Глава 13. Дар императора
Дверь открыл Гутман. Лицо его сияло радостной улыбкой. Протягивая руку, он сказал:
– Входите, сэр! Благодарю, что пришли. Прошу.
Спейд пожал протянутую руку и вошел. Мальчишка вошел следом. Толстяк закрыл дверь. Спейд вынул из карманов пистолеты мальчишки и протянул их Гутману.
– Держите. Вы зря разрешаете ему бегать по городу с такими игрушками. Как бы чего не вышло.
Толстяк весело засмеялся и взял пистолеты.
– Ладно, ладно, – сказал он. – Что случилось? – спросил он, переводя взгляд на мальчишку.
Ответил Спейд:
– Одноногий калека-газетчик взял да и отнял игрушки у вашего щенка, но я его в обиду не дал.
Бледный как полотно телохранитель молча взял пистолеты у Гутмана и опустил их в свои карманы.
Гутман снова засмеялся.
– Ей-богу, – сказал он Спейду, – вы удивительный человек, я не жалею, что познакомился с вами. Входите. Садитесь. Разрешите, я повешу вашу шляпу.
Мальчишка вышел в правую от входа дверь.
Толстяк усадил Спейда в зеленое кресло около стола, всучил ему сигару, дал прикурить, смешал виски с содовой, один стакан протянул Спейду и, держа в руке другой, уселся напротив гостя.
– А теперь, сэр, – сказал он, – надеюсь, вы позволите мне принести извинения за…
– Ничего страшного, – сказал Спейд. – Давайте поговорим о черной птице.
Толстяк склонил голову набок и посмотрел на Спейда нежным взглядом.
– Отлично, сэр, – согласился он. – Давайте. – Он отпил глоток из своего стакана. – Я уверен, что более удивительного рассказа вам в жизни еще не приходилось слышать, хотя отлично понимаю, что человек вашего масштаба и вашей профессии успел наслушаться удивительных историй.
Спейд вежливо кивнул.
Толстяк прищурился и спросил:
– Что вы знаете, сэр, об ордене госпиталя святого Иоанна в Иерусалиме, который позднее был известен как орден Родосских рыцарей и под многими другими именами?
Спейд помахал сигарой.
– Немного. Только то, что помню из школьной истории… крестоносцы или что-то с ними связанное.
– Очень хорошо. Значит, вы не знаете, что Сулейман Великолепный выгнал их с острова Родос в 1523 году?
– Нет.
– Так вот, сэр, он это сделал, и орден обосновался на Крите. Они оставались там семь лет, до 1530 года, когда им удалось убедить императора Карла V отдать им, – Гутман поднял три пухлых пальца и пересчитал их, – Мальту, Гоцо и Триполи.
– Да ну?
– Да, сэр, но на следующих условиях: первое, они должны были каждый год выплачивать императору дань в виде одного, – он поднял палец, – сокола в знак того, что Мальта остается собственностью испанской короны; второе, после их ухода с Мальты она должна была возвратиться под юрисдикцию Испании. Понимаете? Он отдал им Мальту, но только чтобы жить самим; ни подарить ее, ни продать они не могли.
– Ясно.
Толстяк обежал взглядом все три закрытые двери, пододвинул свое кресло на несколько дюймов ближе к Спейду и снизил голос до хриплого шепота:
– Вы имеете хотя бы самое общее представление о невероятных, неисчислимых богатствах ордена в то время?
– Если я не ошибаюсь, – сказал Спейд, – они тогда неплохо устроились.
Гутман улыбнулся снисходительно.
– Неплохо, – это мягко сказано. – Он перешел на еще более тихий и более мурлыкающий шепот. – Они купались в богатстве, сэр. Вы не можете себе этого представить. Никто из нас не может этого представить. Многие годы они грабили сарацинов и награбили несметные сокровища – отборный жемчуг, драгоценные металлы, шелка, слоновую кость. Вы же знаете, что священные войны для них, так же как и для тамплиеров, были прежде всего делом наживы. Итак, император Карл отдал им Мальту, взамен потребовав чисто символическую плату – одну скромную птичку в год, – продолжал Гутман. – И было ли что-нибудь естественнее для этих непередаваемо богатых рыцарей, чем подумать о том, как лучше выразить свою благодарность императору? И они, сэр, об этом подумали. Кому-то из них пришла в голову счастливая мысль вместо одной скромной живой птички послать Карлу в качестве платы за первый год роскошного золотого сокола, с головы до ног украшенного самыми лучшими драгоценными камнями из хранилищ ордена. А они – не забывайте, сэр, – были владельцами самых крупных сокровищ в Азии. – Гутман перестал шептать. Его вкрадчивые темные глаза внимательно изучали спокойное лицо Спейда. – Ну, сэр, что вы об этом думаете?
– Пока ничего.
Толстяк самодовольно улыбнулся.
– Это исторические факты не из школьной истории, не из истории мистера Уэллса, но все же из истории. – Он наклонился вперед. – Архивы ордена с XII века и по сию пору находятся на Мальте. В них, конечно, не все сохранилось, но они содержат не менее трех, – он выставил три пальца, – прямых или косвенных ссылок на драгоценного сокола. В книге Ж. Делавилля Ле Ру «Архивы ордена св. Иоанна» есть ссылка на этого сокола, пусть косвенная, но все же ссылка. В неопубликованном – из-за незавершенности вследствие смерти автора – дополнении к «Происхождению института духовно-рыцарских орденов» Паоли ясно и недвусмысленно приводятся все те факты, о которых я вам только что рассказал.
– Прекрасно, – сказал Спейд.
– Прекрасно, сэр. По приказу Великого Магистра ордена Вилльерса де л-Ильд д-Адана турецкие рабы сделали эту драгоценную птицу в замке святого Анджело, и вскоре ее отослали Карлу, который в то время находился в Испании. Галерой, которая везла птицу, командовал член ордена французский рыцарь Кормье или, по другим источникам, Корвер. – Его голос снова опустился до шепота. – До Испании птичка так и не долетела. – Он улыбнулся, не разжимая губ, и спросил: – Вы слышали о Барбароссе, Красной Бороде, Каир-ад-Дине? Нет? Это знаменитый предводитель морских пиратов, обосновавшийся в то время в Алжире. И он, сэр, захватил галеру и забрал птицу. Птица попала в Алжир. Это факт. Французский историк Пьер Дан приводит его в одном из своих писем из Алжира. Он писал, что птица находилась в Алжире более сотни лет, пока ее не увез оттуда сэр Фрэнсис Верней, английский авантюрист, который какое-то время плавал с алжирскими пиратами. Может, это и неправда, но Пьер Дан верил в это, и для меня этого достаточно.
В книге леди Фрэнсис Верней «Мемуары семьи Верней в XVII веке» птица не упоминается. Я проверял. И совершенно определенно, что, когда сэр Фрэнсис умирал в мессинской больнице в 1615 году, сокола у него не было. Он разорился вчистую. Но, сэр, нет никакого сомнения в том, что птица оказалась в Сицилии. Там она в конце концов стала собственностью Виктора Амадея II вскоре после его коронации в 1713 году и была одним из его свадебных подарков невесте, когда он женился в Шамбери после отречения от престола. Это факт, сэр. Сам Карутти, автор «Истории царствования Виктора Амадея II», подтверждал его.
Может быть, они – Амадей и его жена – взяли птицу с собой в Турин, когда он попытался вновь занять престол. Но как бы то ни было, в следующий раз она появляется уже в руках испанца, который участвовал во взятии Неаполя в 1734 году, – отца дона Хозе Монино-и-Редондо, графа Флоридабланки, главного министра Карла III. Нет никаких причин сомневаться, что она пробыла в этой семье, по крайней мере, до конца Первой Карлистской войны в 1740 году. Затем она объявляется в Париже как раз в то время, когда туда из Испании бежали многие карлисты. Один из них, видимо, и привез ее туда. Неважно, кем он был, ибо совершенно ясно, что о ее истинной ценности он и понятия не имел. Во время Карлистской войны птицу из предосторожности покрыли каким-то составом, после чего она превратилась в обыкновенную черную статуэтку. И в этом обличье, сэр, она целых семьдесят лет переходила в Париже от одного дельца к другому – глупцы не понимали, с каким сокровищем они имеют дело.
Толстяк улыбнулся и горестно покачал головой. Потом продолжил:
– Семьдесят лет, сэр, эта несравненная драгоценность, если так можно выразиться, прозябала в трущобах Парижа. Так продолжалось до 1911 года, когда греческий делец Харилаос Константинидис наткнулся на нее в одной из захудалых лавчонок. Харилаос быстро раскусил, что попало ему в руки. У него поразительный нюх на такие вещи. Именно Харилаос, сэр, проследил большую часть истории этого несравненного сокровища и точно установил его происхождение. Я узнал об этом и выдавил из него почти все сведения, хотя кое-какие детали мне и пришлось потом добавить самому.
Харилаос, сэр, не спешил продавать птицу. Он знал, что, несмотря на невероятную стоимость самих драгоценностей, цена вещи вырастет до баснословных размеров, если удастся неопровержимо установить ее подлинное происхождение. Возможно, он намеревался вести дело с одним из современных богатых наследников старого ордена – Английским орденом святого Иоанна Иерусалимского, прусским Iohanniterorden, а то и с французским или итальянским потомками суверенного Мальтийского ордена.
Толстяк поднял свой стакан, улыбнулся, увидев, что он пуст, и вновь встал налить виски себе и Спейду.
– Ну что, постепенно начинаете мне верить? – спросил он, наливая содовую из сифона.
– Я никогда не говорил, что не верю вам.
– Вы не говорили, – усмехнулся Гутман. – Говорил ваш вид. – Он сел, отпил большой глоток, вытер рот носовым платком. – Чтобы обезопасить себя на время исторических штудий, Харилаос покрыл птицу новым слоем эмали, придав ей тот вид, который она имеет сейчас. Ровно через год после того, как он приобрел сокола, или месяца через три после его вынужденного признания мне, находясь в Лондоне, я прочитал в «Тайме», что его дом ограблен, а сам он убит. Уже на следующий день я был в Париже. – Он сокрушенно покачал головой. – Птица исчезла. Бог свидетель, сэр, я просто обезумел от ярости. Я был уверен, что никто больше не знает, что представляет собой черная птица. Что, кроме меня, грек не рассказал об этом никому. Из его дома было украдено очень много вещей. Это укрепляло меня во мнении, что вор забрал птицу вместе с остальной добычей, не подозревая о ее настоящей ценности. Потому что, смею вас уверить, человек, знающий истинную цену птице, не стал бы марать руки ни о что другое, кроме разве что драгоценностей короны.
Он закрыл глаза и самодовольно улыбнулся какой-то своей мысли. Открыв глаза, он сказал:
– Это было семнадцать лет назад. Как видите, сэр, у меня ушло семнадцать лет, чтобы напасть на след сокола, но в конце концов мне это удалось. Я не из тех, кто легко отчаивается. – Улыбка его стала шире. – Я хотел найти эту птицу и нашел ее. Я хочу иметь ее, и она у меня будет. – Он осушил свой стакан, снова вытер губы и спрятал платок в карман. – Я шел по следу птицы, и он привел меня в дом русского генерала Кемидова в пригороде Константинополя. Генерал понятия не имел, каким сокровищем он обладает. Для него сокол был черной эмалированной фигуркой, и только, но из-за своей строптивости – естественной строптивости русского генерала – он не захотел продать мне ее, когда я предложил ему сделку. Возможно, я чуть переусердствовал. Не знаю. Только знаю, что очень хотел получить птицу и боялся, как бы этот солдафон не принялся ее исследовать и не отковырнул часть эмали. Поэтому-то я и послал к нему… м-м-м… своих агентов. И они, сэр, добыли птицу, но я ее так и не получил. – Он встал и с пустым стаканом подошел к столу. – Но я получу ее. Ваш стакан, сэр.
– Значит, птица принадлежит не кому-нибудь из вас, – спросил Спейд, – а генералу Кемидову?
– Принадлежит? – переспросил толстяк насмешливо. – Видите ли, сэр, еще можно сказать, что птица принадлежала королю Испании, но я не понимаю, как можно говорить о каких-либо правах на эту вещь, кроме права фактического обладания. – Он откашлялся. – Вещь такой ценности, переходившая из рук в руки столь необычными способами, принадлежит тому, кто ею владеет.
– Значит, сейчас она принадлежит мисс О'Шонесси?
– Разве что как моему агенту…
Спейд произнес ироничное «О!».
Гутман, глядя задумчиво на пробку от бутылки виски, которую он держал в руках, спросил:
– Вы совершенно уверены, что птица сейчас у нее?
– Уверен.
– Где?
– Я точно не знаю.
Толстяк с громким стуком поставил бутылку на стол.
– Но вы же сказали, что знаете, – произнес он протестующе.
Спейд беззаботно махнул рукой.
– Я имел в виду, что знаю, где взять ее, когда придет время.
– И возьмете? – спроеил Гутман.
– Да.
– Где?
Спейд ухмыльнулся и сказал:
– Оставьте это мне. Это моя забота.
– Когда?
– Когда буду готов.
Толстяк сжал губы и спросил, улыбаясь, – лишь наметанный взгляд сумел бы заметить его обеспокоенность:
– Мистер Спейд, где сейчас мисс О'Шонесси?
– В моих руках, я нашел для нее очень надежное убежище.
Гутман улыбнулся одобрительно.
– Значит, все в порядке, сэр, – сказал он. – И прежде чем мы приступим к обсуждению финансовых проблем, ответьте, пожалуйста, еще на один вопрос: как скоро вы сможете или, если угодно, соблаговолите получить сокола?
– Через пару дней.
Толстяк кивнул.
– Это нормально. Мы… Но я совершенно забыл о своих хозяйских обязанностях. – Он повернулся к столу, налил виски, добавил в него воду из сифона, один стакан поставил около локтя Спейда, а другой поднял. – Итак, сэр, выпьем за хорошую сделку и приличную прибыль, которой бы хватило и на вас, и на меня.
Они выпили. Толстяк сел. Спейд спросил:
– Что вы считаете хорошей сделкой?
Гутман подержал свой стакан против света, любовно его разглядывая, отпил еще один большой глоток и сказал:
– У меня есть два предложения, сэр, и оба они хороши. Выбирать вам. Или я даю вам двадцать пять тысяч долларов сразу по получении от вас сокола и еще двадцать пять тысяч, как только добираюсь до Нью-Йорка; или вы получаете от меня четверть – двадцать пять процентов – того, что я выручу за сокола. Выбирайте: пятьдесят тысяч долларов почти немедленно или же сумма гораздо больше через, скажем, пару месяцев.
Спейд выпил виски и спросил:
– Насколько больше?
– Гораздо больше, – повторил толстяк. – Кто знает насколько? Сто тысяч, четверть миллиона? Поверите ли вы, если я назову сумму, которую считаю минимальной?
– А почему бы и нет?
Толстяк облизал губы и снова перешел на мурлыкающий шепот:
– Что вы скажете, сэр, если я назову полмиллиона?
Спейд прищурился.
– Значит, вы думаете, что эта штуковина стоит два миллиона?
Гутман улыбался невозмутимо.
– Пользуясь вашими словами, а почему бы и нет?
Спейд осушил свой стакан и поставил его на стол. Взял сигару в рот, вынул, посмотрел на нее и снова сунул ее в рот. Его желто-серые глаза слегка помутнели. Он сказал:
– Это дьявольская прорва денег.
Толстяк согласился:
– Это дьявольская прорва денег. – Он наклонился вперед и похлопал Спейда по коленке. – Учтите, что я назвал абсолютный минимум, или Харилаос Константинидис – законченный идиот, каковым, смею заверить, он не был.
Спейд снова вынул сигару изо рта, посмотрел на нее с мрачным отвращением и положил в пепельницу. Закрыл еще более помутневшие глаза, с трудом открыл их снова. Сказал:
– Хорош минимум, а? А… а максимум?
– Максимум? – Гутман повернул свою руку ладонью вверх. – Я отказываюсь строить догадки. Рискую прослыть сумасшедшим. Не знаю. Невозможно даже представить, насколько высоко может подняться цена этой птицы, – это, пожалуй, единственное, что можно утверждать наверняка.
Спейд с трудом закрыл рот, едва справившись с безвольно отвисшей нижней губой. Недоуменно потряс головой. В его глазах на миг появилось выражение страха, но его тут же смыло густеющей мутью, застилавшей взор. Опираясь на ручки кресла, он поднялся на ноги. Снова потряс головой и сделал неуверенный шаг вперед. Хрипло засмеялся и пробормотал:
– Будь ты проклят.
Гутман вскочил, отбросив кресло в сторону. Его округлости подрагивали. На маслянистом розовом лице маленькими дырочками темнели глаза.
Спейд мотал головой из стороны в сторону, пока его безжизненные глаза не остановились на двери. Он сделал еще один неуверенный шаг.
Толстяк резко выкрикнул: «Уилмер!»
Дверь открылась, и появился мальчишка.
Спейд сделал третий шаг. Лицо его посерело. Четвертый шаг он делал уже на согнутых ногах, мутные глаза его почти закрылись. Он шагнул в пятый раз.
Мальчишка подошел к Спейду и остановился чуть сбоку. Правую руку он держал за пазухой. Уголки губ подергивались.
Спейд сумел сделать шестой шаг.
Мальчишка выставил свою ногу на пути Спейда. Спейд споткнулся и грохнулся навзничь. Мальчишка, не вынимая правой руки из-за пазухи, бросил взгляд на Спейда. Спейд силился встать. Мальчишка отвел правую ногу далеко назад и со всей силы ударил Спейда в висок. Удар перевернул Спейда на бок. Он еще раз попытался встать, не смог и провалился в сон.
