Глава 1
Октябрьский ветер срывал с деревьев желтые листья и швырял их на мокрый от дождя асфальт, под ноги редких прохожих, спешащих по аллеям центрального парка. В этот рассветный час их лица, все как одно, казались серыми и хмурыми, одежда — однообразной и даже причины появления их в этом месте в это время были скучны и одинаковы: пересечь парк, сократить путь, избежать необходимости идти по боковым улицам или, что уж совсем несуразно, двигаться вдоль высокой чугунной ограды вокруг парка.
И все они шли по делам, остывая под зонтами и кепками от блаженной постельной теплоты. Объединяло их и еще одно — при приближении каждый смотрел на меня с недоумением, осуждением и даже насмешкой.
Я их понимала. А как еще взглянешь на бегунью в легком ярко-красном непромокаемом костюме, шлепающую подошвами кроссовок по лужам и опавшим листьям, вместо того чтобы спокойно сидеть в этакую непогожую рань в тепле дома. Ах, как я была с ними солидарна! Трусцой по парку гнала меня жестокая необходимость.
Хочу я того или нет, бежать надо. Бегать приходится вот уже третье утро подряд и раз от разу решиться выйти из дома делается все легче. Привыкаю, наверное, втягиваюсь. На бег благословил меня Гром, бывший руководитель нашей бывшей же разведгруппы в Югославии.
За поворотом аллеи мелькнула белая куртка, и я прибавила ходу, чтобы не упустить ее из виду. Маловероятно, что эта куртка согревает плечи моей подопечной, рановато для нее, но проверить нужно.
Молодой парень, одетый в длинное пальто, в отвороте которого виднелся белый шарф, и в широкополой шляпе глянул сердито и не пожелал уступить дорогу — шагнул первым на узкую полоску асфальта между большой лужей и высоким бордюром. Пришлось останавливаться, терять время. Впрочем, я уже установила, что обладательница белой куртки — не мой объект наблюдения.
С объектом познакомил меня Гром неделю назад. На фотографии, которую он дал в мои руки только для того, чтобы я рассмотрела изображенного на ней человека и тут же вернула обратно, была заснята девица с худощавым вытянутым лицом, широко расставленными глазами, небольшим подбородком и толстыми губами.
Старшеклассница с осветленными волосами. За минуту с небольшим, пока я рассматривала фотографию, ее черты врезались в мою память достаточно глубоко для того, чтобы узнать девицу в толпе среди многих, подобных этому, лиц.
— Не дай ей обратить на себя внимание. О твоем к ней интересе ей знать не следует, — сказал Гром, укладывая фотографию в бумажник и пряча его за пазуху, во внутренний карман потертого кожаного плаща.
Старый плащ, простая суконная кепка и неопрятная, трехдневная щетина на щеках придавали ему вид опустившегося интеллигента, и ничто не указывало, что перед вами майор, как это принято говорить, «компетентных органов» с солидным опытом работы за рубежом, способный чувствовать себя как рыба в воде и вести соответственно и в дорогом ресторане, и на сборище уголовников.
— Имя? — удивился он моему вопросу. — Ты теряешь квалификацию, Багира. Кто же задает такие вопросы при получении ориентировки? Знаешь, у зеков есть правило трех «не»… Перестань морщиться! — покачал он с укором головой. — В их среде ценят меткое словцо, а уж если оно к тому же содержит мысль, полезную, ну, если не для выживания, то хотя бы для благополучия в их условиях, то хранят его и передают от поколения к поколению.
Суров замолчал и глянул виновато, будто совершил проступок.
— Что-то разболтался я! — Он отвел глаза и опустил голову. — Старею, Юля. Вот видишь, потянуло на нравоучения.
Мне захотелось погладить ладонью его руку, лежащую на колене, прикрытом потертой кожей полы плаща, но делать этого было нельзя. По крайней мере, при получении задания.
— Правило трех «не», Андрей Леонидович, — поспешила я избавить его от неловкости. — С удовольствием возьму его на вооружение.
— Не верь, не бойся, не проси. Многие к этому добавляют еще и не делай, если обстоятельства к тому не вынуждают. А я бы добавил: не торопись задавать вопросы. Имя и фамилию этой малышки — он похлопал себя по карману — тебе знать не следует. Скорее всего все сложится так, что вы познакомитесь. Это должно произойти при непростых обстоятельствах, но как можно более естественно. Нехорошо будет, если она при вашем первом же разговоре заподозрит, что у тебя есть о ней предварительная информация.
Насколько я поняла моего начальника, организацию обстоятельств знакомства Гром берет на себя. Значит, знакомству — быть. Что дальше?
— Твоя задача заключается в следующем. — Суров помолчал, как всегда перед самым важным. — Надо внедриться в ее окружение. Но сделать это естественно, играя близкий каждому в наше время образ человека, не довольного своим материальным положением. Это пока все. Что дальше — будущее покажет. И мои инструкции.
— Легенда? — спросила я и пожалела. Опять тороплю события.
— На этот раз никакой легенды. Ты — это ты. То есть простая российская труженица. С подлинным именем, адресом, работой. И заработком… Юля, это важно. Не буду говорить, насколько серьезным может оказаться дело. А вот о том, что все должно быть естественным до предела, говорю тебе еще раз.
— Все понятно, — сказала я и снова вызвала его неудовольствие. Ох, строг мой начальник, бывший и настоящий!
— Не все! — отрезал он. — Слушай, Багира…
Я «накручивала» по парку четвертый круг и успела войти в то состояние, когда обувь начинает весить немного больше, а морось и прохлада перестают отвлекать на себя внимание, и оказалась в нужном месте — возле ворот по улице Храмовой как раз в тот момент, когда через них в парк входил «объект» со своим «приложением»: девушка в белой длинной и свободной куртке, в потертых джинсах и надвинутой на глаза пестрой вязаной шапочке в сопровождении пса-боксера.
Позавчера, встретив их впервые, я с трудом заставила себя не прервать пробежку, свернуть на боковую аллею, оставить подопечных без присмотра на несколько минут и не ускорить темп бега. Сегодня это далось мне без труда. Знала, что никуда они не денутся. Дойдут по аллее до детской площадки, свернут на нее и там, в отдалении от прохожих, вяло займутся подвижными играми, пока не решат, что программа на сегодня выполнена и настало время возвращаться домой.
Время это наступит через двадцать пять—тридцать минут, которых мне хватит с лихвой для того, чтобы, расположившись с ними по соседству, в облюбованном возле лавочек месте проделать полный комплекс утренней разминки. Наверняка я им успела примелькаться до незаметности. Даже пес, посматривавший поначалу с интересом и даже взбрехнувший пару раз в первое утро, перестал обращать на меня внимание. Это было хорошо.
Я и пес занимались гимнастикой, каждый своей. Я — кланялась, стоя, доставала лбом ноги, а он бегал за палкой, которую бросала ему хозяйка. Отдавал палку и, стоило девушке поднять вверх руку, прыгал к ней на грудь, оставляя на куртке грязные следы лап. Девушка не возражала. Более того, раза два даже рассмеялась, когда собака, оправдывая название породы, чересчур сильно ее толкала.
Все было так же, как вчера и позавчера, без изменений. Я занялась дыхательными упражнениями, а хозяйка пса посмотрела на часы и, взяв на поводок своего красавца, зашвырнула палку в кусты живой изгороди. Боксер, растрепав черные губищи и понурившись, последовал за ней через площадку к выходу. Еще секунд тридцать, не больше, и они скроются с глаз.
Проследить за ними, установить их дом, подъезд и даже квартиру было и элементарно, и невозможно в принципе. Человеку с моей подготовкой о таких вещах и говорить не приходится. Девяносто девять и девять десятых процента за то, что все пройдет гладко. Но одной-единственной десятой доли достаточно, чтобы счесть риск неоправданно высоким и отказаться от такого намерения. Гром порвет меня на части, если я «засвечусь» перед ней и завалю так по-глупому еще не успевшее начаться дело.
Пес поднял с земли первую попавшуюся ветку и с такой тоской глянул на хозяйку, что даже у меня сердце дрогнуло, хоть и недолюбливаю я собак по своей кошачьей натуре.
Девица тоже не выдержала умоляющего взгляда своего четвероногого спутника — что-то сказала ему с укоризной, потрепала по холке и отцепила поводок.
Вновь оказавшись на свободе, пес, бросив ветку и слегка ошалев от радости, подскочил так, что едва не обнял лапищами не успевшую увернуться девицу. Ее вскрик слился с громким, коротким взвизгом. Пес рухнул на бок и, не вставая, закрутился, загребая землю сильными лапами. До меня донеслось хрипение, собака задыхалась от внезапного удушья. Девица, с искаженным от страха и, похоже, боли лицом, прижав руку к предплечью, медленно, не сводя глаз с бьющегося в агонии пса, опустилась на подогнувшихся ногах, села на мокрый песок и, скорчившись, ткнулась лбом в собственные колени.
Мои ноги уже несли меня к ней, перебрасывая тело через скамейки и кусты живой изгороди. Все произошло очень неожиданно и настолько быстро, что я уже на ходу зафиксировала в мыслях пришедшее с небольшим опозданием понимание того, что происходящее и является тем самым случаем, о котором говорил Гром. Теперь мне надо действовать правильно и без промедления.
Оказавшись рядом, я с первого взгляда поняла, что с псом все кончено. Он уже затих. Только коротко, как-то конвульсивно вздрагивал, отчего голова с разинутой пастью все больше откидывалась назад. Песок под ним быстро пропитывался кровью.
Я присела и скорее рефлекторно, чем осознанно, оглядела окрестности, прикидывая, откуда был произведен выстрел. В доме напротив, через дорогу, были сотни окон, двускатная крыша с торчащими трубами вентиляции и хорошим карнизом. Множество подходящих, с точки зрения киллера, мест.
На оценку ситуации и вывод, что если второго выстрела не последовало сразу, то его можно уже не опасаться, мне потребовалось несколько секунд. Стрелявший сейчас скорее всего, бросив оружие, гремит каблуками по лестнице одного из подъездов, унося ноги с места засады.
Раздавшийся рядом стон переключил мое внимание на пострадавшую. Коротко, но энергично выругав себя за излишнюю, с точки зрения непрофессионала, осторожность, я поднялась с корточек и шагнула к девушке.
— Боже мой, что с вами? — обратилась я к ней с испугом и растерянностью, так не шедшими к моим целеустремленным прыжкам через кусты и скамейки. — Что произошло?
Она подняла на меня широко расставленные глаза, замутненные болью и страхом, и через мгновение они наполнились слезами. Толстые губы плаксиво скривились.
— Па-апа-а! — заныла она, вновь клоня голову вниз.
Странно! В подобных случаях маму поминают или ругаются непотребными словами.
— Что с тобой, ну?
Приподняв за плечи, я заставила ее выпрямиться, разжать пальцы и увидела кровь на разорванном рукаве белой куртки.
— Бек! Бекушка-а! — вздохнула она, увидев вытянувшегося пса.
— Ты вот что, оставь своего Бека его собачьим богам и о себе подумай! — посоветовала я с излишней твердостью. — Ты что, не поняла еще, что ранена?
Я решительно, но осторожно положила руку на место ранения. Барышня дернулась и с шумом втянула воздух сквозь стиснутые зубы. Такое ее поведение мне нравилось.
Кость под моими пальцами не сдвинулась, и раненая лишний раз не всхлипнула. Цела кость, а остальное, судя по несильному кровотечению, серьезным быть не могло. Снайпер сработал или из рук вон плохо, шлепнув пса вместо человека, или, наоборот, с поразительной, нет, ювелирной точностью.
Размышлять над этим у меня времени не было.
— Только не в милицию! — пропищала девица, по-прежнему кривясь от боли и слез.
— Что? — Моему изумлению, казалось, не было границ.
— Не зовите милицию! — настаивала она.
— Нет так нет.
Она так уговаривает, что можно подумать, будто это в меня стреляли.
У входа на детскую площадку остановились двое: полная женщина с сумкой через плечо и черным мужским зонтом над головой, которая, выпятив грудь, подозрительно всматривалась в нашу сторону, и старушка в рыженьком плаще с поднятым воротником. Я нагнулась к Беку и, взяв его за задние лапы, оттащила в сторону, к кустам, долой с глаз людей на аллее и вернулась к раненой.
— …над собакой измываются! — донеслись до меня слова полной.
— Что он, неживой уже, что ли? — пролепетала старушка.
— Если не хочешь звать милицию, то не стоит привлекать внимание. — Я нагнулась над потерпевшей, собираясь поднять ее, но она обошлась без моей помощи — опираясь здоровой рукой о землю, перевернулась и встала с колен. Поддерживать ее все же пришлось.
— Надо срочно сообщить папе, — прошептала она, опускаясь на скамейку.
— «Скорую», значит, тоже не надо? Сейчас сообщишь! — пообещала я, расстегивая на ней куртку. — Кровью изойдешь, дуреха! — прикрикнула я, встретив слабое сопротивление.
Но рукав толстого свитера оказался почти сухим, и это меня успокоило окончательно, хоть она и охала, как от нестерпимой боли.
— Как звать-то тебя? — спросила я, накидывая полуснятую куртку ей на плечи.
— Женька, Серова моя фамилия. — Она показала на карман. — Там… Возьмите там телефон.
Достав, я протянула ей сотовый, но она помотала головой:
— Не могу! Вы что!
Как говорится, прошибло барышню. Она вдруг завопила пронзительно и тонко, поглядывая на мертвого Бека и сотрясаясь на вздохах. Реакция на страх, вот как это называется. Случалось мне видеть мужиков, вывести которых из состояния ступора удавалось только при помощи медикаментов. Хорошо хоть, что эта просто вопит и ничего больше.
Пришлось сесть рядом, осторожно, чтобы не причинить боли, обнять Женьку и привлечь к себе. Она ткнулась лбом в мое плечо, сдвинув шапочку на сторону, и по-детски запричитала сквозь всхлипы, поминая папоньку, мамоньку и бедного Бекушку. Мне стало ее по-настоящему жалко, и Багира во мне уступила на время место Юлии.
Я гладила ее по щеке и бормотала что-то успокаивающее, действующее на нее благотворно. Мало-помалу Женька затихла. Отстранилась, обессиленная слезами. Я вновь протянула ей сотовый, но она только назвала мне номер и имя своего отца. Трубку долго не брали, и я предположила, что господин Серов уже убыл из дома к месту работы, и обрадовалась возможности обзавестись заодно и рабочим его телефоном.
— Да, я вас слушаю, — раздался наконец в трубке мягкий, бархатный голос.
— Николай Михайлович? — Мой голос дрогнул от разочарования — не удалось с рабочим-то телефоном.
— Вы совершенно правы, — прозвучало в ответ. — А кто вы?
Пренебрегла я его вопросом.
— В вашу дочь только что стреляли. К счастью, промахнулись, но собака убита.
— Где? — спросил он после недолгого молчания, и я подивилась его выдержке.
— Евгения в парке, на детской площадке…
— Кто вы?
Все, конец его самообладанию! Николай Михайлович задохнулся от волнения и сглотнул так громко, что я явственно расслышала этот звук.
— Что с Женькой?
— По-моему, она легко ранена, — не стала я щадить его. — Но сама говорить она сейчас не в состоянии. Понимаете, я случайно оказалась рядом…
— Вы побудете с ней? — перебил он все тем же бархатным тембром, но в голосе его зазвучал металл. — Я появлюсь очень скоро.
— Ну конечно, господи! — воскликнула я возмущенно и жалостно, и опять он не дал мне продолжить:
— Буду вам очень признателен! — Серов все-таки нашел в себе силы для вежливости, но проговорил эту фразу скороговоркой и отключился.
— Папа сейчас приедет, — по-матерински ласково обратилась я к Женьке, и она, удовлетворенно кивнув, опять доверчиво прислонилась к моему плечу.
Меня так и подмывало спросить ее, почему не следует обращаться в милицию. Глупый, конечно, вопрос, но очень хотелось услышать, как она сформулирует ответ. В ее теперешнем состоянии изобрести что-нибудь мало-мальски правдоподобное совсем не просто. Останавливала же меня обычная, примитивная житейская мудрость, полностью выражающаяся двумя стародавними поговорками: «Моя хата с краю» и «Меньше знаешь — крепче спишь». Поступить им вопреки значило бы нарушить категорическое требование Грома — представляться средним арифметическим от населения и вести себя соответственно.
Женька тихо поскуливала, уткнувшись носом в мое плечо, произнося время от времени с глубочайшей обидой в голосе: «Больно!» и «Где же папа?», а я осторожно гладила ее по спине и слегка покачивала взад-вперед, как маленькую. Из всей полезной информации, какую можно было получить от нее сейчас, даже не прибегая к «прокачке на косвенных», я решилась на один-единственный вопрос, действительно безобидный со всех возможных сторон:
— Сколько тебе лет, Женечка?
— Сем… Семнадцать, — ответила она как во сне и порывисто вздохнула.
— А мне двадцать девять, — сообщила я, хотя прекрасно понимала, насколько ей безразличен мой возраст. Но молчание в такой ситуации тоже является признаком нетипичного поведения.
Стресс требует реакций, и пустой разговор — одна из них, не самая, кстати говоря, вредная.
— Семнадцать и двадцать девять, представляешь? По возрасту я вполне могла бы быть твоей старшей сестрой. А зовут меня Юлей, — представилась я, не дождавшись ответа. — Юля Максимова.
— Юля… — порадовала она меня, перестав причитать. — Тебя, Юленька, бог послал.
— Ты что, как старушка, бога поминаешь? — рассмеялась я, и она, хоть и слабо, но тоже улыбнулась за компанию. — Неужто верующая такая?
— Тут станешь верующей! — ответила Женька, и я насторожилась в ожидании продолжения, которое незамедлительно и последовало: — Бека убили! — сменила она песню о папе и боли на новую, и я поскучнела. — Юля, а здесь неопасно?
Женька оживилась, посмотрела вокруг распухшими от слез глазами.
— Не знаю, — ответила я, не задумываясь, и похвалила себя за точность реакции.
— Ой, давай уйдем куда-нибудь, а? Лучше всего домой.
Не-ет, милая! Познакомиться с твоим папой для меня важнее установления номера дома. А, познакомившись, я узнаю и то, где живет ваша семейка, и еще много всякого-разного, полезного делу.
— А ты дойдешь? — усомнилась я простовато. — Тебя же ноги не держат. Да и папа появится с минуты на минуту. А так мы с ним и разминуться можем. А?
— Да, — согласилась она покорно, и мне снова стало ее жалко.
И действительно, отбеседовали мы свое, отсидели. Двое мужчин в расстегнутых темных плащах быстрыми шагами вышли на детскую площадку со стороны аллеи, оглянулись по сторонам и направились к нам чуть ли не бегом. Хотя почему «чуть ли»? Тот, что постарше, действительно перешел на трусцу, метров за тридцать до нас.
— Папочка! — простонала Женька и поднялась ему навстречу. Девочка пошатнулась, и мне пришлось поддержать ее, но, оттолкнув мою руку, она шагнула сама.
— Что случилось, Женечка? — проговорил он быстро, обнимая ее и глядя на меня настороженно.
— Ай! — отшатнулась она. — Рука!
Он глянул на ее рукав и побелел лицом.
— Бека убили. Вон он. Папка-а!
Второй, остановившись поодаль, расставив ноги и не вынимая рук из карманов плаща, внимательно, с серьезностью дилетанта изучал окрестности.
— Бог с ним, с Беком! Как ты-то, маленькая?
В голосе Николая Михайловича звучала неподдельная тревога. Я шагнула назад и повернулась к ним спиной, но предположение о том, что они заняты только друг другом, оказалось, к счастью, неверным.
— Это Юля, — проскулила Женька. — Она здесь бегает…
— Сашка! — крикнул, не поворачивая головы, Серов. — Займись… Пойдем, Женечка, пойдем! — Он осторожно увлек ее к выходу на аллею. — Машина в двух шагах.
Поддерживая дочь за талию, он повел ее прочь, а я осталась с Сашкой и трупом пса, лежащего под кустами.
— Как это случилось? — спросил Сашка с нехорошим напором, почти враждебно.
— Могу сказать одно: это случилось здесь! — Я развела руками. — А если попробуете хамить, то, знаете, я лучше пойду. Я и так уже потеряла уйму времени!
Он мотнул непокрытой головой и улыбнулся одними губами.
— Извините, но вы сами понимаете…
— Ладно, хватит, — сменила я гнев на милость. — Я занималась вон там, гимнастику делала, а Женька здесь с собакой играла. И вдруг они упали. Было похоже, что ее пес с ног сбил. Я и не поняла сразу. Только чуть позже, когда увидела, что они не встают, заподозрила неладное… Нет, выстрела слышно не было, — опередила я его вопрос. — И вообще ничего подозрительного я не заметила. Занята была. Вы сами должны знать, что во время занятий гимнастикой не очень-то глазеешь по сторонам.
— Почему же вы думаете, что стреляли?
Я глянула на него возмущенно, как на недоумка.
— А вы на него посмотрите! — махнула я рукой в сторону пса.
— Вы его осматривали? — удивился Сашка.
— Нет. Я его к кустам оттаскивала, подальше от посторонних глаз. Женька просила не вызывать милицию.
— И вы согласились?
— А что лезть-то не в свое дело? У меня и без того хлопот хватает, чужие проблемы мне ни к чему.
Это его устроило. Пообещав благодарность хозяина, он очень вежливо спросил мое имя, адрес, номер телефона и откланялся без лишних слов.
Скорее утомленная, чем взбудораженная, я отправилась домой. О продолжении гимнастики не могло быть и речи.
Не скажу, что все происшедшее произвело на меня чрезвычайное впечатление. Попадала я в переплеты и посерьезнее, и поопаснее. Один югославский провал чего стоит, когда мне пришлось спасаться от десятка бундесверовцев, настроенных весьма решительно.
А взять того парня, в Калининграде, в девяносто пятом? Непьющий, худой, безобидный на вид Коля Марьин оказался натовским шпионом с агентурной кличкой Шарк. И акулой он был не только по прозвищу. Голыми руками, без использования спецсредств уложил троих наших сотрудников, парней не хилых и в последние годы повидавших виды не в одной «горячей точке».
Ушел Коля тогда, как хвостом вильнул, как нырнул в темную глубину, из-под самого носа наших, и настигнуть его удалось только на территории сопредельной Литвы, в Таураге. Сопротивлялся он отчаянно и поэтому брать его пришлось жестко. Если бы не Стас Мартынов, командир взвода калининградских спецназовцев, своим телом заслонивший мои бока от окованных пластинами из титанового сплава подошв Акулы, быть бы мне на больничной койке с безнадежно отбитыми внутренностями.
Но и равнодушной сегодняшнее происшествие меня не оставило. Жаль было девчонку, впервые столкнувшуюся с нормальной, по нашим временам, человеческой жестокостью. Тем более что я чувствовала свою причастность к этому инциденту. Суров прямым текстом заявил, что наше с Женькой знакомство состоится при непростых обстоятельствах, а его методы работы не из тех, которые допускают всяческие рассусоливания на моральные темы.
Андрей предпочитает, как он сам говорит, конструировать эти обстоятельства, а уж конструктор из него тот еще. И будет вполне естественно предположить, что к покушению, жертвой которого стала всего лишь собака, Гром приложил свою многоопытную руку. И все это для того, чтобы я получила возможность «случайно» познакомиться с Николаем Михайловичем Серовым. Начальству виднее. На то оно и Гром, а не просто Суров Андрей Леонидович.
Но как бы там ни было, а начало положено. Николай Михайлович теперь знает, что в Тарасове по такому-то адресу проживает Максимова Юлия, к которой надо испытывать благодарность за помощь его дочери, внезапно попавшей в очень неприятную историю.
Часы показывали без пятнадцати восемь, когда я вошла в прихожую своей квартиры. Времени было в обрез и даже меньше, и я ругнула себя за неторопливость, с какой возвращалась домой из парка. Придется чем-то поступиться из обычного утреннего ритуала. Позавтракать, например, в своем рабочем кабинете. Можно, конечно, задержаться минут на тридцать. Патрикеевна, если и заметит, простит. Но не в моем характере опаздывать.
Как я ни торопилась, как ни старалась сберечь время, но одно сделать было нужно непременно и немедленно, сразу, как только я стянула с себя спортивную форму, — позвонить по телефону и попросить связи с Громом.
Долгие нудные гудки выводили меня из себя, и казалось, конца им не будет. Я ждала, держа трубку у уха, притопывая от нетерпения босой замерзшей ногой по полу, и следила, как быстро секундная стрелка обегает белый циферблат. Наконец мне ответили. Низкий прокуренный женский голос порадовал манерным «Ал-ло?».
— Ирина Аполлинарьевна? — Я с трудом, с запинкой выговорила условное имя и, как полагалось, не дожидаясь ответа, продолжила: — Я прошу вас, передайте Андрюше, да, да, тому самому, громкому, что пора бы вернуть кассету с Киплингом.
— С Киплингом? — переспросили в трубке. — Это с Маугли, что ли? Гос-споди! — прошипели: чушью, мол, какой занимаются люди. — Передам! — пообещали раздраженно и положили трубку. Хорошо, что положили, потому что я и без того с нервами, натянутыми как бельевые веревки, непременно ляпнула бы что-нибудь неподходящее в ответ на ее раздражение.
Все. Теперь можно чувствовать себя спокойнее и ждать звонка. Еще один повод не опаздывать на работу, потому что звонить будут именно туда и скорее всего не по моему номеру. Неужели сам Суров почтит меня своим вниманием? Если — да, то можно будет сделать вывод, что начавшееся дело, о котором я знаю пока очень немного, является первостепенно важным.
