Марина Серова
Дожить до завтра

Я скинула шелковый корейский халатик и медленно, с наслаждением опустилась в благоухающее пенное блаженство. Вода в ванне расступилась, приняла мое тело и снова сошлась, надежно укрыв его и от изнуряющей июльской жары, и от всех этих подружек с их дачами, автобусами, детьми и комарами.

И тогда зазвонил телефон. Я, расплескивая воду, помчалась в прихожую.

— Алле!

— Извините, я ошибся номером, — пророкотал из трубки незнакомый баритон, и тотчас пошли короткие гудки.

«Уж не от Грома ли?» — подумала я, угнетенно наблюдая в зеркало, как стекающая с голого тела вода образует на полу маленькое Черное море. Время я еще не упустила, но и тянуть с выходом на связь, если этот звонок — «привет» от майора Сурова, не следовало.

Я пожала плечами, водрузила трубку на место и направилась в ванную — быстренько превращать священнодействие в «помывку личного состава».

«Интересно, какое задание я получу на этот раз?» — попыталась сообразить я и снова опустилась в уже начавшую оседать пену.

После быстрого и позорного провала разведгруппы в Югославии все мы стали как зачумленные — ни жизни, ни работы. Если, конечно, не считать жизнью воскресный «отдых» на даче, а работой — исполнение должности юрисконсульта Тарасовского Комитета солдатских матерей. Мне этого не хватало. И то, что работа в комитете — всего лишь «ширма», прикрытие, нисколько не утешало: уж очень однообразной была моя жизнь. Армия штамповала отписки, как брила затылки, — одна в одну. Меры, разумеется, принимались: одних списывали, других сажали, отчего моя деятельность тоже как бы имела смысл. Если бы Мату Хари продержали в таком положении, сколько и меня, она бы набрала вес и в конце концов выскочила замуж за вражеского офицера. Чтобы избежать еще худшей судьбы «вечной запасной».

Я покончила с мытьем, наскоро вытерлась, накинула сарафан и шлепанцы и выскочила за дверь. Газеты еще продавались, и я, схватив две основные, помчалась домой, на ходу просматривая колонки частных объявлений. Так и есть: одно было обращено ко мне.

«Багира, спасибо за науку. Ты еще помнишь нашу опушку? Твой Балу». Это означало, что Гром назначил мне встречу в городском парке Тарасова — возле деревянной статуи танцующего медведя — «Балу». «Спасибо» означало подтверждение обычного времени встречи — 18.00.

Я стремительно привела себя в порядок и поехала в парк — благо от моего дома это не так далеко.

Гром подошел к месту встречи одновременно со мной.

— Здравствуй, Юленька.

— Здравствуйте, Андрей Леонидович…

— Ты одна? — Гром быстро и внимательно осмотрелся.

Он, конечно же, имел в виду возможный «хвост» — последнее задание прошло не очень гладко, и Гром предпочитал перестраховаться.

— А с кем же еще, Андрей Леонидович? Того хорвата вы мне отсоветовали, сами замуж не берете, — сделав вид, что не поняла его озабоченности, съехидничала я.

— Ю-юленька, заросшие боевики — дурной тон, — с укоризной протянул Гром, оставив за кадром укол в собственный адрес.

Мы неторопливо пошли по роскошной дубовой аллее.

— Ну что, Андрей Леонидович, где вы пропадали?! — поинтересовалась я.

— На даче, Юленька, на даче, — одними губами улыбнулся Гром.

— Опять? — вздохнула я. «На даче» языком Грома означало дачу показаний где-нибудь в генпрокуратуре. А из этого всегда следовало одно и то же: что-то где-то пошло не так.

«Не так» все пошло задолго до Югославии. Дурная манера начальства не держать слова, да и просто не исполнять своих прямых обязанностей стала традицией. Иногда и вовсе казалось, что все результаты наших трудов кто-то нагло и методично спускает в сортир.

— Когда работать начнем? — поинтересовалась я.

— А что, из Комитета солдатских матерей тебя выгнали?

— Я о настоящей работе, вы стрелки-то не переводите…

— Сегодня, Юленька, сегодня. Если ты, конечно, готова.

Душа моя ухнула вниз и снова взлетела — высоко-высоко!

— Чем хоть заниматься будем?

— Ты, Юленька, в порядке исполнения своих трудовых обязанностей поедешь проверять жалобы. Дня на три.

— Чьи?

— Матерей, Юленька, матерей — тех самых, на которых работаешь… Я ведь не ошибся: плановая проверка Воскресенского гарнизона назначена на июль?

— Верно, — поразилась я феноменальной памяти Грома; план проверок он видел мельком месяцев шесть назад. — То-то председательша обрадуется, если я соглашусь сама ехать: ей на конференцию надо, в Москву!

— Вот и отлично. Проверишь, конечно, своих солдатиков… а заодно посмотришь, как там с сохранностью оружия…

— Одним глазком? — издевательски подначила я. — Что я сделаю за три дня?

— Не кипятись. Я тоже подъеду.

На следующий день я получила «добро» председателя Комитета солдатских матерей Светланы Алексеевны, подписала бумаги и даже получила суточные.

Проверка совпала с проводимой губернатором кампанией «Народ для армии, армия для народа». В последние недели под стариком закачалось кресло, и он решил опередить развитие событий и взять инициативу в свои руки. Поэтому в Воскресенский гарнизон направлялась целая делегация: отдел по общественным связям, военкоматовцы, кто-то из облфинотдела и целая банда журналистов «губернаторского» телеканала.

Народу набралось на два микроавтобуса и то ли пять, то ли шесть легковушек, но за мной, ввиду особого положения комитета, заехали отдельно. Замвоенкома майор Орлов прибыл на служебной «Волге» вместе с расфуфыренной дамой и сухим, ядовитым на вид клерком.

— Знакомьтесь, Юлия Сергеевна, — строго обратился ко мне Орлов. — Наталья Павловна — начальник отдела по общественным связям при аппарате правительства…

Я кивнула.

— И Юрий Иванович — главный ревизор облфинотдела.

На этот раз голову наклонил клерк.

— Ну что, Юлия Сергеевна, вы готовы? Тогда поехали.

Я нырнула на заднее сиденье — переднее замвоенкома не уступил бы даже родной маме.

Орлов невзлюбил меня с того самого дня, когда впервые увидел: беда в том, что наше знакомство состоялось, когда я учинила скандал по поводу призыва. Военкоматовцы умудрились «забрить лбы» четырнадцати абсолютно непригодным к строевой службе мальчишкам. Я это дело развернула, и с тех пор Орлов здоровался со мной сквозь зубы.

Молодой солдатик-водила вел машину дерзко, но грамотно, соседей разморило, майор меня демонстративно не замечал, и я погрузилась в размышления…

Повод для контакта с ответственными за сохранность оружия в Воскресенском полку у меня был: из этой воинской части в комитет поступили две жалобы — от матери Василия Быкова из второй роты и матери Петра Скачкова из роты охраны главного объекта полка — резервных оружейных складов. По письмам выходило, что обоих притесняли, избивали, отбирали деньги и посылки из дома — в общем, стандартный набор.

В принципе, здесь я знала, что делать. Стремительный наезд на офицеров из второй, как можно больше суеты вокруг тяжелого положения Быкова… и рота охраны сделает все, чтобы я подобрела, когда буду проверять их по поводу Скачкова. А значит, будет стол, задушевный разговор — обслужат по первому разряду. Я постепенно, по мере знакомства меняю гнев на милость, и все офицеры — мои. Главное: не сесть за стол сразу — на Быкове. Иначе мое общение этим столом и ограничится: дальше просто не пустят.

— Приехали! — сообщил Орлов, когда «Волга» ткнулась в полосатый шлагбаум КПП.

Основная колонна выехала в Воскресенск часа за полтора до нас, и поэтому мы несколько выбились из общей «культурной программы» и упустили возможность отведать «хлеб-соль» на вышитом красными петухами рушнике или что там у них было при встрече.

Из домика у шлагбаума выскочил перепуганный боец.

— Дежурный по КПП ефрейтор Семушкин! — заорал он, поедая глазами майора.

— Понятно, ефрейтор, — кивнул в ответ майор. — Доложи: Орлов приехал.

Боец посмотрел на остальных членов комиссии: нас замвоенкома не представил.

— А с ним — двое штатских, — ядовито дополнила я, — и симпатичная «телка».

Орлов издал невнятный звук и поспешно отвернулся: похоже, он оценил всю глубину сарказма.

Я пододвинулась к нему и пихнула локтем в бок:

— Майор, ты когда дуться перестанешь?

Замвоенкома опешил, но быстро справился с собой и переключился на дежурного:

— Со мной члены комиссии из правительства и юрисконсульт Комитета солдатских матерей. Быстро доложить!

Через пять минут мы уже были у штаба полка. Как и следовало ожидать, войсковое гостеприимство не знало границ: похожий на Портоса командир полка мудро вел действо по четко размеченному руслу.

— Мы ведем наш репортаж из Воскресенского полка. Славные боевые традиции… — бодро вещала в телекамеру ряженная в камуфляж молоденькая журналистка.

— Настя, чуть правее встань, — прервал ее оператор. — Не закрывай плакат. Вот так. Еще раз.

— Прошу всех в столовую! — громко известил гостей командир. — Сначала завтрак, потом — работа. Да-да, Степан Петрович, охота завтра в пять; сбор у входа в гостиницу.

Это в мои планы входило, но — чуть позже, и я нахально дернула Портоса за рукав:

— Товарищ подполковник…

— Да, Юлия Сергеевна…

— Вы не забыли, что я здесь по делу? Меня ведь в первую очередь дети моих матерей интересуют.

— Де-ети, — насупился Портос. — Выгодно им быть детьми, потому что ответственность на себя брать не хотят — нормальную, мужскую.

— За что их время от времени и убивают, — доброжелательно поддержала я. — А мы с вами — на охоту и рыбалочку!

Портос окаменел.

— Петров! — заорал он. — Дежурный! Где начальник штаба?!

— Да здесь я, Виктор Иванович, — вынырнул из-за спины командира начальник штаба.

— Покажи Юлии Сергеевне всех, кого она пожелает! Кого вам подать?!

— Быкова, пожалуйста.

Портос досадливо крякнул и потер свою богатырскую шею.

— Что-то не так? — поинтересовалась я.

— В госпитале Быков, — посуровел Портос. — Со вчерашнего дня. Петров, отвези Юлию Сергеевну.

«Ну вот, — сказала я себе. — И напраслину возводить не придется; у них и без меня неприятности!»

Меня, как ту паршивую овцу, быстренько отделили от общего стада и посадили в полковой «уазик».

— В госпиталь, — распорядился офицер. — И побыстрее.

— А где замполит, товарищ майор? — поинтересовалась я. — Вроде в прошлый раз он со мной занимался…

— Тоже… блин, в больнице, — хмыкнул начальник штаба. — Поехал в отпуск, в Москву, да и слег. А мне теперь за него отдувайся! Вы не расстраивайтесь особенно, когда Быкова увидите: не так он и плох — больше «косит».

— Надеюсь, что так.

— А то ведь знаете, как считают: раз молодой, значит, все его обижают. А он и сам — не ангел. Его давно подозревали. А вчера поймали с поличным. И главное, гад, у своего призыва воровал! Ну и перестарались парни…

Машина выехала на бугор, и в узкой долине внизу появилась длинная череда низких, одноэтажных строений — это были те самые резервные склады. Я, залюбовавшись видом, пошарила глазами. Вот оно! На холме с той стороны долины слабо угадывались маленькие домики. А рядом — водонапорная башня. Оттуда можно при необходимости сутки-другие понаблюдать за складами… если бы у меня была эта лишняя пара суток.

Серое здание гарнизонного госпиталя выросло перед нами как из-под земли, и даже зрелая июльская листва огромных тополей не могла скрасить впечатление: от госпиталя тянуло холодом, сыростью и запустением. Мы прошли по пахнущему эфиром и хлоркой коридору, поднялись по черной лестнице на второй этаж в кабинет главврача, и после короткой перепалки нас провели к Быкову.

На застиранных серых простынях лежал солдат. Выглядел он ужасно. Лицо его опухло и было расцвечено самыми жуткими оттенками — от грязно-желтых до зеленых и фиолетовых. Правый глаз налился кровью и, похоже, не закрывался. А из гноящихся порванных губ торчали обрывки шовных ниток.

Я присела к нему на край кровати.

— Вася, как ты себя чувствуешь? Говорить можешь?

Солдат попытался что-то сказать, но из губ вырвалось только невнятное сипение. Что-нибудь произнести он просто физически не мог. Я повернулась к начальнику штаба:

— Перестарались, говорите?

— Мы приняли меры: виновный на гауптвахте, идет следствие. — Майору было неловко: похоже, что реальное состояние Быкова он увидел впервые.

— Могу я с ним поговорить?

— С кем? — не понял он.

— С тем, что на гауптвахте, — не с Быковым же.

Майор пожал плечами:

— Поехали. — Похоже, что после этого зрелища ему уже было плевать, что еще я увижу.

Мы снова забрались в штабной «уазик», и машина помчалась, на этот раз вниз с холма.

Гарнизонная гауптвахта находилась недалеко от КПП, мимо которого я проехала не более часа назад. Увидев нас, караульный «на калитке» позвонил в звонок, и из дверей, как джинн из бутылки, выскочил лейтенант.

— Позвони дежурному по части, — мрачно распорядился начальник штаба. — Тут из Комитета солдатских матерей хотят с Щукиным поговорить.

Он уже одумался и определенно не хотел, чтобы я посетила арестанта, а потому пытался переложить всю ответственность на дежурного по части.

Начальник караула судорожно козырнул и стремительно скрылся за дверями.

— Нагнали молодняк после институтов, — непонятно зачем пожаловался мне майор. — Ни черта не умеют.

«Это ты не умеешь, майор, — подумала я, — с проверяющими „работать“. Как еще до такого возраста дослужил?»

Я пока не знала, что надеялась получить от предстоящего разговора. Может быть, чуть больше правды… Отец говорил, что правда полезна всегда.

На этот раз лейтенант задержался. Я знала, что происходит сейчас в штабе: дежурный по части перепугался насмерть и побежал советоваться с командиром полка. Тот, понятное дело, сорвал на дежурном зло, но пустить меня на губу сразу не смог. И не пускать не решился.

Наконец начкар вышел.

— Пойдемте.

Он повел нас по длинному коридору караулки, и попадавшиеся по пути бойцы вскакивали, увидев майора, и впадали в состояние ступора, едва замечали меня.

— Давайте сюда, — пропустил меня вперед начальник штаба и повернулся к лейтенанту. — Начкар, арестованного — в комнату бодрствующей смены.

Я осмотрелась: стол, стулья, шкаф, шахматы, двое перепуганных воинов… На стене — «Боевой листок», портянки — на батарее.

— Та-ак, — громко возмутился майор. — Лейтенант, портянки убери.

Начкар зарделся и моментально передоверил задание караульному:

— Семенов, убери.

— Я тебе сказал, лейтенант, — зло заиграв желваками, напомнил начальник штаба.

Начкар весь покрылся красными пятнами и молча вынес пахучий элемент солдатского обмундирования за дверь. Я усмехнулась: снять в карауле портянки — тягчайший проступок, и теперь ему будут «тыкать в морду» этими портянками при каждом удобном случае. Я присела на стул и прислушалась: во дворе раздавались звонкие, как пощечина, команды:

— Встать! — грохот сапог. — Смир-на! Нале-во! Вспышка с тылу! — и снова грохот сапог. От губарей добивались абсолютного подчинения.

— Ну, где там арестант? — изобразила я недовольство.

— Сейчас приведут, — засуетился выросший как из-под земли начкар. — Сейчас.

И, как бы в подтверждение его слов, в коридоре раздался размеренный топот двух — трех пар сапог: вели арестованного Щукина. Он вошел, и в комнате стало темней: так велик был этот парень.

— Господа, — взялась я за дело. — Свидетели мне не нужны, попрошу всех, кроме арестованного Щукина, покинуть помещение.

Майор и лейтенант неуверенно переглянулись, но возражать не посмели.

— Ладно, Юлия Сергеевна, работайте, если что, я буду рядом, за дверью, — предупредил меня майор и вышел.

Мы сидели друг напротив друга, и я в очередной раз возблагодарила судьбу за то, что выросла в армейской среде — здесь все было понятно. Щукин сидел, тоскливо уставившись в окно, и, дыша перегаром, теребил черными от грязи пальцами подол новенькой гимнастерки.

— Ну что, Щукин, — прервала я затянувшееся молчание. — Расскажи, как это тебя угораздило…

— Да я уж десять раз рассказывал, — отстраненно хмыкнул Щукин.

— Ничего. Одиннадцатый расскажешь.

— Да че там рассказывать? За руку его поймали вчера… он у Степы деньги стянул.

— Это я знаю. Но как это вы его до такого состояния додумались отделать? Пьяные, что ли, были?

— Ну.

— Да тебя ж напоить — не меньше литра надо!

— Полтора, — хмыкнул Щукин: этим он явно гордился.

— Сколько ж вы выжрали? — восхитилась я. — Ящик?

— Два, — вздохнул Щукин.

— Ну и сколько тебе светит?

— Комбат сказал: по нескольким статьям! — расстроился арестант.

— И какая самая тяжкая?

— Ну, эта… про оружие.

— Патроны, что ли, пропивали?

— Гранаты, — повесил голову Щукин. — Четыре штуки.

— Из вагонов?

— Да ну! Че там брать?

— Из машин? — предположила я.

— Не-е, в машине уже не возьмешь… это только на складе, при погрузке, — пока прапор не смотрит.

— И что, на четыре гранаты можно два ящика водки купить? — Цены на оружие я знала, и здесь, в гарнизоне, граната вряд ли стоила больше одного «пузыря».

— Ну да…

«Врет! — моментально поняла я. — Зрачки дернулись!»

Но ловить его на лжи немедленно было не с руки.

— А откуда узнали про гранаты? — моментально увела я разговор в сторону.

— Бычара заложил! — с ненавистью сказал Щукин.

— Быков, что ли?

— Ну…

Постепенно Щукин стал откровеннее. Я узнала и про всеобщих гарнизонных любимцев — собак, и про хавку, и про баню. Я узнала, где надо перелезать через забор, чтобы попасть в ближайший винно-водочный магазин, в какое время и где проходит патруль, каков режим работы складов — в общем, все, что знал Щукин. Ну и поняла кое-что сама.

Солдаты воровали боеприпасы часто, но понемногу. За лето четыре раза гранаты и патроны вывозили свои машины — на стрелковый полигон и на учения. Правда, один раз пришла чужая машина с армейскими номерами. В вагоны загружали малоинтересный массовому потребителю товар: ПТУРСы, зенитные комплексы, реактивные снаряды для «Урагана» — все большое, громоздкое и тщательно охраняемое. В то, что прапор — вор и сам приторговывает оружием, верили все, но за руку его никто не ловил.

— У вас бумага есть? — поняв, что беседа подходит к концу, спросил арестант.

— Есть.

— Я хочу маме написать — можно?

— Напиши… — Я достала из пакета папку, а из нее пару чистых листов бумаги. Положила рядом ручку.

Боец долго и аккуратно водил по бумаге и наконец протянул листок мне:

— Прочитайте. Там ничего такого нет.

— Да я верю.

— Нет, вы прочитайте, а то подумаете…

Я развернула листок к себе: «Здраствуй дорогая мама пишит тебе Саша у меня все хорошо служу как надо ты спрашивала когда приеду я ни знаю нам тут говорят вербоватца Югославию говорят много денег заплатят я пока думаю наверна завербуюс На 5 лет. Или на 7 я ни знаю. Привет Насте и Коляну. Досвидания твой сын Саша».

Я отложила письмо. Саша напряженно смотрел на меня.

— Как думаете, поверит?

— Не знаю. Может, лучше правду написать?

— Не-е, она старая, не выдержит.

— Ты хочешь сказать, что мать не будет волноваться, если сын в Югославии?

— Не знаю, — задумался Щукин. — Наверное, будет… Я еще подумаю, — решил он и, аккуратно сложив листок, упрятал его в карман. — Ну, я пошел? — вопросительно посмотрел он на меня. — Да. Пойду. А то из-за меня караульные два часа не могут посидеть. Мне-то че, я-то сижу.

Он встал и вышел за дверь — в объятия караульных.

«Ну вот, — подумала я. — Бери из прокуратуры данные и составляй отчет о преступном отношении руководства полка к задаче сохранности оружия и о запущенной воспитательной работе…»

До пяти часов вечера я просидела в кабинете начальника штаба батальона, того самого, в котором служили жертва и ее палач, — писала отчет. Мне привезли кипу документов, вплоть до медкарт. Щадить я никого не собиралась, и офицеры даже к комбату в соседний кабинет проходили печальным, похоронным шагом. Как рассказал комбат, в ту ночь, едва Щукин отлучился из каптерки «отлить», закрытый на ключ Быков, понимая, что «разговор» с ним продолжится, выбросился в окно и пополз к штабу полка. Дежурный по части нашел его на полпути. Вор и стукач Василий Быков отомстил, как мог: первое, что он поведал дежурному, — это о четырех когда-то украденных Щукиным гранатах.

А в 17.00 в дверь постучал хозяин кабинета — начальник штаба.

— Юлия Сергеевна, на ужин пойдемте, — просительно заглянул он мне в лицо.

Я озабоченно посмотрела на часы.

— Хотелось бы закончить. Ничего, если я подойду позже?

Капитан начал что-то обдумывать.

— Мне совсем немного осталось. Ключи кому оставить — дежурному?

Капитан растерянно кивнул и скрылся за дверью. У меня был свой расчет: насколько я знала, такой «ужин» просто не мог закончиться раньше полуночи, и если я приду, когда публика уже «разогреется», то получу солидную фору.

К половине восьмого я решила, что пора, и вышла «на пайку» вместе с батальоном. Кинула дневальному ключи от кабинета и деловито направилась прочь: задержись я перед строем хоть на пару минут, и от меня остались бы рожки да ножки — все остальное бойцы просто объели бы глазами.

Ужин накрыли в офицерской столовой — рядом с гостиницей. Еще в прошлый приезд факт существования такой гостиницы в гарнизоне меня здорово удивил. Это означало, что командированных на главный объект полка — оружейные склады — приезжает много.

Когда я появилась, веселье было в полном разгаре. Лица членов комиссии раскраснелись, глаза заблестели, и даже сухой и ядовитый клерк Юрий Иванович был исполнен энтузиазма и здорового боевого духа.

— Штрафну-ую! — закричал уже изрядно поддавший начальник штаба, и я охотно приняла доверху налитую рюмку.

— Офицеры! — Я торжественно оглядела столы. — Я делаю все, что в моих силах, чтобы матери не теряли сынов, а солдаты возвращались домой. Но это не значит, что я не вижу, какая доля выпала тем, кто сделал службу Родине своей судьбой. И в этом меня невозможно обмануть, потому что я сама — дочь офицера (пауза). Потому что я сама — офицер (пауза). Пусть даже запаса…

По залу прошел одобрительный ропот, а я, стремительно осмотрев столы, увидела то, что мне было нужно: офицеры уже «мои». Принятые «градусы» только усилили эффект.

— Я была в Калининграде, когда наши войска оставляли Прибалтику. — Офицеры превратились в слух. — И я помню, как оставалось все нажитое и отстроенное нами тем, кто никогда этого не оценит. Я хочу выпить за то, чтобы никогда больше российскому офицерству не довелось пережить подобный позор. Я хочу выпить за то, чтобы люди наверху (я подняла палец вверх) поняли, что не они — Россия, что истинная Россия — здесь! — Я закончила, решительно опустив ладони к самому столу, и мертвая тишина буквально взорвалась приветственными криками.

Через час я знала за этим столом всех. Размякшие от спирта простые служивые души потянулись ко мне, не в силах перестать радоваться тому простому, но такому важному теперь для них факту, что я — «своя».

— Юленька, пойдемте к нам! — тянули меня к себе сильные мужские руки тех, кто постарше.

— Юлия Сергеевна, — заглядывали мне в глаза симпатичные лейтенанты, — не хотите ли вина?

Наличие последних за одним столом со старшими офицерами, включая командира полка, меня несколько удивило. Но вскоре все встало на свои места. Все лейтенанты имели то или иное отношение к работе комиссии: один — отличник «боевой и политической», хоть сейчас в телекамеру, другой — сын заведующего отделом в правительстве, третий как-то был связан с журналистами…

Все шло как по писаному, и уже к одиннадцати ночи народ отрывался, как хотел. Молоденькая журналистка Настя, начав с примерки фуражки, почти раздела командира роты охраны; дама из «связей с общественностью» отлучилась в гостиницу вместе с плотным, краснолицым майором, а я деликатно отбивалась от завскладом прапорщика Зимина.

— Это неуважение к Вооруженным силам страны… — настаивал прапорщик, подливая мне изо всех бутылок.

— Неуважение будет, если я упаду под стол и лишу себя вашей компании, Николай Иваныч!

— Мы вместе упадем, — заверил Зимин.

— И займем круговую оборону! — глупо хихикнула я. — Оружие у нас есть? Хочу «магнум».

— «Магнума» нет, только «макаровы» — подарить?

— А у вас что, есть лишний?

Прапорщик провел ребром ладони по горлу — мол, завались.

— Только у меня сейчас ревизия. — Зимин многозначительно ткнул пальцем вверх. — Округ проверяет…

Он действительно был пьян. И мне оставалось помаленьку подливать масла в огонь и копить услышанное в своей симпатичной головке.

В гостиничный номер я попала к часу ночи. Я поблагодарила своих еще час назад галантных, а теперь просто «никаких» спутников и, сдав их с рук на руки какому-то подполковнику, захлопнула за собой дверь и обомлела: в моем кресле сидел… Гром!

— Я очень надеялся, что ты не притащишь с собой мужика, и рад, что не ошибся, — лукаво улыбнулся мой наставник.

— Не тот уровень задания, шеф, — гнусаво спародировала я переводчика шпионских боевиков с пиратских видеокассет.

— С сегодняшнего дня уровень повышается, — серьезно уведомил меня Гром. — А сейчас расскажи мне все, что узнала.

— А в ванную вначале можно? — смиренно поинтересовалась я.

— Сначала дело.

Я присела на кровать, вздохнула и начала. Гром молча слушал, ничем не выдавая своего отношения к проделанной мною работе. И только когда я рассказала все, что узнала — от распорядка работы складов и проверяющей их ревкомиссии из штаба округа до моих соображений по поводу возможности купить пистолет Макарова или несколько гранат, — он встал и закурил.

— В общем, так, Юлия Сергеевна, ваши данные отчасти совпадают с данными других участников операции.

— Брось, Гром! — взорвалась я. — Какие данные?! Пьяный прапорский треп? Пропитые Щукиным четыре гранаты? Это ты называешь операцией?

— До завтра, Юлия Сергеевна.

Я разделась и приказала себе спать: завтра мне нужна свежая голова.

Ночь прошла, как в кошмарном сне: я ворочалась, вставала, бегала к холодильнику, где предусмотрительно дожидались меня бутылки с минералкой, спрайтом и прочими облегчающими похмельный синдром напитками… И только под утро, приняв ледяной душ и открыв балкон, я отключилась как убитая.

Меня разбудили хлесткие команды сержантов и старшин — полк повели на зарядку. Я подошла к зеркалу.

— М-да-а, Юлия Сергеевна, — сказала я своему отражению. — Или ты срочно выходишь замуж, или через полгода такой работы тебя никто не возьмет. И тогда придется делать карьеру…

— Саттаров! Не отставать! — угрожающе пронеслось за окном. И я пошла в душ.

— Третья, бе-го-ом марш! — протянул развязный, наглый голос где-то рядом.

Грохот сапог бегущих солдат сопровождал меня, когда я занялась прической. Тут и раздался стук в дверь.

Я открыла — передо мной стоял Гром. Я молча пропустила его в номер и присела на кровать.

— Вот тебе задание. — Гром присел рядом. — Строишь из себя деловую, немного самонадеянную бабу, решившую подзаработать на посредничестве между торговцами оружием и покупателями. Выходишь на прапорщика и предлагаешь сделку. Любую.

— Это же провокация, Андрей Леонидович… — Я уже пожалела обо всем, что сказала вчера.

Гром молчал.

— Я ничего не понимаю! — возмутилась я. — Вам что — лишь бы посадить кого-нибудь? «В результате принятых оперативных мер для пресечения незаконного оборота оружия…» — ядовито изобразила я. — Тогда и Щукин с его пропитыми гранатами сойдет! Для отчета. Так, Гром?! И потом, ты же знаешь, к чему приводят внеплановые манипуляции с легендами! Напомнить?

— Юленька, — неожиданно мягко обратился ко мне Гром и взял за руку. — Это совсем другое. В этом случае нужна именно провокация.

Гром вышел, а я схватилась за голову. Если бы меня предупредили о видоизменении легенды хотя бы за пару часов до вчерашней гулянки, можно было и попытаться. Но теперь мне предстояло переплавить для прапорщика уже созданный образ немного взбалмошной, но в целом нормальной офицерской дочери в неизвестно кого. Впрочем, известно: в образ циничной, деловой, самонадеянной бабы. А такие психологические «перевертыши» редко приводят к успеху.

Когда я появилась в штабе полка, Портос уже громыхал там вовсю:

— Что значит «не знаю»?! А кто должен знать — я?!

Я тихо подошла и так же тихо встала рядом — уж очень грозен был полковой военачальник.

— Боюсь, у меня плохие новости, — крякнул и потер свою шею командир полка. — Ваш Петр Скачков сбежал.

Меня чуть не хватил столбняк. Пока я вчера очаровывала офицеров части, солдат этой части принял, возможно, самое важное решение в своей недолгой жизни. И если бы я заменила ужин внеплановой проверкой, что-то могло измениться. Но было уже поздно.

— Все обыскали? — взяв себя в руки, спросила я.

— Да.

— Надо еще раз пройти, — предложила я. — Госпиталь, столовую, склады… Может, он просто отсиживается где-то.

— Да, конечно… — согласился подполковник. — Если хотите, присоединяйтесь к начальнику штаба — он сейчас пойдет по второму кругу.

Мы обшарили все: каждую каморку пахнущей распаренным жиром, мылом и алюминиевой посудой столовой, мрачный, сырой госпиталь и, конечно же, резервные склады. Специально на этот случай меня и майора сопровождал молоденький начальник караула. Лейтенант то забегал вперед, галантно распахивая двери разнообразных помещений, то изо всех сил старался сохранить вроде как необходимое в его положении достоинство. «Господи, как он еще молод, — застонала я про себя, — нет, как я немолода! 29 лет — это уже слишком!»

Я действительно обошла все и узнала даже то, где начальник штаба третьего батальона хранит свой гражданский костюм, но рядового Скачкова из роты охраны не было нигде. «Деды», которым я устроила настоящий допрос, с кислой миной отводили глаза и сказали лишь, что Скачок был настоящий чмошник.

К пяти вечера все завершилось: моего подопечного на территории гарнизона не оказалось. Я попросила отвезти меня в гостиницу.

— Юлия Сергеевна! — окликнули меня у самого номера.

Я обернулась: ко мне стремительно приближался высокий, стройный офицер.

— Я слушаю.

— Это я, Гриша, — напомнил он. — Вчера вечером…

И только тут до меня дошло: точно, Гриша. Это был тот самый подполковник, который помог мне вчера избавиться от невменяемых провожатых. Шок последних событий отбил память об этой части вчерашнего вечера совершенно.

— Да, Гриша, я вспомнила, спасибо большое… извините, у меня был тяжелый день.

— Вам надо развеяться. Хотите, пойдем в ресторан? — вопросительно предложил он.

Больше всего на свете мне хотелось принять душ и рухнуть в постель. Но Гриша был проверяющим из штаба округа, и проверял он то, что меня интересовало больше всего, — склады. И, к сожалению, на этот вечер у меня были еще и рабочие планы. Рухнуть в постель не удалось бы все равно.

— Вы думаете, поможет? — неуверенно спросила я.

— Еще бы! — гоготнул Гриша, и это получилось у него так заразительно, что я тоже рассмеялась. — Ну вот и прекрасно! Спускайтесь вниз, я жду… у входа.

Я приняла ледяной душ, неторопливо переоделась, неспешно сложила в пластиковый пакет приготовленный на этот вечер бинокль, закрыла дверь и спустилась по лестнице. Судьба оказалась упряма: подполковник Гриша терпеливо дожидался меня, как и обещал, у входа в гостиницу.

Мы шли по тенистой улице в сторону вокзала — благо весь Воскресенск можно обойти за полчаса — и болтали. О кошках, тополях, бабочках и всякой подобной ерунде, не имеющей ровно никакого отношения ни к оружию, ни к отчетам, ни к проверкам. И, если честно, мне было хорошо.

Только у самого ресторана под стандартно-домашним названием «У Наташи» разговор смолк. Навстречу нам из стеклянных дверей вышел прапорщик Зимин с каким-то штатским, и этот штатский посмотрел на меня таким оценивающим взглядом, что Гриша сбился. Сбился, взревновал и начал безудержно хвастать своими служебными успехами.

— Зимин зря надеется! — почти кричал он, рассматривая меню. — Он думает, что если у него с командиром хорошие отношения, то можно…

— Тише-тише, — успокаивала я своего кавалера.

— Я его еще прищучу… — никак не мог успокоиться Гриша. — Пусть не думает!

Я, детально фиксируя всю информацию, тем не менее тоскливо оглядывалась по сторонам, но видела только агрессивно упертый в мой бюст бычий взгляд какого-то перебравшего местного качка.

В конце концов Гриша выдохся, и я смогла без оглядки на служебный долг поставить заключительный аккорд:

— Вот так. «В лесу — о бабах, с бабами — о лесе».

— Почему? — не понял подполковник. — А-а! Ну, так давайте о вас поговорим…

— Увы, моя работа еще менее романтична: солдатские фурункулы, инфантильная тоска защитников Родины по маме, недоедание, побои, побеги, смерть… и опять тоска, недоедание, побои…

— Но вы же еще и женщина, — с умным видом вставил Гриша. Я мотнула головой и безудержно рассмеялась: это его «еще и женщина» было великолепным!

— Поверьте мне, Гриша, — сквозь выступившие от смеха слезы сказала я. — Женщина-юрист — это совсем не сексуально. Скорее наоборот. Лучше отведите меня обратно… Хорошо?

Гриша с сожалением глянул на недопитый коньяк — беспощадная жара спала, и веселье в ресторане только начиналось.

Я разрешила проводить себя до почты, а оттуда пошла в сторону вокзала — Гром поручил подобрать явочную квартиру. Похоже, этот городок интересовал его очень и очень сильно.

Арестант Щукин дал мне абсолютно точную информацию: используя ее, я даже ни разу не встретила патрульных. Это радовало: не в моих интересах было светиться перед кем бы то ни было. И в девять вечера я уже осваивала свою половину дома, сданную мне полуслепой и почти глухой старухой: старый диван, железная кровать с шишечками, салфетки, на подоконниках цветочные горшки… А в половине десятого я уже шла к примеченной мною старой водонапорной башне — хотелось оценить ситуацию на складах еще раз.

Двери на башне не было, но уже через десяток осторожных шагов по железной лестнице вверх вокруг стало совершенно темно: окна в башне были заколочены. Пахло ржавчиной, гнилым деревом и… человеком!

Я собралась в пружинистый комок и принюхалась. Да, это человек… мужчина… и это был военный: несильно, но отчетливо пахло портянками и кожей армейских сапог. Этот запах не мог перебить даже выпитый коньяк. Меня вдруг осенило, и я беззвучно рассмеялась: здесь мог быть только мой беглец.

— Петя! — крикнула я. — Скачков!

Ответа не последовало.

Я поднялась еще на пару десятков ступенек, внимательно осмотрелась и вывернула пару гнилых досок из оконного проема. Теперь вокруг стало светлее. Я поднялась еще выше.

На противоположной стороне башни, за железным баком, кто-то шевельнулся. Я рывком продвинулась вперед: у округлой стены стоял молодой, исхудавший до неприличия парнишка, нервно перебирающий в руках веревку с неумело завязанной петлей.

Я улыбнулась:

— Так… Петя, ты мне не поможешь?

— Я? — удивился несостоявшийся самоубийца.

— Ты ведь — Петя? — вопросом на вопрос ответила я.

— Да-а, — протянул боец.

— Ну, так ты мне поможешь или так и будешь стоять?

— А че надо делать? — испуганно протянул Петя.

— Для начала давай снимем доски с окон — вот здесь, здесь и вот здесь…

Петя подошел и стал неловко отдирать старые, гнилые доски, которыми были заколочены оконные проемы. Я оценила зону просмотра: на самом удобном окне сохранилось старое, грязное стекло.

— Та-ак, — распорядилась я. — Стекло мы аккуратно вы-тащим… осторожно, не порежься!

Петя, так и оставаясь в полном недоумении, сосредоточенно работал: отрывал доски, вытаскивал стекла, составляя все ненужное около стены. А я исподволь наблюдала.

«Совсем ребенок! — решила я. — Все закономерно: единственный сын нервной и от этого до срока постаревшей матери. Такие мамы оберегают своих детей от малейших усилий с самого детства — до тех пор, пока сами не сойдут в могилу».

— Ты почему матери такое письмо написал, Петя? Что это значит: «…я умру, если останусь здесь», а?

Петя замер.

— Я понимаю: здесь тяжело. — Я вытащила из пакета полевой бинокль. — Так в армии всем тяжело. — Я приложила бинокль к глазам. — М-м-м… где здесь караулка? Ага. Вот она… Вон Щукин скоро и вовсе срок получит — как думаешь, сколько ему дадут? Что молчишь? Лет семь, думаешь, дадут?

— Могут, — проглотил слюну Петя.

— Вот и я говорю: могут. Черт! Где здесь пути?! Скачков, где подъездные пути?

— Левее. Вы не туда смотрите. Левее караулки.

— Ага. Нашла… А ты знаешь, что Щукин своей маме написал?

— Что?

— Он написал… Так, вагоны — на месте, машины — на стоянке… Так вот, он написал: «Я, дорогая мама, завербовался в Грецию в охрану посольства, — вдохновенно врала я. — Так что ты не беспокойся, там тепло и денег много платят»… А ему на нарах вместе с бандитами сидеть…

Скачков разрыдался.

Я еще раз внимательно осмотрела склады. Картина получалась интересная: вагоны загружали полным ходом, а вот машины стояли без движения — с самого утра. Испугался прапорщик, крепко испугался… если верить подполковнику Грише.

Скачков постепенно успокаивался. Я поставила бинокль на подоконник и повернулась к нему лицом.

— Они, — всхлипывал Скачков, — они мне сказали: или деньги, или мы тебя трахнем! А если стукнешь, вообще убьем!

— Кто?

— Хрущев и Щукин.

— Ну вот ты их и сдал. И ничего не случилось. Да и Щукин в часть уже не вернется. Кстати, Щукин часто пьет?

— А что? — насторожился боец.

— Я с ним вчера беседовала; говорит, что только после погрузки…

— Брешет, — мстительно вывел врага на чистую воду мальчишка. — Вон брат к нему приезжал, так они так налакались!

— И давно брат приезжал?

Скачков задумался.

— Ну, позавчера.

— Это когда Щукин Быкова избил?

— Да, — кивнул головой Скачков. — Он всегда, как нажрется, к Быкову пристает. А вы кто? — догадался наконец спросить воин.

— Меня зовут Юлия Сергеевна, я — юрисконсульт Тарасовского комитета солдатских матерей.

— А-а… что вы здесь делаете?

— Тебя ищу, — нагло глядя ему в глаза, заявила я. — Как и вся ваша краснознаменная дивизия. «Ищут пожарные, ищет милиция»… — громко продекламировала я. — Знаешь такой стишок?

— Не-ет…

— Где вас воспитывали?

Я не ошиблась: Щукин мне приврал. Получалось, что он, признавшись комбату, что пропивал в этот раз гранаты, побоялся рассказать о банальном «самоходе» с братишкой. Скорее всего он просто не хотел втягивать в это дело родню. Я еще раз внимательно оглядела склады и заметила шевеление. Два человека в форме тащили длинный зеленый ящик. Я осмотрела округу и заметила целый штабель таких ящиков у одного из складов.

— Кто это, Петя? — спросила я и сунула воину бинокль.

Скачков взял бинокль и присмотрелся.

— Ящики перетаскивают. Из пятого склада в шестой.

— Я вижу, что ящики. Кажется, автоматные… а кто?

— Один — старшина Хрущев, — шмыгнул носом боец. — Он кладовщик.

— А чего это он после ужина работает? И как караул пропустил?

— Его не пропустишь! — разволновался Скачков. — Потом затромбит!

— Кто там с ним, Петя, постарайся разглядеть.

— А че там разглядывать! Ясно кто — Киса. Ну, Киселев. Вот поставили еще один ящик, восьмой. Теперь дверь закрывают…

Это было интересно. Насколько я поняла из сегодняшних излияний подполковника Гриши, без ведома комиссии никто не имел права подходить к складам! До самого конца ревизии.

Я дождалась, пока солдаты не затащили все ящики внутрь, и хлопнула Петра по плечу.

— Ладно, на сегодня хватит. Пошли.

— Куда? — сразу ощетинился солдат.

— Ко мне, Петя, ко мне, — вздохнула я. — Как тебя в таком виде возвращать?

— В каком? — не понял солдат.

— До зеркала доберемся, сам увидишь.

Мы спустились по ржавым ступенькам вниз и в пять минут добрались до моей резервной «резиденции». Я сразу зашла к хозяйке и спросила разрешения истопить баньку. Возражений не последовало.

Бабуля объяснила, где что лежит, но выходить на улицу не стала. «Ты уж сама, дочка, управляйся…» Петя наколол дров и растопил печь. Я попросила у хозяйки мыла и пару полотенец и прибрала в баньке. Температура медленно, но верно поднималась.

— Ну что, боец, раздевайся, — распорядилась я. — И побыстрее, у меня сегодня еще дела.

Петр неуверенно снял гимнастерку, ветхую от нещадной стирки майку и замер.

— Сам управишься? — спросила я и вдруг заметила на груди бойца расчесы. — Так-так, а это что — вши?

Парень покраснел.

— Ну-ка, дай посмотрю. — Я подтащила его поближе к свету. Так и есть: расчесы шли точно там, где это обычно бывает: на груди и под руками.

— В штаны можно не заглядывать, — констатировала я. — Там та же история, верно?

Скачков потупился.

— И станок ты, конечно, с собой в башню не взял?

Он покраснел еще гуще.

Напоминать ему о попытке свести счеты с жизнью было жестоко, но щадить бойца я не собиралась: будет впредь о матери думать, а не только о своей трусливой заднице. Я приподнялась на цыпочки и пошарила на полке — так и есть: в самом углу валялся старый станок со ржавым лезвием.

— Лезвие помыть, — приказала я. — Лобок и подмышки обрить.

Уши бойца достигли цвета молодой свеклы.

— А ты как думал — я тебя в свою кровать вместе со вшами положу? — окончательно добила его я, не став объяснять, что у меня есть и вторая кровать — в гостинице. «Как же так, Портос? — мысленно укорила я командира полка. — Чем у тебя в прачечной занимаются? Водку жрут?»

— Помоешься, белье не надевай, я его прокипячу.

— А как я… буду? — растерялся солдат.

— Простыней обернешься. Господи! Тебя ж еще и покормить надо!

Когда Петр поел, я уложила его в железную старухину кровать и села рядом. Расспросив его о службе, я подтвердила себе все, что и так уже поняла. Вагоны с оружием приходили и уходили регулярно: в Находку, Мурманск и Новороссийск — определенно на экспорт. Здесь обычное воровство было вообще исключено: конвой внутренних войск следил за грузом очень жестко, а списать зенитную установку — не то же самое, что пару ящиков гранат. Кроме того, с резервных складов пополнялись запасы пяти-шести близлежащих воинских частей — в основном после учений. В этом случае за боеприпасами приезжали на «Уралах», иногда — на «шестьдесят шестых». Списывали то, что время от времени воровали солдаты, скорее всего на учениях. Зачем Гром привлек меня к этой операции, я не понимала: здесь был бы полезен человек типа Юрия Ивановича из облфинотдела. Хотя кто сказал, что и он тоже не принимает участия в операции и не занимается сейчас как раз этим? А пока мне предстояло «разрабатывать» прапорщика своими средствами — приказ есть приказ.

Петр задергался в постели, застонал, забормотал что-то жалобно и просяще, и я подсела рядом.

— Тише, тише, Петя, — прошептала я и положила на него руку.

— А-а, — сквозь сон радостно заговорил солдат. — Испугались, суки!

Я засмеялась, накинула кофту и пошла к выходу: мне нужно было сообщить, что рядовой Скачков нашелся, и сделать так, чтобы озабоченный побегом Портос не отменил намеченную на завтра охоту. Только водка и неформальная обстановка могли помочь мне подобраться к прапору вплотную.

На улице уже стемнело, и, пока я шла к штабу полка, меня обогнали пять или шесть рот солдат, во всю глотку орущих свои строевые песни.

«Са-агреваешь ла-асково, се-ера-я шинель!» — пели одни.

«Не плачь, дев-чо-он-ка, прой-дут дож-ди!» — пытались перекричать их другие.

Вся моя жизнь была связана с армией еще с тех времен, когда живы были погибшие потом в Карабахе папа и мама, а мы кочевали из гарнизона в гарнизон, и я вдруг поняла, чего мне так остро не хватало в пропахшем пивом, сдобой и семечками, насквозь штатском Тарасове — мне не хватало армии…

Портос все еще был на работе: из кабинета командира полка один за другим вылетали красные, испуганные или разъяренные офицеры — поиски Скачкова были в полном разгаре.

— Товарищ подполковник, подождите! — крикнула я еще из коридора. — Не отправляйте никуда офицеров! Скачков нашелся!

Офицеры замерли. Я вдруг подумала, что, если бы меня не было в части, Портос просто подал бы в розыск и спокойно лег спать.

— Я нашла Скачкова!

— Где?

— В поселке. Я там его у одной бабульки спать уложила, так что вы не волнуйтесь, завтра будет как штык.

— Петров! — заорал Портос. — Кроме патруля, всем отбой! Ну, заходите, Юлия Сергеевна, рассказывайте. — В приемную уже подтягивались взволнованные, довольные офицеры: всех искренне радовало, что эту ночь они проведут в постелях с женами, а не нарезая по окрестностям круги в составе поисковых групп. Но уйти не торопились.

Я прошла в кабинет, а Портос плотно закрыл дверь и напряженно уставился мне в лицо.

— Значит, так, товарищ подполковник, — начала я, — парнишка «на взводе». Напрягли его Щукин и Хрущев — на деньги.

— Вот мерзавцы! — вспыхнул Портос.

— Сказали: не принесет — «отпетушат», заложит — вообще убьют.

— Я им покажу, что такое «отпетушить»! — снова не выдержал командир полка. — А он-то сам почему терпел?

— Трусоват.

— Вот то-то и оно, — возмутился Портос. — «Стучать» им вроде бы не по-мужски, а терпеть издевательства — значит, по-мужски. Ладно, поедем забирать?

— На губу? — настороженно поинтересовалась я.

— Ну почему — на губу? — видя мою недружелюбную реакцию, сдал назад Портос и все-таки не выдержал: — А куда его?! К мамке под юбку?!

— На завтрашнюю охоту возьмите, — предложила я.

Командир полка поперхнулся, вытаращил глаза и замер — с такой наглостью он еще не сталкивался.

— Как — на охоту?

— Вам ведь можно. А почему ему нельзя?

Портос совсем выпал в осадок от такого сравнения и только мотал головой в смысле «ни за что».

— Упустили вы с ним политико-воспитательный момент? Упустили. Не смогли…

— Постой-постой, — от неожиданности перешел на «ты» Портос. — Но не на охоту же его теперь! Ладно бы еще попросили взысканий не накладывать…

— По рукам! — я расторопно сунула свою ладошку Портосу и затрясла его огромную красную кисть. — Кстати, когда выезжаем?

Портос спохватился, глянул на часы и загорелся:

— Ух! Через четыре часа уже надо в машину садиться! Так, сейчас я Петрову скажу…

— Да… — ненароком поинтересовалась я, — этот ваш прапорщик — Зимин, кажется… он у вас неженатый?

Портос непонимающе уставился на меня. Мои глаза были чисты и невинны.

— Ну, так это… — ушел от ответа Портос. — Возьмем мы с собой Зимина.

Я уже собралась было уходить, но Портос был не из тех, кто откладывает дела на потом…

— Юлия Сергеевна, давайте Скачкова заберем.

— Прямо сейчас?

— А когда еще? Я и комбата сразу предупрежу, чтобы полегче с салагой…

«Обмен» состоялся, и через пять минут мы на скорости восемьдесят километров в час подъехали к домику на окраине.

Командир полка подошел к старухиной кровати с шишечками. Петя спал, уютно свернувшись калачиком под лоскутным бабкиным одеялом. Портос растерянно замер: проорать «рота, подъем!» среди всех этих ковриков, горшочков и салфеток было так же нелепо, как пропеть «Петюнчик, вставай» в казарме.

— Петр! — громко сказал командир. — Вставай.

Петя перевернулся на спину, сладко потянулся и открыл глаза: перед ним стояли командир полка и начальник штаба собственными персонами. Он зажмурился, открыл глаза снова, но «видения» не исчезали.

— Пора, Петр, — напомнил командир полка. — Служить.

Скачков сел в кровати, и некоторое время все молчали, а я особенно остро поняла, какая пропасть их разделяет. Они не просто имели разные звания; казалось, они принадлежат разным кастам. Им даже нечего было друг другу сказать.

Петр опомнился первым:

— Теть Юль, можно я оденусь?

— Конечно, Петя, — кивнула я и вышла.

Через пятнадцать минут Скачкова передали в руки счастливого комбата, а меня проводили до гостиницы; в четыре утра в дверь номера постучали.

— Юлия Сергеевна! Пора!

Я вскочила, начала было натягивать футболку, когда из коридора снова раздался голос начальника штаба:

— Юлия Сергеевна, вы сразу по-походному одевайтесь, я тут принес.

Я приоткрыла дверь и выглянула: майор держал целую охапку обмундирования маскировочных цветов:

— Надевайте это, Юлия Сергеевна, будет холодно.

Вскоре я, разодетая, как боец из спецназа, уже сидела между мужчинами на заднем сиденье «УАЗа». Мне было по-настоящему хорошо. В казарме спал переданный в надежные комбатовские руки Петр Скачков, а в машине, едущей сзади, трясся и второй мой подопечный — по линии борьбы с хищениями и торговлей оружием — прапорщик Зимин. Машина бодро скакала по кочкам разбитой проселочной дороги, и я, положив голову на богатырское плечо Портоса, сладко уснула.

Время от времени машина останавливалась: то у егерской избушки, то у развилки дорог. Мужики выходили, хлопали дверями, шепотом матерясь, когда не могли договориться, по какой грунтовке ехать. Но я не хотела открывать глаз: так тепло, легко и надежно мне не было с тех самых пор, как папа приводил меня пяти-семилетнюю в свою часть. Солдаты — русские и узбеки, чеченцы и таджики — все хотели прикоснуться ко мне, погладить по голове, исполнить любое желание, потому что, как я теперь понимаю, маленькая девочка напоминала им о самом дорогом, самом теплом, что у них было, — о доме.

— Приехали! — весело заглянул в машину начальник штаба. — Выходите, а то самое интересное пропустите!

Я вылезла и потянулась, чувствуя, как поет и радуется отдохнувшее тело. Солнце еще только коснулось самых вершин огромных, в два обхвата, деревьев, и свежий воздух источал совершенно роскошные запахи… Командир полка украдкой растирал занемевшее плечо.

Офицеры, с удовольствием пощелкав затворами, занялись костром, и я улыбнулась: охота на глазах превращалась в чудный отдых на природе — с шашлычком, балычком и водочкой.

Честно говоря, я не любила стрелять. Может быть, потому, что мне, в отличие от большинства этих сильных, уверенных в себе мужчин, доводилось убивать людей, я не получала удовольствия от того, что живое существо падает, тыкаясь головой в землю, и дергает конечностями, истекая кровью.

Время шло. Солнце поднялось. Зверь, понятное дело, учуяв запах дыма, перебрался в менее опасные места, и охотники, съев почти все взятое с собой мясо, выпив с ящик водки и поменяв третью или четвертую стоянку, устроили пальбу по пивным банкам. Я подсела к прапорщику Зимину. Он опустил голову и печально улыбнулся.

— Слушай, прапорщик, а ведь у меня к тебе дело.

— Говорите.

— «Сделай» мне оружие.

— Да? И сколько вам нужно? — Взгляд Зимина похолодел и остановился.

— Два десятка автоматов, пару гранатометов, ну и боеприпас…

— А ракетную установку «Ураган» вам не «сделать»? — издевательски хмыкнул прапорщик.

— Только не говори, что ты не можешь. Я в Калининграде тыщу раз видела, как это делается.

— Вот и брали бы в Калининграде.

— Те времена прошли. Что могла, то взяла.

— А если я вас сдам? Прямо сейчас?

— Не свисти, прапор. Лучше подумай, а то ведь время и здесь может кончиться…

Зимин промолчал.

— Покупатель у меня есть. Деньги предлагает хорошие — восемь штук баксов. Ты подумай.

Лицо Зимина напряглось, а глаза забегали по сторонам. Цена получалась процентов на тридцать выше рыночной.

— Мои проценты — отдельно, — продолжала я. — Сюда не входят. Все деньги твои будут.

Прапорщик напряженно думал, и это было хорошо — «разработка» худо-бедно, но пошла.

— А не сделаешь ты, другой сделает. Из Калининграда ведь тоже не все нормально выехали: в свою квартиру и на свои бабки, — я усмехнулась. — Как я. Кто-то ведь до сих пор локти кусает, что вовремя свое не взял.

— Я такими делами не занимаюсь, — твердо сказал Зимин. — Разговор окончен.

Да, разговор был окончен. В принципе, этого и следовало ожидать.

Солнце пошло вниз, и офицеры начали сборы — пора было возвращаться.

В часть мы вернулись уже в сумерках. Второй «уазик» с моим завскладом свернул куда-то вбок на самом въезде в поселок: офицеров сразу же развозили по домам. Я попросила остановиться у КПП — хотелось прогуляться. Машина отъехала, и я пошла по прямой, обсаженной гигантскими тополями аллее.

— Теть Юль! — услышала я на подходе к гостинице.

Я обернулась; ко мне со всех ног бежал Петя Скачков.

— Я у вас военный билет забыл! — радостно сообщил рядовой. — И записную книжку.

Точно. Вчера мой подопечный схватил выстиранную и отглаженную мной одежду да так и выскочил вслед за командиром полка, оставив свои бумаги на тумбочке у кровати.

Мне, честно говоря, не хотелось прощаться с этим великолепным днем, и я с радостью ухватилась за мысль прогуляться еще чуть-чуть.

— А как посмотрит начальство?

— Комбат разрешил! — кивнул в сторону штаба полка Петя.

Я пригляделась: у штаба в группе офицеров стоял Петькин комбат. Он кивнул и негромко напомнил своему подчиненному:

— Чтобы на вечерней поверке был как штык!

— Есть, товарищ капитан! Я быстро! — просиял Скачков.

— И помни, что я тебе сказал.

До поверки оставались считанные минуты.

— Ну что ж, пойдем, кавалер. — И мы пошли мимо изумленных рот, как раз сейчас выходивших строиться на вечернюю прогулку. Зрелище было действительно захватывающим: фигуристая длинноволосая женщина в маскировочном обмундировании и лихо заломленном берете и под руку с ней бледный, истощенный, но сияющий от удовольствия «салабон».

— Я понял, тетя Юля, — потрясенный какими-то своими внутренними озарениями щебетал Петя. — Я все понял! Вы меня слышите?

— Да, Петя, слышу.

— Я понял, что страх еще хуже боли, — как-то неожиданно серьезно утвердил свою мысль Петя.

Мы прошли в обрисованную мне Щукиным дырку в заборе.

— Да что ты?

— Да. Это точно.

— Надо же…

Мы вышли в тихую улочку, ведущую к магазину с самой дешевой водкой в округе.

— Я и раньше понимал, что бывает жизнь — не лучше смерти.

— Хм-м, бывает, наверное… Ну-ка, подожди…

Слева мелькнула темная мужская фигура. Как-то странно он был скособочен, так бывает, если держать правую руку…

— В сторону! — скомандовала я, но Скачков судорожно вцепился мне в рукав:

— Не-ет! Тетя Юля! Наза-ад!

— В сторону! — Мне нужно было переместиться влево.

Он уже начал целиться…

Я стряхнула бойца и одновременно рванулась вперед — наперехват.

— Не-ет! — заорал Петр и кинулся между нами.

«Тых!» — стукнуло у меня в ушах, и Петя, судорожно вскинув руки, повалился на землю. Я присела, затем, сделав резкий бросок, в падении подсекла стрелявшего, и, пока он, растопырив руки, приземлялся, я уже была на ногах над ним.

— Лежать! — четко скомандовала я, выбила пистолет и завернула его руку к затылку — так, что послышался хруст.

— Кто послал?

— М-ы-и-и! — завыл парень и отключился.

Я перевернула его на спину, выдернула из брюк ремень, снова — на живот, плотно стянула руки на уровне локтей, за волосы оторвала голову от земли, приподняла веко: болевой шок — похоже, я вывернула ему плечевой сустав.

Я стремительно переместилась к Пете: он лежал на боку, мелко дергая головой и царапая землю скрюченными пальцами.

— Петя! — заорала я. — Подожди! — Он уже «уходил». — Господи! Петя! Ну подожди же! Подожди!

Петр дернулся и затих.

— О го-оспо-оди! — Я осела на землю и почувствовала, как растет и распирает грудь жуткий ледяной ком горя — как тогда, с папой. Я снова ничего не могла — ни остановить, ни изменить…

— Юлька! Юленька! — трясли меня за плечи. — Что с тобой?! Ты в порядке? Ну, вставай же!

— Отстань, Гром.

— Что с мальчишкой? — Гром встал перед Петей на колени и положил пальцы на артерию. — Я думал, что успею… Поздно.

— Да, поздно.

— А этот жив?

— Жив.

— Ну вставай, хватит.

— Господи, Гром! — зарыдала я. — Ну почему всегда — так?! Почему?! Зачем все это?!

— Ладно, перестань. Не плачь, Багира. У нас нет времени. Соберись. Надо уходить.

— Я… сейчас, Гром, я сейчас, — и никак не могла остановиться. «Господи! За что?! Почему их всегда убивают?!»

— Хватит, Багира! — заорал Гром. — Где квартира? Ты сняла ее?

— Да-а, — рыдала я.

— Ну так веди! — Гром рывком поднял меня на ноги и взвалил на себя неподвижное тело убийцы. — Веди.

Я, шатаясь, пошла к резервной квартире. Случайный прохожий почти столкнулся с нами в темноте неосвещенной улицы, замер на миг и бегом помчался прочь. Когда мы уже почти пришли, Гром увидел водонапорную башню и свернул к ней. «Там лучше», — пробурчал он.

В башне было еще темнее. Парень очухался и застонал. И тогда заговорил Гром.

— Слушай меня внимательно, — ровно прозвучал эхом отдающийся от стен голос Грома. — Если ты будешь молчать, ты умрешь. Прямо здесь.

Я слышала, как вертит головой убийца, изо всех сил пытаясь понять, куда его притащили. То, что это не ментовка, он уже понял — не те размеры помещения. Да и полная темнота говорила о том же.

— Фамилия?

— Стругов.

— Кто тебя послал?

— Зима, — простонал Стругов.

— Прапорщик Зимин?

— Да-а.

— Зачем?

— Бабу завалить.

— За что? — вмешалась я.

— За бабки.

— Сколько дал? — спросил Гром.

— Пять штук баксов, — с трудом выдавил из себя убийца: ему было очень больно.

— Где Зимин?

— Не знаю… А-а! — вскрикнул Стругов — Гром взял его за вывернутое плечо. — Я думаю, он на даче.

— Где дача? Говори точно.

— По Московской выедешь, и за постом ГИБДД сразу налево. Потом направо третий поворот. Она там одна двухэтажная…

— Поедешь с нами! — распорядился Гром и тронул меня за руку. — Достань машину.

Я привстала, и в этот момент на улице раздался рев моторов, а башня осветилась.

— Петров — на входе, Уразов, Груздь — сзади! — скомандовали на улице.

— Уже… — мрачно отчиталась я. — Транспорт подан. Блин, когда вы нужны, так фиг дождешься…

Я понимала, что неправа: как раз менты сработали прекрасно. Мы — неважно. И хуже всего было то, что мы скрылись с места происшествия. Но я понимала Грома: никто не гарантировал, что там, на улице, мы оставались в безопасности — если бы прапор подстраховался, расклад был бы совсем другим. А сейчас надо было сдаваться: милиция могла с перепугу открыть стрельбу.

— Я пошел, — тихо сказал Гром. — Если будут накладки, подключайся и бери на себя как можно больше.

Я кивнула, и Гром поднялся и пошел на выход. Я скинула камуфляжную куртку, рывком подняла убийцу на ноги, развязала ему руки и, пихнув его вперед, двинулась за ним, чуть сзади.

Гром вышел в свет фар.

— Я без оружия. Кто старш…

— И-ди сюда! — бодро подлетел чернявый сержантик и завернул Грому руки назад.

— Кто у вас старший? — натужно прорычал Гром, не давая защелкнуть на себе наручники.

— Узнаешь! — гонористо крикнул сержант. — Руки!

К Грому уже подлетел второй.

«Мой выход», — поняла я и изо всех сил пихнула убийцу в противоположную от Грома сторону.

— Держи убийцу! — заорала я и, дождавшись, когда к парню кинулись еще двое, рванула сама, пытаясь стряхнуть выросшего словно из-под земли и вцепившегося мне в руку, как краб, милиционера.

— А-атпусти, гад! — заверещала я и с налету сшибла головой одного из тех, кто пытался обездвижить Андрея Леонидовича.

На меня молча навалился второй, и я, столкнув его с первым, рванула в противоположном направлении.

— Держи ее! — закричал третий, и только когда и он навалился на меня, я поняла, что сделала все, что могла.

— Уходит! — закричали сбоку, и я попыталась вывернуть голову, чтобы посмотреть. Но кто-то сел мне на шею, почти впечатав во влажную, утоптанную дорожку.

Наконец милиционеры, как напившиеся клещи, один за другим начали отваливаться… Меня поставили на ноги и, тщательно обыскав, с лету — лбом о металл — зашвырнули в «клетку» позади «уазика». Я быстро приняла вертикальное положение и завертела головой: обзор отсюда был неважный, но все-таки я смогла увидеть, как убийцу обыскивали.

— Куда этого, капитан? — услышала я.

— С бабой посади. А в башне что?

— Только это, капитан! — чернявый сержант нес мою камуфляжную куртку.

Железная дверь приоткрылась, и в «клетку» втиснули Петиного убийцу. Он был никакой от страха и боли, но здесь, в полумраке, я его разглядела. «Господи! — поняла я. — Это же тот самый качок, что сидел напротив меня в ресторане, когда я была там с Гришей!» Только теперь тяжелый бычий взгляд был наполнен неодолимым страхом.

— Главное, не обделайся, — мрачно предупредила я. — Хоть до ментовки потерпи.

Всю дорогу я стремительно перебирала варианты развития событий. То, что Зимин поступил так радикально, стало для меня полной неожиданностью. И хорошо, если Гром возьмет его на даче. Но прапорщик мог просто-напросто уехать, сбежать! Скажем, на автобусе или поезде. Тем более что скоро через Воскресенск должен пройти московский… И если его сейчас не взять, я себе этого не прощу.

Зимин явно был очень напуган. А запасные документы и отходные пути могли быть им давно предусмотрены — человек он, судя по сегодняшним событиям, конкретный. Надо было срочно что-то решать.

Можно было попробовать сбежать, но я знала: меня как юрисконсульта комитета вычислят к восьми часам утра, и тогда за каждый неумный шаг придется отвечать.

Из машины меня вывели первой.

— Капитан, — обратилась я к старшему наряда. — Я буду говорить.

— Конечно, будешь, — усмехнулся капитан.

— Вы не всех взяли! — нажала я на больное место. — Я расскажу!

— А куда ты денешься, — уверенно улыбнулся он.

— Надо сразу! — крикнула я уже в подъезде отдела внутренних дел. «Черт! Вроде не должен тянуть», — думала я, послушно пройдя в камеру. С меня сняли наручники и захлопнули дверь.

В камере не было никого и ничего, кроме короткой скамейки, и только редкие истошные вопли подследственных вносили разнообразие в унылый антураж.

— А-а! — разносилось по коридору.

— Кто еще был с тобой?! — Резкий щелчок и снова:

— А-а-а!

Я прикоснулась ко лбу: он горел, там наверняка торчала огромная шишка.

Меня вывели минут через восемь. Массивный милиционер вежливо провел странную задержанную в порванной футболке и камуфляжных штанах по коридору и легонько втолкнул в маленький кабинет. Там сидело и стояло человек пять как в форме, так и в штатском.

— Фамилия, имя, отчество? — строго спросил меня тот самый капитан.

Я распрямилась и посмотрела ему в глаза.

— Юрисконсульт Тарасовского комитета солдатских матерей Максимова Юлия Сергеевна, — представилась я. — Убит мой подопечный по линии комитета. Заказчик убийства — прапорщик Зимин Николай Иванович.

— У-у, какие мы слова знаем, — усмехнулся капитан. — «Заказчик»… Ты что — следствие проводила? А? Что молчишь, юрисконсульт Максимова? Я тебя спрашиваю: следствие проводила?!

— На «вы», пожалуйста, — поправила я.

— Ух ты, какие мы нежные! — засмеялся капитан. — А кто сержанту Уразову кричал: «Отпусти, гад!»? Если ты юрисконсульт, то должна понимать, что это «оскорбление при исполнении». Свидетели есть.

Допрос шел по самой банальной схеме…

— Послушайте, капитан, — прямо глядя ему в глаза, заговорила я. — Он может сесть на московский поезд, и, если он уйдет, у вас будут неприятности.

Капитан засмеялся — он никак не хотел воспринимать меня всерьез.

— Знаешь, сколько я таких видел? Угрожают, обещают, а потом прощения просят. Как тот… Уразов, помнишь? — этот… — капитан нетерпеливо защелкал пальцами.

— Пискунов, — подсказал Уразов.

— Точно, — обрадовался капитан. — Такой концерт устроил! То он — генеральский зять, то — капитан ФСБ, то — лучший друг губернатора! А потом, не поверишь, какой тихий стал.

Кто-то заглянул в дверь, и капитан вышел.

«Ну что, — услышала я за дверью шепоток. — Привез?»

На перепалку ушло порядка четырех минут, и у меня складывалось впечатление, что капитан просто тянет время. Еще через минуту он снова вошел.

— Вы стриженого допросили? — повернулась я к нему. — Он бы сказал.

— А что тебе стриженый? — усмехнулся капитан. — Ты за себя отвечай.

— Он — убийца, — сказала я.

— Он — убийца?! — засмеялся капитан. — Ладно, теперь буду знать. Ты лучше скажи, кто с вами третий был? — Он определенно собирался искать Грома, а не Зимина.

— Пистолет у вас? — спросила я. — Там отпечатки.

Капитан покрылся красными пятнами.

— Я тебя не спрашиваю про отпечатки! — заорал он. — Я тебя спрашиваю: кто третий был?

В этот момент я пожалела, что не решилась на побег. И тут меня осенило:

— Так Зимин и был третий! — еще громче заорала я. — Сколько можно объяснять?!

Капитан впал в прострацию.

— Сколько надо, столько и будешь объяснять, — зло, но уже без крика ответил он. — А почему он старшего требовал?

— Поймаешь — спросишь. Поехали, капитан, — попросила я. — Московский вот-вот придет… Я ж его опознать могу… А на ходу и приметы расскажу. Время уходит.

Капитан автоматически глянул на часы.

— Давай-ка мы сначала твою личность установим, — внезапно переключился он. — Итак: фамилия, имя, отчество…

«Черт! — подумала я. — А не пытается ли Стругов просто отмазаться? Сколько ему Зимин заплатил — пять штук баксов? А что, если деньги уже у капитана и он действительно просто тянет время? Подумаешь, одно нераскрытое убийство — у них в Воскресенске таких по десять-пятнадцать в год точно повисает… Солдата списать — как два пальца облизать, а пять тысяч баксов — в кармане…» Мне стало дурно. Если капитан действительно отмазывает Стругова, дело плохо. Но ничего другого я придумать не могла.

— Ладно, давайте установим, — нехотя согласилась я.

Когда капитан узнал, что у меня позади прокурорский опыт, он смягчился — чувствовалось, что он размышляет.

— Поехали! — внезапно встал он со стула. — Это ваша куртка? Уразов, Груздь — со мной, Петров, своих ребят возьмешь! Вы, — кивнул он мне, — тоже со мной.

Это было то, что надо. Мы быстро выбежали за дверь, промчались по коридору мимо стеклянного «аквариума» дежурного и залезли в «УАЗ».

— Приметы, — не оборачиваясь, потребовал капитан.

— Невысокий, плотный, лет сорока, лицо квадратное, нос прямой, брови тонкие… — погнала я список примет. «Господи! Хоть бы ты его взял, Гром! Хоть бы ты его взял!»

«Уазик» быстро домчал нас до вокзала и ткнулся колесами в бордюр стоянки частных такси. «Ладно, — подумала я. — При любом раскладе счет за бензин мне не выставят».

Мы выскочили из машины и бегом двинулись на вокзал. Обошли весь — Зимина не было. Мы проверили багажное отделение, кассы автовокзала, заглянули в каждую машину на стоянке, обшарили подъезды стоящей на привокзальной площади «хрущевки». Еще раз обошли вокзал. Прапорщика Зимина не было нигде.

— Ну что, юрисконсульт Максимова, где ваш прапорщик? — отстраненно поинтересовался капитан.

— Давай-ка на остановку…

— Груздь — на автовокзал, Петров, зайди-ка в продуктовый, Семенов, со мной на вокзал, — распорядился капитан. — А вы что стоите? — обратился он ко мне. — Вы с Уразовым, куда хотели — на остановку.

Я и сержант Уразов вышли к остановке, но здесь, кроме десяти-двенадцати ни о чем не подозревающих пассажиров, никого не было. Подошел автобус, и я подпрыгнула, пытаясь заглянуть внутрь. Люди входили и выходили, расплачивались и переругивались с водителем и снова выходили… Но одна из фигур в самом конце пассажирской очереди там, внутри, показалась мне знакомой.

— Слушай, Уразов, давай-ка зайдем. — Я схватила задние дверки и попыталась их растянуть. — Помогай…

— Блин… Кто там хочет… — заматерился водила. Но оторваться от сбора денег у него не хватило сил, и мы — я впереди, Уразов сзади — протиснулись в салон.

Аккуратно, по-армейски подбритый затылок человека в штатском в самом хвосте мне определенно был знаком. Я подошла ближе.

— Зимин, стоять! — приказала я, но человек не отреагировал. — Уразов, разверни! — распорядилась я, и сержант с силой повернул мужчину к нам лицом.

Это был подполковник Гриша.

…Не все в жизни удается человеку. Это как с мужиками — вложишь уйму сил, а результат — кот наплакал.

— Слышь, ты, а может, этот? — дернул меня за рукав Уразов.

Я повернула голову: на переднем сиденье, прямо за кабинкой водителя, прижав к груди кейс, сидел и с ужасом смотрел на меня… прапорщик Зимин.

Прапорщика обыскали тут же, в автобусе, взяв в понятые водителя и подполковника Гришу. При Зимине оказались подлинные документы на другое имя и восемьдесят пять тысяч долларов сотенными купюрами, что вызвало живой милицейский интерес. Хотя эта сумма по нынешним временам и не такая большая — столько жители Воскресенска в автобусах не возили.

Арестованного доставили в райотдел, где меня посадили в отдельный кабинет, и «сказка про белого бычка» началась по второму кругу. Менты знали, что второй мужчина у водонапорной башни был. В том, что это не прапорщик, они были уверены.

Я стояла на своем: было темно, и мне показалось, что это Зимин. Ну, показалось мне! Они вдвоем и притащили меня в башню. На вежливое предупреждение об уголовной ответственности за дачу ложных показаний и попытки добиться от меня чего-нибудь еще, я ответила импровизацией на тему «Письмо товарищу министру» с обширным административно-юридическим комментарием. Думаю, что после этого капитан понял, что с такой стервой можно встретиться только раз в жизни!

К четырем утра то ли в показаниях Стругова и Зимина что-то стронулось, то ли мою личность по милицейским каналам проверили, но меня отпустили.

Когда я, матерясь, как последний грузчик, вышла из подъезда райотдела, оказалось, что подполковник Гриша до сих пор преданно ждет меня у дверей.

— Ну как, Юлия Сергеевна, у вас все в порядке?

— Время потеряла, а так — да. А вот у вас — не все.

— Что такое? — забеспокоился подполковник.

— Извините, я не успела вам сказать… вчера… нет, уже — позавчера, около десяти вечера восемь ящиков с автоматами были перенесены из пятого склада в шестой.

— Бросьте, Юлия Сергеевна, мы шестой склад уже три дня как закончили… Постойте! После десяти?

— Около десяти.

— Не понял. Как это возможно? Там же караул!

— Тем не менее. Как утверждал Петр Скачков, ящики перетаскивали старшина Хрущев и какой-то Киса. А Хрущева караул боится больше, чем вас или командира полка, — вы уж поверьте.

— Скачков — это тот парень, которого вчера убили?

— Да.

— О господи, — тяжело вздохнул Гриша, и вдруг до него начал доходить весь ужас его положения. — Это что теперь — все пересчитывать?! Какая, к черту, ревизия, если какой-то долбаный старшина может запросто вскрыть склады и перетащить все, что ему надо! Да еще этот прапор сюрприз подкинул! Теперь ведь склады передавать кому-нибудь надо! Вы извините, Юлия Сергеевна, я побегу!

Подполковник Гриша побежал в гарнизон, и я подумала, что штатское ему совсем не идет.

В шесть тридцать я прибыла в штаб полка — командир должен был уже появиться.

Но, узнав, что рядовой Скачков убит, командир полка и не уходил домой. Он сидел, обхватив голову руками. Если бы молодой боец тихо-мирно повесился в той водонапорной башне, ничего страшного не произошло бы. Мало ли что взбредет в голову самовольно оставившему часть нарушителю воинской дисциплины. Но то, что комбат отпустил, а юрисконсульт вывел Петра за пределы части — неважно, из каких побуждений, — меняло дело. Теперь те же долбившие Петьку Хрущев и Щукин первые заявят, что не могли оказывать воспитательных мер, пока Скачков находился за пределами части. И будут правы.

— Я напишу матери Петра Скачкова, — пообещала я.

— Пишите, — холодно отозвался командир полка — как человек я для него больше не существовала.

Я вышла во двор штаба полка и присела на холодную крашеную скамейку возле врытой в землю бадьи для окурков. Утренний ветер порывисто налетал на деревья, и зрелые июльские листья отзывались страстным трепетом на каждый его порыв. «Ну почему так получается? — не понимала я. — Хочешь, чтобы жизнь была, как это утреннее солнышко, а живешь по колено в ледяной грязи. Или так у всех?»

Усталость прошедшей ночи навалилась и больше не отпускала. Я поднялась и направилась в роту охраны. Теперь мне нужен был Киса, и я не собиралась допускать ту же ошибку, что с командиром полка, — наступление и еще раз наступление! Я проглотила таблетку фенамина, прогулялась по аллее и, ощутив прилив сил, твердым шагом направилась в казарму роты охраны.

Когда я вошла, в кабинете комбата воцарилось глубокое молчание.

— Иван Ильич, командир полка вам звонил?

Комбат кивнул.

— У меня есть основания считать, что Скачков — не последний покойник полка.

Офицеры напряглись.

— И мне срочно нужен Киселев.

Я почувствовала, как облегченно выдохнули офицеры.

— Так это не у нас, Юлия Сергеевна, — недобро усмехнулся комбат. — Это вам в хозвзвод надо.

— Где это?

— В конце аллеи направо. Извините, у нас совещание, — выставили меня.

Я вышла и почти бегом направилась в конец аллеи: то ли начал действовать фенамин, то ли мне хотелось поскорее убраться подальше от этого места.

В хозвзводе, похоже, о гибели солдата еще не знали и приняли меня хорошо.

— Киселев? — спросил меня чернявый, цыганистый дежурный. — Так он в наряде, пайку свинарям повез.

— И когда вернется?

— А вы прямо сейчас к столовой идите. Как увидите «ГАЗ-66» у посудомойки, так это Киселев и будет…

Я стремительно помчалась в столовую. Если действительно бывают недобрые предчувствия, то сейчас я испытывала именно их. Я ощупала рукой карман пиджака — удостоверение комитета было со мной.

На задах столовой я сразу заметила «ГАЗ-66». Водитель сидел за рулем и, свесившись через окно дверцы, разговаривал со старшиной. «Хрущев!» — догадалась я. Тихо подойдя сбоку, я прислушалась.

— Я тебе сказал, сынок! Ты понял?! — угрожающе говорил старшина. — Штоб был как штык!

— Я же в наряде, Коля, — оправдывался водитель.

Я оглянулась по сторонам — нежелательных свидетелей не было.

— В общем, ты понял, щегол! — повторил старшина и вразвалку направился прочь.

Трогать его сейчас было уже невыгодно. Я зашла за кабину, пропустила старшину мимо себя и тихо заняла его место у дверцы. Водитель, насупившись, ковырялся в какой-то железке.

— Киселев, — строго позвала я.

— А? — удивился водитель и поднял на меня взгляд. Я достала удостоверение Комитета солдатских матерей и стремительно поднесла его прямо к Кисиным глазам.

— Военный юрист Максимова, — представилась я. — Открой-ка мне ту дверь, я сяду, — приказала я и решительно направилась к пассажирскому месту.

Водитель молча щелкнул ручкой, и я забралась на сиденье.

— Ну что, Киса, попались вы со старшиной.

Киселев покрылся испариной. Я молча ждала.

— Чего это мы попались? — неуверенно возразил Киса.

— Позавчера Петя Скачков из роты охраны — знаешь? — Киселев кивнул, — показал мне, как ты со старшиной таскаешь автоматы, а вчера его убили. Понимаешь?

— Как — убили?!

— Из пистолета. Я не думаю, что это сделал ты, — я не дура. — Киселев настороженно ждал. — Но я уверена, что кто-то заметает следы.

Киселев побледнел.

— Часа через полтора, — я взглянула на часы, — будет готов официальный отчет о повторной инвентаризации шестого склада. Если ты успеешь рассказать все раньше, это одна статья, а если позже — другая. Усек?

Киселев сосредоточенно кивнул.

— На старшину Хрущева не смотри — он уже никто. Как и Щукин. Ты понял? Если докажешь, что тебя к этому принуждали старшие по званию и должности, могут освободить от уголовной ответственности.

— Я докажу! — решительно сказал Киса. — Когда начинать?

— Прямо сейчас. Поехали в штаб полка.

«Машина» стремительно завертелась. Киселева посадили в кабинете начальника штаба, дали стопку бумаги и авторучку, и жизнь полка превратилась в ад. Я и Портос едва успевали передавать друг другу уже исписанные листки бумаги. И по моей комитетовской работе здесь было информации на большое, шумное дело: побои, изнасилования, издевательства… Я искоса глянула на Портоса и поняла: не будь я здесь, он просто добился бы тихого перевода Киселева в другую часть — лишь бы не вытаскивать на свет все это дерьмо.

Параллельно у меня возникали и другие вопросы. Почему именно Хрущев руководил перетаскиванием «левых» ящиков? Почему не сам прапорщик? Что за военная машина с чужими номерами приезжала под погрузку в прошлом месяце? На какие-то вопросы Киселев отвечал, на какие-то — нет.

Вскоре в кабинете появился следователь, затем объявили розыск старшины Хрущева — он исчез, как в воду канул. Портос вызвал к себе свободных от наряда «дедов» хозвзвода и, приказав без Хрущева не возвращаться, отпустил их в город. «Деды» с независимым видом пожали плечами, но искать пошли. Появились вопросы к доброму десятку старослужащих: Киселев сдавал всех — одного за другим. Пришел подполковник Гриша. Он официально подтвердил: в уже проверенном комиссией шестом складе действительно появились восемь лишних ящиков с автоматами «АКС».

Услышав про «лишнее» оружие, Портос приобрел синюшный цвет, засел у себя в кабинете и тихо пытался решать текущие полковые проблемы. Полк стал напоминать корзину с мусором, варварски вытряхнутую прямо в коридоре, на самом проходе. Но мне «масть шла», как в анекдоте! Наудачу я спросила Киселева про «брата» Щукина, и оказалось, что «братишку» ефрейтора Киселев видел два раза: один раз, когда подвозил в город самого Щукина, и второй — позавчера, около шести вечера, когда привез прапорщика в ресторан «У Наташи». Зимин отошел с ним в сторону, но Киселев слышал, как тот назвал «братишку» по кличке — Купцом. Дословно он сказал: «Привет, Купец, сколько привез?» И тот ответил: «Восемьдесят пять».

Я чуть не присела от неожиданности: ровно восемьдесят пять тысяч долларов изъяли вчера при понятых у Зимина! Это, видимо, совсем «свежие» деньги, которые прапорщик просто не успел никуда «закачать». И не исключено, что Купец — это тот самый тип, что чуть не раздел меня взглядом на входе в ресторан. Я запросила личное дело ефрейтора и трясущимися руками открыла: там никаких братьев не значилось — только две сестры! И тогда я затребовала у Портоса право посетить арестанта Щукина, и он, устало махнув рукой, переправил меня к дежурному по части.

Щукина мне предоставили, но начальника штаба на этот раз со мной не было, и начальник караула настоял на присутствии при разговоре вооруженного автоматом выводного. Я махнула рукой и согласилась.

— Слышь, Саш, ну ты меня и подвел! — расстроенно начала я разговор.

Щукин опешил и начал судорожно вспоминать, что он сделал не так. Но опомниться я ему не давала.

— Я как сказала, что вы четыре гранаты продали за два ящика водки, так меня засмеяли!

Щукин заметался: нечаянная ложь выходила боком.

— Следователь сразу сказал: это они вместе с Хрущевым автоматы продали.

— Какие автоматы? — испугался ефрейтор.

— Четыре ящика. Десять лет «строгого». Хорошо, Скачков сказал, что к тебе братишка приезжал — денег привез… Мол, их и пропивали. — Я рассмеялась и тут же, без перехода: — Это правда? Именно эти деньги пропивали — не автоматы?

— Ага! — панически ухватился за спасительный выход Щукин. — Про автоматы я не знаю!

— А следователь сказал, вы их уже неделю пропиваете…

— Какую неделю?! — возмутился Щукин. — Он ко мне четыре дня назад приезжал. Я же тогда и Бычка отметелил! Хоть у кого спросите!

— А следователь говорит, у тебя братьев нет.

— Ну, он это… муж сестры.

— Он может это подтвердить? Где его найти?

Щукин как споткнулся. До него только сейчас дошло, что все это — ловушка.

— Не-е… — он опустил глаза. — Я в это дело никого втягивать не буду…

Я усмехнулась, и Щукин недобро посмотрел на меня. Но я просто подумала, что между тем, что сделала только что со Щукиным я, и тем, что делал вчера капитан милиции со мной, не было никакой разницы.

Я внимательно присмотрелась к ходу следствия. Я видела, что пока мне здесь делать нечего: работа кипит, а для получения сколько-нибудь ценных данных теперь понадобится время — будь то дополнительные сведения от арестованных или отчет о ревизии склада. Можно было возвращаться в Тарасов. Но Гром не появлялся, и я не знала, имею ли право покидать Воскресенск. Приходилось ждать.

События следующего дня только добавили масла в огонь.

Во-первых, Зимин был выпущен на свободу «в обмен» на подписку о невыезде, которая в целости и сохранности лежит в анналах Воскресенской прокураторы. Ведется служебное расследование.

Во-вторых, объявился старшина Хрущев. «Деды» его, естественно, «не нашли», но на утреннем построении он был, и с большого «бодуна» — теперь дает показания. Пока — ничего интересного: старшина признал, что ящики из склада в склад перетаскивал по приказанию Зимина, и неоднократно, и на этом — все. Причастность к выносу или вывозу оружия за пределы складов отрицает. Постоянно ссылается на свою уставную обязанность беспрекословно исполнять любые, даже устные приказы военачальников, в данном случае — прапорщика.

В-третьих, ефрейтор Щукин был застрелен молодым караульным при попытке к бегству с гауптвахты. Как следовало из показаний начальника караула, острой необходимости в стрельбе не было, но молодой солдат в последнее время находился на грани нервного срыва. Взводный подавал рапорт с просьбой отправить бойца в областной психоневрологический диспансер, но это ничем не закончилось. Точнее, закончилось — смертью арестованного.

Убийца Скачкова — Стругов — показания дает. Но Стругов — всего лишь бандит; «на бабки» его напрягли тарасовские «коллеги», а Зимин давал живые деньги, да еще и вперед. Все, что Стругов знал о Зимине, он уже рассказал, и сколько-нибудь серьезного интереса его показания не представляют.

Андрей Леонидович появился только к вечеру. Я уже не знала, что и подумать, когда в окно моего номера звонко ударил камешек. Я выглянула: под окном стоял Гром.

Мы вышли в город и прогулочным шагом пошли к центру.

Когда Гром услышал кличку Купец, он широко, во весь рот улыбнулся.

— Наконец-то! — прошептал он. — Юлька, ты молодец!

Именно ради этой персоны мне и пришлось пережить весь этот уголовно-административный кошмар.

Как рассказал Гром, Купец числился крупнейшим на юге России поставщиком оружия. Проблема была в том, что никто из оперативных работников ни в МВД, ни в ФСБ Купца в лицо не знал, а фоторобот вообще никакого представления об этом человеке не давал.

— Значит, так, Юлия Сергеевна, — перешел на официальный тон внезапно заторопившийся майор Суров. — Возвращайтесь в Тарасов, а завтра в 18.00 в парке, возле медведя.

Я вернулась в гостиницу. Там, на диванчике, сидели уже отснявшие всех «отличников боевой и политической» журналисты и горячо обсуждали, ехать ли в Тарасов или затребовать у командира полка машину и смотаться на полигон. И, пока они это не решили, надежды на них не было. Я вздохнула и, собрав вещи, сдала номер и пошла на автовокзал.

Наутро я пришла в Комитет солдатских матерей. Светлана Алексеевна так и не уехала на свою конференцию и определенно была на взводе.

— Что это такое, Юлия Сергеевна? — с неприязненным укором сунула она мне в лицо бумагу.

— Позвольте посмотреть.

Это было письмо из Воскресенска. Командир воинской части доводил до сведения руководства Тарасовского комитета солдатских матерей, что в результате самовольных действий юрисконсульта комитета Максимовой Ю. С. рядовой Скачков П. Н. был выведен ею за пределы части, где и был убит.

«Ай да Портос! Ай да гнида! — покачала я головой. — Смотри, как быстро сориентировался! Не иначе как с нарочным передал…»

Наши женщины с нескрываемым любопытством ждали, чем все закончится.

— Так что это такое? — повторила вопрос Светлана Алексеевна.

— Какой-то придурок обкуренный выскочил с пистолетом — вы же знаете, сколько их сейчас, — со вздохом села я на стул.

— Да-да, шагу не ступить — везде шприцы валяются! — поддержали тему наши женщины.

— А вы-то как в эту историю влипли?! — законно настаивала на своем председательша.

— Я его до почты провожала — письмо матери опустить, — почти автоматически еще раз соврала я и сама себе поразилась: «Здорово же ты ослабла, Багира!» По моим наблюдениям, только слабые люди не могут удержаться от соблазна выгородить себя по мелочи. Врать на второй вопрос было необязательно.

— Оставите мне объяснительную, — распорядилась Светлана Алексеевна. — Я уже на поезд опаздываю.

Я молча кивнула и стала составлять затребованную «бумагу».

— До свидания, Светлана Алексеевна! — слащаво затянули наши женщины. — Передавайте привет Москве…

Я дождалась, когда председательша выйдет, кинула объяснительную ей на стол и отправилась домой — досыпать.

В 18.00, когда я пришла в парк, Гром был уже там.

— Ну вот и все, Юленька, теперь последний рывок, — улыбнулся Андрей Леонидович.

Я застыла.

— Готовься в командировку, будем брать Купца!

— А почему мы? — не поняла я. — Что, разве для этого нет спецподразделений?

— Видишь ли, в чем дело, Юленька, ты одна его видела. Наша задача проста: найти его и сообщить группе захвата, понимаешь? Дальше — не наша забота.

Мы проговорили до самой ночи. Проблемы были. Главная: предположительное местонахождение Купца — поселок Светлое — не контролировалось федеральными службами. Нельзя было сказать, что его контролируют и чеченцы: вероятность того, что нам придется столкнуться с полевыми командирами, была пятьдесят на пятьдесят. Мне предстояло встретиться еще с одним участником операции здесь, в Тарасове, и снять квартиру у другого человека Грома — там, в Светлом.

На следующий день прибыл третий участник — Ахмар Мехиев, и мы, все втроем, засели за карты, оперативные сводки, инструкции и легенды. Легенды были особенно важны. Поселок Светлое невелик, и каждый новый человек, особенно теперь, в смутное время, мог вызвать к себе самое пристальное внимание. В том, что в Светлом у полевых командиров есть информаторы, никто не сомневался. А причин, по которым чужой человек может приехать в прифронтовой поселок, не так и много.

Впрочем, предложенные Громом легенды были вполне приемлемы. Мне предстояло стать обнищавшей, безобидной беженкой из Грозного, дальней родственницей работающего на Грома местного жителя. «Какого… я два языка изучала?! — с веселой досадой думала я. — Нет бы мне побыть ну хотя бы итальянской журналисткой!» Но журналисткой было нельзя.

Гром остановился на роли владельца грузовика, заколачивающего бабки на перевозе беженцев из окрестностей Грозного до Махачкалы. А Ахмар предполагал заняться скупкой золотых вещей — у тех же беженцев. Но детали легенд следовало дорабатывать на месте.

Моя председательша Комитета солдатских матерей из Москвы еще не вернулась, и я, оставив заявление на отпуск без содержания, села вместе с Громом и Ахмаром на поезд до Астрахани и меньше чем через сутки добралась до Махачкалы.

Город встретил нас шумом, гортанной речью, тюками, смуглыми темноглазыми людьми и невероятной жарой. Даже море было не в состоянии остудить раскаленные улицы. Ахмар ориентировался здесь, как у себя в квартире, и вскоре мы уже сняли дом.

— Вам, Андрей Леонидович, — со знанием дела советовал Ахмар, — лучше брать грузовик — из автобуса при обстреле никто не выскочит. Попробуйте пройти по автобазам… вот справочник… лучше вторая или третья… Ходовую часть переберем здесь, в Махачкале, там — бесполезно. Гараж и механика я найду. Сразу запасемся продуктами — там просто ничего нет: ни магазинов, ни киосков. Муку, сухари, крупы, сахар, чай… все купим в Дагестане. Мясо в Чечне купить можно, но втридорога. Что у нас из одежды? Это не пойдет — так здесь не одеваются. Походим по базару.

Я сидела и фиксировала все, что говорит Ахмар, понимая, что он ситуацию знает лучше нас.

— А вам, Юленька, надо подежурить на автовокзале. Баулы да тюки укладывать я вас научу, но вещи вы должны выбирать сами. Обязательно шерстяное что-нибудь купите — естественно, ношеное. Присмотритесь к чеченкам — очень практично одеты. Из беженцев — разумнее всех…

На третий день мы покинули Махачкалу. Грузовичок споро бежал по асфальту, оставляя справа и слева километры стандартных советских лесонасаждений. Пологие голые сопки никак не вязались в моей голове с тем, что здесь могут вестись какие-то партизанские действия. Это казалось невероятным. Но это было так. Я тряслась в кузове в обнимку с Ахмаром и тихо молилась, чтобы небо сжалилось и впустило нас — хотя бы туда.

Через российские блокпосты мы проехали благополучно, а значит, и легенды, и документы сработаны профессионально. Теперь главным было не нарваться на случайную мину или на еще не наигравшегося в «войнушку» семнадцатилетнего пацана. Солнце садилось; по плану мы должны были добраться до Светлого ночью, но как только наступили сумерки, впереди показались огни, и это не были огни нашего пункта назначения. Гром выключил фары и остановил машину.

— Что скажешь, Ахмар? — спросил Андрей Леонидович, приоткрыв дверь.

— Здесь есть еще одна дорога, — отозвался из кузова Ахмар. — Справа.

— Давай поищем, — принял предложение Гром и поехал медленнее; теперь все мы напряженно смотрели вправо, чтобы не пропустить в кромешной тьме светлое разветвление пути.

Метров через двести дорога обнаружилась, и грузовик запрыгал по колдобинам забытой-заброшенной грунтовки. Дорога уходила все ниже и ниже, пока не спустилась почти к самой реке, и здесь нас ждал сюрприз: обрыв, по которому шла наша грунтовка, или был взорван, или размыт во время паводка. Проехать было невозможно.

Гром выключил двигатель, и звуки этих мест обрушились на нас со всей мощью. Внизу ревела река, оглушительно стрекотали мириады цикад; казалось, даже звезды притухают, не выдерживая «звуковой атаки» гор. Ахмар вылез из кузова, и мужики пошли назад — искать объезд. Я тоже перевалилась за борт и мягко спрыгнула. Стоять на твердой земле было приятно.

— Думаешь, получится? — услышала я сомневающийся голос Ахмара.

— Попробуем — узнаем, — тихо и серьезно ответил Гром.

Мы с Ахмаром снова забрались в кузов, машина завелась, и Гром, сдав назад метров сорок, резко вывернул вправо и аккуратно повел «газон» вниз по склону. Я с ужасом смотрела на этот почти отвесный спуск, совершенно не понимая, что нас ждет дальше. То, что в этом месте больше дорог нет, я знала совершенно точно — карту вызубрила наизусть. Гром спустился к самой реке и, въехав в русло, повел грузовик прямо по нему. Меня и Ахмара кидало друг на друга на каждом булыжнике, попадавшем под колеса, а все дно мелкой горной реки только из булыжников и состояло. И лишь через восемь или десять минут этой сумасшедшей «мясотруски» Гром снова умудрился вернуть машину на дорогу.

К трем часам ночи Гром все-таки выехал на основную трассу прямо перед Светлым, а к половине четвертого уже высаживал меня перед домом моего «дяди».

— Ты уже все, Юля? — громко спросил Ахмар.

— Да, спасибо, — отозвалась я, принимая от него тюки.

— А то смотри, могу и до Хасавюрта подбросить! — в расчете на случайного свидетеля предложил Ахмар.

— Спасибо, Ахмар, я уже приехала…

Ахмар помахал мне рукой, и грузовик развернулся и поехал прочь из поселка — за партией беженцев. Как нас убеждал Ахмар, этого груза в Грозненском районе хоть отбавляй!

Я подняла свои узлы, протиснулась в калитку и постучала в темное окно. Никто не отвечал. Я огляделась и внезапно поняла, чем именно отличается этот поселок от Воскресенска — здесь не было ни одного огня! Только луна освещала рваные облака да беленые стены домов.

— Кто здесь? — спросили меня за окном.

— Дядь Лех! — громко залепетала я. — Это я, Юля! Из Грозного! Откройте, дядь Леха.

Гром на подробном инструктаже меня учил: своего «дядю» называть строго так — Лехой, можно дядей Лехой.

— Какая Юля? — озадачился человек за окном.

Я еще раз панически огляделась, но нежелательных свидетелей этого: «Какая Юля?» — вокруг не было; на меня пока не смотрел никто, кроме… огромного пятнистого пса. Невероятных размеров псина лежала на крыше большой конуры и внимательно меня разглядывала.

— Дядь Лех! — отчаянно замолотила я в стекло. — Я ведь собак боюсь. Открывай!

— Ну заходи, племянница, — широко открыл дверь мой «дядя». — Давай-давай, заходи.

Я с трудом подняла узлы и водрузила их на крыльцо.

— Давай помогу… я и забыл… мне же сказали… старый стал, — извиняющимся тоном повторял мой «дядя», и я с облегчением вздохнула — ночевать на улице не хотелось, даже невзирая на спецподготовку в условиях Приполярья.

— Сейчас я свет зажгу, — спокойно и доброжелательно произнес мужчина и чиркнул спичкой. Я огляделась: обычный деревенский дом, в свете дядь-Лехиной керосинки даже уютный…

— Есть хочешь?

Я молча кивнула.

— А с собой чего-нибудь привезла?

Я снова мотнула головой и показала на один из узлов:

— Там макароны есть и тушенка.

— Ух ты! — восхитился дядя Леха. — А то дороги все перекрыты и перекрыты. — Он явно соскучился по такой пище.

Мы открыли мою тушенку и съели ее с моим хлебом, и дядь Леха, аккуратно облизав алюминиевую ложку, повел меня укладываться спать. Прибытие в пункт назначения состоялось.

Следующие два дня я знакомилась с обстановкой.

Жил дядя Леха непонятно кем: то ли бобылем, то ли семейным человеком — с год назад к нему приблудилась молодая бомжиха Ленка. Как мне объяснил Гром, в эту историю лучше не влезать, потому что спала Ленка с кем ни попадя: от местного молодняка до случайно забредших в поселок изголодавшихся по женскому телу «воинов Аллаха». Как к этому относится мой «дядя», я так и не поняла, но общались они между собой скорее не как муж и жена, а как, скажем, свекор и сноха.

— Ленк, курей выпустила? — спрашивал Леха и, когда выяснялось, что, конечно, выпустила, удовлетворенно кивал головой: «А то как же — чтоб Ленка и не выпустила?» — Ленк, я слышал, в Веселое муку привезли? — интересовался Леха. И Ленка начинала долго и тщательно объяснять, что это к Хамхоевым из Гудермеса родственник приехал и привез — не на продажу. Просто родственник крутой; привез много, вот люди и подумали…

Я бродила по искрящимся под солнцем улицам маленького аккуратного поселка, заросшего вишневыми деревьями пятнадцатиметровой, наверное, высоты, абрикосами и тутовником, и думала… Покой, безмятежность прифронтового поселка Светлое разительно отличались от кипящего страстями глубоко тылового Воскресенска. Но завтра же все могло перевернуться, и самый несчастный житель Воскресенска не поменялся бы местами с самым удачливым — отсюда. Почему именно в таких райских, самим богом, казалось, созданных для счастья местах так трудно удержать это самое счастье? Или они просто не видят, каким богатством владеют?

Когда папу перевели в Карабах, никто не думал, что это надолго. Никто и не предполагал, что это — всерьез. Ему даже не пришлось уговаривать маму на переезд — таким удобным казалось это место для немолодой уже пары. А через две недели их не стало.

Через полгода уже все жители «райских кущ» прошли через ад — виновные и невиновные. Все смешалось.

Я подпрыгнула, сорвала абрикос и вдруг подумала, что время изменило самое незыблемое: представление о Родине. Мои родители считали, что защищают от войны свою землю. А оказалось — чужую. Так в чужой земле и лежат.

Поздоровалась и прошла мимо чеченская девочка. По той стороне улицы, скрючившись, нес огромную связку садового инструмента подросток. Связка постоянно норовила рассыпаться, и мальчишка почти бежал, чтобы удержать ее в том же положении. Ему не хватало сил удерживать все это вместе и сноровки — перехватить. Но главное: ему не хватало мужества, взрослости признать, что эта ноша не по нем. «Так и наши „борцы за независимость“, — подумала я. — Ухватились за власть — и унести не могут, и бросить не хотят».

Здесь и жила семья Щукиных, связанная с Купцом близкими родственными узами. Мой визит к ним выглядел бы странно, и я наблюдала их со стороны. Они ничего не знали о судьбе сына: почту сюда не возили, телефона в поселке не было. Зятя, то бишь Купца, я тоже не видела. Оставалось ждать.

В начале третьих после моего приезда суток в Светлом появился Гром. Его грузовик остановился у края села, неподалеку от дядь-Лехиного дома. Я вместе с мальчишками пошла «посмотреть» на беженцев и, естественно, убедиться, что все в порядке. Из кузова медленно спускались уставшие от дорожной тряски и постоянного страха не успеть выскочить люди. Две большие чеченские семьи — в основном дети — и одна русская женщина с двумя сыновьями — подростком и малышом.

Гром деловито вышел из машины, обошел ее снаружи, искоса глянул на меня и полез под капот. Ахмара с ним не было.

Постепенно к группе беженцев подтянулись случайные свидетели приезда, и Гром, захлопнув капот, что-то сказал.

— Ты говорил десить тысич до Хасавюрта! — громко возмутилась молодая чеченка.

— У меня теперь ремонта на пятнадцать! — вспылил Гром.

Беженцы вступили с ним в яростную перепалку. Гром не уступал. Наконец толстая чеченская старуха, так и не сумевшая спуститься из кузова, сказала что-то на своем языке, и молодые стихли. Мужчин с ними не было, и поговорить с Громом по-мужски было просто некому. Старуха подозвала к себе внука, вытащила из своей оттянутой мочки массивную золотую серьгу и протянула мальчишке. Тот мигом снова вылез из кузова и протянул серьгу Грому.

— Надо сходить оценить, — засомневался Гром и в сопровождении молодой чеченки тронулся куда-то вдоль по улице. Чеченка неотступно следовала за ним, на ходу переговариваясь с теми, кто оставался у машины.

«Ахмар где-то здесь, — догадалась я. — И уже начал зарабатывать деньги!» Я внимательно пригляделась к беженцам и еще раз мысленно поблагодарила Ахмара за помощь: посади меня в эту машину, и я бы среди них совершенно затерялась. Я потихоньку побрела домой, понимая, что произношу это слово уже без кавычек. Никаких предупреждающих знаков не было, аппаратура связи сигналов опасности за минувшие двое суток не получила, а значит, все шло как надо. И уже когда я почти подошла к своему двору, я увидела: Гром и чеченка возвращаются, и чеченка зажала в руках деньги — видимо, сдачу от бабкиной серьги.

Гром сумел уговорить своих пассажиров остановиться в Светлом до вечера, но у меня не появился, демонстративно проковырявшись дотемна в своем уже изрядно потрепанном грузовике.

Еще через две ночи Гром снова появился в Светлом с грузом муки из Дагестана, скинул ее у Ахмара, а сам отправился дальше — в сторону Грозного.

Денег в поселке не видели уже два года, но Ахмар охотно и недорого отдавал муку за золото, и товар хотя и очень медленно, но шел. Жизнь налаживалась, и придуманные в тишине мирного города Тарасова легенды постепенно обрастали плотью и кровью, а иногда — слезами. Это было хорошо. Я регулярно ходила вместе с Ленкой на огороды собирать мелкую, но уже съедобную картошку — прямо над поселком, на невысокой сопке, простирались неполивные поля местных жителей. Там же мы ломали молодые ветки для наших коз, чтобы потом кормить их с рук — эти капризные твари не ели ничего упавшего на землю. И в какой-то момент я поняла, как немного, оказывается, надо, чтобы образованная, с серьезными претензиями молодая городская особа привыкла к отсутствию света, газет, телевидения, теплой воды и даже, извините, унитаза. Единственное, чего мне не хватало, это общения, но в этом сонном, райском месте постепенно умирало все.

На огородах же я познакомилась и с младшей сестренкой Щукина — Катькой. Полненькая болтливая четырнадцатилетняя деваха рассказала мне все, что знала, а знала она все! Семья Щукиных не представляла собой ничего таинственного. Хозяйство тянула на себе мать. Старшая дочь Щукиных Женя, неудачно познакомившись со «своим военным», так до сих пор и не определилась — замужем она или нет. Она никогда не хотела скитаться вместе с ним по общагам, а сейчас, с началом войны, и «муж» прорывается к ней все реже и реже. Средний — Саша — ушел в армию, служит под Тарасовом и должен осенью вернуться, но мать что-то не верит, да и не хочет, чтобы он возвращался сюда — на Кавказ.

Так все и шло. Гром приспособился ездить по руслу реки и с легкостью проходил самое опасное — чеченские посты; российские он просто купил. Он уже ввел за правило останавливаться на дневку в Светлом — у тети Дуси, чтобы ночью «на ощупь», по руслу реки объезжать последних перед дагестанской границей чеченцев. Ахмар наладил прочный бизнес, перезнакомился с половиной поселка и плотно приклеился к местной вдовушке. А я просто стала одной из многих неприметных поселковых женщин.

Но однажды изменилось все.

Я проснулась от стука в окно. Заскрипев кроватью, поднялся и пошел к выходу дядя Леха. Чиркнул спичкой, зажег керосинку, подошел к окну…

— Открывай! — с кавказским акцентом властно потребовали снаружи. Звякнула щеколда, и — сначала в сенях, а потом и на кухне — раздались тяжелые шаги. Я сосредоточилась; это был высокий мужчина килограммов под сто весом.

— Кто в доме? — спокойно спросил кавказец.

— Две женщины и я, — извиняющимся тоном ответил Леха.

— Покажи. Здесь — что?

— Кладовка.

— Здесь? — Дверь в мою комнату открылась, и я, прикрыв глаза ладонью, приподнялась с матраса. Дверной проем загораживал огромный мужик в форме, а сзади с керосинкой стоял Леха.

— Это племянница моя…

— У тебе не было племянница! — торжествующе заявил мужчина. — Иди сюда, почему сзади стоишь? Свети!

Леха суетливо протиснулся мимо боевика и подбежал ко мне.

— Вот… племянница… из Грозного пришла… Юлей зовут… — Он старательно поднес керосинку к моему лицу, чтобы боевик мог видеть, что я — не вооруженный до зубов русский солдат. Я села, закрывшись одеялом.

— Из Грозного?.. — Боевик усмехнулся. — Не нравится тебе, Юля, русский бомбы?

— Не нравятся, — честно призналась я.

Боевик оглядел комнату, тронул ногой мою сумку и вышел. Леха быстро последовал за ним и аккуратно затворил дверь. В комнате снова стало темно.

— Кто еще есть? — донеслось из комнат.

— Сюда, пожалуйста, — суетился Леха. — Это Лена.

— Кто такая?

— Беженка… из Гудермеса…

— У тебя приют, да? — хохотнул боевик.

Я задумалась. Он сказал: «У тебе не было племянница». Значит, кто-то их проинформировал, причем быстро. Если сейчас все обойдется, больше трогать не будут, решила я. Я снова легла и подтянула одеяло к лицу. Неожиданно я ощутила себя маленькой и беспомощной, как если бы мне было десять лет и я не могла убить трех-четырех таких мужиков за пятнадцать секунд ближнего боя. В Югославии так не было. Почему? Почему там я ничего не боялась? И чего я боюсь здесь? Я лежала и ждала, пока ответ не пришел сам. И я не была готова к такому ответу. Здесь я не чувствовала себя до конца правой.

«Все, Багира, хватит! — приказала я себе. — Нельзя об этом думать. Ты здесь только для опознания. Тебе даже убивать не придется — мужчины все сделают. Все, Багира! Спать!»

И вдруг меня как подкинуло! Ахмар! Если информатор навел боевиков на меня, то уж тем более он навел их и на него! А мужику так просто не отделаться… Я судорожно вытряхнула сумочку и вытащила битый, заклеенный скотчем и испачканный в пудре китайский калькулятор. Быстро набрала «0147.3226 —» и нажала сброс. Сейчас у Ахмара должен включиться «будильник» электронных часов, и он примет сигнал опасности. Я подождала, но подтверждения приема сигнала не было. Ждать дольше я не могла.

Я откинула одеяло, натянула джинсы и черную футболку, стремительно зашнуровала кроссовки и выглянула за дверь — «гость» уже ушел. Огородами и задними дворами, стараясь не поднять собак, я в считанные минуты добралась до вдовушкиного «поместья». Там, на той стороне широкой улицы, на веранде маленького дома горел свет. Вот свет качнулся, его закрыла чья-то тень, и из калитки вышли бородатые камуфлированные мужчины и в середине, с завернутыми за спину руками, — Ахмар Мехиев.

Я вгляделась: мужчин было шестеро, вооружение — стандартное, двигаются тихо, спокойно — не пацаны. Я присмотрелась внимательнее: вдвоем с Ахмаром мы бы их положили, но одна… в рукопашном, пожалуй что и нет.

Мне срочно нужен был Гром. Где-то сейчас, под утро, он должен заехать в поселок с партией сахара. Я тихо вползла в сиреневые кусты, развернулась и помчалась к Грому — его дом был по пути движения группы. Учуявший чужака тети-Дусин пес заворчал, несколько раз гавкнул и, лениво потянувшись, вышел посмотреть, кто это шарашится по ночам в его дворе.

— Тихо, Абрек, тихо, — прошептала я, и пес, еще раз зевнув, уселся у калитки, полностью перекрыв своим чемоданообразным туловищем путь к отступлению.

— Кто там? — отозвалась тетя Дуся на мой отчаянный стук.

— Теть Дусь, Андрей Леонидович дома?

— В Махачкале Леонидыч. Не приезжал еще сегодня, — недовольно произнесла хозяйка и выглянула из-за занавески, чтобы рассмотреть, что за женщина спрашивает ее постояльца в три — или сколько там — часов ночи.

Это в мои планы не входило, и я, перемахнув через невысокий штакетник, выскочила на улицу. На какой-то момент тучи снова набежали на полную луну, и я помчалась домой, стараясь побыстрее проскочить открытое посторонним взглядам пространство. И только забежав к себе в комнату, я перевела дыхание.

Я снова достала калькулятор, набрала «0147.3126+» и нажала сброс. Теперь, если на таком расстоянии ретрансляторы сработают, у Грома в машине включится «неработающий» датчик топлива, и он все поймет.

Я отошла к поленнице и села на теплое, шершавое бревно. Ответный сигнал должен был пробиться и сквозь стены дома, но я не хотела рисковать. Через четыре минуты калькулятор «самопроизвольно» выбросил на табло «0147.1385». Это означало, что Гром сообщение принял и будет в Светлом в пять утра. Я посмотрела на часы — было 03.24.

В конце улицы послышался рокот двигателя, и я спряталась за поленницей. Через какие-то мгновения по асфальту пронеслись — один за другим — два «УАЗа». «Это не для вас ли боевики „зачистку“ делали?» — прошептала я и перебежала поближе к штакетнику. Машины завернули направо, и было слышно, как они остановились. Хлопнула дверца, и через мгновение «УАЗы» вынырнули из-за поворота, промчались мимо меня и уехали туда, откуда приехали.

Нежданные визитеры серьезно меня обеспокоили — ничего подобного прежде не происходило. Похоже, Светлое на моих глазах попало в сферу особого внимания боевиков, и могло случиться так, что Грома схватят раньше, чем он что-нибудь предпримет. Но главное, примерно там, где хлопнула дверца одного из «УАЗов», находилась калитка, ведущая во двор семьи Щукиных.

Я перебралась через забор, перебежала улицу и пошла вперед, скрываясь от яркого лунного света под кронами вишен и абрикосов. В окнах Щукиных горел свет, но разглядеть, кто приехал, я не могла — все окна были закрыты занавесками. Я отошла на другой конец участка — подальше от собаки — и перемахнула через забор. Прокралась вдоль штакетника к сараю и обошла дом кругом, пытаясь найти незашторенное окно. Таких в доме не было. Тогда я пробралась к дровянику и стала ждать. Дом, несмотря на глубокую ночь, жил полноценной жизнью: слышно было, как хлопают створки мебели, звенит посуда, бегает по комнатам младшая девчонка Катя, кто-то разговаривает… А керосинки горели чуть ли не в каждой комнате.

Минут через сорок входная дверь открылась и из нее вышел пожилой чеченец. И его сопровождал… Купец! В свете встающего солнца я узнала его сразу. Это действительно был тот самый мужик, вышедший с прапорщиком Зиминым из ресторана «У Наташи»! Все было банально: крутой торговец оружием поймался на такой обычной человеческой слабости, как семья.

«Тихо, — сказала я себе, — тихо, Багира, расслабься. Расслабься и жди». Купец даже не стал провожать чеченца: просто выглянул, потоптался на крыльце, что-то тихо сказал на прощание и сразу же скрылся за дверьми. Я глянула на часы: 04.48. С минуты на минуту должен был появиться Гром. Я так же, как и пришла, выбралась на улицу и помчалась к себе домой. Ситуация складывалась препаршивая: Купца надо было брать, и немедленно, а Ахмар — в руках у боевиков! А тут еще и Грома нет.

Я добралась до дома и уселась возле Мухтара на бревнышко. Пес положил мне на колени свою голову да так, сидя, и задремал — он был очень стар.

— Багира, — тихо позвали меня со спины.

Я оглянулась: прямо за мной сидел на корточках Гром. Пес заворчал, но так и не проснулся.

— Гром, — жарко зашептала я. — Ахмара взяли!

— Я понял. Куда его повезли?

— Его повели в сторону колхозных садов. Наверное, к винным погребам! И еще: Купец — здесь!

— Охо-хо! — вздохнул Гром. — Где он — у Щукиных?

— Да.

— Один?

— Проводил какого-то чеченца. Сейчас с семьей…

Гром глянул на часы.

— Значит, так. Я — за Ахмаром. Если до восьми утра не появлюсь, бери Купца сама, ты справишься. Группу вызывай сейчас же, на девять утра.

— В поселок?

— Ни в коем случае! Нам еще стрельбы не хватало! На четвертую площадку. Я пошел.

Гром растворился в кустах, и я, не теряя времени, прошла к себе в комнату. Взяла калькулятор и набрала вызов группы сопровождения: «0148.3049+». Мне совершенно не нравилось нарушение заранее оговоренного порядка: я опознаю Купца, а группа захвата берет, но иногда только импровизация и способна спасти положение.

— Юля, — раздался за дверью голос дяди Лехи. — Ты не спишь?

Я быстро нажала «сброс», сунула калькулятор обратно в сумку и открыла дверь спальни.

— Нет, дядь Лех.

— Что, скоро уходишь? — печально поинтересовался он.

— Как получится.

— Ладно. — Дядь Леха помешкал и добавил: — Ни пуха, ни пера…

— К черту! — отозвалась я.

Через пять минут я отобрала все необходимое: деньги и документы — в лифчик, финку — в свою опустевшую дамскую сумку; перекинула сумку через плечо и вышла на улицу. Здесь уже вовсю светило солнце.

Я направилась прямо к дому Щукиных — только со стороны огородов. Внимательно осмотрелась, быстро и деловито пересекла открытую местность. Здесь, в саду, была беседка, из которой просматривалось все, что мне нужно: главный вход, веранда, зады дома, часть окон. Меня в беседке заметить было практически невозможно: крупные виноградные листья плотно покрывали всю эту легкую деревянную конструкцию. Пока мне оставалось только ждать.

На главную: Предисловие

Марина Серова Дожить до завтра

Марина Серова
Дожить до завтра