Марина Серова
Риск, засада, пистолет
* * *
— Очень приятно, давно мечтал с вами познакомиться! Вера мне много о вас рассказывала, Татьяна э-э… — Бородатый бегемот, галантно склонившийся над моей ручкой, вопросительно поднял глаза.
— Просто Таня. — Я постаралась вложить в улыбку как можно больше светскости. Ха, делать Верке больше нечего, как услаждать его историями о бывшей однокласснице и, как бы это по-русски сказать, — однопартнице, а ныне частном детективе Татьяне Ивановой. А посему получите, милейший, в ответ равноценную любезность: — Я тоже слышала о вас от Веры много хорошего.
Он растерянно заморгал. А я, между прочим, даже и не соврала почти. Много — не много, но кое-что Верка мне о нем успела рассказать, пока мы сюда шли.
— Да, конечно. Ведь вы тоже в некотором роде связаны… — он взмахнул рукой, — с искусством, я имею в виду.
Теперь пришла моя очередь растеряться. Вероятно, что-то в этой идее есть.
— Пожалуй, я согласна, частный сыск имеет нечто общее с искусством.
— Да-да, я всегда говорил то же самое! — Кажется, он обрадовался, что обязательная при знакомстве программа выполнена и можно благополучно свернуть нашу беседу. Еще раз мило улыбнувшись мне и взяв под руку эту змею — Веру, из-за которой я и оказалась на выставке, он извинился и отвел ее в сторону. — Верочка, ну что ты вытворяешь, зачем тебе это надо? Ты что, хочешь, чтобы Людмила устроила скандал, да? — громко зашептал он, осторожно кося глазами по сторонам. Его редкая бороденка тревожно топорщилась. — Тебе нужен скандал именно здесь и именно сейчас? Я же просил тебя!
— Ничего подобного. — Верка была великолепно спокойна. — Это публичная выставка, Игорь, она открыта для всех посетителей. И я имею такое же право прийти сюда с подругой, культурно провести время, как и все остальные.
— Верочка!.. — попытался перебить ее бегемот.
Но Верочка была не тем человеком, которого можно перебить.
— Между прочим, — покачала она головкой, — мы даже билеты купили. Так что твоя Людмила может возмущаться сколько угодно. Я пришла сюда осмотреть выставку, и я ее осмотрю, что бы ни думала по этому поводу твоя драгоценная половина.
Я отвернулась. Мне, честно говоря, были абсолютно неинтересны их проблемы и переживания. Вот когда его супруга надумает явиться ко мне с просьбой выследить ее бородатого бегемота-мужа, согласная платить за это удовольствие по моим отнюдь не слабым расценкам, тогда я обращу внимание на их театральные страсти. Возможно. А пока я тупо уставилась на какую-то статуэтку, имевшую несчастье оказаться прямо перед моим носом. Господи, да как это вообще случилось, что я, находясь в здравом уме и твердой памяти, забрела в такое экзотическое место, как художественная галерея Игоря Маслова! Да я и понятия не имела, что в нашем Тарасове есть какой-то Игорь Маслов и существуют такие высококультурные заведения, как эта его галерея.
Нет, конечно, я, как девочка из интеллигентной семьи, посещала в свое время в составе школьной экскурсии тарасовский художественный музей и вполне в состоянии сказать нежным голоском: «В живописи я, конечно, слабо разбираюсь, но Левитан!..» Знаю, как правильно произнести еще десяток фамилий художников. Особенно мне нравится упоминать в интеллектуальной беседе английскую школу и Констэбля. Я считаю, что это придает особый шик. Скажу больше, если меня подвести к стене, на которой будут висеть картина Матисса и картина Шишкина, даже не обязательно «Утро в сосновом лесу», я смогу разобраться, где чья. Разумеется, если меня сразу предупредят, что выбирать надо именно из этих двух художников. Но чтобы я по доброй воле пришла на открытие выставки какой-то там особенной скульптуры и каких-то рисунков о весне, сама себе не верю!
Хотя, если откровенно, моей доброй воли тут было совсем чуть-чуть. Единственное, что я сегодня утром сделала по доброй воле, это бросила гадальные кости. Ну да, есть у меня такая привычка — в трудные моменты жизни советоваться с магическими костями. Очень простой способ и, между прочим, здорово помогает в принятии решений и сохранении нервной системы. Задаешь вопрос, бросаешь три двенадцатигранных гадальных кубика и отыскиваешь в специальной книге ответ. Хотя память у меня феноменальная и я наизусть помню значения большинства возможных комбинаций. Теперь можно действовать. А если твои действия приводят к результату с точностью до наоборот, то это уже твои проблемы — не сумела верно понять мудрый совет судьбы, значит, сама дура.
Так что сегодня утром я задала очень важный для меня на текущий момент вопрос «Как жить дальше?», зажмурилась и метнула кости.
21+33+12 — «Положитесь на свою счастливую звезду и смело шагайте вперед. При этом пусть ничто вас не тревожит — желание ваше исполнится с некоторой задержкой».
А что, неплохо звучит. Правда, не совсем ясно, исполнение какого конкретно желания должно задержаться. Впрочем, это не важно, в последнее время все мои желания как-то не торопятся исполняться. Значит, понимаем все это так: собирайся ты, Танечка, гулять, шагай, как сказано, вперед по улицам родного города, на людей посмотри и себя покажи.
Сказано — сделано.
И вот гуляю я, настроение по-весеннему гнусное, как и положено для одинокой девушки с полным отсутствием личной жизни. Небо нахально сияет голубизной; солнце, мало того, что сверху глаза слепит, так еще и в каждой луже отражается. Голуби воркуют так, что реактивные самолеты заглушают; всюду парочки ошалевшие, небось с уроков посбегали, сопляки. В общем, всем понятно, что в таком состоянии человека можно брать голыми руками.
И в этот момент судьба вываливает на меня Верку Ширяеву. Нет, врагами мы с ней никогда не были — шесть лет за одной партой предполагают возможность мирного сосуществования, — но и подругами тоже. Верка вообще не видела необходимости в такой категории человечества, как друзья, а у меня эта неглупая красотка с повадками начинающей стервы тоже не вызывала энтузиазма. Возможно, именно благодаря этому равнодушному уважению друг к другу и сохранились наши с ней добрые отношения. Можно сказать, что эти отношения упрочились за последние пять лет, которые мы не виделись. И вот, вместо того чтобы броситься от нее прочь с воплями ужаса, что, как показали дальнейшие события, было бы самым разумным, я, как последняя идиотка, обрадовалась.
— Вера! — Я помахала ей рукой. Она, прищурившись — солнце светило ей в глаза, — вгляделась в меня и вдруг пришла в такой восторг, что я даже засомневалась, не перепутала ли она меня с кем. Но нет, Вера точно знала, с кем имеет дело.
— Танька! — взвизгивала она, оставляя следы помады на моих щеках. — Как здорово! Это же надо, столько лет не виделись, и именно сегодня!.. Ты-то мне как раз и нужна!
— С чего это вдруг сегодня на меня такой спрос? — Моя радость от встречи несколько пригасла. — Любовник, что ли, от тебя сбежал, отыскать срочно надо?
— Ну ты, Татьяна, даешь! — На Веркин хохот стали оборачиваться прохожие. — Погляди, разве я похожа на женщину, от которой может сбежать любовник?
Я поглядела. Да, высокая, не просто красивая, а эффектно-красивая, с копной золотых кудряшек, тщательно продуманным макияжем, да еще и одета явно не в «секонд» — от такой женщины любовник не убежит. Может, всю жизнь мечтать об этом будет, но не убежит. А она, скользнув по мне внимательным взглядом, слегка удивленно заметила:
— А ты неплохо смотришься, Иванова. Вполне, вполне…
Я немедленно воспряла духом. Уж если Верочка Ширяева благосклонно обронила «неплохо смотришься», значит, Шарон Стоун может пойти и тихо повеситься от зависти в каком-нибудь их американском сарае. Я настолько увлеклась, представляя себе кинодиву в поисках подходящего для этой цели сарая, что как-то упустила нить разговора.
— Постой, — спохватилась я. — Куда, ты сказала, мы сейчас пойдем?
— На выставку «Весна и Женщина». Там и скульптуры, и картины, и все о весне, — терпеливо, что было совсем не в ее характере, объяснила Вера. Видно, действительно очень хотела, чтобы я пошла с ней. — В галерею Игоря Маслова.
— А зачем нам туда?
— Как тебе это объяснить. — Взгляд Веры скользнул в сторону. — Мне очень хочется пойти на эту выставку, а одной будет неловко. Игорь начнет шипеть, и все такое. А ты самый подходящий вариант: и внешне на уровне, и беседу можешь поддержать. Выставка, между прочим, довольно интересная, там даже какая-то жутко ценная статуэтка есть. Игорь у частного коллекционера из Питера выклянчил, говорит, целый час на коленях ползал, страховку обалденную заплатил.
— А кто такой Игорь? — я обреченно осознала, что мы уже не стоим, а куда-то целеустремленно шагаем.
— Игорь? Ну, Маслов, хозяин галереи. — Она фыркнула. — Тот самый любовник, который не сбежит.
По дороге она попыталась объяснить, зачем затеяла этот культпоход, но, честно говоря, чтобы уловить смысл в ее действиях, нужно было обладать ее же логикой и характером. Я, конечно, тоже не Аленушка у пруда, но по сравнению с Верочкой, скажу я вам, Танька Иванова такая беленькая вся и пушистая. В общем, затеяно было все, чтобы позлить жену этого Игоря. Она, видите ли, имела наглость не одобрять присутствия Веры в жизни своего благоверного. То есть в курсе событий она была с самого начала, такую женщину, как Вера, не спрячешь, и неудовольствие свое демонстрировала постоянно, но в последнее время совершенно потеряла чувство меры. Из-за ее козней срывались планы совместного отдыха, что-то там Игорь не смог Вере купить очень желанное, поскольку супруга потратила все деньги. Одним словом, она вела себя так, словно имела право на единоличное владение мужем, совершенно не учитывая при этом Верины интересы. Так что Вера решила ей о себе напомнить. Уразумев все это, я начала притормаживать:
— Слушай, Верка, я думала, ты умнее. Мужик, сама говоришь, у тебя на жестком поводке, зачем тебе связываться с его дражайшей? Знаю я, чем кончаются подобные демонстрации — вы вцепитесь друг другу в волосы и расцарапаете физиономии. И если ты надеешься, что я стану вас разнимать, то забудь! В таких ситуациях разнимающему достается больше всех.
— Да что ты! — Веру искренне позабавило мое беспокойство. — Такие женщины, как мы с Людмилой, не могут позволить себе вульгарно таскать друг друга за волосы — наши прически дорого стоят. Тем более царапаться. Нет, у нас другие способы борьбы. Так что можешь ничего не опасаться. И вообще, мы уже пришли.
Так что улизнуть вовремя мне не удалось. И вот теперь я стою посреди большого зала, окруженная тремя десятками скульптур разного вида и размера, изображающих женщин. Дурацкая идея — собрать в одно место так много женских образов. Женщина существо штучное, и любоваться каждой из них надо особо, отдельно. А в такой толпе они просто мешают друг другу.
— Только «Девушки с веслом» не хватает, — хихикнула я и наконец обратила внимание на статуэтку, уже давно нахально торчащую перед моим носом. А вот в ней было что-то особенное. Небольшая, не больше пятидесяти сантиметров, она совершенно не была похожа на женскую фигуру — странная, неестественная поза, условно обозначенные руки и ноги, лица вообще нет, только волосы пышные, вьющиеся. И как скульптор добился такого эффекта легкости, почти невесомости, ведь это какой-то металл? Волосы эти доходили до середины спины, хотя и спины как таковой тоже не было. И при всем этом фигурка была несомненно женская — бесконечно грациозная и интригующая, неожиданная и совершенно удивительная.
— Сударыня, вы абсолютно правы, — услышала я рядом с собой приятный мужской голос. — Это действительно единственная вещь на этой выставке, на которую стоит обратить внимание.
— Она очень странная. Абсолютно неправильная и вместе с тем совершенно живая…
Я посмотрела на своего собеседника. Он производил очень благоприятное впечатление: лет шестьдесят — шестьдесят пять, средний рост, средняя полнота, волосы густые, зачесаны назад, темные, с проседью. Глаза серые, аккуратные усы и бородка клинышком, очень ухоженные. Особых примет нет. Покрой костюма несколько консервативен, но из хорошей ткани и явно сшит на заказ не в самом дешевом ателье. Из кармана пиджака виден кончик голубого платочка — под цвет галстука. В руках массивная трость с резным набалдашником. Слишком тяжелая и солидная, чтобы служить для опоры при ходьбе, так что носит он ее явно больше для создания собственного образа. Этот мужчина сразу напомнил мне дореволюционного преуспевающего врача, как его изображали в театре во времена социалистического реализма.
— Вы абсолютно не разбираетесь в скульптуре, но наделены тонким восприятием произведений искусства. — Что-то я и не поняла, комплимент он мне сказал или гадость. — Вам ведь, кажется, понравилась «Талия»?
Будем считать, что гадость… Ах, значит, я абсолютно не разбираюсь в скульптуре!.. Я и сама знаю, что не разбираюсь, но не намерена выслушивать подобные оценки от совершенно незнакомых людей.
— Да, скульптура мне понравилась, — сказала я совершенно спокойно, — но почему вы решили, что это «Талия»? Насколько я припоминаю, у «Талии» должна быть маска в левой руке, — вот такое я ему выдала из своего запаса культурных знаний и, чтобы окончательно его потрясти, добавила: — Кроме того, на голове у нее должен быть веночек, а в правой руке бубен… Все-таки — муза комедии…
— О-о, — потрясла я его, кажется, не особенно, но теперь он смотрел на меня с явным уважением. — Вы, конечно, в какой-то степени правы, но, понимаете ли, это не я ее такой задумал, а автор. Это работа Осипова, он жил в конце девятнадцатого века. Очень интересный скульптор и знаток древнегреческой мифологии. В свое время был довольно известен, но сейчас его подзабыли. Правда, на Западе, в кругу специалистов, он по-прежнему ценится. Осипов видел «Талию» именно такой, и нам приходится с его мнением считаться. Для него вообще не характерен традиционный подход, сами видите. Абстрактные линии, выражается сущность, содержание, а не формальные пропорции. Кстати, муз он сделал всех, но эта фигурка — последняя, оставшаяся в России. Остальные восемь давно осели в частных коллекциях в местах довольно отдаленных, за границей, — он показал рукой в сторону окна. Очевидно, там и находилась заграница.
— Вы, я вижу, действительно разбираетесь в скульптуре. — Поскольку он меня зауважал, я его простила.
— Пожалуй. Но это моя профессия, я искусствовед. Зато у вас свежесть восприятия дилетанта. — Он очень доброжелательно улыбнулся мне. — Вы смотрите на произведение искусства и наслаждаетесь впечатлением, которое оно производит. Думаю, ваше восприятие ближе к замыслу автора, чем мое.
— Спасибо. Вы говорите очень приятные вещи.
— Не для того же я с вами заговорил, чтобы нахамить. Просто увидел, что очень милая женщина заинтересовалась скульптурой, которая является украшением, можно сказать, гвоздем выставки. Мне показалось, что вы поняли всю прелесть «Талии», а единомышленника встретить всегда приятно. Вот я с вами и заговорил. Кстати, простите великодушно мою оплошность и позвольте представиться — Валентин Николаевич Шлиц. — Он вынул из нагрудного кармана картонный прямоугольник визитки и протянул мне.
— Очень приятно. Таня. — Я кокетливо улыбнулась и добавила: — Иванова.
Для завершения церемонии знакомства он галантно приложился к моей ручке.
«Всегда буду ходить на вернисажи, — поклялась себе я. — Здесь мужчины комплименты говорят и ручки целуют. Я уже забыла, когда мне руку целовали, а тут… Ни одной выставки больше не пропущу!»
— У Осипова не так много работ, — продолжил тем временем разговор Валентин Николаевич. Очевидно, ему было приятно поделиться сведениями с благодарным слушателем, и он своим хорошо поставленным профессорским голосом рассказывал: — Вы знаете, Танечка, он умер довольно молодым. Чахотка. И все его работы — это женские образы, причем не конкретные, а обобщенные, не портрет соседки Анны Петровны, а музы, грации, нимфы.
— Конечно, портретного сходства при его манере работы добиться трудно. Думаю, что конкретная Анна Петровна была бы недовольна таким своим изображением.
— Пожалуй. А муза… Кто знает, как выглядит муза? Художник имеет право на свое представление, и я бы сказал, его фигурки очень женственны, не так ли?
— По крайней мере, эта прелестна! — Я снова с удовольствием стала разглядывать «Талию».
— Рад, что вам нравится. Что ж, Танечка, извините великодушно, боюсь, я вам надоел, да и мне пора, дела.
— Что вы! — Я протянула руку для очередного поцелуя. — Вы так интересно рассказываете.
— Счастлив, что сумел доставить вам удовольствие. Вы не обидетесь, если я вас покину?
— Нет, конечно. Надо же посмотреть и другие скульптуры. Да и я здесь с подругой, не знаю, куда она подевалась.
Так, расшаркиваясь и обмениваясь любезностями, мы наконец распрощались, и Валентин Николаевич неторопливо удалился. Тут же около меня материализовалась Вера.
— Что ты тут застряла? Пойдем, я тебя кое с кем познакомлю.
Пара, к которой подвела меня Вера, производила странное впечатление. Мужчине было около тридцати, и больше всего он напоминал обмылок — невыразительные, стертые черты лица, редкие волосы, рассеянный, несфокусированный взгляд. Он стоял на месте, но тело его все время колебалось, словно он хотел рвануть в нескольких направлениях одновременно. Завершали картину замызганные джинсы и серый растянутый джемпер, из ворота которого торчала длинная тощая шея. На серой пряже джемпера очень четко выделялись какие-то беловатые пятна. Богема! Причем самая захудалая. А я-то переживала, что мои фирменные «варенки» и свитерок из уже не модной ангорки будут выглядеть не вполне комильфо на этом сборище.
Зато хрупкая спутница этого несуразного создания сразу заставила меня осознать свое убожество. Она была хороша какой-то завораживающей и одновременно ускользающей красотой. Наверное, был и макияж, и прическа, и костюм — конечно же, она была одета. Но я впервые в жизни не обратила внимание на то, во что одета женщина. Для нее это было несущественным, значение имели только нежность белой кожи, сияние фиалковых глаз, безупречная линия губ, чуть тронутых помадой… Уфф! Я словно вынырнула на поверхность, помада на губах — это уже не фея, не русалка, это нечто человеческое, земное.
— Петечка, Алина, познакомьтесь, это моя школьная подруга, Таня, — щебетала тем временем Вера. — Представляете, мы несколько лет не виделись, а сегодня совершенно случайно встретились!
Петечку с Алиной мало интересовала история случайной встречи Верочки со школьной подругой. И к знакомству с этой самой подругой они отнеслись без особого энтузиазма. Так что обменялись мы кивками и парой вежливых, ничего не значащих фраз и тут же благополучно разошлись. Интересно, что голоса моих новых знакомых удивительно соответствовали их внешности: у Петечки голос был каким-то тусклым, серым, как и джемпер, а у Алины звенел хрустальным колокольчиком.
— Зачем тебе понадобилось меня с ними знакомить? — поинтересовалась я у подруги. — Ты действительно считала, что скрасишь этим остаток моих дней?
— Дура ты, — Вера не ругалась, она ставила диагноз. — Петечка, конечно, ничтожество, но он бесплатное приложение. А знакомила я тебя с Алиной. Это такая художница… Через сто лет ты будешь гордиться тем, что была ее современницей!
— Ну, если через сто лет, — пробурчала я, с удивлением глядя на Веру. Такая пылкость чувств к ближним своим из человеческого рода была ей, в общем-то, не свойственна. — А что она рисует-то? Что-нибудь гениально-абстрактное?
— Цветы! Она всегда рисует только цветы! У нее даже сначала какие-то сложности были из-за этого, руководство Союза художников не одобряло. Но потом всем надоело с ней бороться, и от нее отстали. Пойдем, я покажу, здесь есть ее картина, правда, она в традиционной технике написана. Алина же какой-то новый мазок придумала, что-то там кистью делает по-особенному, она пыталась объяснить, да я не поняла. Но и эта чудо как хороша!
Я уже еле поспевала за стремительно двигающейся Верой, пытаясь на ходу объяснить, что не любительница я всяких натюрмортов и вазочек с цветочками. А вот жанровые картины мне вообще-то нравятся, я могу их долго разглядывать, пытаясь определить характеры людей, на них изображенных. Может быть, это от моей профессии… Но разные цветочки — на них художникам, по-моему, не стоить тратить ни времени, ни труда…
Тут Вера остановилась и торжественно ткнула пальцем:
— Смотри!
Я посмотрела. И… почувствовала слабый, но отчетливый запах нарциссов. Знаете, самые простые, желтенькие. Без всяких там белых середочек или красных каемочек, обыкновенные бледно-желтые хрупкие цветочки, которые в сезон идут у старушек дешевле семечек. Нарциссы стояли в простом граненом стакане на широком пыльном подоконнике и уже немного поникли, вода стала мутной. Было темновато, потому что плотная штора наполовину задернута, но ясно, что там, за окном, вовсю сияет весеннее солнце.
— Воду надо сменить, — машинально сказала я. — И пыль с подоконника вытереть.
— А?! Что я говорила! — торжествовала Вера.
— Это Алина рисовала? — спросила я почти с суеверным страхом. — Ты что, хочешь мне сказать, что нормальный, живой человек может такое изобразить?
— Насчет ее нормальности можно поспорить, но то, что Алинка живой человек, это точно. Сама видела, как она ликер «Амаретто» пила и яблочком заедала. — Вера засмеялась. Она была по-настоящему довольна тем, что сумела мне представить это чудо. На нее картина Алины тоже подействовала умиротворяюще. Подруга моя даже помолодела около этих нарциссов, исчезла куда-то женщина-вамп, опытная тигрица, а осталась Верочка Ширяева, юная, задорная. Тоже, конечно, стервочка, но всего лишь начинающая. Вот вам и благотворное влияние искусства.
— Да-а. Слушай, Верка, а можно, я буду гордиться тем, что я ее современница с сегодняшнего дня? Боюсь, что через сто лет это уже не доставит мне такого удовольствия.
— Простите, вам действительно нравится? — прозвучал за моей спиной хрустальный голосок.
Я обернулась. Ни тени кокетства, фиалковые глаза смотрят на меня напряженно, почти со страхом, тонкие пальцы нервно теребят ремешок сумочки.
— Ну, знаете, Алина! Я, конечно, не специалист в области искусства, но если вы не видите, что эта картина, — я все же проглотила слово «гениальна», — совершенно удивительна и уникальна, то вы понимаете в живописи еще меньше меня!
Господи, она расцвела так, будто я только что вручила ей Нобелевскую премию! Робко тронула меня за плечо и предложила:
— Если вам интересно, приезжайте ко мне в мастерскую, посмотрите. Правда, у меня только цветы. Но сначала позвоните, чтобы я вас встретила. Я ведь могу куда-нибудь выйти. Хотя обычно я весь день провожу в студии, — почти уговаривала она.
— А меня ты уже не зовешь? — спросила Вера.
— Ну что ты говоришь! Ты же знаешь, я тебе всегда рада! — Алина повернулась ко мне и пояснила: — Вы знаете, Верочка, как никто, тонко чувствует. Показывать ей свои работы — одно удовольствие.
От неожиданности я хмыкнула нечто неопределенное. Тонкость чувств и Ширяева… Вера ехидно улыбнулась:
— Вот так-то, Танечка! Сходишь на выставку и узнаешь столько нового и интересного! О, атас, девочки! Акт второй, картина третья, занавес поднимается: те же и Людмила. — Вера напряглась, беззаботная девчонка вместе с тонко чувствующей эстеткой исчезли, рядом со мной снова стояла тигрица.
Я взглянула в ту же сторону и в буквальном смысле слова остолбенела. Я человек с чрезвычайно здоровой психикой, и у меня никогда раньше не было ни галлюцинаций, ни миражей. И вот здесь, в тихом оазисе искусства, без всяких на то веских причин у меня, кажется, произошел сдвиг по фазе… В другом конце зала Игорь Маслов, еще более встрепанный, чем полчаса назад, выразительным шепотом ругался с моей Веркой!
Я опасливо покосилась вбок: Вера стояла рядом. Две Верки Ширяевы одновременно — это было многовато. Надо лечиться.
Говорят, что профессия накладывает отпечаток на характер человека. Это совершенно справедливо. В этот трудный для моей психики момент мне, видите ли, захотелось узнать, какая из них фантом, а какая настоящая. Такой вот проявился профессиональный интерес. Я еще раз посмотрела на ту Верку, потом на эту. Оказывается, галлюцинация очень интересное явление: та Верка была злая, и глаза ее метали молнии. Это было видно даже на таком расстоянии. А эта, что стояла возле меня, наоборот, ехидно улыбалась… Уж не знаю, как я буду объяснять это врачу. Он ведь все равно не поверит.
Костюмчик на моей Вере канареечного цвета. Удлиненный жакет и мини-юбка. А та Вера, что сейчас стояла рядом с Игорем, была в брючном костюме цвета мокрого песка… И вроде бы немного постарше.
Врач, кажется, откладывается — я обрадовалась и с облегчением вздохнула. Их все-таки было две! Я вполне могу и дальше заниматься своей любимой профессией. Да, их было две! Хотя, похоже, одевались они обе в одном и том же бутике. И оплачивали свои наряды из одного и того же кошелька. Когда я пришла в себя, разница между женщинами стала более заметной, но все равно, не знай я, что Вера единственная дочь у своих родителей, ни секунды бы не сомневалась, что это ее сестра-близнец. Этот Игорь, наверное, мазохист какой-то. Сколько раз я видела, что у мужика вторая жена похожа на первую, но чтобы жена с любовницей выглядели как родные сестры!
Характером эта Людмила тоже недалеко от Веры ушла. Мы стояли слишком далеко, и слов не было слышно, но выражение лиц было поистине достойно кисти живописца. Игорь по-прежнему воинственно топорщил бороденку и шипел на свою супругу, а она явно грозила ему всеми карами — небесными и земными. Трудно было понять, кто из них берет верх. Но мне показалось, что победителем в этом поединке все же вышла Людмила: в финале мизансцены она угрожающе потрясла пальцем перед носом мужа и, развернувшись, вышла из зала.
— Вы меня еще не знаете, но вы меня узнаете! Вы знали меня с хорошей стороны, а теперь узнаете с плохой стороны! — весело пропела Вера.
— Слушай, Вера, ты уверена, что надо было ее так доставать? — голос Алины звучал жалобно. — Она же теперь Игорю дышать не даст, со света сживет.
— Все нормально. — Ничто не могло испортить Верке удовольствия. — Он привычный, и жить будет, и дышать. Тем более у него есть к кому пойти поплакаться.
— Не люблю я скандалов, — виновато вздохнула Алина.
— Да ты у нас вообще душа-человек! — объявила Вера. — Танька, ты знаешь, почему она со своим талантом прозябает в неизвестности? Потому что сама она свои картины ни продать, ни выставить не умеет, а доверить кому-нибудь боится.
— Вера, перестань, — перебила ее погрустневшая сразу художница, — ты же знаешь, я на эту тему не разговариваю. Лучше я пойду Петечку поищу, куда он там пропал?
Алина попрощалась и скользнула в толпу, незаметно собравшуюся в зале. Мы проводили ее взглядом, потом я вопросительно посмотрела на Веру.
— Да я сама подробностей толком не знаю, — Вера пожала плечами. — Но она действительно жутко стеснительная, и такое простое дело, как отнести пару картин в салон на выставку-продажу, для нее… ну я не знаю, что-то вроде полета в космос. А два года назад одна сердобольная подруга решила ей помочь в этом деле. Она взяла картины и отнесла на продажу. Цветочки, естественно, ушли в тот же день, подруга получила деньги и поделила их, по своему разумению, очень даже честно, половину Алинке — за работу, половину себе — за хлопоты. Такая вот история.
— Молодец подруга! — не сдержалась я. — Честная девочка, могла ведь и девяносто процентов забрать.
— А она не хуже придумала. Она эти картины под своим именем сдала.
— Ничего себе!
— Вот-вот. Алиночке нашей это тоже показалось немного странным. Так что подругу эту она отлучила от студии и больше с ней не общается. Но разговоры на эту тему поддерживать отказывается. А картины по-прежнему стоят у нее в мастерской, и видят их только единицы, которым Алина еще доверяет.
— Да-а… — Рассказ Веры произвел на меня впечатление. — Это же надо, быть гениальной художницей и при этом в житейских делах такой…
— Кошелкой, — услужливо подсказала Вера. — Радость моя, а ты никогда не слыхала, что гениальность всегда однобока. Все мозги у нее на рисовалку пошли, а на нормальную жизнь ничего не осталось. Нам с тобой крупно повезло хоть в том, что мы не гении и можем жить по-человечески. Ладно, мы все-таки на выставку пришли. На людей уже посмотрели, давай, что ли, на скульптуры тоже посмотрим?
Через два дня мое настроение не только не улучшилось, оно упало ниже нулевой отметки. И что самое неприятное, винить мне, кроме себя самой, было некого. Я сидела в кресле, разглядывая свой сотовый телефон и пытаясь понять, замолчал он навеки или есть надежда его реанимировать. Но моих познаний в электронике было явно недостаточно для этого. То есть, что произошло, я понимала. Вследствие не предусмотренного конструкцией механического воздействия трубка телефона треснула, и он перестал выполнять свои функции переговорного устройства.
Грубо говоря, сегодня утром я села на свой мобильник и сломала его. Когда я была еще маленькой, мама мне очень часто говорила: «Всегда убирай вещи на место!» Когда я выросла, она продолжала говорить мне то же самое и с тем же успехом. Так что я вчера вечером бросила свой сотовый в кресло и забыла. А сегодня, после завтрака, решила выпить кофейку, приятно расслабившись в кресле, да со свежей газетой… Сами по себе ощущения человека, который садится на трубку сотового, довольно далеки от приятных, но когда при этом раздается подозрительный треск и выясняется, что ты осталась без мобильного средства связи!..
Телефон у меня дома, конечно, есть, хороший, с автоответчиком, с определителем номера. Но я же по роду своей деятельности дома не сижу! Мобильник для меня не роскошь, это средство производства!
Без всякой надежды я потрясла его, потыкала кнопочки, подергала антенну. Глухо. Главное, не так было бы обидно, если бы мой верный телефон пострадал от бандитской пули, от каких-нибудь вражьих происков. Но вот так глупо, пошло и вульгарно сесть на него! Даже никому не пожалуешься — засмеют.
Теперь надо решить: попробовать починить или сразу выбросить и купить новый? Выбрасывать жалко, привыкла я уже к нему. Только вот где их чинят? Что-то я не слышала нигде о мастерских по ремонту сотовых телефонов. Очевидно, все равно придется ехать в магазин. А там, разумеется, выяснится, что самым разумным вариантом является покупка нового, суперсовременной конструкции мобильника. И продается он сегодня со скидкой. И только сегодня, по случаю дня рождения любимой собаки хозяина фирмы, к нему прилагается что-то совершенно бесплатно…
Вот бы сейчас раздался звонок в дверь и пришел бы телефонный мастер! Мечтать никто не запретит. Он бы взял в руки мой несчастный раздавленный мобильничек, укоризненно покачал бы головой, а потом сделал бы что-нибудь такое своими волшебными руками, и все сразу само собой исправилось бы!
В дверь позвонили. Но вряд ли это был телефонный мастер. Резкий, требовательный звонок мне не понравился. Люди, разбирающиеся в сотовых телефонах, так не звонят. И я пошла в коридор, не сомневаясь, что, кто бы там ни стоял за дверью, он пришел не для того, чтобы решать мои проблемы, скорее это мне сейчас придется взвалить на себя тяжкий груз чужих проблем.
Когда мы с Верой после выставки распрощались, то обе были искренне уверены, что следующая наша встреча произойдет еще лет через пять и так же случайно. Поэтому, открыв дверь и увидев ее напряженное лицо, я довольно глупо ляпнула:
— Ты чего?
— Чего-чего, — пробурчала Вера, проходя мимо меня в комнату. — Клиента тебе привела.
Тут я сообразила, что следом за ней протискивается тот самый Игорь Маслов с выставки. Самое странное, что он именно протискивался, хотя в моей довольно просторной прихожей места было достаточно даже для его крупной фигуры. Он, очевидно, и был клиентом.
— Прошу садиться, — официальным тоном сказала я. Раз пришел клиент, то и отношения с ним должны быть рабочими. — Чем могу быть полезна?
Вера зыркнула глазами по сторонам, уверенно направилась к самому удобному в моем доме креслу и опустилась в него, артистично демонстрируя ножки. Напрасно демонстрировала, оценить ее ножки было некому — меня ее внешние достоинства не интересовали, к тому же мои ножки ничуть не хуже, а Игорь, оставшийся стоять посреди комнаты, явно находился в состоянии тихой истерики и вообще слабо реагировал на окружающее. Я внимательно посмотрела на своего предполагаемого клиента. Собственно, он и на выставке не показался мне мужчиной моей мечты, но сегодня выглядел просто скверно. Бороденка, и так не отличавшаяся ухоженностью, торчала во все стороны, как старая дворницкая метла, пухлое лицо покрыли неровные красные пятна, волосы выглядели так, будто у него вырвали клок-другой. Он и на бегемота-то не был сейчас похож: только что-то большое, рыхлое и совершенно бесформенное. Внезапно он поднял руки, по-бабьи схватил себя за щеки и закачался, жалобно подвывая. Я вопросительно посмотрела на Веру.
— Игоря ограбили, — сварливо сказала она. — С выставки украли гвоздь программы. Ну, помнишь, я тебе говорила, самую ценную статуэтку, из частной коллекции.
— «Талию»! — ахнула я.
Игорь встрепенулся и, молитвенно сложив ладошки перед грудью, обратился ко мне с маловразумительным лепетом, в котором я разобрала только «честным словом клялся» и «на коленях ползал». На этих словах его, видимо, заклинило, и он рухнул на колени передо мной. Я, правда, не поняла, это он хотел продемонстрировать наглядно, как он вымаливал «Талию», или решил, что в этой позиции ему будет легче договориться со мной. Пришлось рявкнуть на него и пригрозить выгнать, если он не сядет на стул и внятно не ответит на мои вопросы.
Неуверенно поглядев на Веру, которая поддержала меня, добавив пару довольно злобных замечаний, Игорь резво вскочил с пола и послушно устроился на стуле, аккуратно сложив руки на коленях. Ну просто зайчик!
— Итак, — я старалась говорить четко и без эмоций, как учитель, объясняющий условие задачи. — Из вашей галереи с выставки похищена довольно ценная статуэтка работы Осипова, изображающая одну из муз, а конкретно Талию.
Игорь горестно закатил глаза и кивнул. Вера молча достала сигарету и щелкнула зажигалкой.
— «Талию» на время выставки вам предоставили из частной коллекции…
— У меня все бумаги оформлены. — Игорь аж подпрыгивал от усердия, но встать со стула не решился. — В нашем деле все должно быть аккуратно до мелочей… Страховка оплачена, все квитанции я сохранил… Кому она нужна, эта страховка! Я же клялся, честное слово давал — две недели, и я возвращаю «Талию» хозяину, — он схватился руками за волосы, но выдергивать их пока не стал. — Мне же дальше с людьми работать, кто же мне что даст, если у меня экспонаты пропадают!
— А я тебе говорю, что это твоя Людмила постаралась. — Жесткий тон Веры совершенно не вязался с ее расслабленным видом. Дамочка полулежала в кресле, в руке сигарета, глаза полузакрыты. — Она на это вполне способна.
— Но, Верочка, это совершенно, абсолютно невозможно! Она ни вчера, ни сегодня даже не заходила в галерею! И потом, сама подумай, зачем ей это нужно?
— А кто тебе угрожал, что устроит такую гадость, которую ты на всю жизнь запомнишь? Кто говорил, что ты еще слезами умоешься, не она, что ли! — огрызнулась Вера. — У нее хватит ума всю выставку утащить.
— Но ее же не было! — плачущим голосом завопил Игорь. — Она не приходила в галерею и не могла взять «Талию».
— Можно подумать…
— А ну кончайте галдеть! — Мне тоже пришлось несколько повысить голос, иначе эта парочка меня бы просто не услышала. — Значит, вы хотите нанять меня, чтобы я до закрытия выставки нашла украденную статуэтку…
Поскольку я не сводила глаз с Игоря, он молча закивал, преданно глядя мне в глаза. Интересно, насколько он платежеспособен. Несмотря на Веркину протекцию, бесплатно работать я не стану.
— Мой тариф двести долларов в день.
— Ого! — В голосе Веры отчетливо прозвучало уважение.
— Если вы согласны… — снова обратилась я к Игорю и остолбенела. Он вскочил и торопливо вытряхивал на стол содержимое бумажника. Стодолларовые и пятисотрублевые банкноты уже образовали в центре стола впечатляющую кучку. Беззвучно шевеля губами, он стал выворачивать карманы. Вместе с каким-то бумажным мусором, скрепками и начатым пакетиком жвачки на стол полетели купюры помельче. Наконец Игорь выгреб горсть мелочи, с недоумением на нее посмотрел и торопливо высыпал в общую кучу. Все это он стал тщательно сгребать в мою сторону с уверениями, что «на все согласен»!
— Все, что есть, — бормотал он. — Отдам все, что есть, только найдите «Талию».
Я примерно оценила стоимость этой кучи и покачала головой. Да, не слабо живут владельцы выставочных галерей, если, выходя поутру из дома, кидают в карман пару штук баксов на мелкие расходы! Могла бы и увеличить гонорар, вполне выдержал бы. Ладно, пусть пока будет так, посмотрим, как дело пойдет. Набрала из кучи десять тысяч пятисотрублевками.
— Это мой аванс. Если мне потребуются еще деньги, я вам сообщу.
— Я понимаю, я понимаю, — торопливо соглашался Игорь.
— По окончании работы я выпишу счет, с учетом всех расходов, и вы расплатитесь. А теперь убирайте свои сокровища с моего стола. Раз я берусь за дело, то прежде всего мне нужна от вас точная и полная информация. Рассказывайте всю правду, ничего не утаивая…
Надо отдать ему должное, несмотря на свой нелепый внешний вид, соображал Игорь хорошо и собираться умел моментально. Как только он уяснил, что время заламывания рук и закатывания глаз кончилось, он снова превратился в энергичного бегемота и стал очень толково излагать подробности.
— Вчера все было как обычно, ничего особенного… Выставку мы закрываем в шесть, уборщица прошлась шваброй, там было в общем чисто, у нас не особенно много народу бывает… Ну, мы с Петечкой еще посидели некоторое время в кабинете, поговорили о делах. Потом позвонила Люда, моя жена. — Он бросил взгляд в сторону Веры. Она сосредоточенно наблюдала за дымком от своей сигареты. Я подала ей пепельницу. Игорь прокашлялся и продолжил: — Так вот, Люда была недовольна, потому что к нам должны были прийти гости и я обещал вернуться пораньше. Я быстренько собрался и убежал, а Петечка остался, чтобы все закрыть.
— Кстати, Игорь, — перебила я его, — а почему он Петечка? Вроде уже давно не мальчик? Неужели он хотя бы до Пети не дорос? Я уж не говорю про Петра.
— Почему? — Игорь с недоумением посмотрел на меня и пожал плечами. — Бог его знает. Как-то так повелось: Петечка да Петечка. Не знаю, я как-то не задумывался.
— Ладно, это я так спросила, из любопытства. Значит, Петечка остался закрывать.
— Совершенно верно. Он прошелся по залам, проверил, все ли нормально, запер двери и включил сигнализацию. Потом отметился у охраны, сдал ключи. Мы ведь занимаем не все здание, на втором этаже еще конторы есть, так что охранник у нас общий, сидит у входной двери. Значит, Петечка расписался и спокойно ушел домой. А сегодня утром Елена Александровна…
— Извините, Елена Александровна — это кто?
— Наша служащая. Собственно, она у нас и кассир, и смотритель зала, и секретарь, и экскурсовод — по необходимости. Прекрасная женщина и очень добросовестная. — Тут он почему-то снова посмотрел на Веру. Вера с безучастным лицом разглядывала свои наманикюренные ногти. — Так вот, утром Елена Александровна сама открывает зал и, если есть посетители, занимается ими. Сегодня, как всегда, она отключила сигнализацию, открыла дверь и вошла в зал, чтобы форточки открыть, проветрить, цветочки полить… Она, конечно, сразу увидела, что «Талии» нет…
Игорь вздохнул, вытащил из кармана носовой платок и стал вытирать лоб. Я молча ждала продолжения.
— Она сначала растерялась, а потом позвонила мне и Петечке. Петечка раньше прибежал — он совсем рядом живет. И вот мы все собрались, стоим, а ее… нет. Исчезла неведомым образом. Тут я про вас вспомнил, я имею в виду вашу работу, ваш большой опыт, ваши успехи в этом деле и понял, что если кто-то сумеет сделать чудо, то только вы, Татьяна. Вы понимаете? Заехал к Вере, и вот мы вместе — к вам.
Маслов явно и откровенно льстил. Ничего он не знал ни о моей работе, ни о моем опыте, ни о моих успехах. И Вера ему ничего толкового сказать не могла. Она и сама ничего не знала. Видно, надеялся лестью подхлестнуть мое самолюбие. И напрасно. На недостаток самолюбия я не жалуюсь, самолюбия у меня и так вполне достаточно.
— В милицию сообщили?
— Что вы! — Игорь замахал на меня платком, который продолжал держать в руке. — Я, конечно, целиком и полностью доверяю нашей родной милиции, но сроки и огласка — вот что меня волнует! Мне нужно вернуть «Талию» до закрытия выставки, и, самое главное, чтобы никто об этой пропаже не узнал. Вы представляете, что будет с моей репутацией, если поползут слухи, что с моих выставок экспонаты воруют! Между прочим, сейчас я числюсь очень надежным партнером, с которым можно иметь дело. На взаимовыгодных условиях, — гордо подчеркнул он и тут же скис. — А теперь… меня занесут в черный список. И все — репутация, карьера, все будет кончено!
Он снова пустил в дело платок, потом поднял на меня умоляющие глаза.
— Таня, вы понимаете, что на вас вся надежда? На вас, и только на вас. Мое будущее сейчас в ваших руках!
Черт знает почему, но мне нравился этот человек. Было в нем какое-то трогательное обаяние, так что я сказала ему очень мягко:
— Я постараюсь, Игорь. Очень постараюсь. Сами понимаете, обещать можно все, но не все можно выполнить… Я сделаю все возможное. И думаю, что кое-какие шансы у нас есть. А теперь скажите, подозреваете вы кого-нибудь?
— Да кого же? — горестно всплеснул руками Игорь. — Bсе же свои, все вокруг галереи кормимся.
— Дома, под кроватью посмотри, — буркнула Вера.
Игорь вскочил со стула и шагнул к ней.
— Я прошу тебя, Вера! — крикнул он неожиданно тонким голосом. — Я прошу тебя, перестань обвинять Людмилу черт знает в чем! В конце концов, я прожил с этой женщиной четырнадцать лет и знаю ее лучше, чем ты. — Игорь обернулся ко мне и горячо продолжил: — Мало ли что она там угрожала… Да, она женщина горячая и энергичная. Когда она сердится, то наговорить может всякого! Но украсть, да еще так, нет, Люда не способна на такое. Она кристально честный человек…
Вера из своего кресла фыркнула. Я поторопилась прекратить разгорающуюся ссору.
— Понятно, — громко сказала я нарочито спокойным голосом. — О Людмиле мы поговорили. Вера, я приняла к сведению и твое мнение, теперь надо обсудить остальных. Елена Александровна?
Способность Игоря моментально концентрироваться начала меня восхищать. Он уже взял себя в руки и не задумываясь отрицательно покачал головой.
— Невозможно. Она уходит ровно в шесть, а в это время «Талия» была еще на месте. Я сам видел ее в полседьмого, перед уходом. А снова Елена Александровна пришла в галерею только утром. «Талии» к этому времени уже не было.
— С ее слов, — уточнила я.
— Как же я могу ей не верить! Так ведь… э-э-э… так ведь кого угодно можно заподозрить, — растерялся Игорь. — Петечка у нас оставался последним. Значит, он мог взять «Талию», когда закрывал…
— Совершенно верно, мог взять, — согласилась я. — И как вы думаете, взял он ее?
— Ерунда какая-то, чепуха и глупость! Не мог Петечка взять «Талию». Понимаете, он работник нашей галереи. Он ее любит, он ее бережет. И, вообще, зачем ему «Талия»? Куда он ее денет? Это ведь известная скульптура. Она в каталогах есть.
— Но, судя по всему, «Талию» вполне мог украсть кто-то из людей, имеющих постоянный доступ в галерею. Как вы думаете, почему не сработала сигнализация?
— Не знаю, — Игорь растерянно развел руками. — Нам давали гарантию, что если кто-то откроет дверь или окно, то сигнализация непременно сработает.
— А ведь не сработала.
— Не сработала… Может быть, в ней что-то сломалось. Знаете ли, когда дают гарантию, это еще не значит, что ничего не сломается. У нас гарантия обеспечивает только бесплатный ремонт, да и то не всегда.
— Согласна. Сигнализацию мы проверим. Ночью кто-нибудь в галерею приходил? Из своих или чужой?
— Охранник говорит, что никого не было.
— И это проверим. Какие-нибудь следы взлома?
— Откровенно говоря, я особенно не смотрел, не до этого было.
— Понятно, — значит, первым делом проверю окна и двери. — Еще что-нибудь пропало из галереи?
— Э-э… Кажется, нет. Честно говоря, когда я понял, что исчезла «Талия», то об остальных экспонатах как-то даже не подумал… Понимаете, «Талия» все-таки самое ценное. Но вроде все остальные работы были на своих местах.
— Что же, пока ясно только то, что ничего не ясно. — Я встала. — Значит, у нас в запасе неделя?
— Неделя. — Игорь опять жалобно посмотрел на меня. — Но хотелось бы получить «Талию» раньше. Понимаете, Татьяна, пойдут слухи… огласка… все это для меня равносильно катастрофе.
— Понятно. Начинаем работу. Поехали.
— Куда? — Очевидно, Игорь считал, что я его статуэтку буду искать у себя в комнате.
— На место преступления, куда же еще. Кстати, Игорь, не переживайте так по поводу моих вопросов о Пете и Елене Александровне. Моя работа — отыскать вора и статуэтку. По элементарным правилам сыска и всем существующим инструкциям я должна подозревать абсолютно всех, от кошки, которую прикармливает уборщица, до вас и вашей дорогой супруги включительно.
— И меня? Но как же… — Игорь так растерялся, что даже не стал обижаться. Вера наблюдала за ним с мрачным удовлетворением.
— Я тоже под подозрением, — усмехнулась она, — так что ты в большой и хорошей компании.
— Поехали, поехали, — поторопила я их. — Подозревать можно всех, но для доказательства вины нужны улики. Желательно застать преступника с украденной статуэткой в руках и собственноручно написанным признанием в содеянном, заверенным двумя свидетелями. Жаль только, что шансов на это маловато.
Игорь с Верой переглянулись и поспешили за мной.
…Аккуратная пластиковая табличка на дверях скромно, но с чувством собственного достоинства информировала: «Извините, галерея закрыта по техническим причинам». Нас это, разумеется, не остановило. Нам нужна была именно закрытая галерея.
— Я велел никого не пускать, — Игорь посмотрел в сторону выставочных залов и повернул налево. — А Елена Александровна с Петечкой и ночной охранник должны ждать нас в кабинете. — Он слабо улыбнулся мне. — Я же понимаю, что вы захотите со всеми поговорить. Вот я их и предупредил.
Троица в кабинете, сидя на длинном малиновом диване, безрадостно пила чай. Уже знакомый мне Петечка, в знакомом сером джемпере, увидев нас в дверях, резко вскочил, чуть не опрокинув на себя чашку, кинулся было к Игорю, всплеснул руками, отшатнулся от него и, наконец, застыл у окна в нелепой позе. Всю эту пантомиму он сопровождал невнятным кудахтаньем. Правда, кроме меня, никто на него особого внимания не обратил. Разве что охранник. Это был немолодой, уверенный в себе мужчина, камуфляжная форма придавала ему весьма мужественный вид. Наверно, он был полковником в отставке. Сейчас в охране, кажется, ниже майора не работают. Вот этот самый полковник наградил вскочившего Петечку очень неодобрительным взглядом. На наше же появление он отреагировал весьма спокойно: поздоровался и продолжал пить чай. А вот Елена Александровна, милая женщина, похоже, прикладывающая массу усилий, чтобы не выглядеть моложе своих пятидесяти лет, — густые, с заметной сединой волосы гладко зачесаны назад и собраны в аккуратный пучочек, на лице ни следа косметики, только губы чуть тронуты бледной помадой, классического покроя серый костюм с белой простой блузочкой, — она нервничала.
Когда Игорь представил меня, щеки у нее вспыхнули, потом кровь так же быстро отлила от ее лица. Елена Александровна встала и, не спрашивая, достала из небольшого шкафчика еще три чашки и банку растворимого кофе.
— Вы чай будете или кофе? А то мы тут все больше чай пьем, а Игорь Николаевич с Верой Петровной предпочитают кофе… — Она робко улыбнулась. Голос у нее тоже был очень приятный. Я вздохнула: по законам жанра самые приятные люди в конечном итоге оказываются самыми подозрительными.
Я взглянула на банку и решила, что от того, что здесь называют «кофе», я лучше воздержусь.
— Спасибо, мне ничего не нужно.
— Таня, вам как удобнее, поговорить со всеми сразу или лучше по одному? — спросил Игорь. — Если надо, мы можем выйти. Вообще-то, у нас есть еще две технические комнаты, но это что-то вроде кладовок, там неудобно…
— Наверное, поговорим сначала все вместе. Потом я осмотрю зал. Затем еще раз поговорим, возможно, и по одному.
Охранник доброжелательно улыбнулся мне и неожиданно подмигнул. Странно, обычно люди его возраста и профессии испытывают ко мне как минимум легкую неприязнь, а как максимум — сильное отвращение. Может, ему есть что мне рассказать, вот он и доволен?
— Начнем со вчерашнего вечера. Покажите пример, Игорь.
Игорь согласился показать пример и добросовестно повторил описание своих вчерашних действий. Единственным отличием от услышанного у меня дома было то, что ему не пришлось отвлекаться на ехидные реплики Веры. Она вообще не произнесла ни слова с тех пор, как мы зашли в кабинет, только обменивалась время от времени загадочными взглядами с Еленой Александровной.
— А сегодня утром мне позвонили, и я узнал ужасную новость… — Игорь развел руками и замолчал.
— Это я звонила, — нервно дернулась Елена Александровна.
— Ясно. Теперь вы, Пе…тя, — что хотите со мной делайте, но не могу я взрослого малознакомого мужика Петечкой называть!
— А я не понимаю, что я могу вам рассказать! — взвился Петечка. Все уставились на него, и это только подлило масла в огонь. — Я считаю это оскорбительным для себя и для всех остальных сотрудников галереи! В чем нас подозревают? В чем нас обвиняют, я не понимаю? Да, я закрывал вчера галерею и утверждаю, что все экспонаты были на месте! Вы слышите, все было нормально! А потом я ушел домой. А утром мне позвонила Елена Александровна. И вы не имеете никакого права…
— Петечка, — шепотом пыталась урезонить его Елена Александровна, — не нервничайте. Не надо.
Игорь действовал более жестко. Он подошел к Петечке, положил ладони ему на плечи и заставил сесть. Беспомощно дергающийся под его руками сотрудник выглядел жалко рядом с внушительной фигурой Игоря.
— Сядь и не пыли, надо искать «Талию». — Игорь был недоволен, но голос его оставался спокойным. Этот бегемот нравился мне все больше! — Тебе велели вспомнить все, что вчера делал, вот и вспоминай. И расскажи все подробно!
Петечка, трагически вскидывая брови, рассказал, как обошел вечером зал, ничего подозрительного не заметил, запер двери, сдал ключи охраннику… Тут он возмущенно ткнул пальцем в полковника, сидевшего с видом до того довольным, что на ум невольно приходил кот, прижавший лапой неосторожную канарейку. Что это он такой довольный? Статуэтку ведь украли в его дежурство, мог бы и понервничать…
— А утром мне позвонила Елена Александровна! — теперь его палец указывал на эту милую женщину.
Елена Александровна согласно кивнула:
— Разумеется, я посчитала необходимым немедленно поставить в известность весь руководящий состав.
Она произнесла эту жуткую фразу так естественно, что я восхитилась. Что значит человек старой школы, я бы вот так не смогла!
— И нечего на меня так смотреть! — взвизгнул Петечка. А на него никто и не смотрел. Чего он так дергается, боится, что ли? Вообще, из причастных к этому делу лиц он нравится мне меньше всех. Вот только… не нравится или вызывает подозрения? Пока, пожалуй, первое, но уж очень он ведет себя, как ни крути, подозрительно! Ладно, разберемся, все еще впереди… Разберемся мы с этим нервным Петенькой, дайте только срок. Я вздохнула, пожала плечами и повернулась к охраннику. Он по-прежнему, единственный в этой компании, представлял собой солидность и уверенность. Что ж, посмотрим, чем он дышит:
— Я понимаю, что вы сидели у входной двери, но тем не менее…
— У меня есть для вас конфиденциальная информация, — прогудел он хорошим баском.
Надо сказать, впечатление его слова произвели. Елена Александровна ахнула. Игорь снова молитвенно сложил ладони перед грудью, Вера вцепилась ему в плечо. А Петечка снова вскочил с дивана и громко всхлипнул.
— Моя фамилия Симонов, Симонов Сергей Васильевич. — Полковник пожал плечами, что явно относилось к новым временам, заставившим его отказаться от звания. — Я штатный сотрудник охранного агентства «Голиаф». Наше агентство заключило договор охраны на все здание, то есть мы установили сигнализацию на всех отдельных объектах внутри здания и обеспечиваем круглосуточную охрану у входных дверей. Вчера, в девятнадцать ноль пять, сотрудник галереи Леонтьев, — Сергей Васильевич небрежно кивнул в сторону Петечки, — сдал мне ключи, что зафиксировано в журнале дежурств, — теперь он кивнул в сторону огромного гроссбуха, лежащего на столе. — То, что двери заперты и сигнализация включена, я проконтролировал лично.
— Но вчера сигнализация не сработала.
— Не сработала. — Казалось, его очень радовал этот факт. — Прошу прощения, но дальше я хотел бы разговаривать с вами наедине.
Сотрудников галереи это его желание несколько шокировало. Я невольно фыркнула, ну как же, так мило сидели, почти по-семейному, и вдруг такой пассаж… Но все приняли этот удар довольно мужественно, кроме Петечки, разумеется. Он снова что-то залопотал, замахал руками, задергался. Не обращая на него никакого внимания, Симонов встал, осторожно обошел хрупкий стол.
— Давайте пройдем в зал, — предложил он.
Мы поднялись и направились к выходу из комнаты. За нашими спинами поднялся шум. Петечка что-то кричал, остальные, похоже, его успокаивали. Я не стала оборачиваться и оглянулась, уже зайдя в зал, и то потому, что услыхала топот ног в коридоре. Как раз в этот момент мимо распахнутых дверей, словно заяц, промчался Петечка. Я пожала плечами и посмотрела на Симонова. Он махнул рукой, словно говоря: «Что с него взять!» — и подвел меня к стене, на которой висела большая искусственная лиана.
— Прежде всего я хочу сказать, Татьяна Александровна, что наша фирма довольно давно имеет дело с подобными небольшими организациями. И у нас накопился некоторый опыт работы с ними. Дело в том, что рано или поздно, если есть что стянуть, сотрудники начинают воровать. — Он развел руками, сожалея о порочности человеческой натуры. — Время от времени у нас из-за этого возникали сложности и различные конфликты. В конечном итоге мы, чтобы облегчить жизнь себе и тем, кто разбирается потом в этих кражах, милиции или вашему брату, частному сыщику, — он снова дружески мне улыбнулся, — стали применять небольшую хитрость. Вот эта штука начинает работать сразу, как только включают сигнализацию.
Симонов встал на цыпочки, поднял руку и отодвинул лиану в сторону. На меня уставился миниатюрный глазок видеокамеры.
— Вот это да! — ахнула я. — А Маслов не знает?
— Видите ли, — он пожал плечами, — были прецеденты, когда руководитель тоже злоупотреблял положением… Так что эта часть нашей работы не афишируется. Невидимый фронт…
— Вы хотите сказать, что мы просто-напросто просмотрим пленку и увидим преступника, который ворует «Талию»!.. — До чего же техника дошла, ну, Танька, если и дальше так пойдет, то через год-другой без работы останешься, это точно. — А с этого места хорошо будет видно? — на всякий случай уточнила я.
— Так здесь ведь несколько камер, — сказал Симонов, не уточняя, правда, сколько и где они спрятаны. По крайней мере лиан на стенах больше не было. — Ведется перекрестная съемка. Так что, я думаю, все будет видно хорошо.
Он с легкой усмешкой наблюдал за тем, как я верчу головой, пытаясь отыскать остальные камеры. Потом осторожно тронул меня за плечо.
— Пленки сейчас у нас, в лаборатории. Я позвонил туда, попросил, чтобы сделали фотографии: первые в момент включения камер, остальные с шагом в один час. И последний снимок, когда Елена Александровна выключила сигнализацию. После этого камеры отключились. Посмотрите фотографии, и все станет ясно.
— А если кража произошла в промежутке между этими часами?..
— Никаких проблем, Татьяна Александровна, — успокоил он меня. — Если возникнут какие-нибудь неясности, посмотрим пленки. У нас все на уровне… А сейчас, извините, мне надо идти. Через пятнадцать минут в агентстве совещание. Опаздывать не могу.
— Дисциплина у вас, — с уважением отметила я.
— Обязательно, — подтвердил полковник. — Если дисциплины нет, люди расслабляются, а в нашем деле этого допускать никак нельзя, сами понимаете, одно дело делаем, — это он признал во мне своего человека, потому и вел себя так располагающе. — Если ко мне вопросов нет, то я пойду. Через двадцать минут у вас здесь будет курьер. Примете пакет с фотографиями и распишетесь.
Вопрос-то у меня как раз был. Широко рекламируемое чудо техники — сигнализация — почему-то не сработала. Тому, на мой взглад, могли быть две причины: или она испортилась, или ее отключили. А может быть, она сработала, а мой бдительный и дисциплинированный полковник не услышал. Отлучился в это время куда-нибудь по своим личным делам? Такой вот интересный у меня был вопрос.
— Как вы думаете, Сергей Васильевич, почему сигнализация не сработала. Она у вас исправна?
— А вот этого, Татьяна Александровна, я понять не могу. После происшествия я ее лично проверил: с сигнализацией все в порядке. При открытии двери или окна должна была сработать. Но не сработала. Фантасмагория какая-то. С этим надо разбираться.
— Отключить ее на время кражи никто не мог?
— Ни в коем случае. Я как раз сижу возле нее.
— А вы никуда во время дежурства не отлучались? Хоть ненадолго, на пару минут? Вспомните, пожалуйста.
Вот тут я его достала. Этим вопросом я его явно обидела. Из добродушного и доброжелательного собеседника мой полковник мгновенно превратился в сухого формального служаку.
— На дежурстве, Татьяна Александровна, я никуда не отлучаюсь. Никогда! — И было в его словах столько достоинства, что я немедленно поверила. Мне даже стало неудобно. Теперь этот вопрос показался мне глупым и бестактным.
— Простите, Сергей Васильевич, если я была слишком назойлива. Вы как никто должны меня понять, работа у меня такая. Она иногда требует задавать неприятные вопросы. Спасибо вам большое. — Я пожала ему руку. — А если мне потребуется ваш совет, как мне вас найти? Или если пленки понадобятся, где ваше агентство?
Теперь он смотрел на меня уже не так сурово. Очевидно, благотворно подействовали мои слова о «работе» и о том, что она «требует». «Работа» была для него понятием серьезным, и на ее требования обижаться не следовало.
— На столике дежурного, под стеклом, все адреса и телефоны.
На этом мы распрощались, и я осталась одна.
Здорово все-таки получилось, что у них здесь камеры стоят. О такой удаче я и мечтать не могла. Еще едва-едва приступила к расследованию, а дело это уже, кажется, можно считать законченным. Причем все оказалось так просто. Даже скучно как-то… Осмотреть, что ли, пока место преступления, все равно надо ждать курьера…
Считается, что осмотр места преступления дело чрезвычайной важности. Так оно иногда и бывает. Случается даже при этом обнаружить такое, что здорово помогает в дальнейшей работе. Но чаще всего после осмотра места преступления оперативник уходит в великом унынии. Вместо разгадок во время осмотра возникают десятки новых вопросов, ответы на которые получить совершенно невозможно. А от вещественных доказательств, если их удается обнаружить, как правило, никакого толка.
Я добросовестно осмотрела подставку, на которой стояла «Талия», и никакого намека на личность похитителя не обнаружила. Потом я три раза обошла вокруг этой подставки, чтобы убедиться, что и на полу преступник не оставил никаких следов.
Убедившись в этом, я занялась осмотром окон и поняла, что окна эти не открывали по крайней мере полгода. Между двойными рамами пыли накопилось столько, что репу сеять можно. А больше осматривать в галерее было нечего: уж очень здесь было скудное поле для деятельности умного частного детектива.
Собственно, я и не рассчитывала найти что-нибудь важное, так что и не была разочарована. И осматривала все это для порядка, из профессиональной добросовестности. И чтобы время убить. А в действительности ожидала курьера с фотографиями, на которые и возлагала все надежды.
И вот он наконец явился. Молодой симпатичный блондин с голубыми глазами, тоже в камуфляже. Он лихо козырнул и пожелал удостовериться, что я именно и есть Татьяна Иванова. Дисциплина у них действительно основательная. Удостоверившись, что я — есть я, он отдал мне пакет из плотной коричневой бумаги. Потом попросил расписаться в получении, снова козырнул и убыл.
Я вынула из конверта стопку фотографий и положила на подоконник. На верхнем снимке в углу было пропечатано время съемки — девять часов четырнадцать минут. Почти в центре крупным планом была запечатлена пустая подставка с аккуратной табличкой «В. Осипов. „Талия“. 1896 г.». Ага, в девять четырнадцать Елена Александровна отключила сигнализацию и открыла дверь. Я взяла следующую фотографию. Изображение на снимке было то же, только цифры в углу были другие — восемь ноль пять.
— Найдите десять отличий на этих двух картинках, — вздохнула я, положив их рядом.
Я не стала рассматривать все фотографии по порядку: чувствовала, что главное должно быть в начале, а не в конце. И хотела побыстрей увидеть это главное. Так что я тут же достала нижний снимок, сделанный в момент включения сигнализации.
Да-а… Не то чтобы я этого совсем не ожидала, но все-таки… Цифры в углу — девятнадцать ноль пять. А «Талия»… Нет никакой «Талии». Пустая подставка с красивой табличкой «В. Осипов. „Талия“. 1896 г.» Точная копия всех последующих фотографий. Снимок сделан в тот момент, когда Петя закрыл дверь и включил сигнализацию. Ай да Петечка, ай да помощничка пригрел Игорь на своей широкой груди! Значит, когда закрывал, все было на местах? Я не слишком аккуратно сгребла снимки и запихала их обратно в конверт. Куда он там побежал, этот Петечка? Что-то у меня возникло сильное желание задать ему пару вопросов!
В кабинете были только Игорь и Елена Александровна. Они сидели на диване и что-то тихо обсуждали. Когда я вошла, оба повернули головы и напряженно уставились на меня.
— А где Вера? — Я спросила машинально, просто потому, что оставила человека в комнате, а вернулась, его нет.
— К Петечке пошла. Может, сумеет поговорить с ним… — грустно ответила Елена Александровна и пожала плечами. — И что это на него нашло? Перенервничал, наверное. Он благоговейно относился к «Талии» и очень расстроен ее пропажей.
— Понятно, а вообще-то он у вас всегда спокойный, выдержанный, голоса никогда не подымет, — сочувственно покивала я. Она улыбнулась. — Ладно, бог с ним и с его нервами, но у меня тоже возникло желание пообщаться с вашим Петечкой.
— Почему именно с Петечкой? — Игорь вскочил, хотя заглянуть мне в глаза при его росте было удобнее с дивана. — Что такое вам сказал охранник?
— Спокойно! — Я сунула руки в карманы и сурово нахмурилась. — Уясните себе сразу, Игорь. Вы, как мой наниматель, имеете право на полную и правдивую информацию по вашему делу. И вы всю эту информацию получите. Но, — я подняла палец, — только по завершении работы. Будет написан подробный отчет, в котором я дам ответы на все вопросы. К этому отчету будет приложен счет. Если же вы собираетесь непрерывно заглядывать мне через плечо и требовать объяснений, то нам лучше распрощаться немедленно. Надеюсь, вы меня поняли?
Игорь опустил голову и вздохнул. Потом привычно, как для молитвы, сложил ладошки и сказал проникновенным пионерским голосом:
— Честное слово, я больше не буду! Рта не раскрою! Говорите: к Петечке, поехали, отвезу вас к Петечке. Здесь совсем недалеко.
— Игорь, — мягко спросила я, — разве я сказала, что мы поедем вместе? В разговоре с Петечкой я вполне обойдусь без вас.
— Ну, Танечка, не прогоняйте меня, пожалуйста! Я не буду мешать, обещаю! И потом, вы же без машины. Я вас сюда привез, давайте и дальше буду за шофера. Вы же не представляете, как мне сейчас тяжело сидеть, ждать и ничего не делать!
— Но у вас есть текущая работа…
— А с этим Елена Александровна вполне справится, мы обо всем уже договорились! И потом, вы же знаете, мы временно закрыли выставочный зал. Танечка, ну я прошу, вы очень энергичная, и мне около вас как-то спокойнее… Находясь рядом с вами, я все-таки и сам что-то делаю, участвую, так сказать, в поисках!
— Только чтобы под ногами не путаться и в разговоры не лезть, — предупредила я. — Будете мешать — немедленно прогоню. А теперь поехали. С вашим Петечкой мне очень надо поговорить. И чем раньше, тем лучше.
…Действительно, заместитель директора жил недалеко. Не прошло и десяти минут, как мы уже входили в подъезд старого пятиэтажного дома.
— Какой этаж?
— Третий.
— И то слава богу. Не выношу, когда приходится карабкаться по лестнице под крышу.
Мы остановились перед железной дверью, и я позвонила. Никакой реакции, мертвая тишина.
— Может, он не домой побежал, а к Алине? — пробормотал Игорь и тоже нажал на кнопку звонка. С тем же результатом.
— К Алине? — Мои пальцы сами потянулись к массивной ручке и повернули ее. Дверь легко, без скрипа, качнулась, я тут же отдернула руку.
— Что, не заперто? — удивился Игорь. Все-таки не зря я с первого взгляда окрестила его бегемотом, такой же толстокожий. Железные двери делают не для того, чтобы держать их открытыми. А она открылась, и это настораживало. Не могу объяснить, но у меня мурашки по коже побежали. Игорю же хоть бы что…
— Свет в коридоре горит, — продолжал он удивляться и, пока я думала, как теперь быть, вошел в квартиру. — Эй, Петечка, ты дома?..
Он замер на пороге комнаты и громко икнул. Медленно повернулся ко мне, не обернулся, а именно повернулся всем телом. На пепельно-сером лице огромные испуганные глаза, бледные губы кривятся в безуспешной попытке выговорить хоть слово.
— Там, — он наконец справился с собой, хотя голос его звучал неестественно тонко, — там Петечка…
Игорь всхлипнул и прижался спиной к стене, чтобы я могла пройти мимо него по узкому коридору.
Я была уже готова к тому, что увидела. Комната размером метров двадцать казалась меньше из-за большого количества мебели, в основном книжных шкафов. Книг здесь было очень много. На небольшом свободном пространстве скорчился на полу Петечка. Лицо искажено странной гримасой: отчаяние, удивление, гнев, испуг? Или все вместе? Джемпер в крови, на левой стороне груди, там где сердце, заметная дыра. Огнестрельное ранение…
Я вздохнула и для очистки совести коснулась безжизненной руки. Она еще не остыла, но это уже не было тепло живого человека. Я выпрямилась и оглядела комнату: в кресле у окна брошена книга, на подоконнике чашка, кожура от банана. На стуле висит женская шерстяная кофточка, стол завален бумагами, какие-то бланки, письма. На тумбочке у дивана стопка газет, блюдце, на нем пепел и окурок сигареты, испачканный губной помадой. Обыденный житейский беспорядок запущенного холостяка. Никто здесь не рылся, и вещей никто не трогал, это ясно… Только телефон кто-то ахнул об пол так, что пластмассовые брызги разлетелись по всей комнате.
Я машинально сунула руку в нагрудный карман куртки, в котором обычно держала свой сотовый. Карман был пуст. Нет у меня больше мобильника. Чертыхнувшись, я вытащила руку и снова стала разглядывать комнату. Но сколько ни тяни время, звонить все равно надо, что же теперь, бежать автомат искать?
— Игорь, — тихо окликнула я, — мобильник есть?
— Что? — Он тупо смотрел на меня.
— Ты же у нас «новый русский», крутой, — объяснила я. — Тебе положено с сотовым ходить.
— А-а… На. — Он достал телефон из кармана и снова привалился к стене. Слушая длинные гудки, я смотрела на часы, Мельников должен быть на месте. Наконец я услышала его громкий голос.
— Мельников, ты мне нужен.
— Танька! — радостно изумился он. — С чего это ты вдруг про меня вспомнила? Или труп какой нашла беспризорный?
— Точно, с первого раза угадал. Пришла к человеку поговорить по делу, а он лежит с дыркой в сердце и на вопросы отвечать отказывается. — Все-таки мой голос немного дрожал.
— А ч-черт! Ты там одна?
— Нет. Со мной начальник покойного.
— Ладно, сидите где-нибудь в уголке, сейчас приедем. И руки держите в карманах, а то залапаете все вокруг, замучаемся ваши отпечатки выделять.
— Не учи. Ты приезжай побыстрей.
— Ничего, напомнить никогда не лишнее. А то ты там расслабилась на вольных хлебах да без начальства… — Он тоскливо вздохнул. — Эх, Танька, если бы ты знала, какой вечер ты мне испортила! Дернуло же тебя этот труп найти.
— Я что, нарочно? Мне он, можешь поверить, тоже живой больше пригодился бы.
— Рассказывай теперь. — Андрей повесил трубку.
Бледный Игорь не шевелясь стоял у стены. Мне пришлось самой засунуть телефон во внутренний карман его пиджака, он все еще находился в полуобморочном состоянии.
— Пойдем, — я ухватила его за рукав и поволокла на кухню, — посидим здесь.
Он покорно шел за мной, а я чувствовала себя буксирчиком, который тащит тяжелую баржу. Наконец он рухнул на табурет, поставил локти на стол и спрятал лицо в ладонях.
— Вот так-то, господин Маслов, — грустно сказала я, — напросился ты со мной на свою голову. А то сидел бы спокойно с Еленой Александровной, пил бы кофе…
— Таня, — голос Игоря звучал глухо, — у тебя что, всегда вот так?..
— Через раз, — усмехнулась я. — Что ж ты думаешь, я так по трупам и гуляю все время? Как правило, мои дела гораздо проще — ребенка, сбежавшего от любящих родителей, отыскать, вещичку какую-нибудь пропавшую найти, мужа загулявшего, — я нежно погладила его по плечу, — выследить…
— Чего меня выслеживать, — нервно дернулся под моей рукой Игорь. — Я вот он, весь тут.
— Уговорил, не буду я за тобой следить, — согласилась я. — А что касается Петечки, то теперь ясно, что влип он в очень гадкую историю. И вероятность того, что это не он украл «Талию», стремится к нулю с потрясающей скоростью.
Игорь убрал ладони от лица и уставился на меня.
— Ты хочешь мне что-то сказать?
— В общем, да. Понимаешь, я не то чтобы сразу заподозрила его, но мне очень не понравилось, как он себя вел сегодня. Эта его истерика, убежал почему-то… А потом охранник передал мне фотографии, ты не в курсе, там в систему сигнализации встроена видеокамера. Подробности не имеют значения, главное, что на снимке, сделанном в момент включения сигнализации, «Талии» уже не было.
— Петечка? — не поверил Игорь.
— А ты можешь предложить другой вариант? — спросила я. — Поэтому я и хотела с ним встретиться. А теперь у меня нет никаких сомнений, что кража — его рук дело.
— Тогда она здесь, — встрепенулся Игорь, — надо же ее найти. Пойдем! — И он попытался встать…
— Сиди смирно! С ума сошел. На месте убийства посторонним людям искать ничего нельзя, — стала я его просвещать. — Иначе они из свидетелей превращаются в преступников. Да и нет ее уже здесь наверняка.
— Я не посторонний. «Талия» моя! Ну, то есть не моя, а под моей ответственностью она находится, и я должен ее забрать!
Эх и клиентом наградила меня судьба…
— Мы с тобой здесь сейчас самые посторонние. Не посторонним является убийца, — продолжила я криминальный ликбез.
— А может быть… — не унимался клиент.
— Да ничего не может быть! Ты что думаешь — Петечку убили из-за того, что кому-то его пыльный джемпер не понравился? — Под моим суровым взглядом оживившийся было Игорь снова сник. — На сто процентов уверена, что «Талию» ему заказали. А дальше — одно из двух. Или заказчик приехал незадолго до нас, забрал статуэтку и убил исполнителя, чтобы оборвать след. Или Петечка передал «Талию» еще вчера, а сегодня после нашего разговора запаниковал и сам связался с заказчиком. Возможно, попробовал вернуть украденное.
— И его за это убили? Чтобы не мешал?
— Вот-вот, чтобы не мешал и не выдал заказчика. Видишь ли, Игорь, когда нервные интеллигентные люди пытаются заняться преступным бизнесом, это для них, как правило, кончается очень скверно. В лучшем случае их сажают в тюрьму, в худшем — убивают. Можешь мне поверить.
— Преступным бизнесом? — тупо повторил за мной Игорь. Видно, личность Петечки у него с этим понятием никак не увязывалась.
— А ты думал, он украл «Талию», чтобы у себя на комоде ее поставить и любоваться?
— У него комода нет…
— О господи, Игорь, ты сам слышишь, что ты говоришь? И вообще, сейчас сюда приедет милиция, начальник группы — Мельников, мы с ним когда-то работали вместе. Я считаю, что в данной ситуации он должен знать подробности дела.
— А я что, против? Ему же убийцу искать, я так понимаю.
— Нам тоже надо его искать, статуэтка у убийцы, я уверена.
— О-ох! — Игорь обхватил руками голову. — Теперь все погибло. Кражу еще можно было как-то скрыть, а Петечкину смерть не скроешь! Тань, — теперь он смотрел на меня с надеждой, — найди «Талию», а? Я же обещал человеку вернуть, ну что ему эта страховка, ему «Талия» нужна!
Наши тихие посиделки были прерваны топотом ног на лестнице. Мельников, ввалившийся в квартиру во главе опергруппы, смерил нас тяжелым взглядом:
— Здесь сидите? Молодцы! Убийца не забегал покаяться? А может быть, вы сами его пристукнули? Признавайтесь! Зачтем как добровольную явку с повинной.
Ну и шуточки у этого Мельникова. Хорошо, я привычная, а Игорь слегка остолбенел от его юмора.
— Семенов, — не умолкал мой Мельников, — быстро организуй понятых! Всем остальным — по местам! Я пока свидетелей потрясу…
Дальше дело покатилось по накатанной колее. Мы с Игорем дали показания, потом у него взяли отпечатки пальцев. От моих пальчиков Мельников небрежно отмахнулся:
— Этого добра у нас навалом. Показывайте лучше, где вы здесь наследили.
Мы старательно перечислили все, до чего дотрагивались, Андрей внимательно слушал и кивал головой.
— А выключатель в коридоре? — резко спросил он, когда мы закончили. Я посмотрела на Игоря.
— Я не трогал, — испуганно ответил он. — Когда мы зашли, свет уже горел.
— Ладно, — миролюбиво кивнул Андрей. — Ну что, пошли, посмотрим.
Мы зашли в комнату. Тело Петечки уже убрали в пластиковый мешок и унесли, остался только меловой силуэт на полу. Проходя мимо, Игорь покосился на него с плохо скрываемым страхом. Вообще-то держался мужик, с учетом всех обстоятельств, прекрасно. Хотя время от времени ужас накатывал на него парализующей волной, он оставался вполне вменяемым и не потерял способности мыслить. Были у меня знакомые, которые в подобной ситуации просто рассыпались на составные части. От этих размышлений меня отвлек голос Мельникова.
— Танька, ты откуда звонила? — спросил он, глядя на телефонное крошево на полу.
— У Игоря сотовый.
— Ясно. А зачем же они хороший телефон разгрохали? Этого я понять не могу.
Интересно, значит, все остальное он понимает. Мне бы его оптимизм.
— Товарищ Маслов, вы можете дать нам некоторые сведения о покойном? — не теряя темпа, продолжал Мельников. — Например, один он жил или нет. Судя по вещам, у него часто бывала женщина.
— Как это? — По тону вопроса чувствовалось, что Игоря опять заклинило. Кажется, я поторопилась хвалить его за самообладание.
— Понимаешь, в комнате имеются типично женские вещи, кофточка вон висит, губная помада валяется, значит, женщина здесь бывает достаточно часто. — Мои объяснения, кажется, доходили до его сознания. — Но если бы она жила в этой квартире, то ее вещей было бы гораздо больше. Вспомни, сколько барахла твоей жены у тебя по дому разбросано.
— А, так это Алина. — Глаза Игоря прояснились. — Они не то что живут вместе, а так… то он у нее переночует, то она у него. Им, наверно, так больше нравится.
— Говоришь, Алина? — Вот это меня удивило. Конечно, я видела их вместе на выставке, но всерьез считать, что Петечка и это неземное создание могут оказаться вместе не только по воле случая, но и по обоюдному желанию… Каких чудес только на свете не бывает.
Тем временем Андрей записал адрес Алины, задал Игорю несколько вопросов о ней, потом дал нам подписать протокол и глубоко задумался. Я посмотрела на усталое, осунувшееся лицо Игоря и посоветовала:
— Придешь домой, выпей полстакана коньяку и ложись спать. Тебе сегодня туго пришлось.
— Фирменное успокоительное а-ля Иванова, — очнулся Андрей. — Таньк, а как ты дозу определяешь, исходя из живого веса или по количеству увиденных трупов?
— Язва ты, Андрюша, — вздохнула я. — И чем дальше, тем хуже становишься.
— Еще бы! Без твоего-то облагораживающего влияния… Ладно. — Он полез в карман за сигаретами. Мы закурили, и Андрей, задумчиво глядя куда-то поверх моего плеча, продолжил: — Я так понял, что в кои-то веки ты решила не бегать от меня и не морочить мне голову, а честно поделиться информацией.
— Пожалуй, совсем честно не получится… Но в целом все правильно. Мне нужна статуэтка, тебе нужен убийца. Есть прямой смысл обмениваться новостями и шевелить мозгами вместе. — Я ностальгически улыбнулась. — Когда-то у нас это неплохо получалось.
— Это точно. — Улыбка Андрея была отражением моей. — Ладно, с лирикой закончили, взаимоотношения выяснили. Расскажи-ка ты мне, какое впечатление на тебя произвел покойный при жизни. Ты ведь успела с ним познакомиться?
— Угу. — Я задумалась, как точнее описать ту неприязнь, которую вызвал у меня Петечка с первого взгляда.
Потом мы с Андреем еще раз прошлись по всей истории с кражей, он внимательно просмотрел фотографии, подумал и согласился:
— Да, похоже, что, кроме него, эту самую музочку больше некому было увести. И знаешь, мне кажется, он отдал ее вчера. Вряд ли она еще была у него в руках сегодня… Он, должно быть, здорово напугался после встречи с тобой днем. После того вашего разговора в галерее он никому не отдал бы «Талию». Сунул бы потихоньку фигурку в мусорный бачок, уборщица ее завтра бы нашла, и списали бы все на чей-то дурацкий розыгрыш.
Ребята закончили работать в квартире и тихо рассосались по соседям, узнать, не видал ли кто чего подозрительного. Игорь скромно съежился в уголке дивана. Мне показалось, что он задремал.
— Кстати, у меня такое ощущение, что сегодня Алина была здесь утром или даже ночевала — уж присутствие женщины от меня не скроешь. Чашки на кухне, кофе явно пили двое… И кофта эта вряд ли долго здесь висит. Он убрал бы ее куда-нибудь.
Андрей согласно кивнул, глядя за мое плечо, и я продолжала рассуждать:
— Если только он не пил кофе с убийцей…
— Не думаю. Ты говоришь, что с того момента, как он убежал из галереи, и до того, как вы сюда явились, прошло около часа. На то, чтобы добраться до дома, назначить встречу, дождаться убийцу, поссориться с ним и на сам факт убийства времени вполне хватает, но на то, чтобы еще и кофейком побаловаться, уже нет.
— А если они не ссорились?
— Тогда тем более. Зачем убийце кофе пить, он ехал убивать. Пришел, застрелил, ушел. Чего лишнее время светиться? Ты правильно сказала, кофе покойный пил скорее всего с Алиной. Слушай, Танька, у меня другой вопрос. — Андрей наконец перевел взгляд на меня. — Маслов вроде сказал, что Алина не курит…
— Сказал, ну и что?
— А откуда тогда это? — Не вставая, он дотянулся до тумбочки и взял в руки блюдце с окурком.
Вот, оказывается, на что он таращился последние пять минут. Да, тут у меня промашка вышла. На этот окурок я внимания не обратила, а должна была. Плохо, Татьяна Александровна, очень плохо. Теряете нюх.
— И судя по следам помады… — Андрей внимательно посмотрел на мои губы, я молча показала ему кулак, он ухмыльнулся и продолжил: — Этот окурок не может принадлежать безвременно усопшему.
— Значит, или Алина закурила на нервной почве, или к Петечке забегала еще одна дама.
— Забегала покурить? Больше во всем Тарасове места не нашла, чтобы сигарету выкурить?
— Мало ли. Ты же знаешь, что у нас, у дам, разные причуды бывают.
— Танька, ты не финти! — Андрей насупился. — Говори, знаешь, чей окурок?
— Нет, честно, не знаю. Да не смотри ты на меня так, не вру я!
Мельников еще несколько секунд буравил меня глазами, потом вздохнул:
— Ладно, поверю на первый раз. Но смотри у меня!..
Он встал — два метра обаяния, — лениво потянулся. Взглянул на прикорнувшего в уголке дивана Игоря.
— Шли бы вы, ребятки, отсюда. Проку от вас больше никакого, только толпу будете создавать.
— И пойдем, все равно здесь ничего интересного уже не ожидается. — Я потрясла Игоря за плечо. — Игорь, вставай! Этот грубиян Мельников нас прогоняет, говорит — ты храпишь слишком громко, мешаешь ему анализировать обстановку.
Он дернулся, ошалело захлопал ресницами, потом медленно, шумно выдохнул.
— А мне показалось… — Игорь сглотнул. — А я подумал, что мне это приснилось.
— Увы! — Андрей с неожиданным сочувствием посмотрел на него. — Это не кошмар, а гораздо хуже. Это, к сожалению, наша обычная жизнь, трудовые, так сказать, будни.
— Философ, — покосилась я на него и снова дернула Игоря. — Поднимайся! Сказано — пошли, значит, пошли.
Мы уже подходили к дверям, когда Мельников окликнул меня:
— Тань!
Я обернулась. Он стоял, величественный, как статуя Командора, правая рука вытянута вперед, указательный палец направлен на меня. Я немедленно отрапортовала бодрой скороговоркой:
— Как только что-то увижу, услышу, узнаю, пронюхаю, немедленно звоню тебе!
— То-то. — Он удовлетворенно кивнул.
— Только я рассчитываю, что и ты будешь со мной делиться, мало ли что твои ребята накопают.
— Звони… — неопределенно улыбнулся Андрей и махнул рукой. — Ладно, Татьяна, все, проваливай!
На улице темнело. Все-таки до лета еще далеко, восьми часов нет, а уже сумерки.
— Тебя домой отвезти? — спросил Игорь, когда я забралась в машину.
— Не-а. — Ремень безопасности перекрутился, и меня это раздражало. Игорь равнодушно ждал, пока я устроюсь. Похоже, у него сработал некий нервный предохранитель и заблокировал все эмоции. — Надо работать, отрабатывать твои баксы. А для визитов еще не поздно, так что поехали к Алине… Она далеко отсюда живет?
— Да нет, не очень. — Он включил зажигание, и мы медленно вырулили со двора.
Алина жила в старой двухподъездной девятиэтажке. Въезд во двор был перегорожен здоровенной каменной плитой, и машину пришлось оставить на небольшом асфальтированном пятачке между домами.
Есть какая-то необыкновенная прелесть в этих старых дворах: верхушки тополей качаются на уровне пятого этажа, около самого толстого дерева стоит грубо сколоченный деревянный стол. Лет тридцать назад здесь по вечерам играли в домино, а теперь это наверняка клуб местных алкашей. В центре двора, конечно же, находилась огороженная невысоким штакетником крохотная детская площадка — пара качелей, грибок-песочница и облезлая карусель. Несмотря на то что уже почти стемнело, там все еще копошилась какая-то мелкота, и мы шли по двору под аккомпанемент их воплей и радостного визга.
Лампочка над подъездом уже горела, так что три старушки, сидевшие на лавочке, имели полную возможность бдительно изучить нас с Игорем. Забавно, но внутри подъезда света уже не было. Я достала зажигалку, и с ее помощью мы кое-как добрались до лифта. Это скрипящее и дребезжащее чудо не вызвало у меня никакого доверия, но я уже успела выяснить, что Алина живет на седьмом этаже. Подниматься на седьмой этаж само по себе удовольствие ниже среднего, но делать это в темноте… Одним словом, я мужественно шагнула в лифт. Игорь, по-моему, без всякого волнения последовал за мной.
Дверь Алина распахнула сразу, словно ждала в коридоре, я не успела даже снять палец с кнопки звонка. Но, увидев нас, она растерялась.
— Игорь? — Потом перевела взгляд на меня. — Вы? — Похоже, она не сразу узнала меня и не могла вспомнить моего имени. Поскольку Игорь не делал попытки заговорить, начинать беседу пришлось мне.
— Здравствуйте, Алина. Меня зовут Таня, нас познакомила Вера Ширяева на открытии выставки… — Алина молча кивнула, и я продолжила: — Можно мы зайдем в квартиру, нам надо поговорить с вами.
— О чем? — неожиданно агрессивно для такого эфирного создания спросила она.
— Петечка, — тихо сказал Игорь, глядя в пол. — Про него…
— Вот! Я так и знала! — В голосе ее звенели явные истерические нотки. — Я знала, что будет что-то вроде этого! Что этим все кончится! Имейте в виду все, примите к сведению! Я не желаю говорить о Петечке! Никогда! Ни с кем! — Она всхлипнула. Не знаю, как Игорь, но я изумленно таращилась на нее. А Алина, сделав глубокий вдох, снова закричала: — Все! Нет больше никакого Петечки! Он умер! Все! Нет его! И не говорите мне больше о нем никогда!
Сказать, что я потеряла дар речи, это значит — ничего не сказать. Она знает о смерти Петечки! Откуда она может это знать? Приходила к нему после убийства? Была там во время убийства? Свидетель? А может, участница?!
— Алиночка! Ты была там? — с ужасом спросил Игорь. Очевидно, в его голове пронеслись те же мысли.
— Где?
Просто сцена из фильма. На темной лестничной площадке смутно вырисовываются двое. Третья, хрупкая фигурка в прямоугольнике света, стоит в дверях. Все трое пялятся друг на друга в безуспешной попытке понять, к кому конкретно надо вызывать санитаров. Вот только на комедию это никак не тянет, скорее фильм ужасов. Гениальный Хичкок позеленел бы от зависти.
— Но ты же сама сказала, что Петечка умер, значит, ты знаешь… — сделал еще одну попытку Игорь.
Алина молча переводила взгляд с него на меня. Она, кажется, ничего не понимала. Или делала вид, что ничего не понимает. Знаю я, как эти русалки умеют притворяться…
— Он убит, — подошла моя очередь подавать реплику. — Застрелен сегодня около пяти вечера у себя дома. — Интересно, как она прореагирует на это.
Алина по-прежнему молчала. Несколько секунд она смотрела на меня, потом взгляд ее расфокусировался, колени подогнулись, и она стала медленно оседать на пол, так и не издав ни одного звука. Игорь быстро шагнул вперед, подхватил ее под мышки и потащил в комнату. Я закрыла дверь и пошла следом. Ощущение, что это происходит не с нами, что мы просто действующие лица в каком-то мрачном зарубежном фильме, не проходило. Когда я вошла в комнату, Игорь уже свалил Алину в кресло и теперь задумчиво смотрел на нее.
— Водой ее, что ли, побрызгать? — неуверенно спросил он. — Вообще-то я читал, что в таких случаях нашатырь надо нюхать…
Где тут, в чужой квартире, найдешь этот дурацкий нашатырь? Судя по дамским романам, когда-то каждая девица держала у себя на подобный случай запас нюхательной соли. А сейчас люди даже не знают, что это такое. Попроще пошел народ, без особых закидонов, и нюхательные соли исчезли. Что бы такого дать ей понюхать?
— Она же художница, посмотри, где ее краски-кисточки? Наверняка там найдется что-нибудь вонючее.
Пока Игорь гремел пузырьками в соседней комнате, я плюхнулась на короткий диванчик, с наслаждением вытянула ноги и закрыла глаза. Черт, как я устала, оказывается. И с чего бы это?
— Нашел! — Мой добровольный помощник стоял передо мной с «чебурашкой» темного стекла в руке. Физиономия его кривилась от отвращения. — Я понюхал, — доложил он. — Не знаю, что это такое, но воняет омерзительно. Должно подействовать.
— Раз должно, значит, подействует. — Я поднялась и взяла у него бутылку. Чуть приоткрыла пробку, в ноc ударила волна отвратительной вони. — Да уж, покойников оживлять можно.
Эффект превзошел все ожидания. Алина закашлялась, попробовала увернуться, но я упорно подсовывала ей под нос открытую бутылку. Наконец она пришла в себя настолько, что сумела слабо схватить меня за руку и отодвинуться.
— Не надо. Что вы со мной делаете?
Голос ее был таким же слабым, как тонкие пальцы, обхватившие мое запястье. Я с чувством выполненного долга заткнула пробку и перевела дыхание.
— Привожу вас в чувство. Что это за дрянь у вас в бутылке такая вонючая?
— Растворитель. Это для красок.
— А действует не хуже нашатыря, — подал голос Игорь.
Алина с трудом поднялась с кресла, неуверенно постояла, держась за подлокотник, потом решительно села обратно. Взгляд у нее прояснился, она откашлялась и строго спросила у Игоря:
— Что происходит? Что-то случилось? — Потом посмотрела на меня. — Мне показалась, что вы что-то сказали про… — голос ее сорвался, она всхлипнула, — про Петечку?
— Алина, — я неуверенно взяла ее за руку, — у вас выпивка есть? Что-нибудь покрепче, ну коньяк там или водка? Виски?
— В баре, кажется, что-то есть. Петечка… недавно принес, я не знаю, как называется. — Она оглянулась на Игоря. — Достань, пожалуйста. И стаканы возьми на кухне, ты знаешь.
Игорь кивнул и исчез на кухне. Вернулся с тремя тяжелыми хрустальными стаканами, открыл бар, внимательно изучил содержимое. Потом достал бутылку, показал мне.
— Годится?
— «Белый аист»? Пойдет. Только вот что, Игорь, — выдала я ценное руководящее указание. — Ты Алине налей полстакана, мне плесни на два пальца, за компанию. А сам попей водички, ты за рулем и должен по такому случаю соблюдать… Алина, может быть, у тебя еще и минералка есть?
— В холодильнике, «Славяновская».
Игорь подал нам стаканы с коньяком, а сам потопал на кухню за минералкой и совершенно не к месту ехидно заявил:
— Мельников правду сказал, коньяк — это у тебя фирменное успокоительное.
— Между прочим, действительно помогает бороться со стрессом, — проворчала я. — А твоя порция тебя дома дожидается. Только, Алина, вы все сразу не пейте, нам как следует поговорить надо. Давайте глотните, чтоб мозги прочистить, и рассказывайте. Дело серьезное, так что выкладывайте все подробно и по порядку.
Она послушно сделала небольшой глоток и подняла на меня свои нежные фиалковые глаза.
— Что рассказывать?
— Все, с самого начала. Вы сегодня ночевали у Петечки?
— Нет, я утром к нему пришла, часов в восемь. Иногда я так делаю, завтрак приготовить, посуду помыть… — и без того тихий, ее голос упал до шепота.
— Хорошо, пришли вы утром и… что было дальше?
— Да ничего особенного. Он, правда, в плохом настроении был, все время ворчал на меня, но это с ним часто бывает. Позавтракали мы на кухне. Петечка начал собираться на работу, а я осталась, хотела попозже пройтись по магазинам. Я люблю по магазинам ходить. Потом, в начале десятого, позвонила Елена Александровна. Она в галерее всю техническую работу делает, и секретарь, и смотритель, и вообще… И сама по себе женщина очень славная, с ней всегда легко.
— Я сегодня познакомилась с Еленой Александровной, — мягко остановила я Алину, — так что давайте дальше, про утро. Что вы делали? Что делал Петя?
— Ну, она позвонила, и я, конечно, сразу поняла: что-то случилось. Потому что Петечка позеленел весь, схватил куртку и к дверям. Я хотела с ним, но он… в общем, он накричал на меня. Велел, чтобы я ехала домой, а в галерее чтобы не показывалась и не звонила туда, не мешала ему работать. С ним не так просто, он всегда несдержанный… был. — Она всхлипнула и сделала большой глоток из стакана. — А в этот раз он очень громко кричал и грубо. Ну я его и не послушалась. Понимаете, мне обидно стало, и я решила его дождаться, чтобы поговорить, нельзя же ведь так, правда?
— Как вам сказать… — Я неопределенно пожала плечами. — В принципе я давно пришла к выводу, что мужчины обращаются с нами так, как мы это им позволяем.
Игорь хмыкнул в свой стакан с минералкой. Мы с Алиной осуждающе на него посмотрели, потом переглянулись. Все-таки противостояние женщин и мужчин заложено на генетическом уровне. В эту минуту мы с Алиной были по одну сторону баррикады. А Игорь с покойным Петечкой — по другую.
— Одним словом, я никуда не ушла. — Она отставила недопитый коньяк в сторону, выпрямилась в кресле. — Позвонила Людмиле, она толком ничего не знала. Игорь сказал ей только, что что-то украли. И она тоже волновалась…
Последнюю фразу Алина сказала задумчиво, глядя на потолок. Игорь ахнул, вскочил и поспешил на кухню, на ходу вынимая из кармана мобильник. Явно побежал успокаивать свою Людмилу.
— Больше я ничем особенным не занималась. Репетировала, что я ему скажу, когда он придет, и что он мне ответит. И что я ему отвечу на это. Что буду делать, если он сразу попросит прощения, и что скажу, если сделает вид, будто ничего не произошло… — Она вздохнула, нервно сплела пальцы. — В общем, как это обычно бывает, все мои приготовления оказались бесполезными. Когда Петечка вернулся, он и не собирался делать вид, что все в порядке, и уж тем более просить прощения. С порога, увидев меня, он просто взбесился. Топал ногами, орал, что я не даю ему шагу ступить, что устроила какую-то слежку, что он видеть меня больше не может. В общем, такого наговорил… Я никогда его еще таким не видела. Одним словом, просто ужас! Вот. Что бы вы на моем месте сделали?
— Убила бы придурка! — бестактно, но совершенно искренне вырвалось у меня.
Алина беспомощно развела руками:
— А я просто ушла. Вы говорите, его все равно кто-то убил. Но это не я. Я не умею. — Она смотрела мне в глаза бесхитростным детским взглядом. И невозможно было не поверить ей. — А знаете, что странно, мне его не жалко. Но я уже и не злюсь. Как-то вообще ничего теперь не чувствую. Понимаете, он умер для меня еще тогда, когда кричал мне все эти гадкие вещи и топал ногами… Просто перестал существовать, понимаете? Я его вычеркнула!
— Понимаю, — вздохнула я. — Мне ведь тоже приходилось вот так… вычеркивать.
Мы немного посидели, глядя друг на друга с симпатией и вздыхая о своем, о девичьем.
— Ладно, вернемся к нашим баранам, — наконец очнулась я. — В целом я все поняла, только давайте уточним время. Во сколько вы ушли оттуда?
— Я, когда уходила, на часы не посмотрела. — Алина виновато пожала плечами. — Но в четыре его еще не было. А в полпятого… меня уже не было.
— Ясно. Что ж, значит, на убийство остается добрых полчаса. За это время можно запросто взвод перестрелять, не то что одного тощего Петечку. — Я поднялась. — Спасибо за помощь, Алина. Завтра вас, очевидно, вызовут в милицию как свидетеля. Не пугайтесь, расскажите все подробно. Не надо осложнять им работу. А сейчас допивайте коньяк и ложитесь в постель, может быть, уснете.
— А они не подумают, что это я? Меня в тюрьму не посадят? — Она совершенно неожиданно запаниковала.
Я только головой покачала: только что рядом сидел совершенно разумный человек, и вдруг на тебе! Ох уж эти художники, до чего же они далеки от жизни…
— Не думаю, вас ведь наверняка кто-нибудь из соседей видел, когда вы выходили.
— Да… На одну женщину я чуть не налетела в подъезде. И еще там парень с четвертого этажа гулял с собакой. Мы с ним не знакомы, но при встрече здороваемся.
— Видите, по крайней мере два незаинтересованных свидетеля подтвердят, что вы ушли, когда Петечка был еще жив. Так что не вздумайте делать глупости, не исчезайте и, как только вызовут, идите в милицию и расскажите им все как было. Там неглупые люди сидят, они все поймут.
Успокоив Алину, я позвала Игоря. Он выскочил с кухни все еще с телефоном в руке. На щеках снова горели нервные пятна. Мы распрощались с Алиной, и Игорь повез меня домой. Кажется, мой рабочий день наконец закончился. Когда я вышла из машины, он опустил стекло и робко спросил:
— Таня, а завтра как?
— Пока не знаю, — честно ответила я. — Ты езжай домой, отдыхай. Мне тоже надо выспаться, а то я уже ничего не соображаю. Завтра позвоню, хорошо?
Он грустно кивнул, помахал мне рукой и медленно поехал. Когда я уже поднималась по лестнице, мне вдруг стало смешно. Оказывается, мы с Игорем сами того не заметили, как перешли на «ты». Наверное, это случилось в Петечкиной квартире. Что ж, подтверждается известный тезис, что совместные испытания приводят к возникновению дружеских отношений. А почему бы и нет?
Будильник сработал ровно в восемь. Он добросовестно пищал минуты полторы, пока я вытащила себя из постели и прошлепала на другой конец комнаты, чтобы прекратить это безобразие. Я всегда ставлю эту визгливую пакость в самой дальней от дивана точке. Опытным путем доказано, что, когда будильник под рукой, я успеваю выключить его до того, как проснусь. А вот если мне приходится преодолевать некоторое расстояние, то есть надежда, что сознательность успеет взять верх над сонливостью.
Выключив будильник, я помахала немного гантелями — профессия требует держать себя в форме. Потом душ и легкий завтрак. Стандартно-нормальное утро деловой женщины. Позвонила Мельникову, но не узнала у него ничего интересного. Алину действительно видели, очень расстроенная, она выходила из подъезда минут десять-пятнадцать пятого. Я рассказала о своем визите к ней, и мы дружно согласились, что подозревать ее в убийстве нет никакого смысла. Андрей сказал мне, что патологоанатом уже поработал с Петей. Его убили из пистолета, пуля вошла прямо в сердце. Смерть была мгновенной. Пули из этого пистолета криминалистам еще ни разу не встречались. Так что их исследование нам пока ничего не давало. Потом Андрей велел мне заняться собственными делами и не мешать ему, дескать, у него еще опрос соседей не закончен и вообще это преступление не единственное, которое на нем висит.
Я поняла, что больше мне ничего от него не добиться, и последовала разумному совету, занялась своими делами. Сначала я отыскала визитку, которую вручил мне на открытии выставки наиинтеллигентнейший Валентин Николаевич. Пришло время поговорить со специалистом, получить, так сказать, квалифицированную консультацию по поводу украденной статуэтки. Я позвонила и попросила разрешения приехать.
— Танечка! — Он очень обрадовался мне. — Конечно, приезжайте, прямо сейчас, я буду счастлив вас видеть!
Ах, до чего же приятно! Я быстро подкрасилась, махнула щеткой по волосам и отправилась на встречу с Валентином Николаевичем.
— Сударыня, вы хорошеете с каждым днем, — радушно встретил он меня. — Весна вам к лицу, Танечка!
Все-таки не понимаю я феминисток. Нет, отстаивать свои права, конечно, необходимо, я сама этого чисто мужского пренебрежения к себе и своей работе нахлебалась полной ложкой! Но отказываться от комплиментов, не позволить снять с себя пальто, возмутиться тем, что тебя пропускают вперед, — нет, не понимаю. Да и не так уж часто мужчины балуют нас подобным вниманием. А может, это просто вид защитной реакции? Раз мужчины все равно за нами не ухаживают, то будем считать, что это мы сами требуем к себе такого отношения.
Но Валентин Николаевич, несомненно, был человеком старой школы. Сняв с меня куртку и ненавязчиво поддерживая под локоток, он проводил меня по длинному узкому коридору и деликатно пропустил в комнату.
Тут я, конечно, все испортила. Не знаю уж, что он обо мне подумал, но я просто застыла на пороге как зачарованная, разглядывая обстановку небольшой уютной комнаты. И рот у меня, наверно, был раскрыт от восторга. В центре стоял круглый стол, накрытый тяжелой, почти до пола оранжевой плюшевой скатертью с бахромой. Точно над столом висел настоящий шелковый абажур. Диван у стены был старинной конструкции, с очень высокой мягкой спинкой и узкой полочкой наверху. Вдоль другой стены стояла массивная, темного дерева горка, вся разукрашенная изумительной резьбой, каким-то плодово-ягодным орнаментом. А у окна, предел моих девичьих мечтаний, старинное кресло-качалка с небрежно переброшенным через ручку красивым чернo-зеленым пледом…
— Я такое только в кино видела! — выдохнула я наконец. — Как вам удалось сохранить всю эту красоту?
— А, не ожидали, что попадете в лавку старьевщика! — Хозяин расплылся в самодовольной улыбке. Он явно получал наслаждение от моего восторга.
— Ничего себе старье… Это же самый настоящий антиквариат — музейные ценности.
Все вещи действительно выглядели безупречно. Мебель сияла полировкой, царапины, если они когда-то и были, тщательно затерты. Тут я обратила внимание на фигурки, стоящие на диванной полочке, и подошла поближе. Передо мной, выстроившись по росту, стояли семь беленьких мраморных слоников.
— Ой! — сказала я. — Слоники. Семь мраморных слоников на диванной полочке — это к счастью! — Я подняла на Валентина Николаевича сияющие глаза. — Тот самый главный признак мещанского быта, который так долго и усердно обличали! Мне бабушка рассказывала. Это ведь они, правда?
— Разумеется, — благосклонно кивнул он.
— А фикуса у вас нет? — Он ведь тоже входил в непременный ассортимент мещанства.
— А вот фикуса нет. Знаете, сейчас это растение довольно трудно приобрести, редкость.
— Ничего, у вас и без фикуса очень интересно, как в музее…
— Но у меня, слава богу, все-таки не музей. И вообще я считаю, что вещи должны быть для человека, а не человек для вещей. Помните, наверно, замечательный лозунг был у нас одно время: «Все для человека!» Я и стараюсь его придерживаться. Так что можете здесь все трогать, брать, разглядывать… Любопытствуйте, а я пока на кухню, чаем займусь.
Позволением любопытствовать я воспользовалась в полной мере. Понянчив слоников, я поводила пальцем по резным виноградным гроздьям, украшающим горку, и чуть не умерла от зависти, разглядывая ее содержимое — посуду тончайшего фарфора. Пощупала абажур и подергала его за бахрому, погладила мягкий и упругий плюш скатерти и, на сладкое, упала в кресло-качалку.
Да, я никогда не сомневалась, что настоящее старинное кресло-качалка именно такое. Как это Валентин Николаевич сказал, «вещи для человека». Так вот, эта старинная вещь делалась в свое время именно для человека! Подставочка приняла мои ноги так, что они оказались в самом удобном положении, мягкий валик под поясницей не давил, а комфортно поддерживал, мои плечи, откинувшиеся на удобную спинку, расслабились. Легкое, мерное покачивание убаюкивало. Так что, когда счастливый хозяин этого чудеснейшего предмета мебели позвал меня из кухни, я только из чувства долга и полученного воспитания заставила себя покинуть самое уютное кресло в мире.
— Все, у меня теперь есть цель в жизни, — объявила я, появившись на кухне. — Я не успокоюсь, пока не обзаведусь таким же креслом-качалкой. Это что-то уникальное, наверняка его делал сам старик Страдивари, признавайтесь!
— Пожалуй, вы правы, Танечка. — Валентин Николаевич явно был польщен. — Мастер, изготовивший это кресло, может считаться Страдивари мебельного дела. А теперь, прошу, сейчас я вас побалую чайком, настоящим. Садитесь, кухня у меня просторная, так что давайте здесь останемся, не люблю я, честно говоря, с подносами по квартире дефилировать.
Кухня действительно была просторная и удивительно современная. Вдоль стены в одну общую панель встроены мойка, плита, стиральная машина, тумбочки и холодильник. Над плитой плоская вытяжка, на специальной тумбочке стоит СВЧ-печка. Все очень рационально и стерильно.
— Сейчас все пьют кофе, — продолжал ворковать Валентин Николаевич, — не понимая, что и генетически, и климатически, и исходя из общего состава питания, одним словом, исторически русскому человеку необходимо пить чай! Это ведь не случайно именно в нашей стране изобрели самовар. Учтите, еще триста лет назад наши с вами предки торжественно пили чай из самовара. А кофе что — плебейский напиток. Тем более тот, который употребляют у нас, — бросил в стакан ложку порошковой дряни, залил водой и пей. Это ведь и не кофе даже, а так, сплошной обман организма.
Аккуратно, экономными движениями достал из висячего шкафчика с дверцами из матового стекла фарфоровые чашечки, до того тонкие, просто полупрозрачные. Ополоснул их кипятком, поставил на стол.
— Обратите внимание, в народе бытует совершенно варварское представление, что заварочный чайник нужно укутывать. Накрывают полотенцами, сажают каких-то кошмарных ватных петухов, кукол… Запомните, Танечка, раз и навсегда, только льняная салфетка! — Валентин Николаевич сдернул с фарфорового чайничка квадратный кусок желтого полотна и помахал им передо мной. — Именно льняная салфетка удерживает летучие масла, но при этом не «запаривает» напиток. Вот, пожалуйста.
Он наполнил стоящие перед нами чашечки темной ароматной жидкостью.
— Настоящий чай надо заваривать именно так. Знаете, что говорят англичане? «В чайник надо положить по ложечке заварки для каждого и еще одну ложечку для господина Чайника». Эти, конечно, в свое время умели пить чай.
Валентин Николаевич поставил одну из чашечек передо мной, сам взял вторую и сел.
— Попробуйте. И вы согласитесь, что это просто грех перебивать вкус настоящего чая разными добавками!
Я осторожно взяла чашечку, поднесла к губам и на секунду замерла, вдыхая аромат. Судя по тому, каким довольным стало лицо Валентина Николаевича, он рассчитывал именно на это. Сделав маленький глоток, я прислушалась к своим ощущениям, потом кивнула:
— Вы правы, такой вкус нельзя портить добавками. Знаете, я еще никогда не пила такого чая.
— Ох, Танечка, приходите в гости почаще! Если бы вы знали, как приятно угостить человека, который может оценить вкус… А то, представляете, заходил ко мне недавно один знакомый, так он мало того, что попросил большую чашку, вот эту, — он резво вскочил с места и достал из шкафчика фаянсовый, граммов на четыреста бокал, украшенный аляповатыми розами, и со стуком поставил на стол. — Специально для таких невежд и держу! Так он еще и сахара туда положил, а потом сделал себе бутерброд с маслом и вареньем. И стал пить сладкий чай и есть этот бутерброд. Ужас какой-то! — Лицо Валентина Николаевича действительно выражало ужас.
— Не пускайте его больше в дом, — решительно посоветовала я, делая глоток.
— Не могу, к сожалению, — он комично развел руками. — Нас связывают некоторые общие интересы, приходится общаться. Но знаете, что я сделал? — Валентин Николаевич хитро улыбнулся и, наклонившись ко мне, зашептал: — Я купил коробку пакетикового чая «Принцесса Нури», пусть пьет как хочет. Эту труху уже ничем не испортишь!
— Соломоново решение, — одобрила я. — А знаете, Валентин Николаевич, я и не знала, что чай может быть таким вкусным. Я ведь тоже привыкла с конфетой какой-нибудь, с печеньем. А оказывается, вовсе не обязательно.
— Вы какой чай покупаете?
— Не знаю… какой попадется…
Он посмотрел на меня с таким осуждением, что мне стало стыдно.
— Последний раз, кажется, «Беседу» купила…
— Танечка, ну разве можно так к себе относиться? Кто же о вас еще позаботится, если не вы сами. — Валентин Николаевич хмурился и качал головой. — То, что мы пьем сейчас, это «Эрл Грей», причем я покупаю только маленькие пачки английской расфасовки. Согласен, он не всегда бывает в продаже, но «Беседой» зачем травиться?
— Признаю свои ошибки, с этой минуты считайте меня своим духовным последователем, перехожу в вашу истинную веру. — Я засмеялась и отсалютовала чашкой. — Сегодня же покупаю правильный чай, достаю из серванта парадную чайную пару — у меня есть старого фарфора, еще мама покупала, и больше никаких конфет и сахара! Оно и для здоровья полезнее будет.
— Ну разумеется! — просиял Валентин Николаевич. — И вы совершенно правильно поняли, пить надо только из приличной посуды. Что за смысл держать фарфор в серванте и не пользоваться им?
— Нет, я пользуюсь иногда… Если гости придут…
— А вам не кажется, что уж это совершенно бессмысленно, отказывать себе в удовольствии пользоваться хорошими и красивыми вещами, держать их только для других. Можете себе представить ситуацию, что вы не носите очень красивое платье из боязни испортить его, посадить пятно, например?
— Вы знаете, в ранней юности было у меня платье, которое я очень берегла и носила только по самым большим праздникам. — Я сделала последний глоток и отставила чашку в сторону. — В результате оно стало мне мало, а надевала я его раз десять от силы.
— Вот видите! А еще глупее было бы, если бы вы сами это платье не носили, но держали для подруг. А ведь с посудой вы делаете то же самое. Для себя жалеете, держите только для гостей.
— Валентин Николаевич, пощадите! — Я подняла руки вверх. Он неожиданно смутился.
— Ох, Таня, извините меня. Что это я вдруг взялся вас воспитывать, не сердитесь, пожалуйста!
— Да нет, наоборот, все это было очень… полезно.
— Но вы же хотели о чем-то со мной поговорить, а я тут со своими чайными церемониями. — Он тоже отодвинул свою чашку и внимательно посмотрел на меня. — Что вас интересует?
— У меня к вам просьба. Тогда, на выставке, мне показалось, что вы неплохо знаете творчество Осипова. Мне бы хотелось немного подробнее узнать о его работах.
— С чего вдруг такой интерес к Осипову? — весело удивился он.
— Та самая «Талия», которой мы с вами так восхищались, с выставки украдена. Кроме того, погиб один из сотрудников галереи, и есть все основания полагать, что он был причастен к краже.
— Ах вот как… — Валентин Николаевич нахмурился и забарабанил пальцами по столу. — Как это погиб?
— Застрелили его.
— И «Талия» исчезла? — переспросил он, как будто не поверил, что эту статуэтку можно украсть.
— Исчезла, Валентин Николаевич, исчезла в неизвестном направлении.
— Серьезные, значит, люди за дело взялись. Но, простите, Танечка, а при чем здесь вы?
— Маслов нанял меня найти статуэтку. Я частный сыщик. Работа у меня такая.
— Да-а? — Он внимательно посмотрел на меня, но комментарии оставил при себе. — Что ж, пойдемте, постараюсь вам помочь чем смогу.
Он провел меня через комнату в кабинет, и я в третий раз остановилась на пороге, потрясенная. Если разница в обстановке между гостиной и кухней составляла примерно сто лет, то кабинет находился вообще вне времени. Он был прост и функционален: вдоль стен стеллажи, забитые книгами, альбомами, папками. Возле одной стены стоял маленький, словно игрушечный, мягкий диванчик, около него торшер. У окна разместился просторный двухтумбовый письменный стол с удобным вертящимся креслом, на столе лежали аккуратные стопочки исписанной бумаги, почему-то том математической энциклопедии, без которой, как мне кажется, искусствовед вполне может обойтись, еще несколько книг с мудреными математическими названиями, какие-то справочники. Это-то все ему зачем?
— Сейчас-сейчас. — Валентин Николаевич уверенно остановился возле одного из стеллажей и начал рыться в папках.
Я тем временем подошла к столу: верхний лист аккуратной стопки бумаги был густо исписан какими-то длиннющими и совершенно дикими математическими формулами. Вот уж в чем не разбираюсь и никогда не разберусь. Я еще в школе убедилась в полном отсутствии у меня математического мышления. Неужели он в них что-то соображает?
— Валентин Николаевич, простите за любопытство, но я не понимаю, что это у вас тут?
— Где? — он оглянулся. — Ах это! Это я на досуге развлекаюсь. Знаете, есть такой термин, «спортивные математические задачи». Вот я над нами и работаю. Про теорему Ферма, надеюсь, слышали?
— Ничего себе! — Я искренне восхитилась. — Конечно, слышала. Правда, помню про нее только три вещи: что она называется Великая теорема Ферма, что она верна и что ее уже пятьсот лет доказать никто не может.
— Всего лишь триста, — с улыбкой поправил меня этот математик-любитель.
Он подошел к столу и стал рядом со мной.
— Валентин Николаевич, скажите честно, — я и не заметила, как скопировала любимый жест Игоря, ладони, молитвенно сложенные на груди, — а зачем вам эта самая теорема Ферма?
— Так интересно же, — он обезоруживающе улыбнулся. — Когда разбираешься с уже найденными доказательствами, это очень развивает и дисциплинирует ум.
— Но вы же сами сказали, что она не доказана! — Я совсем растерялась.
— Не доказана целиком, а для частных случаев доказательств очень много. Ведь в чем ее смысл? Грубо говоря, если не увлекаться написанием формул, то речь идет о том, что только сумма двух квадратов может быть тоже квадратом. — Он взглянул на меня и пояснил: — Под квадратом имеется в виду не геометрическая фигура, а возведение числа во вторую степень. А для всех остальных положительных целых чисел, для возведения в куб, в четвертую степень и так далее это равенство невозможно. К нашему времени теорема доказана вплоть до показателей, не превышающих семисот. Но для этого пришлось использовать совершенно новые системы и понятия чисел, гораздо более сложные, о них во времена самого Ферма и речи не могло быть.
— И вы, значит, так, между делом, отдыхая от искусствоведения, занимаетесь доказательствами теоремы Ферма! Валентин Николаевич, я бесконечно вами восхищаюсь.
— Ну, не только теоремой Ферма, это было бы несколько однообразно, вы не находите? Есть еще масса увлекательных задач, задача четырех красок, например. О том, что можно области любой плоской карты раскрасить в четыре цвета так, чтобы любые две соседние области были раскрашены в различные цвета. Эта задача сравнительно молодая, ее сформулировали в середине девятнадцатого века. А решение ее было найдено всего лет двадцать пять назад с помощь электронно-вычислительной техники. Или уравнение Гольдбаха, до сих пор не решенное. Казалось бы, чего проще — любое четное число можно представить в виде суммы двух простых чисел, а любое нечетное число в виде суммы трех простых чисел. Тем не менее математики над ним тоже без малого триста лет бьются. Между прочим, в Лондоне обещали миллион долларов тому, кто решит эту простенькую задачку.
— Жалко, что у меня нет математических способностей. Решила бы сейчас это самое уравнение и получила миллион долларов.
— Действительно жалко, — совершенно серьезно согласился Валентин Николаевич. — А может быть, еще не поздно подучиться, а? Математические способности, как говорит наука, есть у каждого, но надо их развивать. Бросайте свое сыскное дело, вспоминайте математику и развивайте свои способности, я вам помогу. Уверен, что у вас получится. Поверьте, решать математические задачи не менее интересно, чем ловить преступников.
— Я, конечно, вам верю, но вот этого, — я ткнула пальцем в замысловатую формулу, — мне никогда не понять. Из всего школьного курса у меня в голове только и осталось, что у Пифагора были какие-то сложности со штанами, и таблицу умножения еще помню. Так что спасибо за предложение, но лучше я буду ловить преступников.
— Что ж, вам виднее. — Он вернулся к папкам на полках, еще немного покопался, бормоча что-то себе под нос. — Ага, вот она! Здесь мы и найдем все, что нам нужно.
Мы сели на диванчик, и он развязал тесемочки. В папке лежала небольшая стопка фотографий размером двадцать четыре на тридцать шесть сантиметров.
— Здесь фотографии всех известных работ Осипова, — неторопливо стал рассказывать Валентин Николаевич. — В основном у него одиночные фигурки, но иногда он работал и над группами. Вот это, например, «Танцующие нимфы», — он положил мне на колени фотографию. Действительно, три фигурки, кружащиеся в хороводе, не вызывали сомнений, автор тот же, что и у «Талии».
— А где они сейчас?
— Во Франции, в частной коллекции. Приобрел какой-то аристократ, среди предков которого были русские, женщины в основном. Русские жены всегда были популярны на Западе. — Он улыбнулся. — Там же еще две фигурки, вот они: «Дриада» и «Грация».
Дриада стояла, прильнув к дереву. Непостижимым образом Осипов сумел в этой изогнутой, непропорциональной фигуре передать ощущение ранней весны. Казалось, дриада просыпается вместе с деревом после зимней спячки. А «Грация» почему-то напомнила мне одну знакомую, мастера спорта по художественной гимнастике. Однажды я была с ней на соревнованиях и там видела такие же прогнутые спинки, стремительно откинутые головки, выразительные, эффектные позы. Только там это была красота движения, а здесь застывшая красота.
— А это последняя работа Осипова, он закончил ее за полгода до смерти, «Отдыхающая Наяда». Она сейчас в Вашингтоне, в Национальной галерее.
На фотографии гибкая фигурка полулежала на берегу ручья. Голова ее склонилась к воде, волосы смешались со струями. То ли я стала привыкать к манере Осипова, то ли на меня подействовало странное очарование его скульптур, но эта полуабстрактность уже казалась мне не только естественной, но единственно возможной. Валентин Николаевич показал мне еще несколько фотографий, сопровождая каждую четкими комментариями, потом объявил торжественно:
— И самое главное, что вас интересует, Танечка, это музы! Вот они, полюбуйтесь, — он развернул веером девять снимков, потом по одному стал подавать мне. — «Клио», муза истории, выставлялась на торги на аукционе «Кристи» в семьдесят шестом году, куплена анонимным покупателем, с тех пор на выставках не появлялась.
«Евтерпа» — лирическая, поэзия и музыка, находилась у частного владельца в Израиле, украдена три года назад, и больше про нее ничего не слышно, ничего не известно. «Мельпомена», трагедия, и «Терпсихора», муза танца. Пропали из Смоленского художественного музея во время войны. — Валентин Николаевич отвлекся от фотографий и пояснил: — Осипов ведь родом из тех краев, так что завещал их музею. Дальше «Эрато», муза любовной поэзии. Эта исчезла из вида еще до революции, потом мелькнула на каком-то аукционе и снова пропала. «Полигимния», муза гимнов. Много лет находилась в Антверпене, в Королевском музее изящных искусств. Но в экспозиции музея ее уже давно нет, и на выставках она тоже не появляется. Однако о краже не было объявлено, может быть, лежит где-нибудь в запасниках.
— А это возможно? Я имею в виду, что скульптура или картина может лежать в запасниках годами и не появляться?
— Что вы, Танечка! — рассмеялся Валентин Николаевич. — В наши дни любой, самый захудалый музей это айсберг! На поверхности меньше одной десятой того, что есть в хранилищах. А «Полигимния» все-таки не статуя Свободы, места много не занимает, лежит себе в уголке, в коробочке.
— Или в уголке лежит пустая коробочка с этикеткой «Полигимния», — проворчала я.
— И это возможно, — спокойно согласился он. — Дальше у нас «Урания». Эту я лично видел. Я тогда как раз был в Москве, а в то время проходила очередная декада украинской культуры. Вы-то уже не застали, а когда-то это были регулярные мероприятия. Так вот, в рамках этой декады была выставка живописи и скульптуры из частных коллекций, и там я увидел «Уранию». Тоже довольно необычная трактовка. Как правило, ее изображают очень суровой девицей, а здесь, посмотрите, — он подал мне фотографию.
Я увидела совершенно юное существо, как только Осипову удавалось передавать это ощущение юности — при его-то нетрадиционном способе изображения? Но тем не менее я точно знала, что это скорее девочка, чем девушка. Присев на корточки, она играла, словно мамиными бусами, ожерельями из звезд и планет. Я тихо ахнула.
— Что тут поделаешь, ну не любил Осипов канонические изображения, был у него свой взгляд на то, как должна выглядеть муза. — Валентин Николаевич говорил об Осипове с восхищением. — Эта фигурка тогда принадлежала какому-то очень известному львовскому коллекционеру.
— А сейчас?
— Сейчас не знаю. Года через два после этой декады его ограбили, вынесли все, что было в доме. Да еще жену убили, она раньше времени домой вернулась… Очень громкое было дело, но, кажется, так никого и не поймали, ничего не нашли. А сам владелец вскоре умер, человек уже пожилой был…
— Ужас какой! — искренне сказала я.
— Чего хорошего, — согласился Валентин Николаевич. — Так что местонахождение «Урании» на данный момент тоже неизвестно. Дальше восьмая, «Каллиопа», муза эпоса. Эта бродяжка. Сколько она хозяев сменила, я вам сказать не могу! Ее покупали, воровали, продавали, теряли и, для разнообразия, даже выбрасывали на помойку.
— Как это на помойку?
— Так ведь у владельца была жена, а дело происходило в Италии, где женщины обладают чрезвычайно горячим темпераментом. И вот каждый раз после ссоры с мужем она часть его коллекции выбрасывала в мусор — из вредности. Мстить так мстить, бить так по самому больному! Обычно он успевал порыться в мешке до прихода мусорщиков, а тут что-то его отвлекло, и, когда он спохватился, мусор уже увезли. Бедный парень исползал все городские свалки, объявил награду за находку…
— А жена что?
— С женой он тут же начал процесс о разводе. Вся эта история широко освещалась в прессе, так что тысячи людей рванули на поиски «Каллиопы». Ее нашли, отмыли и вернули хозяину. Тот выплатил обещанное вознаграждение, развелся с женой и провозгласил, что отныне посвятит свою жизнь исключительно искусству. Самое смешное, что не прошло и двух лет, как он распродал и раздарил всю свою коллекцию и снова женился на своей прежней жене.
— Очевидно, любовь к ней оказалась сильнее его любви к искусству, — позавидовала я итальянке. — Значит, где сейчас «Каллиопа», тоже неизвестно?
— Увы! — Валентин Николаевич развел руками. — Я же говорю вам, бродяжка! И последняя, ваша подружка «Талия». Принадлежит, точнее, до сегодняшнего дня принадлежала коллекционеру из Санкт-Петербурга, некоему Андриевскому. Он дальний родственник Осипова. Его отец чуть ли не из рук в руки получил «Талию» от автора в подарок. Так что вот они, все девять муз скульптора Осипова. Рассказывали, что когда он закончил работу над музами, то хотел сделать еще их покровителя, Аполлона. Но ничего у него не получилось, не смог. Женские фигурки у него превосходно получались, а мужская никак! Такая вот особенность в его творчестве.
— Бывает… — Я рассеянно перебирала фотографии. — Валентин Николаевич, что же получается, теперь, когда «Талию» украли, ни об одной из муз нельзя точно сказать, где она находится? Они все или украдены, или просто пропали?