Пока я летела с горки навстречу тугому и теплому ветру, я все пыталась понять, чего же не хватает в этом раю. И вдруг, прислушавшись к окружающим меня звукам, поняла – детского смеха. Да, в этом странном месте не было детей. Казалось, что взрослые решили отдохнуть от своих отпрысков и, доверив их родственникам, поселились здесь одни. Хотя, как ни странно, на территории было достаточно много детских площадок с песочницами-«грибками», красными, в желтый или белый горошек.

Я поделилась своими наблюдениями с Павлом, который, как всегда, большую часть времени молчал.

– Да, я тоже обратил внимание на то, что здесь нет детей. Возможно, они живут в каком-нибудь другом изолированном месте.

Но это-то меня и настораживает. Ведь дети здесь явно жили. Вывод такой: их специально увезли, чтобы не рисковать их жизнями. Возможно, здесь намечается какое-то мероприятие… Но какое?.. А я все боялась его спросить об утренней прогулке и о демонстрации, которую, как мне казалось, видела собственными глазами.

– Стой! – вдруг крикнула я и остановилась, чтобы перевести дух. – Давай сначала вернемся к «нашему» дому, чтобы оттуда точно таким же образом, то есть через лес, выйти на ту площадку, в ту долину, я не знаю, как это назвать, где они маршировали…

Сказала и замерла, испугавшись, что Павел сочтет меня сумасшедшей.

– Ты хочешь этого?

– Да.

Мы свернули вправо и стали взбираться по узкой тропе в глубину леса. Ехали молча, обливаясь потом. Солнце дразнило нас, ослепляя своими лучами, прорывающимися между розовато-оранжевыми стволами елей и сосен. У меня не переставая болела голова. И еще слегка подташнивало. Я чувствовала себя необычно. Но никак не могла понять, в чем дело.

Наконец деревья стали редеть, и через некоторое время мы оказались на самом краю леса. Пред нами открылась долина. Сколько хватало глаз, простиралось вытоптанное травянистое пространство; мы нарочно объехали его, чтобы убедиться в том, что по краям его остались следы автомобильных шин. Их было много. Очень много. Я развернулась и подъехала к тому месту, где, как мне казалось, стояли мы с Павлом рано утром и куда позже, после марша, подошли Маша со Стасом. Вот они, следы инвалидной коляски. Это явно не велосипед. У велосипеда два параллельных следа, а здесь три.

– Это коляска Рюрика.

– Я знаю.

– А что ты еще знаешь?

– Ничего.

Он был непробиваем. Ни одного лишнего слова. Да и вообще он уже мало был похож на того Павла, которого я встретила ночью в коридоре поезда и который упрекал меня в смерти своего друга.

– Ты ведешь себя как-то странно. Ты считаешь, что я виновата в том, что привезла тебя сюда?

– Я ничего не считаю. Только оставаться здесь бессмысленно. Теперь ты убедилась, что тебе все это не приснилось?

– Тогда что же произошло?

– Взгляни, – он протянул ко мне руку и ткнул пальцем в просвечивающиеся сквозь загорелую кожу вены. – Видишь, по-моему, это след укола… У тебя есть такой? – Я моментально взглянула на свою руку. Ну конечно, они ввели нам что-то затуманившее мозги и заставившее поверить в то, что нам все приснилось. Зачем им было делать нам эти инъекции? Что им надо от нас? Если сагитировать или завербовать, то разве таким образом это делается?

– Послушай, а ведь они могли нас просто убить…

Я сказала и сама испугалась собственных мыслей.

– Нам надо убираться отсюда. – Эти слова произнес Павел.

– Я не уйду, пока не выясню, имеется ли связь между этой «Россией» и убийством Вика. Я же себе этого никогда не прощу. Кроме того, надо узнать их ближайшие планы, и если они противоречат здравому смыслу – а у меня есть все основания так думать, – то немедленно действовать. Выходить на этого Рюрика…

– Давай немного передохнем. Ты постоянно делаешь вид, что ты не устала и что железная. Это ни к чему. Надо набраться сил. У меня у самого шум в голове, да и чувствую я себя скверно.

Мы вернулись в лес и вдруг услышали какой-то странный звук, похожий на горловой, почти звериный крик. Кому-то сделали очень больно.

Мы находились в месте, где хвойный лес постепенно переходил в лиственный. Между ними было несколько солнечных веселых лужаек, усыпанных цветами. И вот со стороны лиственного леса, там, где, по нашим расчетам, проходила граница, отделяющая территорию дач от остального пространства и Нагорного, раздался еще один крик или стон, затем какие-то еще звуки, напоминавшие глухие удары при падении чего-то тяжелого. Я рванулась вперед, чтобы посмотреть, но Павел крепко схватил меня за руку:

– Не спеши. Ты же не знаешь, что это такое…

Но потом, когда все стихло, мы почувствовали сильный запах паленой шерсти, который принес нам ветер со стороны леса. Павел, продолжая держать меня за руку, повел за собой… Перед нами предстала страшная картина гибели молодого лося. Он запутался рогами в колючей проволоке, которая проходила достаточно высоко и густо оплетала бетонные столбы. Несчастный лось, пытавшийся перейти из лиственного леса в хвойный, почти сгорел, касаясь рогами и всем телом находящейся под высоким напряжением колючей проволоки. Его шерсть местами обуглилась, и теперь на теле животного зияли страшные раны от ожогов. С бледных губ лося стекала кровавая пена. Один глаз лопнул, и казалось, что лось плачет кровавыми слезами.

– А ты помнишь, как спокойно Маша сказала нам, чтобы мы соблюдали инструкцию? Она даже не заикнулась о том, что проволока под током.

– Так ведь предупредила, чтобы к ней не подходили. Это и надо было подразумевать.

– Господи, как спокойно ты говоришь об этом. Поехали отсюда, все равно мы уже ничем не сможем помочь бедолаге… Вот и отдохнули.

Мы долго петляли по лесной дороге, прежде чем вырулили на центральную аллею и помчались на полной скорости вниз, туда, где, по нашим расчетам, мог располагаться штаб. Но по пути нам снова пришлось остановиться. Мы заметили в траве человека, который то ли спал, то ли просто отдыхал. Но уж слишком неестественна была его поза… Мы притормозили и увидели лежащую на лужайке женщину в коротком летнем платье. Она лежала, раскинув руки и ноги, и тяжело дышала. Глаза ее были плотно закрыты. Она явно находилась в беспамятстве. Я первая подошла к ней и взяла ее за руку. Но в это время из леса вышел молодой человек в джинсах и майке.

– Какие проблемы? – совершенно спокойно спросил он.

– Ей плохо… Посмотрите, как тяжело она дышит, да и синяки под глазами…

– Вы из какого корпуса? – поинтересовался парень.

Подошедший сзади Павел дернул меня за руку и потащил за собой.

– Послушай, ты ведешь себя довольно странно, – набросилась я на него, когда мы отошли немного в сторону. – Что ты себе вообще позволяешь? Ей плохо, а этот тип и не собирается оказывать ей помощь.

– Наркотики. Это наркотики. Они все ходят одурманенные. Как ты еще не поняла. Они же все смеются. И твоя Маша, и Стас… Или загипнотизированные. Я еще до конца не понял.

– Что, все до одного?

– Нет, не все. Возможно, только те, в ком здешние боссы не слишком уверены.

– Откуда ты это знаешь?

– Просто я наблюдательный.

– А ведь действительно, многие из них питаются в столовой, вполне возможно, что им что-нибудь добавляют в пищу… Нам надо срочно отыскать Рюрика. Послушай, что за бред вообще – лидер и вдруг инвалид.

– Это определенным образом воздействует на психику зрителей. Подлинные руководители движения просто используют этот прием.

– Так мы ищем штаб или нет?

– Не знаю. Быть может, стоит дождаться ночи?

– Чтобы нас снова укололи?

– А мы будем спать по очереди. Дежурить. А что еще остается делать? Хотя мы можем поступить иначе…

Я посмотрела ему в глаза и поняла – Павел предлагал мне уехать отсюда. Без дальнейших попыток расследования, просто уехать и все, предоставив событиям развиваться по намеченной ИМИ программе.

– Нет, я не поеду. Я остаюсь. Мое твердое решение окончательно. Давай больше не возвращаться к этому вопросу, хорошо? Ты запомнил, какой корпус находится в самом центре свастики?

– Запомнил. Но только там вовсе не корпус. Там небольшая площадка между четырьмя корпусами…

– Постой, давай остановимся. – Я соскочила с велосипеда и показала на покосившийся детский красный с белым грибок. Он стоял в стороне от дороги и смотрелся настолько одиноко и бессмысленно, что меня это навело на некоторые размышления. Я подошла к грибку и заглянула ему под шляпку. Это была обычная металлическая труба.

– Паша, тебе не кажется, что это вентиляционная отдушина? Такие бывают на подземных аэродромах. И никакого отношения к детям это не имеет. Там, под землей, на территории всего дачного городка что-то находится. Но что?

И опять этот молчаливый взгляд. Я бы не удивилась, если бы дрожащий от зноя воздух вокруг как-то сдвинулся с места вместе с Павлом и частью леса и поплыл-поплыл в неизвестном направлении, – настолько нереальной казалась обстановка. Мозги совершенно отказывались работать.

– Почему ты молчишь? Почему ты, черт возьми, молчишь? Ты хочешь, чтобы я отпустила тебя? Так иди. Я тебя не держу. Тебе нужны деньги? Пойдем, я их тебе сейчас отдам.

– Тс… – он приложил палец к губам. Мы слышали какие-то голоса. Рядом – ни души, а голоса звучали все явственнее и явственнее.

– По-моему, это ОТТУДА, – Павел показал на трубу. – Из-под земли.

Мы прижались к трубе и стали слушать.

Да, он был прав. Голоса действительно шли оттуда. Разговаривали сразу несколько мужчин. Но только разобрать хотя бы одно слово было невозможно.

– Все это бессмысленно, пора возвращаться, а то Кате наша прогулка покажется подозрительной. И она непременно расскажет о ней своим хозяевам, которые, кстати, вполне могли вернуться из Москвы.

Да, он был абсолютно прав. Нам следовало возвращаться. И все же я не выдержала:

– Послушай, может, все-таки взглянем на место, где может находиться штаб?

– Я же сказал. Там нет никакого штаба. Четыре коттеджа. Возможно, что в одном из них живет Рюрик. Но это еще надо выяснить. Поехали.

Катя погрозила нам пальчиком и бросилась в дом накрывать на стол. Казалось, она ждала нас давно, потому что, как только мы подъехали к дому, она, вскочив с крыльца, на котором разговаривала с мужчиной, облегченно вздохнула. Мужчина оказался тот самый, который ухаживал за мной в бассейне.

– Я же сказал вам, что мы непременно встретимся, – сказал он, поднимаясь с крыльца и протягивая мне руку, чтобы я поднялась в дом. Я не подала ему руки. Не захотела. Но он лишь усмехнулся. Если утром на нем были белые плавки, то теперь белые джинсы и белая рубашка. И даже белые кроссовки. В сочетании с его белой шевелюрой это выглядело более чем пижонски. – Бросьте дичиться. Давайте познакомимся, не будьте букой. И познакомьте меня со своим спутником, а то он как-то странно на меня смотрит.

– Послушайте, мы не собираемся ни с кем знакомиться. Мы приехали сюда к нашим друзьям и…

Он расхохотался.

– Провинция, – хохотал он во все горло, – российская провинция. Брось, не комплексуй! И ты тоже, – он обратился к Павлу, который закончил устанавливать велосипеды и тоже собирался взойти на крыльцо, – не паси ее. Она тебе что, домашнее животное какое? Не умеешь обращаться с женщинами, так позволь поухаживать за такой красавицей другим.

Павел развернулся, как-то очень быстро и умело схватил парня за грудки, собрал в кулак чистенькую рубашку, а другой рукой так зарядил блондину кулаком в лицо, что тот скатился с крыльца и, ударившись о пару стоящих рядом спортивных велосипедов, опрокинулся навзничь. Но тут же поднялся и ринулся на Павла. Казалось, драка была неизбежна, но блондин вдруг, держась рукой за окровавленный нос, усмехнулся и проронил:

– Все-все, понял. Извините.

Рубашка его была забрызгана кровью. Глаза выражали полное недоумение.

На шум драки выбежала Катя.

– Пашка, кончай задираться. Люди отдохнуть приехали, а ты…

– Кончил. В смысле задираться. Но все равно я не отстану. Я хочу с вами познакомиться. Не злись.

Парень с «ты» перескакивал на «вы» и наоборот. Крайне импульсивная личность. Но мне он почему-то нравился все больше и больше. Наверно, каждой женщине необходимо, чтобы ею восхищались, чтобы ей говорили комплименты или просто откровенно приставали. Женщина будет отвешивать пощечины, произносить оскорбительные слова, отшучиваться, но где-то в глубине души будет счастлива тем, что на нее обратили внимание. На эту же удочку попалась и я. Я просто млела от этой драки, от этой грубости и силы, которая исходила от тезки моего Павла. Теперь я буду звать Павла Павлом, а этого новенького – Пашей. Так вот, мне нравился Паша.

Постепенно все успокоилось. А когда Паша узнал, что Павел мне не муж и даже не любовник (это выяснилось уже за столом, когда блондин устроил нам шуточный допрос), атака на мою женскую сущность началась необыкновенная.

После супа Паша куда-то убежал и вернулся, когда Катя уже подавала котлеты. В руках у этого обольстительного шалопая был букет красных влажных роз. Он бросил их к моим ногам, на что Катя повертела пальцем у виска и стала торопливо подбирать ни в чем не повинные цветы. Я молча наблюдала всю эту сцену. Наверняка этот Паша таким же макаром приударял в свое время за Катей, а добившись своего, сразу же переключился на кого-нибудь другого. Вернее, другую. Надо сказать, что минуты, проведенные в обществе этого красивого мужчины, подействовали на меня, словно аспирин при высокой температуре: я немного пришла в себя и расслабилась. Тот сюрреализм, который обрушился на меня за последнее время, уступил место разрядке и отдыху. Наверно, поэтому, поддавшись настроению, я почти сразу согласилась прогуляться с Пашей до бассейна и обратно. Я чувствовала, КАК смотрит на меня Павел и что он при этом думает, но поделать с собой уже ничего не могла. Оправдание же своему идиотскому поступку я нашла очень быстро: «Паша поможет мне выяснить, где живет Рюрик и где находится их штаб». Ничего более нелепого в моей жизни мне в голову не приходило. Возможно, лесной воздух окончательно помутил мой рассудок. Но скорее всего я потеряла голову от Паши. Это было как наваждение.

Мы вышли с ним из дому и очень быстрым шагом двинулись по направлению к бассейну, как договорились. Но потом Паша вдруг куда-то свернул, мы прошли молча довольно большое расстояние – все это время розовое от стыда солнце мелькало за стволами сосен и елей и словно пыталось удержать меня от неверного шага, – пока не вышли к аккуратному двухэтажному коттеджу, мало чем отличавшемуся от того, в котором мы гостим.

– Здесь живу я, – сказал Паша, взял меня за руку и почти втащил на крыльцо. – Пойдем, не бойся. Здесь никого нет.

Я, словно в тумане, следовала за ним, переходя из одной комнаты в другую, пока наконец он не потянул меня за собой на второй этаж.

Как пишут в любовных романах, все произошло очень быстро. Я пришла в себя уже на кровати. Мои вещи были разбросаны по всей спальне. Сквозь жалюзи воспаленно-розовыми полосками на стенах плясало полуденное солнце. Работал кондиционер, было прохладно. Я, широко раскрыв глаза, смотрела на какие-то причудливые прыгающие тени на стенах и не могла понять, как вышло, что я оказалась в постели с почти незнакомым мужчиной. Несомненно, он знал, чего хочет женщина. Но ведь это еще не повод для того, чтобы отдаться первому встречному. Это я о себе. Но таких мыслей было не так уж и много. В основном меня поражало их полнейшее отсутствие. Была страсть, похоть – назовите как угодно, и то и другое будет правдой. Я не знаю, сколько времени это продолжалось, но могло бы продолжаться до бесконечности, пока я не почувствовала, что теряю силы.

– Отпусти меня наконец, – сказала я и встала с постели.

Завернулась в простыню и стала искать на столике сигареты. Нашла, закурила.

– Слушай, я ничего такого не собиралась делать, – сказала я зло, пуская ему в лицо дым. – Как тебе удалось меня затащить к себе в спальню? Ведь ты же видел, что я не одна.

Я отошла к окну и раздвинула… Каким отвратительным сейчас показалось мне слово РАЗДВИНУЛА. Ну да ладно, речь не о литературе и тем более не о физиологии. Я раздвинула жалюзи и только в этот момент поняла: что Бог ни делает, все к лучшему… То, что я увидела в окне, заставило меня переменить тактику:

– Ты не слушай меня, просто я утомилась… У тебя не найдется чего-нибудь выпить или попить… Холодного и с пузырьками.

Он, все время моего хождения по комнате лежавший в позе пресытившегося зверя, блаженно улыбнулся и взглянул на меня со стороны, словно оценивая меня всю как есть. Нехороший мужской взгляд. Как на аукционе. Или на рынке.

– Для такой женщины, как ты… – начал он, и я поняла, что этот за словом в карман не полезет. Я не слушала его. Я ждала, когда он принесет минералки или сухого ледяного вина, и еще мне надо было, чтобы он вообще поскорее удалился. Как только я услышала, как он спускается по лестнице на кухню, я снова подошла к окну и раздвинула жалюзи. Как же я раньше не заметила этот дом? В отличие от всех коттеджей, которые я видела сегодня, этот был ослепительно белым. Тоже двухэтажный, но как будто чуть выше других. И еще одна примечательная деталь. Я сразу обратила на это внимание, поскольку вообще неравнодушна к таким вещам. В этом доме были французские окна. А это значит, до самого пола. Их было всего два – на втором этаже. Внизу же окна были обычные в смысле высоты, но овальные по форме. На миленький особнячок было приятно смотреть. Но не это поразило меня. Главное заключалось в том, что прямо напротив меня, всего в нескольких метрах, я видела Рюрика. Того самого инвалида в коляске, с укутанными в красно-черный клетчатый плед ногами и копной густых седых волос. Черные очки завершали и без того страшноватый облик этого доморощенного гения. Хотя, быть может, я и недооценивала его ум и роль, которую ему отвели его собратья по идее. Я услышала шаги Паши и тотчас дернула шнур. Жалюзи закрылись. Я вернулась в постель и даже легла. Испугалась, как нашкодившая школьница. Голый Паша нес поднос с прозрачными бокалами, наполненными напитками. Стенки бокалов запотели. Холодные, значит.

– Так дело не пойдет. – Я села на постели, по-турецки скрестив ноги и посмотрела на Пашу с укором. – А где фрукты?

– Черт! – он хлопнул себя по лбу и, оставив поднос на столике, ринулся снова вниз по лестнице.

А я тем временем притянула к себе его рубашку, лежавшую рядом с моими шортами на полу, и, как профессиональная воровка, хладнокровно залезла к нему в карман. Нащупав нечто похожее на удостоверение или пропуск (небольшого размера, но с жесткой обложкой), я не глядя переложила ЭТО в карман своих шорт. Вот теперь можно было расслабиться. Надо же знать, от кого в любую минуту можешь зачать ребенка. Успокаивая себя таким образом, я снова разметалась на постели и встретила нагруженного подносом Пашу нежной улыбкой.

– Бананы любишь? – спросил он, устанавливая поднос прямо на моем животе.

– Люблю.

– А виноград?

– Люблю.

– А персики?

Он в своих сексуальных играх зашел слишком далеко, поэтому пришлось дать ему затрещину банановой гроздью, а потом раздавить виноград у него на голове… Где-то в течение часа мы прыгали по кровати, бросаясь первоклассными фруктами, пока внизу не раздался звонок. Самое ужасное в подобной ситуации – это осознать вдруг то, что совершил. Спальня походила на консервный цех, в котором варили компот ассорти, а потом туда нечаянно бросили бомбу: все стены в красных, желтых и оранжевых пятнах с прилипшей мякотью персиков и клубники. Постель… страшно смотреть. Чудом остались незапачканными мои превосходные английские шорты и купальник. Им повезло, потому что их предусмотрительная хозяйка успела во время этой детской возни сунуть ногой под кровать. Белый гардероб супермена Паши походил на палитру дальтоника, которому в руки дали только красную краску, но много тюбиков, сказав, что все это разные цвета.

– Кто бы это мог быть? – спросила я, хотя мне ровно никакого дела не было до непрошеных гостей. Я уже была одета и ждала сигнала к действию, то есть была готова в любую минуту покинуть эту фруктовую бойню.

– Думаю, что Машка.

– А что ей здесь делать?

– Не знаю, может, ревновать?

– Но у нее ведь есть Стас.

– Это еще ни о чем не говорит. Здесь все дружат семьями, домами, спальнями, кроватями…

– …стульями, креслами и ночными горшками, – помогла я ему, хотя настроение после этого известия у меня заметно потускнело. Мне не хотелось бы переходить дорогу дочке Крысолова. Это, в конце концов, опасно для жизни.