Глава 4. Она

Маленький концертный зал Колледжа эстрадного и джазового искусства, что на Большой Ордынке, был переполнен. Слушатели представляли собой коктейль из студентов, их родителей, преподавателей, просто любителей живого джаза. Мест на всех не хватило, кое-кто стоял, подпирая собой стены. Алексей учился на выпускном курсе отделения «инструментов эстрадного оркестра». Для тех, кто хорошо его знал, он был не просто рядовым начинающим «духовиком», он был «духовиком», влюбленным в трубу до самозабвения.

Со сцены звучала классика жанра: Summertime Гершвина. Кто и как только не изгалялся над этой мелодией за время ее существования. И все-таки выступающая сейчас троица исхитрились сделать это по-своему. Пианистка представляла собой хара́ктерную актрису, плечи ее то опадали, то вздымались, спина то закруглялась в скобку, то превращалась в летящую ввысь стрелу, кисти и пальцы рук казались гуттаперчевыми. Небольшого роста, пухлень кий, с коротковатыми руками и ногами ударник двигался в иной, но не менее уникальной манере. Его жесты являли отточенный хип-хоп, способность туловища изгибаться, градус поворота головы зашкаливали, ладони, взаимодействуя с тарелками, виртуозно шаманили щетками. Не в пример пианистке и ударнику, Алексей оставался стойким оловянным солдатиком, к этому обязывала труба. Он позволял себе лишь отбивать такт ступней правой ноги. Но столь эклектичному трио непостижимым образом удалось слиться в удивительной звуковой гармонии. И вот слушателей накрыли финальный аккорд клавиш, последний затихающий выдох трубы, прощальное перешептывание щеток с тарелками, мгновение тишины… и зал взорвался аплодисментами.

Где-то во втором ряду сидели родители Алексея. Вероника Евгеньевна, преподаватель по классу фортепьяно этого же колледжа, и Олег Владимирович, бессменный журналист одной из московских газет. Кирилл хорошо знал этих милых его сердцу людей. Он не только был вхож в их дом с раннего детства, но и в пятнадцать лет сплавлялся с ними по реке Катуни, запомнив захватывающее путешествие по Горному Алтаю на всю жизнь. Сейчас он пытался узреть их головы, представлял их счастливые, гордые за Леху лица, однако никак не находил глазами их затылки. И тут взор Кирилла наткнулся на макушку девушки. Девушка сидела впереди через ряд, чуть правее от него, и, подавшись вперед, усердно аплодировала. Что-то заставило Кирилла задержать на ней взгляд, скользнуть с макушки по волосам, поймать линию плеч, спуститься вдоль спины к талии. Плечи были хрупкими, спина тонкой, изящной, а длинные, рассыпанные по плечам прямые волосы в искусственном освещении казались насыщенно-каштановыми. «Интересно, крашеные или нет?» — мелькнуло у Кирилла. Впечатление от девушки было кратким; еще не утихли аплодисменты Гершвину и выступавшей троице, еще музыканты улыбались и кланялись, но тут кто-то крикнул из зала:

— Леха, дай Квинов «Форева», соло!

Алексей помедлил мгновение, шагнул навстречу залу, оглянувшись, неловко кивнул в знак извинения пианистке и ударнику, спешно облизал губы, приложил трубу к губам. В возникшей тишине труба запела нежно и тихо. Голос ее был чист и слаб, как у хрупкой девочки-подростка, казалось, она вымаливает что-то — робко, почти без надежды на воплощение желания. Но вот голос стал крепнуть, набирать мощь, и спустя полминуты не осталось ни мольбы, ни просьбы, звучали смелость, напор, уверенность в собственных силах расцветшей у зала на глазах красавицы.

Девушка, чьи макушку и спину облюбовал Кирилл, подалась вперед сильнее, заняла собой самый край стула — и больше ни разу не шелохнулась до конца исполнения. Покоренный ее напряжением Кирилл намертво прилип глазами к ее спине. Он ценил эту музыкальную композицию, считал одной из самых мощных у «Квинов», к тому же Леха сегодня был явно в ударе. «Кто хочет жить вечно»? «Кто осмелится любить вечно?» «Кто будет ждать вечно, несмотря ни на что»? Звуки резали душное пространство небольшого зала, вонзались в каждую клетку тела Кирилла, просверливали до костей, заставляли кровь течь быстрее, сердце стучать бешеней, предвосхищая, что вот оно, начало начал чего-то нового, немыслимого, чему не может быть конца, чему во все времена есть только начало. И сам Фреди, раскинув руки, сверкая зубами из-под черных усов, улыбался за спиной Лехи, потому что остался жить и звучать вечно.

Внизу образовалась шумная толчея. Кипел бурный обмен мнениями, звенели чьи-то возгласы, приветствия, хохот, мелькали рукопожатия, дружеские объятия. Кирилл с Сергеем ждали Алексея.

— В «Солянке» сегодня глухо, рванем в «Симачев»? — Сергей поддел плечом плечо Кирилла.

Кирилл рассеянно кивал, а сам искал глазами приглянувшиеся спину и волосы. Домой он не торопился. Воскресные домашние вечера вызывали в нем законное отвращение к жизни. К тому же не покидало ощущение, что он может упустить что-то важное, жизненно ему необходимое. Он нигде не находил ее взглядом. «Пошли курнем», — предложил Сергей. Они взяли в гардеробе куртки, вышли во внутренний дворик. Там Кирилл увидел ее. Она стояла с какой-то девицей чуть в стороне от выхода, обе курили, и он подумал, что ей совсем не идет это занятие. Она поймала на себе его взгляд, сделала вид, что полностью сосредоточена на приятельнице, а сердце у самой затрепыхалось. Она заметила его еще до концерта, у центрального входа. В громогласной предконцертной толчее бросился в глаза почему-то именно он. Короткий ершик густых темно-русых волос, джинсы на рыжем кожаном ремне, светло-канареечная льняная рубашка. Уже тогда в ней что-то щелкнуло. Он неуловимо отличался от большинства. Может быть, в нем не было привычной музыкантской расхлябанности, небрежности? Она и сама не понимала, чем он зацепил ее. Крепкие длинные ноги в хорошо сидящих джинсах, модных ботинках? Поджарый? Да мало ли таких?

— Дай-ка я дернусь потороплю эту черепаху, где он застрял, — оторвался от Кирилла Сергей.

— Давай, — кивнул вслед ему Кирилл со скрытой радостью, что остается один.

«Ну, подойди же, не трусь», — мысленно взывала она к нему.

«Если подойду, что скажу? — думал Кирилл. — Отошьет — что дальше? Подруга у нее грубоватая, хоть и блондинка, может, судя по виду, ляпнуть что угодно. Но надо решаться. Надо действовать». И все-таки, проходя в третий раз мимо их курящей парочки, он шагнул в их сторону. Из ее рук в эту секун ду выпала зажигалка, оба синхронно за ней наклонились, соприкоснулись лбами, коротко засмеялись, подняли друг на друга взгляд, и Кирилл поразился ее глазам — в вечернем освещении темно-рыжим в цветную искрящуюся крапинку. Он протянул ей зажигалку:

— Я заметил… вам понравилось, как играл мой друг?

— Да, очень, — ответила она, хотя не была уверена, что он имеет в виду этого чудесного долговязого трубача.

— Слу-ушай, Алексей твой друг? — беспардонно встряла блондинка. — Я раньше его слышала, он классный. А у меня, знаешь, приятель здесь, ударник, Виктор. Скажи, тоже виртуоз?! Я однажды на записи у них была, в подвальной студии. Кстати, может, представишься?

— Кирилл.

— Светлана, а это Катя.

Катя продолжала улыбаться Кириллу, чуть склонив к плечу голову. Ему показалось, легким наклоном головы она просит извинения за чрезмерную болтливость подруги. Изумительными у этой девушки оказались не только глаза и волосы, у нее были потрясающего очертания губы. Их уголки похожи были на завитки. Даже когда улыбка сошла с ее губ, лицо ее не утратило радостного, милого выражения. Кирилл спохватился, что слишком долго разглядывает ее лицо, и заставил себя оглянуться. К ним приближались Алексей с Сергеем.

— О чем спич? Надеюсь, девочки едут с нами? — Сергей был напорист, как всегда.

— Приглашаете? — мгновенно подсуетилась Светлана.

— Без вопросов. Отметить триумф трубача в компании ценительниц жанра — это, знаете ли… — Не найдясь, чем завершить фразу, Сергей вальяжно приобнял Алексея.

Переполненный эйфорией успеха, Леха сейчас любил весь мир, а заодно и двух незнакомых девушек.

Катя мимолетно взглянула на Кирилла, тот напряженно молчал, и у нее вырвалось:

— Ой, вы знаете, я не могу, к сожалению. Мне утром завтра рано вставать.

Светлана взглядом приговорила Катю к расстрелу.

— Тогда хотя бы номера телефонов подкиньте… на будущее. — Сергей достал из кармана сотовый, открыл записную книжку.

Продолжая уничтожать Катю взором, Светлана продиктовала свой и ее номера. Они попрощались.

Выйдя на улицу, троица довольно быстро поймала машину, на заднем сиденье Сергей протянул Кириллу трубку:

— На, для тебя старался, открой на букву «К», она одна там Катя. Чего б вы без меня делали? Инфантилизм сплошной.

— Не понял, — развернулся к Сергею сидящий впереди Алексей, — ты себе пухленькую эту бляндинку, что ли, наметил?

— Какую на фиг бляндинку, у меня со вчерашнего дня есть Зося. Считай, сутки с ней прокувыркались.

— Та-а-ак, почему мы про Зосю не знаем?

— Лексуха позвонила, та самая. Зацени, Леха, я на твою трубу пришел после суточного секс-дежурства.

— А подробности?

— Вдовица убитого два или три года назад газпромовца, сын на учебе в Англии, квартира двести метров на Ленинском. Оказались почти соседями.

— Сразу к себе домой не побоялась?

— Сексуальный голод убивает все страхи. Я, естественно, отблагодарил ее за смелость. Продемонстрировал класс игры на своей волшебной дудочке.

Хозяин машины, лет сорока, не удержался, прыснул:

— У вас, ребят, нет там еще одной про запас?

— Дудочки? — уточнил Сергей.

— Богатой бабы. Дудочка у меня у самого пока в порядке.

— Это вряд ли. — Алексей сел прямо. — Это только десанту такая пруха. Они у женщин на особом счету.

Они подъехали к Столешникову переулку со стороны Петровки, расплатились.

— Дудочку береги, шеф, другой не будет, — выходя из машины, порекомендовал Сергей.

Кате не спалось. За стенкой громыхали отголоски блокбастера. Отчим смотрел очередную американскую нетленку. Матери не было — улетела в Милан за очередной партией товара. «Какая я дура, что не поехала с ними в клуб. Вечно торможу, где не надо, вечно меня сомнения гложут, а потом жалею. Права Света, не умею я ловить нужный момент. Хотя что я дергаюсь? Все равно он не позвонит. Когда мне везло с нормальными? Подсуетился совсем не он, этот наглый приятель его, Сергей, а он даже на номер мой не глянул».

Он позвонил в понедельник ближе к вечеру. Она узнала его мгновенно, он не успел назваться, а ее пронзило то же, что вчера, состояние затрепыхавшегося сердца, отхлынувшей от рук крови и общей телесной беспомощности. Пока он напоминал о себе, она пыталась собраться, чтобы не дрогнул при ответе голос. Ответила, что учится на третьем курсе РГГУ на лингвистике, а когда он предложил приехать завтра к ее институту, она только и смогла выдохнуть: «Хорошо, к трем».

Они зашли в «Якиторию» у «Менделеевской», сели у окна, уставились в принесенные официантом меню. После ноябрьской промозглости обоим хотелось согреться, не отрывая лица от меню, Катя спросила: «Может, горячего саке?» — «Не возражаю, — сказал Кирилл. — А что будем есть?» — «Мне можно лапшу с курицей», — ответила не любившая суши Катя и тут же подумала: «Как я на его глазах лапшу-то буду есть? Ужас, ужас! Да и вообще…» Официант уточнил, сильно ли разогревать саке. Они, не сговариваясь, закивали: «Сильно-сильно» — и засмеялись вместе с официантом. В ожидании еды изо всех сил старались быть естественными, раскрепощенными, невозмутимыми, становясь от этого еще больше скованными, неловкими. Но где-то на седьмой минуте общения они бессознательно бросили тщетные старания и стали любоваться друг другом, правда, пока в скрытой форме. Официант принес заказ. Кирилл наполнил фарфоровые наперстки горячим напитком, они выпили. В них разлилось приятное тепло, и необъяснимое их родство усилилось. И уже получалось разговаривать на разные темы.

— Мне, когда я в девятом классе училась, гадалка на Арбате нагадала, что имя моего избранника будет на букву «К», а на меня тогда одноклассник глаз положил, Клим с фамилией Зайчонок, маленький такой, с большими ушами. Представь, как я страдала от безысходности.

— Ну да. А мне тут на днях одна странная особа тоже предрекла чуйство.

— Та-ак, интересно. С этого места поподробнее… пожалуйста.

— Любительница поживиться выброшенным фарфором. Я ей в субботу помог кое в чем, так она мне скорую любовь пообещала. Живет в доме престарелых, пятнадцать минут езды от «Юго-Западной». В гости, между прочим, приглашала.

— Давай съездим.

— Ты серьезно?

— Серьезно. Рутина надоела. Хочется свежих впечатлений, экзотики. Купим, к примеру, плод манго, еще что-нибудь и поедем.

— Разочарований не боишься?

— Не-а.

— Хорошо, в следующий выходной, только ради тебя.

— Договорились.

— Ты вообще с кем живешь?

— С матерью и отчимом.

— И как тебе?

— Да никак. У него психология неблагодарного человека.

— То есть?

— Как будто все в мире ему обязаны. Должны на него пахать, а он будет сидеть недовольный, нога на ногу, кривиться — все не то, плохо для меня постарались, надо бы лучше стараться. А сам только и умеет тупо поглощать. Потребленец жизни. — «Взгляды на меня стал слюнявые бросать, козел, а мать будто не замечает», — подумала она. Но тут же мысленно осеклась. — Ой, извини, что-то меня занесло, наболело просто.

— Ничего, нормально. А у тебя самой какая психология?

— Я по возможности радуюсь. Солнце с утра — спасибо. Дождь — тоже хорошо. Скажешь, банально на сегодняшний день?

— Не скажу.

— Значит, подумаешь.

— И не подумаю.

— Странно. Сейчас в студенческой тусе две основные тенденции: хронического пессимизма или мажорного пафоса, не замечал?

— Есть местами.

— Модно изображать отвергнутых миром жертв или избранников фортуны с дымом из ушей. Я ни в ту, ни в другую фокус-группу не вписываюсь.

— Ты как наш трубач, он примерно так рассуждает.

— Это у меня генетическое. В этом я абсолютная папина дочка.

— Кто у тебя отец?

— Теперь уже никто. Раньше наукой занимался, в Институте русского языка.

— В каком смысле никто?

— В том, что его двенадцать лет нет на свете. Я в память о нем на лингвистику поступила. Знаешь, не помню, чтобы он хоть раз меня за что-то ругал. Не потому, что я чересчур послушная была, думаю, он не умел ругать в принципе.

«Куда меня несет, зачем я ему столько про себя выкладываю?» — мелькнуло у нее в голове.

— А у меня, по твоей логике, какая психология?

— Пока не поняла. Но тебя по любому не поздно склонить в правильную сторону, у тебя улыбка обнадеживающая, — засмеялась она.

— Намек на гибкую молодую психику?

— Пожалуй, да. Ты не замечал, как многие после сорока перестают адекватно воспринимать реальность? Становятся откровенными жлобами или вообще кончеными дебилами?

— Возможно, — неопределенно ответил Кирилл, хотя о многих думал именно так.

— Вот с отцом моим никогда бы такого не случилось, я точно знаю, — добавила она.