— Люба! — донеслось со двора.

Любовь Андреевна, приподняв уголок занавески, осторожно выглянула в окно. У забора переминалась с ноги на ногу соседка в старенькой телогрейке и неприязненно смотрела на Матвея — кудлатого кобелька, заходящегося в визгливом лае.

— Лю-уб!

Матвей от избытка усердия приседал на задние лапы и оглушительно тявкал.

— Вот черт, злющий какой! — услышала Любовь Андреевна слова соседки и, уже не скрываясь, крикнула в открытую форточку:

— Рая, сейчас выйду! Не яри собаку! Неугомонная! — укорила она соседку, надевая на босые ноги старые, лопнувшие по бокам калоши. — Ни свет ни заря — Люба, Люба! Неймется ей!

Откинув толстый крючок с входной двери, Любовь Андреевна открыла ее, распахнула настежь и подперла по обычаю дощечкой, чтобы прохлада раннего октябрьского утра наполнила дом, — так быстрее сменится в нем воздух, застоявшийся за вечер и ночь. Слава богу, тепло беречь пока не приходилось. Да и печку сегодня, хочешь не хочешь, топить надо. Стирку вчера завела — белье замочила.

Матвей, услышав хозяйку, тявкнул еще пару раз для порядка и прибежал здороваться. Приученный не лезть на крыльцо без приглашения, пес топтался внизу, пыхтя, поскуливая и вертя коротким хвостом. Потрепав его по загривку, Любовь Андреевна зашлепала калошами через двор, к забору.

Солнце едва взошло. Не скоро оно еще покажется над крышей соседского сарая, не скоро разогреет воздух настолько, чтобы не шел изо рта пар. Спать бы да спать!

«Болезнь себе выдумать какую, что ли? — подумала Любовь Андреевна, поворачивая за угол дома. — Нет, нельзя, сглажу еще!»

— Ну скорей, Люб, чего копаешься!

Раиса махнула рукой и налегла грудью на невысокий заборчик. Матвей из-под ног хозяйки ринулся вперед, злобствуя вдвое против прежнего.

— Да замолчишь ты, собачье отродье! — прикрикнула на него Любовь Андреевна. — Дай поговорить с человеком!

Матвей, показывая испуг, метнулся в сторону и подался назад, недовольно урча на ходу.

— И чего он меня не любит? — недоумевала соседка.

«А кто тебя любит? — подумала Любовь Андреевна. — Во всей округе первая язва».

Раиса недели полторы назад заняла у нее двадцатку до воскресенья, обещала отдать, но до сих пор не раскачалась, и Любовь Андреевна была на нее в претензии, но напоминать о долге ей пока не позволяла деликатность.

— Люб, я чего тебя крикнула-то, — Рая понизила голос до полушепота, — мой вчера возвращался поздно, и знаешь, в господском доме дым коромыслом стоял. Не иначе праздновали хозяева целым шалманом.

— Да ну! — удивилась Любовь Андреевна. — Может, спьяну твоему праздники мерещатся? Давно там такого не бывало.

— Давно, — согласилась Раиса, — но Васька вчера в норме приехал, не перебравши, так что ошибиться не мог. В городе на калыме со строителями был, поэтому и припозднился. А возле Роговых остановился, поглядел со стороны. Так они, знаешь, даже мясо во дворе жарили, вот.

— Чтоб им провалиться!

Любовь Андреевна сплюнула с досады — хотела сегодня на базар съездить с носками и варежками, давно пора, навязала уже целую сумку, а тут эта забота… А после полудня, какой же это базар! Да и смотря как гуляли. Дом здоровенный господин Рогов отгрохал, двухэтажный, пока приберешь его сверху донизу, после гостей-то, пройдет время.

— Спасибо, Рая, что сказала. Сейчас пойду! Деваться некуда!

— Люб, Люба, погоди! — заторопилась Раиса, завидев, что соседка двинулась было восвояси. — Ты там, если осталось чего после них и если самой не надо будет, про меня не забудь, ладно?

— Ладно, — пообещала Любовь Андреевна и решилась-таки напомнить: — Долг-то когда отдавать думаешь?

— Ой, Любань, отдам, не сомневайся, — зачастила обещаниями Раиса. — Васька вот-вот получить должен, так я тебе — в первую очередь. Ты извини уж!

— Ладно! — безнадежно махнула рукой Любовь Андреевна и заторопилась к дому.

В деревне она слыла денежным человеком. Так оно было на самом деле или нет, вопрос спорный, но задержки пенсии не повергали ее в панику, как других, хотя тоже заставляли экономить на всем, вплоть до куска хлеба. В немалой степени способствовала такому относительному благополучию работа на даче Роговых, где она занималась в основном уборкой и мытьем полов, проклиная или благословляя новоявленных господ, в зависимости от своего самочувствия и времени, остававшегося до очередного получения от них денег. Ну и базар, конечно, выручал тоже.

Сегодня же огорчила ее Раиса известием о неожиданно привалившей работе.

— Вот тебе и базар! Вот тебе и стирка! — досадовала она.

Надо было поспешить, пока мальчишки да чего греха таить — и мужики тоже — не повыползали из своих домов. Слух о гулянке разойдется по деревне быстро, вполне могут нагрянуть в опустевший под утро дом для того, чтобы поживиться кто чем из оставшегося съестного и питейного, смотря по вкусу. А там, глядишь, прихватят что-нибудь по мелочи из добра. Тем более если хозяева двери и окна закрыть забыли и смотались все, без остатка.

Повязавшись платком, надев просторную полинялую куртку и прихватив на всякий случай сумку с несколькими прочными мешками, Любовь Андреевна прикрыла за собой калитку и быстрыми шагами направилась в сторону господского дома, как называли деревенские дачу Роговых. Матвей, как всегда, увязался следом.

«Пусть, — решила она, — накормлю его там чем бог пошлет».

Дачу Семен Геннадьевич Рогов поставил на отшибе, за околицей, неподалеку от опушки леса и провел к ней асфальтовую дорогу от автотрассы, а до деревни не удосужился. Вот и приходилось топать до дачи зимой и летом по проселочным ухабам.

Выходя из заросшего древесной чащей овражка — тропинка через него сильно сокращала путь, — Любовь Андреевна издалека заметила уродливую иноземную машину, похожую на огромного жука-навозника, стоящую у металлических ворот в сетчатой ограде имения Роговых, и проговорила почти со злостью:

— Ночи мало им было! Не нагулялись, черти, чтоб вас чесало и кусало!

Матвей поддержал хозяйку сердитым урчанием.

Заметили ее из широких окон второго этажа или совпало так, но Любовь Андреевна была уже на подходе, когда из калиточки выпорхнула тощая девица без юбки, в чудной, громадной куртке, нырнула в открывшуюся перед ней дверцу, и машина плавно тронулась с места.

«Хорошо если б последние!» — пожелала Любовь Андреевна, звякнув ключами в кармане.

В доме было тихо, казалось, никого не было. Тяжелая входная дверь, железная, замаскированная крашеной деревянной планкой, была закрыта, из тридевяти встроенных в нее запоров, лишь на одну замковую защелку, как обычно бывало, когда в доме оставался один молодой хозяин, живший на даче почти безвылазно уже около года.

Поэтому, войдя в прихожую и впустив Матвея, Любовь Андреевна, как всегда, крикнула, поглядывая на лестницу, ведущую на второй этаж:

— Вале-ер! Валера!

И Матвей тявкнул тоже. И тоже по обычаю.

— То ли нет никого, — объяснила ему и себе безмолвие Любовь Андреевна, — то ли нажрался сегодня хозяин и спит теперь без задних ног. Надо идти.

Матвей привычно улегся — дальше прихожей доступа ему не было — и приготовился ждать ее сколько потребуется.

Она прошлась по нижнему этажу, подивилась царящему здесь беспорядку, заглянула на кухню и поняла, что добыча сегодня будет обильной, хоть за тележкой беги.

— Ах, свиньи! — обругала она отвеселившихся господ при виде всевозможной снеди, не подлежащей долгому хранению, почти или совсем не тронутой. — Жратвы-то на целую полеводческую бригаду заготовлено, а съедена всего малая часть. Больше понадкусывали да разбросали. Мыслимое ли дело так с добром обращаться!

Очевидно, веселились здесь, пили-ели прямо на полу, на ковре, в самой большой из четырех комнат, которую Валерий называл гостиной.

Прежде чем приступить к отбору лучшего, следовало осмотреть дом, найти хозяина и, если способен он шевелить языком, испросить его позволения.

Да, работы хватало. И горела синем пламенем надежда поспеть на сегодняшний базар, постоять там с носками и варежками собственной вязки.

— Ну что теперь делать! — со смирением вздохнула Любовь Андреевна и пошла на второй этаж.

Присутствие гостей ощущалось и здесь, но такого безобразия, как внизу, не было. Сдвинутые со своих мест стулья, кресло, переставленное к окну и теперь влажное от заносимых ветром в открытую форточку капель дождя, шедшего ночью, а в одной комнате — женское белье, брошенное как попало, и развороченная постель.

— Во, спешили-то, — проворчала она, качая головой, — как на пожар. И одеться некогда было! Эх, господа!

Любовь Андреевна, решив отсюда и начать, потому что меньше здесь грязи и легче навести порядок, прошлепала калошами по полутемному коридорчику и открыла дверь ванной. Там ярко горел свет, и на фоне голубого кафеля из ванны торчали мокро блестящие колени. Она подалась назад и, посмеиваясь, окликнула:

— Валер! Ты что, уснул, что ли?

«Спит! — решила, не дождавшись ответа, и встревожилась. — Не захлебнулся бы. Надо будить».

Доводилось ей, когда еще муж живой был, вытаскивать из бани нализавшихся до полусмерти мужиков, а тут оробела что-то, впору за народом бежать. И Матвей — все одно к одному, просто удивительно — вдруг зашелся внизу, в прихожей, сначала лаем, а потом тоскливым воем, как по покойнику. Справившись с собою, все-таки вошла, глянула — из-под воды, со снежно-белого лица смотрели на нее неподвижные глаза молодого хозяина. Уже не соображая, что делает, она осторожно дотронулась пальцем до водяной поверхности, по ней побежала рябь, отражаясь от стенок.

— Ой, Валерка! — прошептала Любовь Андреевна, хватаясь за гладкую стену, чтобы удержаться на ослабших от ужаса ногах. — Валерка!