Глава третья.
МОСКВА: ЦАРСТВО

Престол кремлевский пустовал недолго. Минуло несколько дней после убиения Лжедмитрия, и определилась персона нового государя. Им стал князь Василий Иванович Шуйский. 1 июня 1606 года состоялся обряд венчания на царство. Его провели с большим нарушением церковной традиции. Обычно церемониальным действом распоряжался глава Церкви, но на этот раз главным лицом от духовенства был архиерей, вовсе не наделенный правами первоиерарха.

Четыре с лишним года Василий IV правил Россией. Знал великие достижения и трагические неудачи. Царствование его завершилось позорно, страшно, мерзко. Много худого сказано о государе Василии Ивановиче его современниками, а более того — потомками: историками, публицистами. Перед современным любителем истории предстает крайне отталкивающий образ этого монарха. Лукавый старичок, интриган, выходец из среды вероломного боярства, человек жестокий, властолюбивый, к тому же обладающий безобразной внешностью.

И… вот парадокс: патриарх Гермоген чтил Василия Шуйского, всегда и неизменно проявлял абсолютную лояльность к нему, призывал к тому же паству, поддерживал царя всеми доступными способами — не за страх, а за совесть.

Почему?

Уместно назвать несколько причин.

Главная из них — сама фигура Василия Шуйского подверглась темной мифологизации. Слишком черен, слишком страшен этот царь перед мысленным взором образованных людей России, чтобы видеть положительные черты его личности. Гермоген мог видеть в нем совсем иное.

Полно, так ли плох государь Василий Иванович?

Он лжец — это обвинение верно. Но, во всяком случае, он обманывал не ради обогащения или возвышения, а ради спасения жизни — своей и, еще того более, родни. При Иване Грозном на семейство Шуйских дважды обрушивались страшные опалы. При Федоре Ивановиче этот род подвергся ужасающему разгрому, лучшие мужи его расстались с жизнью, иные отправились в ссылку, лишились состояния. И вот некоронованный правитель России, царский шурин Борис Годунов отправляет Василия Ивановича расследовать убийство царевича Дмитрия в Угличе. Князь — следователь опытный, возглавлял когда-то Московский судный приказ. Он докапывается до сути, и логика разбирательства ведет его к Годуновым. Как поступить князю? Рассказать во всеуслышание о том, что ему открылось? Его дед лишился жизни в опале. Его отец согласился на позорный брак одного из сыновей с дочерью худородного выскочки, чтобы восстановить благосостояние семьи и открыть дорогу собственной карьере. Сам Василий Иванович угодил в опалу при Иване Грозном. Его брат убит Годуновыми. Его родня унижена и раздавлена. Сказать правду? А в ответ Годуновы не только уничтожат его, но еще и дотопчут родню. Опыт собственных несчастий говорил ему, что это будет сделано незамедлительно и беспощадно. Василий Иванович доложил: несчастный случай. Роду вернули кое-что из прошлого величия. Шуйские заседают в Думе. Шуйские водят полки. Василий Иванович рассуживает местнические тяжбы, воеводствует в богатом Новгороде, по праздничным дням бывает приглашен к царскому столу. Относительное благополучие его — и рода — длится весь остаток царствования Федора Ивановича, продолжается при Борисе Годунове (1598–1605 годы). Что ему этот царевич Дмитрий? Бастард из рода московских Даниловичей, нагло присвоившего себе всю власть над Русью! Жалко его? Да нимало. Братьев своих жалко. Земель своих жалко. Эта ложь, благотворная для рода, вернется к Василию Ивановичу еще трижды, и под занавес так ударит облагодетельствованный им род, что он навсегда сойдет со сцены большой политики.

Есть в судьбе Василия Ивановича великая трагедия. Бог требовал от него правды, род — лжи. Выбрав родную кровь, отвернувшись от неба, Шуйский высоко поднялся. Но теперь он и рухнет больнее, чем прежде. Вот умер Борис Федорович, на троне его сменил Федор Борисович. Князь Василий, как сообщает современник-иноземец, публично «клялся страшными клятвами, что истинный Димитрий не жив и не может быть в живых, и показывал свои руки, которыми он сам полагал во гроб истинного [Димитрия], который погребен в Угличе, и говорил, что это расстрига, беглый монах, наученный дьяволом и ниспосланный в наказание за тяжкие грехи, и увещевал [народ] исправиться и купно молить Бога о милости и оставаться твердым до конца». Иначе говоря, Василий Шуйский оказался в числе твердых сторонников годуновского семейства. На поле боя он проявил отвагу. На московских площадях — верность государю. Твердости Василия Ивановича хватило ровно до того момента, когда стало ясно, что Годуновы проиграли большую политическую игру и власть им не удержать. Шуйский отправился ко двору Самозванца, стоявшего в Туле, и там присягнул ему. Но уже в царство Самозванца вел разговоры, что это ложный царь, а настоящий Дмитрий лежит в гробу. За это его едва не казнили; но князь вновь солгал — отперся от прежних своих слов, признал Лжедмитрия. Вертясь ужом, Василий Иванович выторговал себе сначала жизнь, а потом свободу… чтобы чуть погодя возглавить заговор и прикончить Самозванца. И только тогда он позволил себе сказать правду: царевич Дмитрий убит, ему нанесли смертельную рану душегубы, подосланные Годуновыми; отрок не выжил, тело его покоится в земле. Итак, и Гермоген, и весь народ знали: царь — лжец. Но… много ли чистых душ осталось в ту пору? Василий Иванович хотя бы имел мужество признаться во вранье и покаяться. Кающийся грешник, он нравственно превосходил великое множество смутьянов, творивших тогда зло с беззаветной уверенностью: ничего, авось забудется, ведь все таковы, жизнь пошла такая!

Он жесток — и это обвинение основано на правде… Василий Иванович бестрепетно казнил тех, кто восставал против него. Но ведь и они знали, на какое дело шли. Взяв в руки оружие, явившись под Москву свергать законного царя, они сделались разбойниками, бунтовщиками. Их смиряли железом, а потом казнили за очевидную измену, мятеж и разорение царства. Как еще должен был вести себя царь? Гладить по головке «полевых командиров», у которых руки по локоть в крови? Вот уж странное было бы поведение!

Мало кто замечает достоинства Василия Ивановича, хотя они лежат на поверхности.

Прежде всего, это опытный полководец, неоднократно ратоборствовавший за отечество. И против мятежных армий он, немолодой уже человек, также не побоялся выйти в поле, возглавив верные полки.

Надо полагать, Гермоген видел в затягивании междуцарствия путь к скорейшему торжеству социального хаоса. Видимо, он надеялся восстановить в стране порядок, воспрепятствовать распространению Смуты. А князь Василий Иванович имел самые серьезные основания выжигать Смуту, не щадя сил. Сделавшись правителем России, он в какой-то степени оправдал упования Гермогена и всей Церкви: если не остановил, то хотя бы притормозил страшную болезнь Смуты.

Василий IV на своем хребте четыре года удерживал Русское царство от окончательного развала. Он представлял в России не просто традиционную монархию, но еще и весь старый государственный порядок, борющийся против новоявленного хаоса. Только Василий Шуйский имел волю и власть смирять неистовых мятежников, раздиравших державу в клочья. Только он мог восстановить прежний государственный строй и всеми силами стремился сделать это. В самых отчаянных ситуациях он не сдавался. Даже перед лицом смертельной опасности Василий Иванович не отрекся от царского сана, не отринул ответственности перед Богом, лежавшей на нем за всю страну. Он ошибался порою, но от ошибок избавлены только те, кто бездействует. Гермоген искал в царе защитника православной веры и Русской церкви. Василий Иванович соответствовал ожиданиям патриарха.

Дореволюционный ученый П.Б. Васенко уже говорил об этом: «Поведение Гермогена во время царствования Шуйского позволяет утверждать, что патриарх всегда верно служил царю, несмотря на все невзгоды и промахи царствования… Можно с уверенностью думать, что самая верность патриарха правительству Шуйского, мероприятий которого он часто не одобрял, обусловливалась политической программой первосвятителя, неизменно стоявшего за сохранение и восстановление государственного порядка. А нельзя отрицать, что правительство Шуйского при всех своих недостатках было в ту эпоху единственной надеждой сторонников этого порядка». Современный историк А.П. Богданов точно и емко высказался по этому поводу: «Мы не можем сказать, что его истовая защита царя Василия не имела, помимо моральных, неких рациональных оснований. В условиях “войны всех против всех”, гражданской распри, усилия правительства Шуйского имели некоторые шансы на утверждение гражданского мира…»

Борьба и падение Василия Шуйского — одна из величественных трагедий русской истории. Она наполнена эпической силой характеров. Царь проиграл, царь пал, страна обрушилась в бездну. С низвержением правителя ушла сила «удерживающего»… Но, во всяком случае, пребывая на троне, Василий Иванович делал свое монаршее дело честно, как ему подобало. Может быть, неподдельное мужество истинного государя, а затем унижение, страдания и гибель на чужбине искупили прежние грехи его криводушия. Он познал, какова вершина и какова пропасть. Он имел время для раздумий о собственных прегрешениях и для молитв о прощении. Хорошая судьба для христианина…

Вторую причину на разные лады формулировали дореволюционные историософы и публицисты. Последнее время ее, так или иначе, принялись озвучивать современные их коллеги.

Так, П. Рублевский считал, что Гермоген при Василии Шуйском «ни о чем столько не заботился, как о том, чтобы поддержать колеблющийся трон царя и внушить всем русским глубочайшее уважение и благоговение к верховной власти монархической». От сказанного Рублевским нетрудно перейти к выводу: личность Василия Ивановича не имела для патриарха особенного значения, но само царское звание взывало к «благоговению».

Биограф святителя С. Кедров выразил эту идею с полной ясностью: «На первых же порах своего служения Гермоген, встретившись с тяжелым политическим положением… стал на сторону царя. Теоретически патриарх имел самое высокое представление о царской власти… По-видимому, без всякого отношения к господствовавшей в XVII в. в Западной Европе теории о божественном происхождении королевской власти русская политическая мысль, поскольку она воплощалась в учительном человеке начала века — патриархе, одинаково с западными мыслителями смотрела на царя, как на источник закона, власти, всякой справедливости и порядка, вытекавший из божественных полномочий… Отсюда даже безразлично к вопросу о том, как и кем поставлен царь и насколько он отвечает своему назначению, — все обязаны ему повиноваться. Отсюда и защита Гермогеном царя, несмотря на то, что фактически Шуйский далеко не соответствовал патриаршему идеалу». А учитывая всё сказанное выше о Василии Шуйском, государь, возможно, не столь уж не соответствовал идеалу патриарха. Идеолог православного монархизма В. Щукин развил целую теорию на сей счет: «Патриарх Гермоген не только терпимо, но и в высшей степени благожелательно относился к царствованию Василия Шуйского, несмотря на то, что не питал ни малейшего расположения к его личности… В данном случае всё зависело от общей национально-религиозной точки зрения патриарха: каков бы ни был Василий Шуйский сам по себе, для теократически смотрящего на Русь патриарха было важно то, что Шуйский — царь законный, православный и, значит, вполне соответствующий национально-религиозному характеру и призванию св. Руси». Современный автор Андрей Самохин пишет в том же ключе: «Всё несчастное время правления Василия Шуйского святитель Гермоген горячо ратовал и убеждал соотечественников быть верными этому царю. Почему? Для православного историка здесь нет загадки. Плохой или хороший, царь Василий был православным и не был самозванцем».

Историк Н.И. Костомаров высказался грубее и с неприятным оттенком фамильярности. Но, по сути, за вычетом хамоватого похлопывания первоиерарха по плечу, он изложил то же самое: «Гермоген был человек чрезвычайно упрямый, жесткий, грубый, неуживчивый, притом слушал наушников и доверял им. Подчиненные его не любили: он был человек чересчур строгий. Но при всем том это был человек прямой, честный, непоколебимый, свято служивший своим убеждениям, а не личным видам. Находясь постоянно в столкновениях с царем, он, однако, не только не подавал руки его многочисленным врагам, но всегда защищал Василия. Строгий приверженец формы и обряда, Гермоген уважал в нем лицо, которое, какими бы путями ни достигло престола, но уже было освящено царским венцом и помазанием… Для Гермогена существовало одно — святость религиозной формы».

Идеал «симфонии», то есть соработничества между светской и духовной властями, был унаследован Московской державой от Византии; он предполагал почтительное отношение государя к первоиерарху и в свою очередь честную поддержку монарха со стороны главы Церкви. Устои русского православия, да и если взять шире, древние устои христианства в целом обязывают Священноначалие признавать монаршую власть, ибо она от Бога. Патриарх никогда, ни при каких условиях не может быть мятежником, революционером, ниспровергателем государей. Он может лишь противиться власти откровенно безбожной, уничтожающей веру, разрушающей Церковь, насаждающей еретичество или атеизм.

Василий Шуйский, безусловно, не проявлял никаких признаков любви к иноверию, безбожию, еретичеству. Напротив, он взошел на трон в ореоле борца с католической экспансией, защитника Русской церкви. Гермоген имел поводы сурово порицать поведение царя как личности, но в общественном смысле у него не имелось никаких причин оставить монарха без поддержки. В этом смысле Гермоген должен был стать не только духовным наставником нового царя, но и его опорой. Так и произошло. Тем, кто противился воле монарха, святитель напоминал: «Возсташа [вы]… на царя, его же избра и возлюби Господь, забывше писаного: “Существом телесным равен есть человеком царь, властию же достойнаго его величества приличен Вышнему иже надо всеми Богу”». Здесь нет ничего выходящего за пределы общественной нормы русского социума тех времен.

Наконец, причина последняя и решающая. Хорош ли, плох ли князь Василий Шуйский как человек, а на российский трон у него имелись твердые права. Он получил царский венец легитимно.

О том, как происходило его избрание на царство, написано много скверного. Уже в XVII веке говорили: московская толпа выкликнула его в государи! Всю землю о нем не спросили! Но правда гораздо сложнее.

Вот три взаимодополняющих показания иноземцев о событиях того времени.

Английское известие 1607 года: «Нынешний государь Василий Иванович достиг власти по праву наследования и соответственно утвержден по избранию его боярством, дворянством и общинами Москвы…»

Заметки грека-архиерея Арсения Елассонского: «Через три дня по кончине царя Димитрия все бояре и синклит и народ великой Москвы, без согласия всего народа великой России и прочих городов и начальников, провозгласили царем великой Москвы и всей России Василия Шуйского».

«Московитская хроника» немца-наемника Конрада Буссова: «Князь Василий Шуйский без ведома и согласия Земского собора (ohne Wissen und Bewilligung saemtlicher Land-Staende), одною только волею жителей Москвы, столь же почтенных его сообщников в убийствах и предательствах, всех этих купцов, пирожников и сапожников (Piroschnicken und Saposchnicken) и немногих находившихся там князей и бояр, был повенчан на царство патриархом, епископами и попами, и присягнул ему весь город, местные жители и иноземцы».

Все-таки не выкликнули из толпы. Избрание обошлось без Земского собора, конечно, но, видимо, в результате полной поддержки московского посада, с которым у Шуйских имелась давняя приязнь, а также по итогам какого-то совещания служильцев государева двора — дворян и большой знати. Церковь тоже одобрила его кандидатуру. Желая упрочить свое положение, новый царь дал крестоцеловальную запись никого не карать бессудно, не наказывать без расследования, не мучить невинных людей за преступления их родни и не слушать клеветников.

Но отчего же не был созван Земский собор? В 1598 году Борис Годунов, желая подкрепить свою власть над Россией согласным мнением всей земли, собрал его и воцарился, заручившись одобрением страны. Василий Иванович пренебрег Земским собором. Судя по историческим сочинениям того времени, современников это покоробило. Торопился? Возможно. Опасался конкуренции со стороны других родовитых аристократов? Безусловно. Однако, вероятнее всего, сыграло роль иное соображение. Сейчас оно может показаться странным и даже необоснованным, но 400 лет назад звучало веско. Англичане, судя по приведенному выше известию, восприняли его серьезно.

Как уже говорилось, Василий Иванович имел неоспоримые наследственные права на трон. Шуйские считались при дворе «принцами крови». Их предок по прямой, суздальско-нижегородский князь Дмитрий Константинович в 1360–1363 годах занимал великокняжеский престол. Да и прежде Дмитрия Константиновича, еще в XIII веке, иные предки Шуйских бывали в великих князьях.

Аргумент серьезный. Зачем потомку великих князей, дождавшемуся своей очереди на их наследие, созывать Земский собор ради подтверждения своих прав? Он ведь не из Годуновых — семьи, не имевшей царственной крови… Он — знатный Рюрикович на русском троне. Василий Иванович, конечно, не знал, что займет в череде государей-Рюриковичей финальное место; он мечтал, надо полагать, об утверждении суздальской ветви на царстве. Удержись Василий IV в царском звании, «прав крови» явно хватило бы для легитимизации новой династии.

Так почему, по какой причине нашей Церкви, а вместе с нею и святителю Гермогену следовало бунтовать против законного государя? Против царской крови? Против первого Рюриковича, взошедшего на престол после царя Федора Ивановича? Восшествие Василия Ивановича не нарушало традицию, а восстанавливало ее. Для Церкви было уместно с благожелательностью воспринять подобное обстоятельство.

Еще один парадокс или, скорее, загадка стоит в прямой связи с коронацией Василия IV 1 июня 1606 года.

Разные источники дают противоположные известия относительно места, где пребывал в тот день Гермоген.

Летопись, правда поздняя, сообщает: «По всем же городам привели [людей] к крестному целованию. Царь же Василий венчался царским венцом… в соборной апостольской церкви Пречистой Богородицы, а венчал его казанский митрополит Гермоген с иными [духовными] властями в лето 7114 (1606) году». Никаких сомнений, твердое высказывание: Гермоген присутствовал в столице, он играл роль первенствующего архиерея при короновании Василия Ивановича.

Но от времен Смуты до наших дней дошел важный документ — чин венчания на царство государя Василия IV. Там столь же однозначно сказано: «А действовати на его царьском поставленье митрополиту Ноугородскому со всем собором». Притом документ явно современен коронации в отличие от летописного известия. Более того, первенство митрополита Новгородского Исидора выглядит естественно: при отсутствии патриарха именно владыка Новгородский формально считался «старшим по чести» среди русских архиереев (митрополит Казанский числился вторым «по чести» после Новгородского). А патриарха тогда на церемонии быть не могло. Старого, Игнатия, лишили кафедры и святительства сразу после смерти Самозванца, а нового еще не избрали. Игнатия, как простого чернеца, приняли на покаяние стены Чудова монастыря…

Один из архиереев того времени также пишет: «Во всечестном храме Пречистой Богородицы архиереи, имея во главе Исидора, преосвященнейшего митрополита Великого Новгорода, короновали сего царя Василия Шуйского».

Как будто, всё говорит о том, что Гермоген не мог вести церемонию. Более того, специалисты высказывают сомнение: да успевал ли он вообще добраться до Москвы к тому времени?

От Казани до Москвы по прямой более 700 километров. Даже если бы Гермоген использовал для перемещения в столицу ямскую гоньбу (дело по большому счету совсем не архиерейское), он ни при каких обстоятельствах не успел бы к венчанию нового монарха на царство. Нет уверенности даже в том, что сама весть о смерти Лжедмитрия долетела бы до Казани ко времени коронации Василия Шуйского.

С. Кедров, лучший ученый жизнеописатель Гермогена, высказался на сей счет без затей: по его мнению, святитель «прибыл из Казани к июлю 1606 г. Он не был ни на избрании царя, ни на коронации его… которую совершал Новгородский митрополит Исидор».

Современный историк В.Н. Козляков с ним соглашается: «Не присутствовал в Успенском соборе в день венчания царя… казанский митрополит и будущий патриарх Гермоген, его имя даже не названо в “Чине венчания”. Митрополит Гермоген просто не успел по отдаленности Казани приехать в Москву, хотя именно ему “Новый летописец” впоследствии приписал поставление царя Василия Шуйского на царство». Того же мнения придерживается новейший биограф Гермогена протоиерей Николай Агафонов.

А вот другой современный специалист, А.П. Богданов, высказывается в ином ключе. По его мнению, «нет убедительных сведений, что Казанский митрополит находился именно в своей епархии».

И к нему стоит прислушаться. Чин венчания Василия Ивановича на царство мог быть составлен и сохранен в архиве, но на деле его совершенно не обязательно исполнили с точностью до буквы. Если Гермоген добрался до Москвы хотя бы днем раньше церемонии, ее порядок могли существенно изменить. Такое случалось в старомосковской административной практике множество раз. Составлялся, например, «разряд» для большого похода против крымцев, «на украйну», однако армия по каким-то причинам не выходила в поле или же все-таки выходила, но с другим составом воевод. Тогда старый, так и не получивший применения «разряд» записывали в «разрядную книгу», а вслед за тем сообщали: «Полки по тому разряду не выходили». В ином случае ниже следовал новый разряд. Но чин венчания на царство — не «разрядная книга». Там просто нет места, куда можно вставить визу: «Произошли изменения такие-то». Значит, мог быть еще один чин, более поздний, но до наших дней не дошедший.

А как же записки деятеля Церкви, присутствовавшего на церемонии и назвавшего Исидора человеком, стоящим «во главе» русских архиереев? Здесь тоже всё не столь однозначно. Автор мог просто указать на формальное старшинство Исидора по отношению к прочим митрополитам, не имея в виду ничего сверх того.

Гермоген — сильная фигура: архиерей, бесстрашно споривший со Лжедмитрием, украшенный миссионерскими добродетелями. Чего мог ждать от него Василий Шуйский, губитель Самозванца? Очевидно, решительной поддержки. Ясно, почему князь желал поставить во главе столь важной для него церемонии именно митрополита Казанского.

Но почему не подходил государю Исидор, опытный архиерей, вышедший из блистательной школы соловецкого иночества? Трудно сказать. Москва 1606 года представляла собой клубок гибельно опасных политических интриг. Василий Шуйский взошел на престол, решительно оттеснив иных претендентов. Он мог всерьез опасаться, что один из них попытается «отыграть» ситуацию назад, если получит поддержку от Церкви.

Очень серьезную угрозу для него представлял могущественный деятель Церкви — Филарет, митрополит Ростовский. Формально он уступал в «старшинстве чести» и Гермогену, и Исидору. Но реальность порой выстраивает комбинации власти, никак не согласующиеся с буквой церковных правил.

Филарет подвергся постригу насильно, по велению Бориса Годунова. Он происходил из знатнейшего боярского рода Захарьиных-Юрьевых-Романовых. До пострига именовался Федором Никитичем Романовым, имел боярский чин. В жилах Романовых вовсе не текло царской крови. Но их предки находились при дворе московских государей как минимум с середины XIV века; родоначальником этого семейства и нескольких других является крупный великокняжеский служилец Андрей Кобыла. На протяжении всего XVI века предки будущего царя Михаила Федоровича оказывались в Боярской думе, ходили в чинах окольничих и собственно бояр, воеводствовали в больших городах, водили в бой полки и целые армии. Романовы и их предки — Юрьевы, Захарьины, Кошкины — высокий род, пусть и род слуг княжеских, а не князей. И вместе с ними роль таких же слуг, не имеющих царской крови, играли многочисленные старинные роды московского боярства — Салтыковы, Колычевы, Пушкины, Шереметевы, Шеины, Морозовы, Плещеевы, Вельяминовы, Бутурлины. Все эти роды и множество других, не столь именитых, составляли социально близкую Романовым среду. Их свойственниками являлись и княжеские роды — Черкасские, Голицыны, Сицкие, Оболенские-Лыковы, Троекуровы, Литвиновы-Мосальские. Такая же, через брачное свойстве, близкая связь объединяла их с древними боярскими семействами Ховриных-Головиных, Салтыковых и Тучковых. В кровном родстве они состояли с могущественными Шереметевыми и влиятельными Колычевыми. Таким образом, в нужный момент за интересы Романовых могла вступиться большая «партия» аристократов.

Тетка Филарета, Анастасия Романовна, стала первой женой Ивана IV. А его отец, Никита Романович, женился на Евдокии Александровне Горбатой-Шуйской. Князья Горбатые-Шуйские являлись высокородными Рюриковичами, такими же потомками великих князей из Суздальско-Нижегородского дома, как и сам Василий Шуйский. Для того чтобы всерьез претендовать на престол, этого было более чем достаточно. Сам Филарет, как монашествующий, не имел права занять трон. Однако у него имелись младший брат Иван и — лучшая кандидатура изо всех возможных! — сын Михаил.

Громадная сила, стоявшая за Филаретом, давала ему наибольшее влияние на дела среди всех архиереев Русской церкви. Он располагал первенством, опирающимся на чрезвычайно высокий статус его рода. В условиях мая 1606 года именно он и никто другой шел к патриаршей кафедре. Самый очевидный претендент! И ему следовало, в соответствии с негласным, но очевидным первенством, венчать Василия IV на царство.

Собственно, Филарет являлся какое-то время «нареченным патриархом», то есть персоной, которую все воспринимают как патриарха, еще не прошедшего поставление в сан, но уже получившего твердые гарантии этого.

С.Ф. Платонов писал по поводу странного положения Филарета весной 1606 года следующее: дело с поставлением нового патриарха не случайно затянулось до 3 июля. Им в конечном итоге станет Гермоген, однако он придет на место Филарета.

Произошло это, с точки зрения Платонова, «оттого, что первый названный патриарх, т. е. Филарет, был “скинут” после 27 мая (6 июня по новому стилю), а второй, Гермоген, не мог скоро приехать из Казани, где он был митрополитом. Если в Москве только в конце мая пришли к решению вызвать его в Москву, то он не мог поспеть в столицу ранее конца июня: обсылка с Казанью требовала около месяца времени». Платонов считает, что причиной охлаждения Шуйского к Филарету могли быть действия Шереметевых, родни Романовых, в пользу боярина князя Ф.И. Мстиславского, которого некие заговорщики прочили на смену Василию Ивановичу. Кроме того, Филарета считали сторонником Лжедмитрия. Наконец, еще одно обстоятельство: как уже говорилось, Романовы находились в свойстве с князьями Голицыными. А один из Голицыных, князь Василий Васильевич, сам проявил амбицию занять российский престол.

Таким образом, митрополит Ростовский оказался в сгустке связей, содержащих чрезвычайно сильные угрозы для Василия Шуйского.

При таких условиях опасно отдавать Филарету еще и формальное первенство в Церкви! Не менее опасно доверять ему церемонию венчания на царство. Несколько обличительных слов, сказанных первенствующим архиереем прилюдно, могли навсегда похоронить проект с коронованием Василия Шуйского… И если другой архиерей, тот же Исидор, например, покажет опаску перед столь влиятельной фигурой, как Филарет, не возникает ли тогда риск отдать жизненно важное дело в руки робкого человека, который может пойти на поводу у неприятелей Василия Шуйского?

Таковы, надо полагать, причины, заставившие Василия Ивановича отвернуться от Исидора.

Гермоген, обладавший решительностью и твердостью, очевидный враг Самозванца, деятель, не завязший в столичных интригах, выглядел предпочтительнее Исидора и на порядок предпочтительнее Филарета.

Что же касается Филарета, то ему поручили дело на первый взгляд весьма почетное, но по сути своей означавшее удаление от двора в решающий момент. Митрополит Ростовский вместе с владыкой Астраханским Феодосием, боярином князем Иваном Михайловичем Воротынским и пышной свитой отправился в Углич. Им следовало привезти оттуда гроб с останками царевича Дмитрия Ивановича. Честное погребение отрока могло, как казалось Шуйскому, многое прояснить в судьбе ложного царя, назвавшегося именем мертвеца. Филарет, обласканный Лжедмитрием I, проходил своего рода «проверку на лояльность». Кроме того, он оказывался на изрядном расстоянии от Москвы, когда политический соперник Романовых готовился взойти на царскую ступень.

Итак, ясно, почему Василий Шуйский желал приблизить к себе именно Гермогена, почему именно Гермогену он предпочитал вверить собственную судьбу, а затем и патриаршую кафедру. У него имелись самые серьезные основания призвать митрополита Казанского в столицу как можно скорее. А у историка нет причин слепо верить в то, что Гермоген непременно находился тогда в Казани.

Но где в таком случае мог обретаться митрополит Казанский, когда восставшие москвичи убивали Лжедмитрия I? Откуда его спешно вызвал князь Василий Иванович?

Неизвестно. За много месяцев до того Самозванец выслал святителя в его собственную епархию или — менее вероятно, но возможно — отправил под стражей в какую-нибудь дальнюю обитель. Нет сведений о том, что происходило со святителем впоследствии. Гермоген мог оказаться неподалеку от Москвы по многим причинам.

Не столь уж трудно представить их себе.

Допустим, перед свадьбой Самозванец, более не опасаясь за судьбу своего брака, отправил «милостивую грамоту», вызывая строптивого архиерея на празднества. Ведь тот уже ничего не успел бы испортить своими обличениями… Допустим, Гермоген знал о заговоре Шуйского и рассматривался в качестве крупной «фигуры поддержки». Тогда его известили о скором восстании, а также дали совет поторопиться. Допустим, Лжедмитрий всерьез опасался противодействия со стороны Гермогена, а потому перевел митрополита Казанского «за приставами» поближе — под бдительный присмотр. Да сколько угодно существует причин, по которым казанский владыка мог оказаться вовсе не в Казани, а значительно ближе к столице!

Всё это гипотезы, высказанные в популярной (и даже научной!) литературе, но не имеющие под собой ничего, кроме логических спекуляций.

Намного более серьезный аргумент заключен в одной публикации середины XIX века. На нее, к сожалению, редко обращают внимание.

Знаменитый историк русской литературы А.Д. Галахов напечатал речь митрополита Гермогена… на коронование Василия IV. В «Исторической хрестоматии» Галахова она неверно отнесена к 1608 году и, что самое печальное, там не указано, откуда составитель извлек ее. В прочих случаях у него указаны, скажем, «Акты исторические» или другие собрания документов допетровской эпохи. В данном случае никакого указания нет. Это заставляет думать, что Галахов видел некую бумагу, ныне утраченную, либо нашел какой-то древний хронограф, содержавший митрополичью речь. Отсутствие ссылки на источник делает весьма трудным оценку ее достоверности. Но нет оснований и для отказа пользоваться ею.

Обращаясь к Василию Шуйскому, митрополит Казанский говорит: после смерти Федора Ивановича, завершившего череду законных представителей московской династии Рюриковичей-Даниловичей, на престол взошел человек «не от царского корени» — Борис Годунов; его заменил и вовсе «христианской веры гонитель… самонареченный царь Дмитрей» — второй Юлиан Отступник; но и тот скоро лишился жизни. «Ныне же тобою, великий богоизбранный государь паки благочестие обновляется… тебе, великому государю, довлеет быти на престоле прародителей своих и венчатися царским венцем по древнему вашему царскому обычаю…»

В сущности, Гермоген с большим умом обосновывает права князя Василия Ивановича на шапку Мономаха. Митрополит, во-первых, напоминает всем присутствующим родословие Шуйского — природный Рюрикович, притом из ветви, где не столь уж давно бывали государи. Во-вторых, глава Церкви указывает на особую роль князя как защитника веры: именно он сверг ложного царя, чьи действия угрожали устоям православия.

Далее Гермоген, под видом благих пожеланий, напутствует нового правителя: «Да… укрепит [Господь Бог] мышцу твою на вся видимыя и невидимыя враги и покорит тебе вся варварския языки иже браням хотящая, и да вселит Господь в сердце твоем божественный страх свой и еже к послушным милостивное и к повинующимся милосердое, и соблюдет же тя Господь в непорочней истинней христианской вере, и покажет тя опасна хранителя святыя своея соборныя апостольския Церкви в повелениях…»

Архиерей не просто озвучивает «этикетные» фразы. Он сообщает царю: будь крепким, тебе придется много воевать, в том числе с поляками и с татарами (которые скоро наводнят весь юг России); будь милостивым и справедливым, столица не примет казней; будь благочестивым, ибо наступило шаткое время и Церковь нуждается в тебе, как в честном оберегателе ее покоя.

Можно было бы заподозрить, что речь Гермогена вовсе не является таковой, а представляет собой послание, написанное после коронации Василия IV. Тогда мозаика сложилась бы наилучшим образом: Гермоген явился в Москву, опоздав к венчальной церемонии, но оказал новому государю неоценимую услугу, составив грамоту, обосновывающую его права на престол.

Однако подобный вариант, что называется, «не проходит».

Текст, опубликованный Галаховым, безусловно, не является посланием. Там есть слова: «…по данной нам благодати от святого и животворящего Духа, се ныне от Бога поставляешися, и помазуешися, и нарицаешися Богом венчанный царь и великий князь Василей Иванович, всеа Русии самодержец!» К тому же учительные послания Гермогена, как правило, весьма объемны, а его выступление, связанное с венчанием Василия Шуйского на царство, невелико. Его нетрудно прочитать во время церемонии, да и по всему строю своему оно полностью соответствует ходу торжества. До наших дней дошла речь митрополита Дионисия, произнесенная во время коронования царя Федора Ивановича (1584). Многие обороты, использованные тогдашним главой Русской церкви, а также сама «конструкция» текста обнаруживают явное сходство с речью Гермогена. Так говорить мог лишь архиерей, не просто присутствующий на церемонии, но ведущий ее. Таким образом, речь, напечатанная Галаховым, имеет признаки подлинности.

Вопрос о том, где находился митрополит Казанский 1 июня 1606 года, нельзя считать решенным окончательно, но для обоснованного предположения почва уже имеется. Вероятнее всего, Гермоген тогда был в Москве. Видимо, именно он венчал на царство Василия IV.

Что же касается «чина», специально составленного для церемонии, то документ, очевидно, подвергся изменениям незадолго до торжества — когда митрополит Казанский добрался до Москвы.

Июль 1606 года — второй переломный месяц в судьбе святителя Гермогена.

Василий Шуйский выбрал преемника Игнатию, назвав митрополита Казанского. На протяжении месяца после коронации Василия Ивановича Церковь могла обсуждать его державную волю. Летописи и прочие источники не донесли до нас каких-либо сведений о борениях, происходивших внутри духовенства. После того как царь твердо высказался за кандидатуру Гермогена, не видно, чтобы митрополит Исидор или митрополит Филарет пытались как-то оспорить его выбор.

Возвышение Гермогена происходило спокойно.

В начале июня, опоздав ненадолго к венчанию Василия Ивановича на царство, Филарет доставил из Углича останки убитого отрока — царевича Дмитрия. Еще из Углича он отправил Василию Шуйскому известие: обретены нетленные мощи царевича, через них происходят исцеления. Мощи вскоре были перемещены в Архангельский собор Московского Кремля.

Тело, положенное у всех на виду, выглядело нетленным. Одежды за 15 лет нимало не обветшали. От покойного отрока происходили чудесные исцеления. Люди подходили к открытому гробу, видели это, узнавали об исцелениях и приходили к разным выводам. Кто-то заговорил о святости невинноубиенного царевича, кто-то — о фальсификации. Так, иноземцы Конрад Буссов, Исаак Масса и Петр Петрей сочли чудеса, совершавшиеся у гроба, ловкой проделкой царя Василия. Процессию с телом Дмитрия встречал по дороге из Углича, близ Москвы, сам государь в окружении духовенства; тогда на него напали те, кто верил в Самозванца более, чем в святого отрока. «Шуйский, как говорят, был едва не побит камнями, хотя дворяне усмирили народ прежде, чем он собрался», — сообщает французский наемник Жак Маржерет.

Однако Церковь, весьма осторожная в таких случаях, не нашла ничего поддельного в том, что происходило вокруг останков Дмитрия. Царевич был прославлен в лике святых. По городам отправились посыльные с грамотами, возвещавшими о новоявленной святости.

Таким образом, Филарет Никитич идеально выполнил поручение царя и ничем не помешал ему во время коронации. Но государь уже выбрал иного архиерея на патриаршее место; оставалось лишь покориться монаршей воле.

Гермоген, еще не поставленный в сан, вместе с Василием Ивановичем встречал мощи царевича Димитрия, и уже тогда его именовали патриархом: «Первосвятительный Гермоген, всеа Россия великий патриарх, всесоборне иконам воследуя во сретении новомученика, таже во славе своей царь и по нем того синклита чин, потом несочтенное всенародное множество».

Филарет, кажется, не воспринял Гермогена как личного врага. Он понимал: восхождение Гермогена на высшую ступень церковной иерархии совершилось не какими-то интригами казанского владыки, но одной лишь волей царя.

Впоследствии меж ними не случалось открытых конфликтов. Гермоген неизменно проявлял к Филарету доброе отношение. Быть может — из смирения, быть может — из соображений политических: Филарет все же имел большое влияние. Внука своего, Андрея Крылова, Гермоген отдал в чине сына боярского на службу к митрополиту Ростовскому. В свою очередь Филарет, сделавшись патриархом в 1619 году, сохранил о Гермогене хорошие воспоминания. На страницах летописей, возникших уже в патриаршество Филарета, Гермоген неизменно выступает как праведник, добрый пастырь, светоч твердой веры во тьме Смуты. Более того, время от времени он изображается духовным наставником самого Филарета, чуть ли не нравственным образцом для подражания. Странно было бы проявлять подобное отношение к врагу или недоброжелателю…

Помимо тихого, безгласного Исидора, могущественного, но нелюбимого государем Филарета и духовного ратоборца Гермогена претендовать на патриаршую кафедру мог еще тот… кто совсем недавно покинул ее. Притом не по своей воле.

Речь идет об Иове, занимавшем патриаршее место с 1589 по 1605 год. Он честно выступил против Самозванца. Его свергли вопреки желанию духовенства. Так отчего бы не вернуть столь достойному человеку положение главы Русской церкви?

Этого не произошло.

Объяснений может быть два.

Во-первых, из разных источников известно, что Иов к тому времени потерял зрение. Так, создатель Хронографа говорит о нем: «На престол патриаршеский возведен был Гермоген, казанский митрополит, хотя Иов патриарх еще тогда был жив, но не возвратился на свой престол, ибо доброзрачные зеницы его замутились и свет сладостный был отнят от очей его». То же сообщают и другие источники. К тому же летом 1606-го Иову оставалось жить менее года: дряхлость подступила к нему.

С другой стороны, к слепоте Иова добавлялось, вероятно, подозрительное отношение Василия Шуйского. Слишком явная дружба установилась между первым русским патриархом и семейством Годуновых. А для Шуйских Годуновы — никак не друзья.

Так или иначе, а патриаршую кафедру Иову возвращать не стали.

3 июля 1606 года совершилось главное событие в жизни Гермогена. Он взошел на кафедру патриарха Московского и всея Руси. Обряд совершался в Успенском соборе и повторял в деталях церемонию 1589 года, когда поставлялся в сан Иов. Как сообщает Чин поставления Гермогена на патриаршество, роль «поставляющего святителя» сыграл митрополит Новгородский Исидор. Он держал во время церемонии лампаду и посох. Гермоген отдал поклоны царю и поставляющему архиерею, митрополит Новгородский провозгласил: «Благодать Пресвятого Духа нашим смирением имеет тя патриархом в богоспасаемом граде царствующем Москве и всего Российского царствия». Древняя московская святыня, посох святого Петра-митрополита, перешел от него к новопоставленному патриарху. Затем царь передал Гермогену золотую панагию, «манатею» и белый клобук.

Гермогену предстояло без малого пять лет патриаршества и около года мук в узилище…

Эта книга посвящена святителю Гермогену, а не Василию Шуйскому и не России времен патриаршества Гермогена. Поэтому нет никакой пользы в подробном пересказе всех перипетий Смуты, пришедшихся на те годы, когда Московскую патриаршую кафедру занимал Гермоген, а царский престол — Василий IV. Однако проповеди, послания, поступки главы Русской церкви нерасторжимо связаны с главнейшими событиями эпохи и вне их контекста просто непонятны. Значит, хотя бы в самом кратком виде следует представить канву титанической борьбы государя с изменами, мятежами, а затем и с вооруженной интервенцией Сигизмунда III.

Ей отдано несколько страниц, следующих ниже.

Слухи о том, что вместо «царя Дмитрия Ивановича» в мае 1606 года убили какого-то «литвина», «немчина» или же «ляха», начали распространяться сразу после того, как власть в Москве перешла к Василию Шуйскому. Огромная часть южнорусских земель оказалась заражена ими в первые же месяцы нового царствования.

Любимцы Лжедмитрия бежали из Москвы в те места, которые когда-то явились колыбелью Смуты и плодородной почвой, отдавшей лучшие соки армии Самозванца. Там беглецы всеми силами поддерживали слухи о том, что «истинный государь» скрывается от Василия Шуйского, но скоро явится с новыми силами — восстанавливать справедливость.

Самозванчество сделалось популярным. Из исторического небытия возник самозваный «царевич Петр» — неистовый казачий вожак. То одна темная личность, то другая порывалась выдать себя за «тайного государя Дмитрия». Не какая-нибудь голытьба, «народные массы», «несчастное крестьянство», а в первую очередь дворяне и даже аристократия «второго ранга» баламутили русскую провинцию. Князья Григорий Шаховской и Андрей Телятевский (блистательный полководец!), видные дворяне Михаил Молчанов, Истома Пашков, Прокофий Ляпунов сделались лидерами антимосковского брожения. Молчанов какое-то время выдавал себя за Лжедмитрия I и даже официально назначил «царским воеводой» искусного военачальника Ивана Болотникова — слугу князя Телятевского.

Присяга Василию IV на колоссальном пространстве южных окраин России, Северской земли, Рязанщины оказалась сорванной. Путивль и Елец превратились в столицы мятежа. Казаки, посадские люди и все прочие, кто пожелал примкнуть к бунту, влились в отряды восставших дворян провинции.

Летом — осенью 1606 года Болотников и прочие «полевые командиры» мятежа с боями двигались к Москве. В октябре они уже заняли позиции неподалеку от южных стен русской столицы. Но Василий IV подтянул войска, договорился о переходе на свою сторону части повстанцев и разгромил болотниковцев. Зима 1606/07 года — время ослабления мятежа, час торжества законной власти.

Однако весной 1607 года мятеж вновь набрал обороты. Калуга, Алексин, Тула заняты болотниковцами, правительственные войска терпят поражения.

Летом 1607-го сам государь Василий Иванович выступил в поход с отборным войском. Болотниковцы проигрывают бои, отступают… В октябре пал главный оплот восстания — Тула. Болотниковщина окончательно раздавлена; два ее лидера — сам Болотников и «царевич Петр» оказались пленниками царя. Первый из них будет сослан на север и там утоплен, второго прилюдно казнят после возвращения победоносной армии в Москву. Князя Шаховского отправили каяться на Кубенское озеро, в Спасо-Каменную обитель, окруженную глухими лесами. Другие командиры бунтовской армии ранее перешли на сторону законного монарха.

Царь дал отдых измученной армии, а сам сыграл свадьбу с княжной Марьей Петровной Буйносовой-Ростовской. Однако значительная часть южнорусских земель еще оставалась в «незамиренном» состоянии. Смута продолжала там тлеть и без тяжелой государевой руки скоро вспыхнула с новой силой.

На смену Болотникову, «воеводе царя Дмитрия», явился авантюрист куда более опасный. Он назвался гибельным именем «государя» Дмитрия Ивановича и вошел в русскую историю как Лжедмитрий II, или «Тушинский вор». Польская шляхта оказала ему поддержку. Целые отряды «вольных шляхтичей» пополнили армию Самозванца.

Первое время он терпел поражения от второстепенных отрядов царского воинства. Настоящей силой движение его сторонников сделалось лишь весной 1608 года, с приходом новых шляхетских ополчений с запада и присоединением большого контингента казаков.

Вооруженное противостояние царских воевод с новым Самозванцем на пути его к столице не привело к победе московских полков. Летом 1608 года Лжедмитрий II во главе русских изменников, буйной казачьей вольницы, польских и литовских авантюристов укрепился близ Москвы, в Тушине. Кремль ведет с Тушинским лагерем постоянную войну, сражение следует за сражением. То удача сопутствует мятежникам, то полкам законного государя. Вельможи Василия Шуйского, вплоть до выходцев из знатнейших родов, переходят к тушинцам — князь Михаил Шейдяков, князь Дмитрий Трубецкой, князь Дмитрий Черкасский…

«Царик» сформировал самое настоящее, хотя и совершенно незаконное правительство. У него свои бояре и своя Боярская дума. Свои приказы-«министерства» и свои казначеи, к коим стекаются денежные потоки из десятков городов, поклонившихся ему. У Самозванца появился даже собственный «патриарх» — всё тот же Филарет, митрополит Ростовский (по официальной версии, плененный тушинцами). Его нарекли главой Церкви, то ли принудив к тому, то ли осуществив, под видом принуждения, его собственное потаенное желание. Игрок столь значительный, как Филарет Никитич, имел самостоятельный политический вес. В соединении с саблями тушинцев и архиерейским саном этот вес позволил Филарету получить пусть и беззаконную, но очень значительную духовную власть на юге России. В 1608–1609 годах Тушинский лагерь бывал грозен, тут собралась большая сила, тут находилась столица колоссальной области. Слуги Лжедмитрия разъезжали по дальним городам царства, стремясь подчинить их Тушину вооруженной силой или уговорами. Многие земли им поддались.

Для Василия Шуйского особую опасность представляли не столько даже Болотников или «Тушинский вор», сколько волнения, то и дело вспыхивавшие против его власти в самой Москве. Обычно их инспирировал кто-то из вельможных аристократов или знатных дворян, притом до истинного «кукловода» обыкновенно доискивались. Но сначала монарху приходилось по нескольку часов испытывать все неудобства диалога со взбешенной толпой. Власть его то и дело оказывалась подвешенной на волоске. Осажденная Москва жестоко страдала от голода. Продавцы зерна искусственно взвинчивали цены. Василий Иванович пытался запрещать им, но его власти не хватало даже для этого: «Царствующему граду всеми злыми одержиму бывшу во обстоянии ложнаго царя с польскими и литовскими людьми и с русскими изменники и гладу велику належащу… Купцы же московстии во един совет сопокупльшеся и повсюду от имений своих дающе на закуп, еже бы им и от прочих градов и сел всяко жито изкупити; и сиа собирающе не вскоре продаваху, но ожидающе, дондеже отягчится цена, и сугубо десяторицею прикуп хотяще восприяти. И немощнии имением всяко до конца оскудеваху… Всяко убо богатство к житопродавцем преходит, убозии же от глада зле мучими скончевахуся. Сицевая убо зря, царь Василий стесняется болезнено сердцем и повелевает житопродавцем во едину цену продавати и купити; но никако о сем небрегше житопродавцы. Державный же покусися не единою градским законом смирити сих. Сего же ради, елико убо в прочих градех и селех закупленаа ими, сташя недвижима и к царьствуюшему граду не проходима. Царь же и от прочих градов мнев (желал. — Д. В.) искоренити сих умысл, но никако же возможе; паче же на горшая обратишася».

Не имея достаточно сил, чтобы избавить Москву от осады, царь обратился за помощью к шведам. В феврале 1609 года дипломаты Василия Ивановича заключили соглашение с доверенными людьми шведского короля Карла IX. Русский государь отдавал шведам город Корелу и обещал щедрые выплаты наемникам. За это он получал восемнадцатитысячный корпус ландскнехтов, набранных по всей Европе.

Родственник царя князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский, молодой, но одаренный полководец, присоединил наемников к новгородско-псковской рати и вышел на помощь к Москве 10 мая 1609 года. Воевода медленно двигался, громя отряды тушинцев, очищая уезды и крепости от неприятеля. Его армия освободила от осады Троице-Сергиеву обитель, нанесла врагу поражения под Торжком, затем у Твери, близ Калязина и в Переяславле-Залесском. На реке Ходынке полки самого царя разгромили тушинцев и едва не разогнали весь их лагерь. Напрягая оставшиеся силы, тушинцы атаковали Михаила Васильевича под Александровской слободой, однако и там были отбиты. Воинское счастье изменило им окончательно. Скопин-Шуйский, неотвратимо двигавшийся к столице, получил у восхищенных современников славу спасителя. Ему даже предлагали заменить на престоле Василия Шуйского, но полководец благородно от этого отказался.

Тем временем в большую военную игру, шедшую на просторах Московского царства, включилась новая сила. От нее исходила несравненно более серьезная угроза русскому престолу, чем от всех отрядов Лжедмитрия II, вместе взятых. Король Сигизмунд III, непримиримый враг Шведской короны, воспринял союзнические действия Карла IX и Василия IV как идеальный предлог для вторжения в Россию. Август 1609 года застал его в походе на Смоленск. За столетие до того Москва отбила Смоленск у Великого княжества Литовского. Теперь Сигизмунд III решил, что настал отличный момент для реванша. Королевское войско осадило город и стояло под ним до середины 1611 года. Воевода Михаил Борисович Шеин, возглавлявший смолян, сковал армию вторжения искусными оборонительными действиями. Однако само ее присутствие на территории России сыграло чрезвычайно важную роль.

В марте 1610 года победоносные полки М.В. Скопина-Шуйского добрались до Москвы. Между ними и отрядами Сигизмунда пока еще не произошло боевых столкновений. Тогда же, в марте, Тушинский лагерь наконец-то распался. На протяжении нескольких месяцев тушинцы находились меж двух огней. С одной стороны, на них нажимал Михаил Васильевич, а также силы, сосредоточенные в самой Москве. С другой стороны, Сигизмунд III не признал легитимность Лжедмитрия, не оказал его сторонникам политической, военной или хотя бы финансовой помощи. Самозванца просто проигнорировали. «Царик» сбежал из-под Москвы и сделал своей новой столицей Калугу. Оставшееся без вождя воинство несколько месяцев колебалось, а затем разошлось. Кто-то поспешил к «калужскому государю», а кто-то решил присоединиться к армии польского короля.

Михаила Васильевича встретили в Москве пышно, окружили почетом, одарили подчиненных ему шведских офицеров. Столица гремела пирами.

Русские полки постепенно очищали города и уезды, всё еще занятые тушинским сбродом. Однако главной задачей стало изгнание Сигизмунда III из-под Смоленска. Весна 1610 года прошла в приготовлениях к большому походу. Идеальным лидером для московского войска, усиленного наемными отрядами, являлся, безусловно, тот же князь М.В. Скопин-Шуйский. Перед Российской державой вновь забрезжила надежда: авось придет конец Смуте! Еще один-два решительных усилия, и Русская земля очистится от бунтовщиков и чужеземного присутствия.

Однако 23 апреля молодой полководец, претерпев лютую болезнь, скоропостижно скончался. Его смерть имела для всего старого русского порядка катастрофические последствия. За несколько месяцев рухнуло всё, чего тяжкими усилиями добивались в течение года!

Кончина Михаила Васильевича приняла вид эпического бедствия. Москвичи стекались ко двору князя, печалились, плакали. Шведские офицеры пришли, желая почтить его память, и отозвались об умершем с великой похвалой. Явился царь с братьями. А патриарх Гермоген, понимавший значимость этой фигуры, собрал на похороны Скопина-Шуйского «митрополиты, и епископы, архимариты, и игумены, и протопопы, и весь освященный собор, и иноческий чин, и черноризцы, и черноризицы… и не бе места вместитися от народнаго множества». Народ потребовал царских почестей покойному воеводе: «Подобает, чтобы такой муж — воин, и воевода, и врагов победитель, был положен в соборной церкви архангела Михаила, вместе с гробами царскими и великих князей, ради его великой храбрости и побед над врагами, а также и потому, что происходит он из их же рода и колена». Василий Шуйский не стал этому противиться. «Достойно и справедливо так поступить», — сказал он. Когда гроб понесли к Архангельскому собору, за ним шествовали Гермоген со всем «освященным собором», государь Василий Иванович и его приближенные. Патриарх плакал над телом князя, весь «освященный собор» пел «надгробное пение». А на совершение погребального обряда патриарх вновь привел всё высшее духовенство московское, и оно отдавало князю последний долг молитвенными песнопениями.

Царскую родню многие обвиняли тогда в отравлении: дескать, позавидовали славе полководца, испугались, что пожелает он взойти на престол… Неизвестно, так ли это на самом деле. Царь Василий был очень заинтересован в Скопине-Шуйском, ведь ему еще предстояла вооруженная борьба с королевским войском, и армии требовался талантливый вождь. Так что укоры в адрес Шуйских, возможно, являлись злою клеветой. В любом случае репутация государевой семьи много потеряла от этих слухов.

24 июня русские полки и корпус наемников-иноземцев потерпели от поляков тяжелое поражение у деревни Клушино. Командующий, царский брат князь Дмитрий Иванович Шуйский, бежал с поля боя. Часть его подчиненных легла на месте, прочие разбежались. Лишь незначительная часть русской силы отошла в Можайск.

Царь оказался лишен армии, преданных вельмож и честных доброжелателей. Род его, очерненный и опозоренный, вызывал у столичных жителей презрение.

Потеря трона превратилась в неизбежность.

Теперь следует мысленно вернуться к началу правления Василия Ивановича и со вниманием вглядеться в поступки Гермогена, делившего с царем общую борьбу с проказой Смуты.

Василий Шуйский всеми силами старался защитить себя и страну от разрушительной болезни самозванчества. Он использовал как силу меча, так и силу слова — ведь противостояние шло не только на бранном поле, но и в сфере идей. Именно здесь Гермоген оказал царю неоценимую помощь. Некоторые затеи государя были в принципе неосуществимы без участия патриарха. Они стали общим делом главы Церкви и главы светской власти.

Надо отдать Василию Шуйскому должное: он сделал немало. Порой царь демонстрировал готовность действовать, наступая на горло собственным желаниям. Так, он с почтением отнесся к Годуновым, когда-то унизившим его семейство, обрекшим на смерть самых знаменитых его деятелей. Формально Годуновы обрели достоинство монаршего рода — пусть и сомнительным способом. Иными словами, они являлись последними более или менее законными государями перед восшествием на престол самого Василия IV. Опираясь на эти обстоятельства, Василий Иванович повел любопытную игру.

Уже летом 1606 года Василий IV получил известия о заговорах против него на юге, царские воеводы впервые столкнулись с сопротивлением в тех местах, начал распространяться слух о новом «чудесном спасении царя Дмитрия Ивановича». Это заставило Василия Ивановича насторожиться. Он приказал объявить народу, что вся земля «находится в великой опасности». Государь велел повсеместно напоминать о том, сколько зла наделали поляки русским, используя Самозванца: казна растрачена, пролита кровь тысяч людей, «превосходный и благоразумный великий князь, Борис Федорович, погиб… с женой, с сыном и всем родом; теперь поляки и некоторые негодные изменники и разорители страны разносят, что вор и блядин сын ушел, а не убит, а это, как всем известно, не было на самом деле; да хотя бы и было так, он все же не истинный Димитрий, а плут, обманщик и соблазнитель». Василий Иванович напомнил также, что принять нового Лжедмитрия или помочь ему означает пособничать утверждению «папской» веры. После этого, как гласит одно иностранное известие, «чтобы еще лучше расположить народ к христианскому состраданию, Шуйский велел вырыть тела великого князя Бориса, его жены и сына, уже три года лежавшие в земле, перенести их в Троицкий монастырь и похоронить по-княжески, с большою пышностью; каждое тело должны были нести 12 миль от Москвы до Троицы 20 монахов. Великий князь, думные бояре, дворяне и весь народ следовали за ними, также и патриарх, епископы, монахи и священники. Дочь Бориса, Аксинья, ехала возле тел в закрытых санях, рыдала и причитала: “Горе мне бедной, горькой, покинутой сироте! Наглый вор, плут и изменник, назвавшийся Димитрием, истинный обманщик и соблазнитель, погубил моего отца, мать, брата и всех друзей. Теперь он и сам погиб за свое бесчинство и безбожную жизнь, а при жизни, да и по смерти, наделал этой стране много великого, лютого горя. Покарай его, Боже, осуди его в здешней, временной, и в той, вечной, жизни!”».

Эта затея, стоит заметить, получила поддержку со стороны Гермогена — он участвовал в траурном шествии. Возможно, сама мысль о честном перезахоронении Годуновых принадлежала именно ему. Почтительность к останкам Бориса Федоровича означала почтительность к царскому сану вообще, безотносительно личности государя.

Канонизация святого Димитрия Углицкого и громкое его прославление также были совместным делом Василия Шуйского и Гермогена: «Царь… и патриарх, видя дар Божий, что проявил Бог Своего угодника, сделали раку, и положили его в раке над землей… и составили праздничные стихиры и каноны, и установили праздник праздновать трижды в году: первое празднование на рождение, второе на убиение, третье на перенесение мощей в Москву».

Когда вооруженная борьба с многочисленными врагами приняла скверный оборот, Василий IV по совету с Гермогеном решил доставить прежнего первоиерарха Иова в Москву. Царь, вельможи, духовенство во главе с патриархом и весь народ должны были молить его о прощении. Иов — чуть ли не единственный, кто не совершил первого страшного предательства, не отстал от Годуновых и не признал Самозванца. Мало кто из духовенства пошел за ним на муку, а народ вовсе не прислушался к его обличениям. Теперь следовало исправить ошибку и тем снискать Божье благоволение.

По словам голландского купца Исаака Массы, идея привезти Иова в столицу и обратиться к нему с покаянными мольбами возникла после того, как с фронта борьбы против нового Самозванца пришли печальные вести. Бой у Венёва закончился поражением правительственных войск; хотя в Москву и доставили несколько пленных оттуда, зато всё дело пошло прахом. Кроме того, воеводы Василий Мосальский и Андрей Телятевский перешли со своими людьми на сторону врагов Василия IV. «Это известие, — говорит Масса, — произвело такой страх в Москве, что они вызвали из Старицы низложенного Димитрием старого патриарха Иова… он, слепой от старости, просил оставить его в покое, однако, [невзирая на это], его привезли в Москву… Его совет вместе со всеми другими советами ничему не мог помочь…»

Но мировидение людей Московского царства не исчерпывалось строго рациональными соображениями, свойственными протестантизму. Всё русское общество «от царя до псаря» твердо знало: любые беды и испытания приходят по воле Божьей — в наущение «по грехам». От них спасают прежде всего искреннее покаяние, умение «встягнуться от греха», а не какая-нибудь суетливая практическая деятельность. Бог поучил — Бог же простит, помилует, явит ласку свою. Но когда согрешили все — кто сильнее, кто слабее, а в стороне от общего греха остались считаные единицы — как тогда каяться? Перед кем? В какую сторону повернуть ум народный?

Иова позвали не напоказ, не пытаясь, говоря современным языком, срежиссировать акт охранительной пропаганды, а в искреннем стремлении заслужить от Господа милость Его. Слишком много несчастий свалилось на державу. Чаша страданий становилась всё тяжелее и тяжелее. Может, единственный большой праведник простит народ и помолится за него Богу?

3 февраля 1607 года Гермоген, два других архиерея, архимандриты и игумены присутствовали на совещании у царя. Было решено послать в Старицу за Иовом митрополита Крутицкого Пафнутия, симоновского архимандрита Пимена и других почетных посланников с закрытой зимней повозкой из царской конюшни. Посольству надлежало уговорить старого больного, смертельно обиженного Иова, «приехав к Москве, простити и разрешите всех православных крестьян в их преступлении крестного целованья и во многих клятвах».

5 февраля посольство отправилось из столицы с грамотой Гермогена. Патриарх «бил челом» Иову, «молил с усердием» и «колени преклонял», чтобы тот приехал и чтобы молился о мире для России, о здравии для Василия Ивановича и о царском одолении «на враги». 14 февраля Иов был привезен в Москву. Два дня спустя он вместе с Гермогеном и другими столпами духовенства определил порядок всеобщего покаяния: молить Бога о прощении им самим и «всем православным христианам», ибо они «преступили крестное целование», царицу Марию и царевича Федора Годуновых свергли и на смерть предали, совершили «многое бесчиние» против святой Церкви; приняли на царство «злодея и прелестника, и разорителя християнския веры», а потом целовали ему крест; прервали течение патриаршей литургии, скопом вырвали Иова из алтаря, таскали по площади и позорили, а потом «люторы и жиды» оскверняли храмы, а сам «царь» венчал свою невесту, «люторовой веры девку», царским венцом. «И в тех бы во всех клятвах и в преступлении крестного целования просити нам милости Божией… и православных всех крестьян Российского государства от толиких клятв разрешити и прощении им и всем нам вкупе подавати, да о том бы о всем и грамоту нам прощальную и разрешительную изложити». Такая грамота была принята от имени Иова и всего Освященного собора 16 февраля.

20 февраля Гермоген и Иов были в Успенском соборе. Гермоген отстоял молебен. А потом «всенародное множество» просило у Иова прощения. Бывший патриарх зачитал «прощальную и разрешительную грамоту». Иов, Гермоген и весь Освященный собор «простили», «разрешили» и благословили собравшихся.