, отбрасывать их в сторону и учитывать улики, выслушивать показания. Так что этот разговор не должен повлиять на тебя. Факты остаются фактами.

– Я понимаю, – сказала я и после паузы добавила: – Но я не видела мистера Линча в церкви той ночью.

Машина мчалась по шоссе, и ветер свистел в открытом окне Раммеля. Потрескивала полицейская рация. Довольно долго тишину нарушали только эти звуки.

– Ты уверена? – наконец спросил детектив.

– Да, уверена. И что теперь будет?

– Нам нужно поговорить с Луизой Хок. Как я тебе уже говорил, Линча освободят. Сейчас уже слишком поздно, поэтому это произойдет завтра. Если хочешь, я могу заехать за тобой утром.

Так мы и договорились. Когда я вышла из машины возле своего дома, мой взгляд остановился на пустой ступеньке крыльца. Эмили Санино больше не будет привозить нам свои подарки. Машины Роуз не было, а желтый свет из подвала пробивался даже сквозь сияние дня.

Я вошла в дом и сразу направилась в комнату родителей, где мигал красный огонек автоответчика. Прошла мимо телефона, принялась искать старый кассетный магнитофон отца и обнаружила его на прикроватной тумбочке вместе с пустым пузырьком от лекарства и, как ни странно, отверткой, завернутой в полотенце. Я отложила все это в сторону и взяла кассету, которую начала слушать в машине Раммеля. Кассета была уликой, Раммель не отдал бы ее сам, поэтому я незаметно вытащила ее из магнитофона, когда села в машину. Теперь я засунула кассету в магнитофон и включила воспроизведение. Сначала ничего не происходило, и я решила, что кассета испортилась. Но когда я хотела нажать перемотку вперед, комнату наполнил голос. Говорил не отец, а Хикин. Я усилила звук до максимума.

Хикин: По мере написания книги меня все больше и больше разочаровывали несоответствия в ваших рассказах.

Отец (слабым голосом): Вы начинаете говорить, как мой брат и другие наши недоброжелатели. Я думал, вы стали нам другом, Сэм.

Хикин: Я ваш друг. Но я пытаюсь делать свою работу. А она предполагает, что я должен говорить правду.

Отец: Правда в том, что большинство приходящих к нам людей уже проиграли.

Хикин: Проиграли?

Отец: Да. Полагаю, можно даже сказать, что они уже не здесь. Они безумны. Вы знаете, как я начинал? С объявлений на последней странице газеты. «Помощь одержимым». Скажите мне, неужели человек в своем уме обратится за помощью по такому объявлению?

Хикин: И что вы хотите этим сказать?

Отец: Напишите книгу, сделайте ее достаточно страшной, и ваша работа будет выполнена. Ведь люди именно этого хотят, не так ли?

Хикин откашлялся, и я почувствовала, что разговор принял направление, которое его не устраивало. Он начал заикаться, как всегда, когда он волновался. Затем раздался громкий щелчок и наступила тишина. Но через несколько секунд запись возобновилась.

Хикин: Могу я спросить вас о детях?

Отец: Конечно.

Мать: Я бы этого не хотела.

Отец: Моя жена предпочитает разделять работу и дом.

Хикин: А вы нет?

Отец: Эти вещи имеют обыкновение сливаться. Кроме того, я сказал, что вы можете задавать вопросы, но не обещал, что мы будем на них отвечать.

Хикин: И все-таки я попробую. Что ваши дочери думают о том, чем вы занимаетесь?

Мой отец: Мы почти не говорим с ними о работе.

Теперь его голос звучал громко и уверенно, и я поняла, что это запись другого разговора, при котором присутствовала моя мама.

Хикин: Обладают ли вашим даром Роуз и Сильви, миссис Мейсон?

Мама: Да, но я не намерена об этом говорить.

Хикин: Значит, они принимают вашу жизнь?

Отец: В той степени, в какой любые дети принимают своих родителей. (Смех.) Я просто хочу сказать, что мы ничем не отличаемся от остальных. Мы стараемся вырастить наших дочерей в соответствии с христианскими ценностями в мире, который очень далек от религии. Взять, к примеру, нашу дочь Роуз…

Мама: Достаточно, Сильвестр. Нам не следует говорить на эту тему.

Отец (после паузы): Моя жена права. Вы видите, как я в ней нуждаюсь – без нее я бы совершал ошибки. Могу лишь сказать, что у нас было немало проблем с Роуз. Мы с женой много молимся, чтобы она разделяла наши ценности.

Хикин: Ценности?

Мама: Я считаю, что мы уже и так слишком далеко зашли. Если не возражаете, на этом сегодняшнее интервью закончено. Большое вам спасибо.

Наступила тишина, и пустое гудение наполнило маленькую спальню. Я сидела и смотрела, как крутятся катушки магнитофона, слушала шум проезжавших по улице машин, потом раздались звуки приближающейся громкой музыки – возле нашего дома остановилась машина.

Я не стала выглядывать в окно, а подошла к автоответчику и включила его.

«Сильви, это Сэм Хикин. После того как ты оставила мне вчера сообщение, я провел небольшое расследование и обнаружил некоторые вещи, которые тебе необходимо знать. Позвони мне, как только сможешь».

Я слушала сообщение и просматривала газетную статью, которую мне дал Дерек. И, пока я изучала фотографию, в моем сознании звучали слова о ценностях.

Роуз еще не успела подойти к входной двери, поэтому я выскользнула в коридор, вошла в ее комнату, быстро открыла прикроватную тумбочку и вытащила ламинированную карточку, которую она сохранила. Сжимая ее в руке, я прошла в комнату родителей, сняла телефонную трубку.

– Школа Святой Иулии для девочек, – ответил мужской голос после того, как я набрала номер, написанный на оборотной стороне карточки.

Казалось, прошла целая вечность с тех пор, как я делала опросы по телефону, но я призвала на помощь свой взрослый голос, который использовала, когда брала интервью.

– Здравствуйте, – сказала я мужчине на другом конце провода. – Я ищу школу для своей дочери.

Я немного подождала – не станет ли он спрашивать, сколько мне лет, но он спокойно ответил:

– Ну, у нас не совсем школа. Вероятно, вы об этом знаете?

– Да. Моя дочь, ну, ей нужно такое место… – Я помолчала, вспоминая слова, давно произнесенные моим отцом. – Поставить ей голову на место. Насколько мне известно, вы решаете такие проблемы.

– Да. Мы лечим молодых женщин с отклонениями на сексуальной почве. С теми, кто перестал следовать библейской морали, – сказал он мне. – Но вам следует знать, что мы придерживаемся определенных правил. Если вы оставляете свою дочь у нас, вы полностью доверяете нам ее судьбу. Наше лечение очень серьезно, к нему нельзя относиться легкомысленно. Вот одно из наших главных требований: в первые тридцать дней пребывания у нас ваша дочь не должна входить в контакт с внешним миром…

Дверь внизу открылась и закрылась, и я бросила трубку, услышав, что Роуз поднимается по лестнице. Она свернула в коридор и увидела меня на постели нашей матери.

– Какого дьявола ты тут делаешь? – спросила она.

Я подняла вырванную из газеты статью и показала ей, мне хотелось это сделать уже несколько дней.

– Кто здесь на фотографии рядом с тобой?

– На какой фотографии?

Я встала, вышла в коридор и остановилась рядом с ней.

– Фотография. Ее сделали, когда ты вернулась из той школы. После несчастного случая, когда Дерек потерял свои пальцы. Кто стоит рядом с тобой?

Роуз сделала вид, что внимательно разглядывает снимок в газете, но у меня возникло ощущение, что она туда даже не смотрит.

– Я не знаю. У меня слишком много дел, чтобы вникать в твои многоумные бредни, Сильви. Я записалась на курсы для получения диплома об общеобразовательной подготовке и получила домашнее задание. Ты, как никто другой, должна меня понять.

– Фрэнки? – сказала я.

– Кто? – спросила сестра, но я поняла, что она знает, о ком я говорю.

– Фрэнсис? Фрэнсис Санино, дочь Эмили и Ника Санино?

На лице Роуз появилось ошеломленное выражение, словно ей отвесили пощечину, но она попыталась его скрыть, поджав губы и втянув в себя воздух.

– Я не знаю, о ком ты говоришь…

– Нет, знаешь. Потому что ее мать оставляла у нас на ступеньках еду. И я знаю, почему ты не хотела, чтобы мы ее ели. Дело вовсе не в том, что ты опасалась яда. Ты оставляла ее для Фрэнки.

– Заткнись, – сказала Роуз. – Заткнись к дьяволу, Сильви. Ты думаешь, мне легко? Правда ты так думаешь? Я хотела только одного – убраться отсюда как можно дальше, но я застряла здесь и должна о тебе заботиться. И что я получаю взамен? Ничего, кроме черной неблагодарности и дерзости. Меня уже от этого тошнит. Так что я ухожу в свою комнату. На твоем месте я бы постаралась держаться от меня подальше, потому что ты испортила мне настроение.

– Я знаю! – закричала я. – Я все поняла!

– Ты ничего не поняла, – сказала Роуз. – Ты спятила. Ты сказала полиции, репортерам и всем остальным, что видела в ту ночь Альберта Линча. Потом оказалось, что ты ошиблась, потому что возникла та пожилая пара. Теперь ты размахиваешь какой-то газетной статьей и готова обвинить бог знает кого. Ты думаешь, что ты умная, Сильви, но на самом деле ты самая настоящая дура.

– Ты можешь говорить все, что пожелаешь, – сказала я ей, проходя мимо и спускаясь по лестнице. – Но я докажу, что ты ошибаешься.

– Куда ты собралась?

Я не ответила, спустилась на первый этаж, потом пересекла гостиную и направилась к двери, ведущей в подвал. Роуз шла за мной. Когда я распахнула дверь и посмотрела вниз, в темноту, освещенную желтоватым отблеском одинокой электрической лампочки, она встала передо мной и сказала:

– Нет.

– Да, – ответила я. – А теперь отойди.

Роуз подняла руки и толкнула меня. Я сделала шаг назад, потеряла равновесие и начала падать. Газетная статья выскользнула из моих рук и оказалась на полу между нами. Я посмотрела на теннисные туфли сестры на ее маленьких ногах и подумала о том дне, когда я ползала по дну машины, пытаясь получить деньги, которые заработала, но сумела собрать только мелочь.

Сколько я себя помню, Роуз всегда побеждала в наших ссорах – и в словесных спорах из-за того, что была старше. Всегда! Но сейчас, когда у меня начали дрожать руки, а сердце отчаянно колотилось в груди, я потянулась вверх, собрала все силы и толкнула ее в ответ. Она потеряла равновесие и сделала шаг назад, к лестнице. На мгновение мне показалось, что еще можно остановить то, что произошло в следующий момент. Она протянула руку, и я попыталась ее схватить, потому что не хотела такого исхода. Однако наши руки не встретились, и она упала на ступеньки спиной вниз.

После того как Роуз с глухим звуком рухнула на бетон, воцарилась густая тишина. Я подумала о магнитофонной записи, когда смолкли голоса моих родителей, но катушки продолжали крутиться, а их голоса эхом повторялись у меня в сознании: Мы стараемся вырастить наших дочерей в соответствии с христианскими ценностями в мире, который очень далек от религии.

Меня наполнили стыд и ужас, когда я поняла, что натворила. И, хотя это было бесполезно, я сказала:

– Мне очень жаль, Роуз. Мне так жаль.

Сестра не ответила, и я вдруг поняла, что могло произойти нечто более серьезное. Я поспешно сбежала вниз по лестнице, туда, где она лежала, и увидела, что ее нога повернута под неестественным углом.

– Ты в порядке? – спросила я. – Пожалуйста, скажи, что ты в порядке.

– Моя нога, – ответила она, и я поняла, что она плачет – никогда прежде я не слышала, чтобы Роуз так бессильно плакала. – Ты что-то сделала с моей ногой.

В полицейском участке я видела листовки на доске объявлений – я запаниковала, и они мне вспомнились. Кажется, там говорилось, что при несчастных случаях нельзя двигать человека? Нужно позвать на помощь – таким был главный совет. Я собралась подняться по лестнице, чтобы позвонить по телефону, когда Роуз заговорила сквозь слезы:

– Помнишь правило, которое они повторяли?

– Кто? – спросила я.

– Мама и папа. Правило, по которому мы могли говорить то, что думаем или чувствуем, а они постараются сделать все, что в их силах, чтобы понять. Ты помнишь, Сильви?

– Да, – сказала я. – Но давай не будем…

– Они нас обманывали, – сказала Роуз. – Обманывали.

Я не хотела говорить об этом сейчас, но услышала, как мой голос спрашивает:

– Что ты имеешь в виду?

– В первый раз я рассказала им, когда мне исполнилось четырнадцать. Ведь они постоянно повторяли свое глупое правило. Но когда я призналась, что чувствую не так, как другие девушки, знаешь, что они сделали? Они повели себя так, будто в меня вселились демоны. Они молились надо мной, словно я вроде тех якобы одержимых, которые обращались к ним за помощью. Они сказали, чтобы я не смела ни с кем делиться своими откровениями. И чем очевиднее становилось мое самосознание, тем пуще они молились. Я пыталась быть такой дочерью, как они хотели, старалась стать как ты. Я приводила домой парней. Но ничего не получалось. И тогда они отправили меня в заведение, где мне должно было стать лучше. И знаешь что? Мне стало лучше! Я нашла Фрэнки. И хотя родители Фрэнки тоже ее туда послали, она уже знала, что это полная чушь. Она помогла мне понять, что нет ничего плохого в том, что я чувствую. – Голос Роуз задрожал, и она заплакала еще горше. – «Примчалась бурною волной и кровь мою зажгла, – всхлипывая, продолжала Роуз. – И жизни солнечный прибой мне в душу пролила».

– Роуз, я не понимаю, о чем ты говоришь. Нам нужн-о…

– Это слова из книги, в которой ты любила подчеркивать отрывки. «Джейн Эйр». Я их помню, потому что именно такие чувства испытываю к Фрэнки. Так или иначе, но мы планировали сбежать оттуда, скопить денег и со временем найти способ жить вместе нормальной жизнью. Но когда я вернулась домой, меня уже заменили на Абигейл. И я перестала пытаться. Мои стычки с мамой и папой – с папой в особенности – становились все ожесточеннее. Однажды ночью я ушла. И натолкнулась – на кого ты думаешь? – на Альберта Линча.

– Я знаю, – сказала я Роуз. – Ты ничего не должна рассказывать. Нам нужна помощь. Я тебе говорила, что уже и сама догадалась.

– Нет, вовсе нет! – выкрикнула она. – Могу спорить, ты не поняла, как я себя чувствовала, верно?

Ярость, печаль в ее голосе – все это заставило меня замолчать.

– Ты понимала? – снова крикнула она.

Я покачала головой.

– Пятьдесят долларов за то, чтобы поговорить с мамой и отцом. Вот что он мне предложил. И я с радостью согласилась. Но Фрэнки знала, что я собиралась сделать, она была со мной возле бара в тот вечер. Она заходила внутрь, заказывала выпивку и возвращалась к машине – потому что я была несовершеннолетней. После того как я позвонила маме и папе, она придумала какой-то дурацкий повод, чтобы уйти, – сказала, что ей надо вернуться в дом друзей, где она жила после того, как мы покинули заведение Святой Иулии. И я ее отпустила. Вот только Фрэнки не пошла к друзьям. Она решила встретиться с моими родителями в церкви.

Роуз замолчала. Мы обе осматривали подвал, странный мир, который создали здесь наши родители: висящий на стене топорик, старая ветка, похожая на искаженное в крике лицо, дюжины безделушек и разных предметов, свисавших с потолка и стоявших на полках. Старые, покрытые пылью книги о демонах. И, конечно, Пенни в кроличьей клетке, Пенни с безмятежной улыбкой на лице.

Надпись осталась на прежнем месте.

– Тебе известно, из-за чего человек становится одержимым, Сильви? Тебе известно, что Сатана и Люцифер не имеют к этому никакого отношения?

– Что? – спросила я; мне ужасно хотелось, чтобы она скорее закончила и я могла позвать помощь.

– Любовь и ненависть. Зависть. Месть. Гордость. Все это разбудило в папе собственного демона. Он знал, что поступает бесчестно. Мамин дар оказался недостаточно сильным, к тому же он не мог его контролировать. Он нуждался в чем-то большем, чтобы оказаться в центре всеобщего внимания. Ему требовалось подтверждение всех его рассказов, поэтому он был полон решимости сделать из нас своих последователей.

Прославиться? Я вспомнила, как сильно отца удивил мой вопрос. Дождь промочил его волосы, капли воды падали с ресниц, когда он сказал: «Пожалуй, было бы хорошо показать им, на что я способен».

– Так вот, когда люди оставались в этом подвале, он добавлял разные таблетки в их пищу. Они с самого начала были не в своем уме, а после общения с ним у них возникали новые видения. С мамой происходило то же самое. Он и ей давал таблетки. И Абигейл…

– Откуда ты знаешь?

– Ты думаешь, только ты способна разобраться в том, что происходит? Я наблюдала за ним. Поставила перед собой цель. И однажды поймала его на кухне, когда он толок таблетку и смешивал ее с какой-то едой. Когда я спросила, он сказал, что это обычное лекарство. Но я читала, что написано в инструкциях к лекарствам, которые лежали у него в письменном столе. А после того, как он понял, что я знаю о его мошенничестве, отец возненавидел меня еще сильнее.

Я закрыла лицо ладонями, вспомнив, как плохо себя чувствовала мама и какой она стала непохожей на себя после той поездки в Огайо. Возможно, он так поступил с ней из-за того, что она хотела прекратить их деятельность – как сказал мне Хикин? Или чтобы мама поверила в могущество Пенни и другие его утверждения? Получалось, что именно он виноват в недомогании Абигейл в ту последнюю ночь, которую она провела в нашем доме? Мне нужно было понять так много, но я вдруг услышала, что спрашиваю у Роуз:

– Что ты имела в виду, когда сказала про любовь и ненависть? Ты говорила про папу?

– Нет, я имела в виду себя и Фрэнки, – ответила Роуз. – Это сделало нас демонами. Сначала Фрэнки. А потом меня.

Я ждала продолжения, но сестра снова заплакала.

– Роуз, – сказала я, решив, что разговор пора заканчивать, – я вызову «Скорую». Тебе необходим врач.

Я поднялась наверх, в кухню, сняла трубку с аппарата, висевшего на стене, и не услышала гудка. Я несколько раз нажала на рычаг, но сигнал так и не появился.

Я подошла к холодильнику и трясущимися руками вытащила поднос со льдом, но он оказался пустым. Тогда я схватила несколько палочек фруктового мороженого, завернула их в полотенце и побежала обратно в подвал.

За то короткое время, что меня не было, воздух в подвале изменился. Свет продолжал гореть, и голая желтая лампочка сияла на потолке. По-прежнему сильно пахло влажной глиной. Однако у меня возникло ощущение: что-то изменилось.

– Роуз, – сказала я, прижимая влажное полотенце к ее ноге. – Телефон не работает.

– Сильви, тебе лучше уйти.

– Что? Куда уйти?

– Куда угодно. Подальше отсюда.

– Я тебя не оставлю.

Я услышала какой-то звук за углом подвала, из-за стенки, встала и вспоминала причину, по которой твердо решила спуститься сюда. Я подумала об Эмили Санино, напевающей «С днем рождения». И о торте, который она нам оставила. А еще о свечках. Тогда я обошла обшитую панелями стену и обнаружила там пустую койку со смятыми одеялами. На маленьком туалетном столике возле двери, ведущей на задний двор, я увидела стопку пластиковых контейнеров, оставленных на нашем крыльце.

Я вернулась обратно и посмотрела на сестру, которая села так, чтобы опираться спиной о стену, и пыталась поудобнее пристроить ногу.

– Значит, те звуки, которые я слышала, издавала она?

Роуз кивнула.

– Она провела здесь несколько недель после убийства. Но потом мы решили, что ей следует уйти. Мы больше не могли осуществить наши планы. Во всяком случае, до тех пор, пока ты не вырастешь и не уйдешь, тогда никто ничего не смог бы заподозрить. Но потом…

И вновь я услышала шум у себя за спиной в подвале. Я повернулась и вгляделась в тени, где все еще стояло старое зубоврачебное кресло отца. А за ним электрический щит и провода, уходящие в стену. Тут я поняла, что телефонный провод кто-то перерезал. Я не знала, что делать, и повернулась к Роуз.

– И что потом?

– Но Фрэнки никуда не уехала. Она не смогла. И правда состояла в том, что я не хотела с ней расставаться. Она вернулась, не предупредив меня заранее. В ночь Хеллоуина, пока меня не было дома, а ты оставалась одна, она проскользнула через заднюю дверь в подвал и стала меня ждать. Именно в тот момент ты в первый раз увидела в подвале свет. Я сказала ей, что лучше совсем его не гасить, потому что тогда ты побоишься спуститься вниз, ты решишь, что это как-то связано с мамой и папой и вещами, которые они там делали. Я знала, что ты все еще верила в то, что они нам говорили.

Я немного постояла, глядя на сестру, не понимая, как ей удалось скрывать от меня правду так долго.

– А ты…

– Что я?

– Ты их убила?

Она покачала головой.

– Скажи! – закричала я. – Я хочу услышать, что ты этого не делала!

– Нет, – сказала она, продолжая плакать и трясти головой. – Нет. Нет. Нет. Это Фрэнки. Их убила она, Сильви.

Я похолодела и почувствовала, как дрожь пробежала по моим рукам и ногам к животу. Меня отчаянно трясло, и я ничего не могла с собой поделать.

– Почему ты ее покрывала, Роуз? – прерывающимся голосом спросила я. – Как ты могла допустить, чтобы я подумала, будто видела кого-то другого?

– Потому что я ее любила. А она так поступила из-за того, что любила меня.

Я не услышала никакого шума за спиной, но увидела, как взгляд Роуз переместился за мое плечо, ощутила чужое присутствие и резко повернулась назад.

В одно мгновение в моем сознании промелькнули фотографии, которые я видела в гостиной Эмили Санино. Я увидела малышку с темными волосами, потом девочку несколькими годами старше на пляже в ярком купальнике, долговязого подростка со скобками на зубах и в футболке с надписью БОГ ЛЮБИТ ЛЕТНИЕ ЛАГЕРЯ. Вспомнила кубки с маленькой золотой девочкой наверху. Призы за победы в соревнованиях. И вот теперь звезда спорта, с которой встречалась Роуз, стояла передо мной с выбритой головой, как в ту ночь в церкви – одна из деталей, заставивших меня подумать, что именно Альберт Линч сбил меня с ног, когда выскочил из дверей церкви. В мочке уха я заметила серебряный крестик, такой же, как тот, что носила моя мама, но сейчас от него исходила угроза, а не умиротворение. Когда она заговорила, ее голос оказался на удивление спо-койным.

– Что ты сделала с Роуз? – спросила она.

– Она упала, – дрожащим голосом ответила я.

– Она упала? Или ты ее толкнула?

– Фрэнки, оставь Сильви в покое, – вмешалась Роуз прежде, чем я успела ответить.

– Почему? – сказала Фрэнки. – Она такая же, как твои родители. Тебе от нее один вред.

– Не имеет значения, – сказала Роуз. – Оставь ее в покое. Я сама с ней разберусь.

– Ты разбиралась несколько месяцев, и куда это нас привело? – закричала Фрэнки. – Посмотри, что она с тобой сделала!

Она выступила из тени и подошла ближе. Я подумала о той ночи прошлой зимой, о звуке пистолетного выстрела, прозвучавшего совсем рядом со мной, перед тем как я упала на пол и спряталась за скамейкой. И снова сигнал тревоги у меня в ухе усилился ш-ш-ш-ш — он стал таким громким, что я с трудом услышала крик Роу-з:

– Сильви! Беги! Беги отсюда!

Я повернулась к лестнице, перешагнула через ногу сестры, которая все еще была повернута под неестественным углом, как у тех индюшек в поле за оградой. Но успела сделать всего несколько шагов, прежде чем рука ухватилась за мою футболку. Я вцепилась в перила и повисла на них, а Фрэнки продолжала тянуть, пока я не почувствовала, как рвется ткань. Влажный воздух коснулся моей обнаженной кожи, я задрожала, потеряла равновесие и упала вперед. Моя рука скользнула между наклонными ступеньками, Фрэнки обошла меня с другой стороны и схватила за руку. Я вырвала ее с такой силой, что упала назад, на пол, рядом с сестрой.

– Прекрати! – закричала Роуз, когда я вскочила на ноги. – Пожалуйста, остановись!

– Я не остановлюсь, – сказала ей Фрэнки, – если она выберется отсюда, то расскажет полиции и всем остальным о том, что узнала. И тогда нас с тобой, Роуз, заберут очень надолго. И то место, в котором мы окажемся, будет несравнимо хуже школы Святой Иулии. Я не допущу, чтобы с нами это произошло.

Я посмотрела на искаженное лицо сестры, на бегущие по ее щекам слезы, мерцающие в желтом свете.

– Мне жаль, Сильви, – сказала она. – Мне очень жаль. Я не хотела, чтобы все так случилось. Знаю, ты мне не поверишь, но я этого не хотела.

Что бы я ей сказала, если бы у меня появился шанс? Что прощаю ее? Что понимаю? Что позабочусь, чтобы все закончилось хорошо? Но сейчас слова были бы ложью. Сейчас я чувствовала себя в ловушке в нашем подвале, а ко мне приближалась Фрэнки, державшая в руках топорик – топорик с бойни на ферме в Нью-Гэмпшире, ставшей гостиницей. Я подумала о семье Локков, про которую в своих лекциях рассказывал отец, о кровавом конце матери и детей и о том, что их души преследовали обитателей гостиницы многие годы после их смерти.

И, словно бы для того, чтобы предупредить, что меня ждет такая же участь, Фрэнки вогнала топорик в ступеньку лестницы. Лезвие вошло в дерево, но Фрэнки тут же его вырвала, и Роуз пронзительно закричала.

Затем Фрэнки подняла топорик и разбила свисавшую с потолка лампочку. Подвал мгновенно погрузился в темноту, наполнился тенями от лучей солнца, проникавших сквозь узкое подвальное окошко. Я повернулась и побежала к задней двери. Среди одеял на койке я заметила то, чего не увидела раньше. Отбросив одеяла в сторону, я обнаружила свой дневник. У меня не было времени, чтобы его схватить, поэтому я метнулась к задней двери. Но, когда я попробовала ее открыть, ничего не получилось. Я посмотрела вниз – дверь заклинила ручка метлы. Я попыталась ее вытащить, но не смогла, вероятно, ручку прибили гвоздями.

Обернувшись, я увидела Фрэнки, которая спокойно за мной наблюдала. Должно быть, она знала, что я не смогу сбежать. Мне ничего не оставалось, как взять один из пластиковых контейнеров и швырнуть в нее. Потом я метнулась к старому зубоврачебному креслу, протянула руку к полке, схватила несколько старых инструментов и бросила их во Фрэнки. Но она продолжала приближаться, спокойно и неумолимо, словно ничто не могло ее остановить, и собиралась в следующее мгновение пустить в ход топорик.

Я подбежала полке и попыталась уронить ее на пол, чтобы спрятаться в алькове. Сверху закачалась клетка с Пенни, я вцепилась в полку сзади и потянула на себя. Она слегка сдвинулась, но оказалась слишком тяжелой. Тогда я принялась хватать тяжелые книги о демонах, которые много веков назад овладевали девочками моего возраста, и швырять их во Фрэнки. Она спокойно отбивала их топориком, пока я теряла силы. После того как большая часть книг оказалась на полу, мне удалось опрокинуть полку, и оставшиеся книги и клетка с Пенни с грохотом рухнули вслед за ними. Я не стала терять времени и протиснулась в узкое пространство между шлакоблоками. Лишь однажды я оглянулась назад и увидела, что Пенни вывалилась из клетки и осталась лежать на цементном полу, а Фрэнки замешкалась.

Я продолжала двигаться, уползая в темноту, единственным источником света оставался прямоугольник впереди – вентиляционная шахта, находившаяся с противоположной стороны дома. Мои руки были покрыты грязью, когда я добралась до света. Я сжала пальцами металлическую решетку и потянула. Кто знает, сколько лет она здесь простояла? Достаточно долго, чтобы слегка шататься, но вытащить ее мне не удалось.

За спиной у меня послышалось кряхтение – Фрэнки полезла за мной. Я начала раскачивать решетку сильнее. Сквозь громкое ш-ш-ш-ш я слышала, как она ко мне приближается. Я понимала, что очень скоро она до меня доберется и все для меня закончится в темноте под нашим домом…

Я рванула решетку изо всех оставшихся сил, она вышла из пазов, а я выскользнула наружу, на солнечный свет. Но в последний момент Фрэнки успела схватить меня за ногу. Я отчаянно ее лягнула и высвободилась, потом вскочила на ноги, повернулась и увидела, как ее руки тянутся ко мне из дыры. Я знала, что не смогу ее остановить, но наступила ногой ей на пальцы с такой силой, что она закричала, а потом еще раз, когда я снова ударила ее.

Фрэнки втянула руки обратно, и я огляделась, раздумывая, что делать дальше. Именно в этот момент мне в голову пришла мысль о Дереке, который был в поле по ту сторону леса, где он убивал индюшек перед Днем благодарения. Я побежала через улицу к тропе, идущей вдоль пустых фундаментов.

Между тем Фрэнки выбралась наружу и помчалась за мной. Когда я оказалась возле одного из фундаментов, она меня догнала и толкнула в спину с такой силой, что я перелетела через край и рухнула в темную лужу на дне. Посмотрев наверх, я увидела там Фрэнки. Перед глазами у меня затуманилось, и ее образ то появлялся, то исчезал.

Мои спина, руки и ноги – все тело – так сильно болели, что я не могла пошевелиться. Тем не менее у меня не оставалось выбора, Фрэнки начала спускаться вниз по осыпающимся цементным ступенькам. На меня вновь нахлынули воспоминания: Абигейл, рисующая карты на стенах в тот вечер, после которого она сбежала. Мы с сестрой придумываем детали нашего воображаемого дома снова и снова: окно, картина, дверной проем. Мои родители, которые приехали сюда и купили участок с домом на противоположной стороне улицы, а потом стали жить, как многие другие супружеские пары. Как они могли знать, что здесь больше никто не захочет поселиться? И какие ужасные вещи с ними произойдут… со всеми нами?

Я попыталась встать. Мне удалось перекатиться на живот в грязной воде, плескавшейся вокруг. Джинсы и туфли промокли. Фрэнки спускалась вниз, скользя по ступенькам, но не падая, она спешила поскорее добраться до меня. Когда ей это удалось, она схватила меня за волосы и окунула лицом в грязную воду, держа так, чтобы я не могла дышать.

Ш-ш-ш-ш у меня в ухе стало еще громче, звук был высоким и пронзительным. А потом он изменился и превратился в мелодию, которую я узнала. Я в первый раз услышала слова песни, которую напевала моя мама.

Фрэнки подняла мою голову за волосы и вытащила из воды. На несколько секунд я увидела потрескавшиеся серые стены фундамента, свет заходящего солнца и палую листву вокруг. А потом она ударила меня лицом о бетон. В ослепительно-белом свете и последовавшей обжигающей боли ш-ш-ш-ш снова превратилось в мамин голос. Теперь я слышала его совсем рядом – она пела для меня старый гимн.

И снова Фрэнки подняла мою голову и ударила о стену, да так сильно, что у меня возникло ощущение, будто мир остановился. Я попыталась открыть глаза, но не смогла, наступила полнейшая тишина, и я больше не слышала маминого пения.

А потом, много времени спустя – или мне так показалось? – мои глаза будто сами собой заморгали и открылись, и возникло видение: моя мама стоит по другую сторону бездонной пропасти, а грязная вода – разделяющий нас океан. На маме коричневое шерстяное пальто из видео, которое я смотрела в подвале в тот далекий день, когда Роуз возилась с предохранителями, а Дот сидела в ванной комнате и читала свою глупую книгу. На мгновение мамин образ начал мерцать и расплываться, как на экране телевизора. «Я теряю ее, – подумала я. – Я снова позволяю ей уйти». Но тут образ стал более четким, мамины губы зашевелились, и она серьезно заговорила со мной.

– Вот что я тебе скажу, Сильви, – начала мама. – Каждый из нас рожден с внутренним светом. Но у некоторых, как у тебя, он горит сильнее, чем у других. Когда станешь старше, ты поймешь причину. Но самое главное – не допустить, чтобы свет погас. Ты понимаешь, что я хочу тебе сказать?

– Да. – Я открыла рот, чтобы ответить, но в мои легкие полилась грязная вода, наполняя их.

– Умница, – сказала она. – Это будет нелегко, но ты должна верить. И сражаться. Хорошо?

Я знала, что не следует открывать рот, чтобы ответить. Кроме того, это уже не имело значения, потому что призрак, образ, мои воспоминания о маме – все исчезло в мутной зеленой воде. Одновременно Фрэнки с усилием подняла мою голову за волосы. И когда я вернулась в мир воздуха и палой листвы, а надо мной раскинулось мрачное серое небо, я принялась свободной рукой шарить по цементу, пока не нашла то, что нужно. И прежде, чем она окунула меня в воду в последний раз, я повернулась так, что оказалась на спине, под ней, подняла руку с зажатым камнем и опустила его на голову Фрэнки.

Один раз. Второй. Потом в третий и четвертый раз, пока не увидела кровь. Тело Фрэнки обмякло, и она упала рядом со мной. Она продолжала дышать, но не шевелилась.

Я отошла от нее и начала подниматься по крошащимся под ногами ступенькам. Оказавшись наверху, я посмотрела на наш дом. Табличка с надписью «Посторонним вход воспрещен!», висящая на березе, не смогла защитить нас от опасности. Моя сестра все еще была в подвале, и, хотя я собиралась ей помочь, я свернула и зашагала по тропинке. Мокрая и грязная, без футболки, я, спотыкаясь, брела к полю, возле которого провела так много времени, потом перелезла через ограду из колючей проволоки, постаравшись не повредить руки и ноги, прошла по примятой траве, где разгуливали индюшки, – только теперь их почти не осталось, и продолжала идти, пока не добралась до дверей амбара.

– Дерек! – позвала я и принялась стучать в дверь. – Дерек!

Когда ответа не последовало, я открыла дверь. У дальней стены стоял какой-то мужчина в наушниках и рубил мясо на деревянном чурбане. У мужчины были седые волосы и доброе лицо. Увидев меня, он сорвал наушники и подошел ко мне.

– Что с вами случилось, юная леди? – спросил он.

– Мне нужен Дерек, – сказала я.

Мужчина снял белый халат и набросил мне на плечи. Потом провел меня через лабиринт полок, корзин и небольших клеток в заднюю комнату, где воздух был очень холодным, и попросил подождать несколько секунд. И в самом деле, мне показалось, что прошло совсем немного времени, когда появился Дерек, также весь в крови.

Он посмотрел на меня, молча зашел в раздевалку и вернулся со своей потертой курткой. В тот день, когда я выскочила из машины сестры, он предложил куртку мне, но теперь сам надел ее на меня и застегнул молнию. И как только он это сделал, я заплакала, теплые слезы потекли по моим щекам, и Дерек меня обнял.

– Что случилось? – спрашивал он снова и снова, но я никак не могла ответить. Не могла сразу. Не могла и через некоторое время. А он все повторял свой вопрос: – Что случилось? Что случилось?

Но у меня так и не нашлось слов. Я сумела лишь взять его за руку, у которой не хватало пальцев, и повела обратно через поле и ограду по тропинке, ведущей к нашему дому.