Глава 10 ФЕРМА
— Хорошенькая ночка мне предстоит… — пробормотала я, выползая из сугроба, куда меня в очередной раз зашвырнуло судьбой. Разыгралась настоящая метель, в которой сложно было отличить, где небо, а где земля. Одна надежда — в такую метель никто не кинется меня искать, а если и кинется, вероятность моей встречи с этими поисковыми хлопцами равна вероятности того, что я встречусь с инопланетянами.
Выбравшись из сугроба, я подняла глаза к небу (или то, что можно ориентировочно считать небом) и только тут поняла, что меня занесло в лес. А леса в этой милой губернии — не то, что наша тарасовская степь… Настоящие.
— Заплуталась… — пробормотала я и выругалась, потому что поняла, что рук и ног я уже не чувствую. Тело, мое тренированное, совершенное тело, отказывалось мне служить.
Я шагнула вперед и, зацепившись за что-то ногой, с размаху рухнула в снег. Несколько раз перекувыркнулась, падая с зажмуренными глазами куда-то вниз, а потом больно ударилась обо что-то головой и закусила губу до крови — чтобы хоть в какой-то части тела вспыхнули яркие, болезненные ощущения. А не сплошь — мертвящее, неотвратимо сковывающее меня оледенение…
«Замерзну и останусь тут», — мелькнула жуткая мысль. Наверно, поэтому бурмистровские ребята и не стали меня искать очень уж рьяно.
…Я подняла из сугроба лицо, облепленное снегом. Моя правая рука сжимала что-то твердое… вероятно, толстую ветку или тоненькое, совсем молоденькое деревце, поваленное пургой.
Я потянула на себя эту ветку или деревце, чтобы с его помощью встать, и поразилась тому, с каким трудом вытягивалось это из сугроба. Или я совсем ослабела, или…
Это было не деревце.
У меня задрожали, выбили крупную дробь челюсти, когда я увидела, что держу в своих промерзших пальцах. Что я вытянула на себя из сугроба.
…Это было тело молодой женщины. Совершенно обнаженной. Мертвое лицо залепил снег.
И мерзлую белую руку этой мертвой женщины, твердую и холодную как лед, я держала в своих пальцах.
Я взвизгнула, почувствовав, как страх вливается в меня такой полноводной струей, как еще никогда в жизни. Страх заставил меня вскочить, черпая силы из невесть откуда взявшегося источника.
Страх спас меня. Он толкнул меня вперед, в объятия пурги, заставил бежать, падать и путаться в слепящем снежном рое, вставать и снова падать… я не чувствовала на губах вкуса крови из прокушенной губы; а перед глазами неотступно маячило мертвое белое лицо женщины, вырванной мною из сугроба, ставшего для нее могилой.
Да… страх спас меня. Его бешеного импульса хватило на то, чтобы я пробежала невесть сколько и с разбегу врезалась во что-то внезапно вынырнувшее на меня из снежной пелены. Это оказалось так больно, что я закричала, а потом в голове полыхнуло белым же пламенем — и сразу стало тепло и уютно.
Наверно, это и называется смертью, подумала я перед тем, как потерять сознание…
* * *
Я открыла глаза. В ушах стоял надсадный бубнеж, по мере того, как я приходила в себя, оформившийся в разрозненные слова и целые фразы:
— Это как же получилось, Макар, что она из Шуваловского леса вышла… да еще в такую метелюгу? Может, она из этих… которые на ферме?..
— Что ты, что ты! — возразил испуганный мужской голос. — Ты в своем уме, Тоська? Какое — с фермы? Она же…
— А ты хоть видел, что у нее под пальто было? Видел? Автомат. Ты его не трогал?.. Смотри, выстрелит еще!
— Не трогал я. В сенях лежит. Когда я тащил ее от двери, так он выпал из нее и лежит. Я его только ногой к стене пихнул… от греха подальше.
— Что пихнул? — спросила я хрипло. — Автомат?
Он испуганно обернулся и посмотрел на меня. Это был невзрачный мужичонка ростом на полголовы ниже меня. Рядом с ним стояла дебелая баба — наверно, жена. Она держала в руке тряпку, и вид у нее при этом был самый боевой.
— Автомат… — выговорил он. — Проснулась…
— Это вы меня подобрали? — спросила я. — Спасибо… а так замерзла бы.
— Точно, — подтвердила баба. — Замерзла бы, я говорю, точно. А вот «спасибо» — не надо. Из «спасибо» каши не сваришь. Хотя мой ирод умудряется из навоза самогонку гнать.
— Я дам вам денег, — улыбнулась я. Парочка была презабавная, хотя мне определенно было не до веселья.
— А то! Давай! — сказала баба.
— Тоська, что ты! — укоризненно покачал головой совестливый Макар, но был тут же перебит и затоптан:
— Что — Тоська? От самого Никиты Кукурузника я Тоська! И почему ж мне с нее денег не брать? Ты ж зарплату с прошлого года не получал! «Денег не брать»! А может, она преступница и сейчас возьмет свой автомат и всех нас положит к чертовой матери! А может, она бандит? Хороший человек ночью и в метель по лесу шастать не будет! Да еще в Шуваловском лесу… Господи, спаси меня, грешную!
Я порылась в кармане и, вынув оттуда смятую стодолларовую купюру, подала Тоське. Та подозрительно приняла деньги и протянула:
— О! Доллары! А… это… они у тебя не фальшивые?
И она начала просматривать на свет водяные знаки.
— Пойдем вместе со мной в обменный пункт, там убедишься, что не фальшивые, — сказала я, думая, что не такие уж они тут, в деревне, дремучие.
— Эка хватила! Да обменный пункт разве что в городе! А тут полсотни километров.
— Вот и довезите меня, — попросила. — Машина у вас есть? Или трактор?
— Машина-то есть… — с подозрением начала баба, отпихивая робко показывающего ей что-то знаками Макара.
Я усмехнулась и перебила:
— Довезете до города — дам еще сто долларов.
— Вот это другой коленкор! — сразу подобрела Тоська. — Макар, иди заводи свою колымагу!
Я выглянула в окно. Метель улеглась, и теперь передо мной лежало сплошное белое поле, тронутое легкими — застывшими в своем белом безмолвии — волнами. Поле затянуло в себя все — дороги, крыши домов, деревья и кустарники, чернеющие на горизонте изломанные линии леса. Все казалось только жалким придатком этого громадного снежного великолепия.
— А у вас какая машина? — спросила я. — Проедет ли?
— Проедет! — уверила меня баба. — А не проедет — Макар подтолкнет. Он у меня шустрый, хоть и щуплый.
— Вот что, — сказала я, — у вас не найдется старой одежды?
— А почто она тебе? Найдется, конечно, только… — Она с сомнением посмотрела на мой хоть и сильно пострадавший, но тем не менее все еще впечатляющий костюм, на висевшее на печи пальто. Наверно, подумала, что моя одежда стоит дороже всего их с Макаром имущества.
— Нужно, — решительно сказала я и начала снимать с себя дорогой пиджак, принадлежавший Людмиле Александровне Савиной.
* * *
После того как я надела на себя старые трико Макара и раздолбанные сапоги Тоськи, напялила на себя ее же юбку, драную кофту и заношенную шубейку из искусственного меха — я посмотрела на себя в зеркало и расхохоталась.
Я была неузнаваема. После ночных хождений мое лицо, с которого начисто смыло косметику, выглядело бледным и помятым, на лбу красовалась царапина, волосы растрепались… а что касается всего остального, то тут я походила на деревенскую старуху.
Я накинула на голову серый пуховый платок и прошлась перед зеркалом разок-другой согбенной трясущейся походкой и тут же была вознаграждена словами Макара, вернувшегося с заднего двора:
— Ты что это, Андревна, спозаранку к нам приперлась?
— Я не Андревна — Сергевна, — искусно подражая голосу старухи, прошамкала я.
Макар остолбенело почесал в затылке и пробормотал:
— Недопонял…
Его слова были заглушены хохотом его благоверной: она стояла на пороге комнаты, переводя взгляд с моего старушечьего прикида на ошеломленное лицо своего супруга, и сотрясалась всем своим монументальным корпусом.
— …А про какую ферму ты говорил, Макар? — спросила я, когда мы уже тряслись с мужичком в «Запорожце», преодолевая заснеженную трассу, которую и дорогой-то нельзя было назвать.
Он вздрогнул и вывернул набок руль так, что машину сильно занесло и развернуло. Макар бодро выскочил из «запора» и оперативно наставил машину на путь истинный, то бишь возвратил на дорогу. Потом запрыгнул на водительское место и ответил:
— А про такую ферму, про которую у нас говорят, что нехорошие дела там творятся. Около Шуваловского леса она. Из которого ты вчера вышла, а потом всю ночь на стену кидалась и говорила, что тебя трупы жгут.
Теперь уже вздрогнула я: белая твердая рука мертвой женщины из сугроба в лесном овраге встала перед глазами так ясно, как будто я видела ее воочию. И лицо, на котором не таял снег.
— А что это за ферма?
— Там раньше было какое-то хранилище. Или бомбоубежище. Еще при советской власти. Потом коммунисты кончились, и это хранилище или бомбоубежище купил один мужик. Фермер. Только он прогорел, и года три назад его ферму бывшую взяли какие-то люди. Из города. Люди они или нелюди, а только с тех пор нехорошие дела тут творятся. Даже журналисты пару раз приезжали, только никто им ничего не рассказывал про ферму — боялись. Один Кузьмин, скотник, взял и выложил, что знал. Да еще приврал с три короба с пьяных глаз. Он же пил беспробудно. Журналисты те уехали, а Кузьмина через два дня мертвым нашли в лесу. В ручье лежал. Наверно, пьяный был, а пьяный и в луже захлебнется. Только наши думают, что его те, с фермы… Скотник — он скотник и есть! — неожиданно закончил Макар.
Я выдержала паузу, а потом спросила:
— А какие нехорошие дела-то?
Макар повернул ко мне голову и прищурил левый глаз:
— Не-е-ет. Не скажу я тебе. Может, ты тоже из тех и меня… у тебя же автомат с собой до сих пор.
— Ну и что? Я вот тоже вчера в лесу натолкнулась на…
— …на труп? — понизившимся до шепота голосом спросил он.
— Да.
— Дите?
— Нет, женщина.
— Ага… а вот я как-то раз нашел… понимаешь… ребенка мертвого. В овраге на окраине леса. Туда сток от фермы идет… ну и вот. Да это даже не труп был, а так… брр-р-р… — Его передернуло, и я поняла: он нашел в том овраге изуродованный труп новорожденного младенца.
И возможно, овраг был тем самым, в который вчера свалилась я. Господи…
* * *
Тайны множились и нарастали вокруг меня, как паутина, которую плел не в меру прыткий и работоспособный паук. Они, казалось, никак не были связаны между собой, но их упорно притягивало ко мне.
Утренний город встретил меня блеском солнца, от которого было больно глазам.
Особенно если учесть, что в дороге я задремала, вернее — погрузилась в полузабытье, наполненное тряской и беззвучными тенями.
Макар довез меня до известного ему обменного пункта. Он находился в городском ЦУМе, и от ЦУМа было рукой подать до офиса фирмы «Центурион». И — до того подъезда, в котором неизвестный «старичок» так ловко подставил меня, вырубив электрошокером.
С Макаром я благополучно распростилась, как только выяснилось, что мои доллары подлинные.
После этого я неспешно (а куда спешить-то в «мои годы» и в моем прикиде) села на трамвайчик, устроилась на сиденье для престарелых и инвалидов, уступленное каким-то заботливым молодым человеком, и проехала две остановки до офиса «Центуриона».
Тут я вышла из трамвая и старческой походкой зарулила в знакомую — роковую — арку, в которую полторы недели тому назад заехал кортеж вице-губернатора Клейменова, чтобы затем подвергнуться расстрелу.