ГЛАВА XXII

Расставшись с веселой парижской жизнью, мы вернемся в мрачную обстановку угрюмых Апеннин, где мысли Эмилии по-прежнему оставались верны Валанкуру. В нем она видела свою единственную надежду и с ревнивой пытливостью припоминала его клятвы и другие доказательства страстной любви; она читала и перечитывала полученные от него письма, с тоскою взвешивала каждое слово, говорившее о его привязанности, и, веря в его чувство, осушала свои слезы.

Между тем, Монтони старался расследовать странный случай, так сильно взволновавший его, но ему ничего не удавалось узнать. В конце концов он принужден был довольствоваться правдоподобным предположением, что это была злая шутка, сыгранная с господами кем-нибудь из слуг. Размолвки его с г-жой Монтони по поводу ее капитала повторялись еще чаще прежнего; он даже подверг жену аресту в ее комнате и угрожал принять еще более строгие меры, если она будет настаивать на своем дерзком сопротивлении.

Если б она послушалась голоса рассудка, он подсказал бы ей, что опасно раздражать дальнейшим упорством такого человека, как Монтони, раз она находится всецело в его власти. Но дело в том, что ею руководил не рассудок, а прежде всего сумасбродство и дух мести, заставлявший ее отвечать насилием на насилие, упорством на упорство.

Находясь в одиночном заключении в своей комнате, она теперь мечтала об обществе тех, кого раньше отталкивала от себя. Кроме Аннеты, Эмилия была единственным лицом, с кем ей позволено было разговаривать.

Великодушно заботясь о спокойствии тетки, Эмилия пробовала убеждать ее и всякими средствами старалась внушить ей, чтобы она избегала резких речей, раздражавших Монтони. Высокомерие тетки иногда смягчалось под влиянием кротких увещаний Эмилии, и были даже минуты, когда она благосклонно относилась к ее заботливой внимательности.

Сцены страшных ссор, при которых Эмилия часто принуждена была присутствовать, угнетали ее более, чем все другое, случившееся с нею со времени ее отьезда из Тулузы. Кротость и доброта ее родителей, родной дом, где протекло ее счастливое детство, часто приходили ей на память, как видения из какого-то лучшего мира, а теперь все эти люди, эти события, разыгрывающиеся у нее на глазах, возбуждали в ней один ужас, одно удивление… Она с трудом могла себе представить, чтобы такие сильные, необузданные страсти, как те, что бушевали в душе Монтони, могли уместиться в одном человеке; еще более удивляло ее то, что в важных случаях он умел подавлять эти страсти при всей их необузданности и приспособлять их к своим собственным интересам, вообще умел искусно маскировать свою натуру. Но Эмилию ему не удавалось ввести в заблуждение; она слишком часто видела его при таких обстоятельствах, когда он не считал нужным скрываться перед нею.

Ее теперешняя жизнь представлялась ей каким-то болезненным сном расстроенного воображения, или одной из тех диких фантазий, какие иногда рождаются в уме поэтов. Чем больше она размышляла, тем больше пробуждалось в душе ее сожалений о прошлом, а впереди рисовались ужасные картины. Иногда она мечтала превратиться в ласточку и на крылах быстрого ветра унестись в далекий Лангедок!

О здоровье графа Морано она осведомлялась часто; но Аннета ничего не знала, кроме смутных слухов о его опасном состоянии и о том, будто его врач сказал, что его пациент не выйдет из хижины живым; Эмилия с сокрушением думала при этом, что хотя невольно, но все же она и никто другой будет виновницей его смерти. От Аннеты не ускользнуло ее волнение, и она объяснила его по-своему.

Но скоро случилось одно происшествие, которое совершенно отвлекло внимание Аннеты от этого предмета и возбудило в ней свойственное ей любопытство. Однажды она явилась в комнату Эмилии с каким-то особенно торжественным лицом.

— Как вы думаете, что все это значит, барышня? — начала она. — Ох, кабы поскорее вырваться отсюда и вернуться живой и невредимой в Лангедок; больше я ни за что на свете не соблазнюсь путешествовать!.. И дернуло меня ехать за границу, чтобы насмотреться всяких ужасов!.. Думала ли я, что меня запрут, как в клетку, в этом ветхом замке, среди мрачных гор, а в конце концов еще горло перережут!

— В самом деле, объясни, о чем ты мне толкуешь, Аннета? — отозвалась Эмилия.

— Вы удивляетесь, барышня? Еще бы! Да ведь вы не захотите верить, пока вас самих не зарежут! Вы же не верили, когда я говорила о привидении? А ведь я показала вам то самое место, где оно являлось. Ничему-то вы не хотите верить, барышня!

— И не могу верить, пока ты не выскажешься по-человечески, Аннета! Бога ради, объясни мне, о чем ты говоришь? О каком убийстве?

— Нас, может быть, всех перережут, барышня. Да что толку объяснять — все равно вы не поверите.

Эмилия опять повторила просьбу, чтобы она рассказала все, что она видела и слышала.

— Ох, и насмотрелась же я, барышня, да и наслушалась!.. Спросите Людовико. Бедный малый! его тоже зарежут. Ну, кто бы это подумал, когда он бывало распевал песенки под моим окном в Венеции!

На лице Эмилии отразилось нетерпение и неудовольствие.

— Ну, так вот, барышня, я и говорю Людовико: все эти приготовления вокруг замка и те страшные люди, что шляются сюда каждый Божий день, и жестокое обхождение синьора с моей барыней, и все его странные выходки — все это ничего хорошего не предвещает. А Людовико велел мне помалкивать. Я и говорю: синьор страшно изменился против прежнего в этом мрачном замке; бывало, во Франции он такой веселый был! ухаживал за барыней, а иной раз не побрезгует бывало улыбнуться и мне, бедной служанке, и пошутить со мной. Раз, помню, выхожу я из барыниной уборной, а он и говорит: «Аннета», — говорит…

— Все равно, что говорил синьор, — прервала ее Эмилия, — ты лучше расскажи-ка мне, что так встревожило тебя сегодня?

— Ах, барышня, вот как раз то же самое сказал мне и Людовико: «Ты, — говорит, — брось о том, что говорит тебе синьор…». Вот я и сказала ему, что я думаю про синьора. Он так страшно изменился, говорю я, — такой стал надменный, строгий и такой сердитый с барыней. И когда попадешься ему на глаза, он и глядеть не хочет, а все хмурится. «Тем лучше», — говорит Людовико, — «тем лучше». Сказать вам по правде, барышня, по-моему, со стороны Людовико дурно так говорить; но я все-таки продолжала разговор. И потом, говорю я, он все хмурит брови так сердито, а коли обратишься к нему, он и не слышит; а по ночам сидит и совещается с приятелями, — далеко за полночь все сидят и рассуждают! — Но ты не знаешь, говорит Людовико, о чем они рассуждают промеж себя? «Знать не знаю, — отвечаю я, — только догадываюсь, — верно, все про мою барышню». А он как фыркнет со смеху — я и обиделась: не нравится мне, чтобы нас с вами подымали на смех! Я отвернулась и хотела уйти, но он остановил меня. «Не обижайся, — говорит, — Аннета, но я, право, не мог удержаться от смеха», — и он опять захохотал. — «Как! неужто ты воображаешь, что синьоры просиживают целые ночи и судят-рядят про дела твоей барышни? Нет, нет, тут другим пахнет. Этот ремонт замка, возведение укреплений — все это небось для молодых барышень делается?». Ну, так, значит, возразила я, наверное, синьор готовится вести войну? « Войну! — воскликнул Людовико, — в горах да в лесу? Здесь нет ни души, с кем воевать-то?» «С какой же стати все эти приготовления, — спросила я, — ведь никто же не собирается отнять замок у моего господина?» — «Каждый Божий день сюда шляется столько всякого подозрительного люда, — проговорил Людовико, не отвечая на мои слова, и всех-то синьор принимает, со всеми разговаривает и все остаются жить по соседству. Клянусь св.Марком! между ними есть форменные головорезы!» Я опять спросила Людовико, не думает ли он, что кто-то намеревается отнять замок у синьора? А он отвечал, что не думает, однако поручиться не может. «Вчера, — говорит (только вы, барышня, никому не рассказывайте), — вчера явилась сюда целая шайка этих молодцов; лошадей они поставили в конюшни замка, где они, вероятно, и останутся, потому что синьор приказал задать им лучшего корма, а люди почти все разместились по соседству в хижинах». Ну и вот я пришла передать вам все это, барышня. В жизнь свою не видывала я ничего подобного! И зачем сюда забираться этим подозрительным людям, как не для того, чтобы всех нас укокошить? А синьору это известно, иначе зачем бы он был с ними так радушен? Зачем ему укреплять замок? и с какой стати целые ночи совещаться с другими синьорами и ходить постоянно задумавшись?

— Это все, что ты имеешь сказать, Аннета? — перебила ее Эмилия. — Больше тебя ничего не тревожит?

— Да ничего, барышня, — отвечала Аннета, — а разве вам и этого мало?

— Совершенно достаточно, чтобы вывести меня из терпения, Аннета. Из твоих слов я никак не могу понять, почему мы все будем зарезаны, хотя признаюсь, тут происходит много странного.

Она не стала высказывать своих опасений, не желая еще больше запугивать Аннету. Но порядки, установившиеся за последние дни в замке, удивляли и тревожили ее. Аннета, рассказав свою историю, убежала за новыми вестями.

Вечером Эмилия провела несколько часов с г-жой Монтони и уже собралась ложиться спать, как вдруг услыхала странный, громкий стук в дверь своей комнаты и затем падение какой-то тяжелой массы, которая чуть не вышибла двери. Она спросила: кто там? но ответа не получила; крикнула вторично — последовало мертвое молчание. Ей представилось — в эту минуту она была не в состоянии сообразить, — что кто-то из новоприбывших подозрительных людей ломится к ней, чтобы ограбить, а может быть, и лишить жизни. При такой мысли ужас помутил ее рассудок; инстинктивно ей вспомнилось ее одиночество вдали от остальных членов семьи, и со страху она чуть не лишилась чувств. Она глядела на дверь, ведущую на лестницу, ожидая, что вот-вот она распахнется и, прислушиваясь в боязливом молчании, не повторится ли шум, одну минуту она подумала, что стук произошел именно за этой дверью, и ее неудержимо повлекло бежать в противоположную дверь. Она подошла к дверям, ведущим в коридор, и остановилась, боясь отворить их: ну что, если кто-нибудь притаился позади и поджидает ее? Но при этом глаза ее были пристально устремлены на другую дверь, ведущую на лестницу. В эту минуту она услыхала близехонько слабое дыхание: несомненно, кто-то стоял по ту сторону запертой двери…

Пока она колебалась и прислушивалась, дыхание стало явственным и тревога ее усилилась; когда она оглядела свою обширную, безлюдную комнату, ее опять охватило чувство жуткого одиночества. Долго стояла она в нерешимости — не позвать ли на помощь… Между тем, стало совершенно тихо и только по-прежнему слышалось слабое дыхание, убеждавшее ее, что какое-то живое существо не покинуло своего поста за дверью.

Наконец, в страшном беспокойстве, Эмилия решилась громко позвать на помощь из окна и уже направилась туда, как вдруг — было ли это одно воображение или в самом деле реальные звуки — ей почудились чьи-то шаги, подымающиеся по потайной лестнице; ожидая, что сейчас открюется эта дверь, она позабыла о другой причине тревоги и бросилась к коридору. Оттуда она пыталась бежать, но, отворив дверь, споткнулась о какое-то тело, распростертое на полу. Она вскрикнула и отскочила, но ее дрожащие ноги отказывались служить ей; она прислонилась к стенке коридора и только тогда могла рассмотреть распростертую фигуру и узнать черты Аннеты. Страх мгновенно сменился изумлением. Тщетно заговаривала она с бедной девушкой, та продолжала лежать на полу без чувств; тогда Эмилия, забыв о своей собственной слабости, стала оказывать ей помощь.

Когда Аннета пришла в сознание, Эмилия ввела ее в спальню, но та все еще не могла говорить и озиралась, точно ища кого-то глазами. Эмилия пробовала успокоить ее волнение и пока воздерживалась от всяких расспросов. Но долго молчать не было в натуре Аннеты: она в отрывистых фразах, со своей обычной бестолковой манерой, рассказала о причине своего испуга. Она утверждала положительно и убежденно, так что почти поколебала недоверчивость Эмилии, будто встретила привидение, идя по коридору.

— Слыхала я и раньше много россказней про ту таинственную комнату, но так как она возле вашей, то я и не передавала вам всего, чтобы вы не испугались, барышня. Слуги не раз говорили мне, что там водятся духи и что по этой причине комната заперта, мало того, заперта вся анфилада этих покоев. Проходя мимо, я всегда дрожала, как лист, и признаться сказать, иногда я слышала какой-то странный шум внутри. Но вот сейчас, иду я по коридору, ни о чем таком не думаю, позабыв про тот странный голос, что синьоры слыхали вчера вечером, вдруг вижу — блеснул яркий свет: какая-то высокая фигура (я видела ее совершенно ясно, вот как вас теперь, барышня) — скользит мимо и прямо шасть! в ту таинственную комнату, что всегда бывает заперта и ключ от которой у синьора; вот проскользнуло туда привидение и дверь тотчас же захлопнулась.

— Так это, наверное, и был сам синьор, — сказала Эмилия.

— О нет, барышня, ни в каком случае! Я оставила его в уборной: он там спорил и ссорился с барыней.

— Странные вещи ты рассказываешь, Аннета; не далее как сегодня утром ты пугала меня убийствами, а теперь стараешься убедить, что видела призрак! у тебя все это чередуется слишком уж быстро.

Ну, хорошо, я больше ничего не стану говорить вам, барышня; но ведь если б я сама не перепугалась насмерть, я не упала бы в обморок. Я бежала сломя голову, чтобы добраться до ваших дверей, и у меня перехватило голос — я не могла кричать; почувствовала, что со мной что-то делается неладное и как сноп свалилась на пол…

— Не та ли это комната, где висит портрет, завешенный черным покрывалом? — спросила Эмилия.

О нет, барышня, поближе отсюда. Но как я доберусь до своей каморки? Ни за что на свете я не соглашусь опять выйти в коридор!

Эмилии, напуганной и расстроенной всем этим, очень не улыбалась мысль провести ночь в одиночестве, и она велела девушке ночевать у нее в комнате.

— Ах нет, барышня, — отвечала та, — мне не заснуть здесь и за тысячу червонцев!

Измученная и раздосадованная, Эмилия сначала стала высмеивать Аннету, хотя сама отчасти разделяла ее страхи, потом пробовала урезонить ее; но все напрасно: девушка упорно утверждала и верила тому, что видела призрак, видение с того света. Лишь долго спустя после того, как Эмилия оправилась и пришла в себя, она вспомнила, что слышала шаги на лестнице и еще настойчивее стала убеждать Аннету ночевать непременно у нее; с большим трудом ей удалось уговорить девушку; та наконец согласилась, потому что трусила выйти в коридор.

На другой день рано поутру Эмилия, проходя по сеням на террасу, услыхала шум, суету на дворе и топот лошадиных копыт. Такое непривычное оживление возбудило ее любопытство; вместо того, чтобы выйти на крепостные стены, она подошла к одному из окон наверху, откуда увидала во дворе группу всадников в каких-то странных костюмах и вооруженных с головы до пят, хотя и не совсем одинаково. На всех был род короткого мундира, черного и алого цвета, а на некоторых черные плащи, ниспадавшие до стремян. Из-под распахнувшихся плащей виднелись кинжалы, заткнутые за пояс всадников. Такие же кинжалы Эмилия заметила и у тех всадников, которые были без плащей; большинство их были вооружены копьями или ятаганами. На головах у них сидели итальянские шапочки, украшенные у некоторых черными перьями. Или шапки придавали лицам задорный вид, или лица имели от природы свирепое выражение, но Эмилия подумала, что она в жизни не видывала сборища таких зловещих физиономий. Ей казалось, что она окружена бандитами и что сам Монтони атаман их, а замок служит им сборным пунктом. Эта страшная, тревожная мысль мелькнула мгновенно, но рассудок не мог подсказать ей другого, более вероятного предположения.

Пока она наблюдала, из замка вышли Кавиньи, Верецци и Бертолини, одетые как и остальные, с той только разницей, что у них на шапках развевались перья черные с пунцовым и оружие их несколько отличалось от вооружения остальных. Когда они садились на своих коней, Эмилия заметила восторженную радость на лице Верецци, между тем как Кавиньи был хотя весел, однако с тенью задумчивости на лице; он ловко осадил коня, и его видная, величественная фигура выставлялась в самом выгодном свете. Глядя на него, Эмилия думала, что он несколько похож на Валанкура удальством и статностью; но тщетно было бы искать на его лице того благородства, той душевности, какими отличались черты ее друга.

Она надеялась, не зная почему, что Монтони сам будет сопровождать отряд; действительно, он появился у входной двери, однако не в мундире. Тщательно осмотрев всадников, он простился с ними, и отряд под предводительством Верецци двинулся под спускные решетки; Монтони вышел за портал и некоторое время следил за ним взором. Эмилия отошла от окна и, теперь уверенная в том, что никто ее не потревожит, отправилась гулять на вал, откуда она могла вскоре увидеть отряд, который лентой извивался в горах, к западу, то появляясь, то исчезая за лесом; она наблюдала его до тех пор, пока расстояние не стушевало отдельные фигуры, так что стала видна лишь смутная масса, движущаяся в горах.

Эмилия заметила, что на укреплениях уже нет рабочих и что ремонт, по-видимому, окончен. Задумчиво прохаживаясь взад и вперед, она вдруг услыхала отдаленные шаги и, подняв глаза, увидала каких-то людей, засевших под стенами замка; очевидно, они не были рабочими, а как будто походили видом на только что уехавших всадников. Эмилия пожалела, что нет Аннеты, которая могла бы объяснить ей последние происшествия, но затем, вспомнив, что теперь г-жа Монтони, вероятно, уже встала, она зашла к ней в уборную и рассказала обо всем виденном. Но г-жа Монтони или не хотела, или действительно не могла ничего объяснить ей. Вероятно, это зависело от обычной необщительности синьора со своей супругой, но Эмилии почудилась какая-то особенная таинственность, облекавшая это дело, и она предвидела, что в замыслах ее родственника заключается опасность, если даже не злодейство.

Пришла Аннета, по обыкновению в тревожном настроении; на нетерпеливые расспросы барыни, что она слыхала от слуг, девушка отвечала:

— Ах, барыня, никто ничего не знает, кроме старого Карло; ему-то все известно, но он такой же скрытный, как и его барин. Одни говорят, будто синьор замышляет пугнуть неприятеля; но где он, неприятель-то? Другие толкуют, будто он готовится осаждать чей-то замок; но я уверена, что ему и в своем достаточно просторно, незачем еще приобретать… А мне-то, признаться, очень хотелось бы, чтобы сюда побольше набралось народу! все бы веселее было!..

— Ах, боюсь я, что твое желание скоро исполнится, — заметила г-жа Монтони.

— Но таких подозрительных людей нам вовсе не нужно. Хотелось бы видеть вот таких бравых, веселых, разбитных парней, как, например, Людовико; он всегда рассказывает такие потешные вещи и смешит до слез. Вот хотя бы вчера рассказал мне такую забавную историю, что я и теперь не могу удержаться от хохота, — говорит…

— Ну, это можешь оставить и при себе, — остановила ее госпожа.

— И знаете ли, — продолжала Аннета, нимало не смущаясь, — какой он мастер разгадывать людей! Он сразу угадал все намерения синьора, в точности не зная ничего.

— Как так? — спросила г-жа Монтони.

— Он говорит… впрочем, он взял с меня слово никому не передавать, и я ни за что на свете не хочу сделать ему неприятное.

— Что он не велел говорить? — сердито окликнула ее г-жа Монтони. — Я желаю знать немедленно, что такое он не велел говорить?

— Ах, барыня, — отозвалась Аннета, — право, не могу сказать, ни за какие блага в мире!

— Я требую, чтобы ты сказала сию же минуту.

— Барыня, милая, не могу, хоть озолотите меня! Я была бы клятвопреступницей.

— Ну, скорей, говори! я не стану ждать ни секунды, — настаивала г-жа Монтони.

Эмилия молчала.

— Синьору тотчас же будет обо всем доложено, — продолжала г-жа Монтони, — вот погоди, он тебе развяжет язык!

— Да ведь это Людовико сам догадался, — проговорила Аннета, — ради Создателя, барыня, только не говорите синьору, а вы-то сейчас все узнаете.

Г-жа Монтони обещала молчать.

— Так вот видите ли, Людовико говорит, что синьор, мой господин… по крайней мере Людовико так думает, а вы знаете, всякий волен думать, что ему угодно… что синьор…

— Что такое? не тяни! — нетерпеливо перебила ее г-жа Монтони.

— … Что синьор собирается сделаться… ну, разбойником, то есть будет грабить и резать людей, словом, что он будет (уже, право, не знаю, что он хочет сказать)… будет атаманом разбойников.

— Да ты с ума сошла, Аннета! — воскликнула г-жа Монтони, — это сущий вздор! ты морочишь меня! Говори сейчас же все, что натолковал тебе Людовико. Я не допускаю никаких уверток. Сию же минуту…

— Так вот какая мне награда за то, что я разоблачила тайну!.. — воскликнула Аннета.

Госпожа ее продолжала настаивать, а Аннета отпираться, пока не появился сам Монтони и не выслал горничную вон из комнаты. Она ушла, трепеща за последствия своей болтовни. Эмилия тоже хотела уйти, но тетка удержала ее; Монтони за последнее время так часто вздорил при ней со своей супругой, что уже более не стеснялся ее присутствия.

— Я требую, чтобы вы мне объяснили сию же минуту, синьор, что все это означает, — обратилась к нему жена, — какие это вооруженные люди рыщут вокруг замка?

Монтони отвечал ей немым, презрительным взглядом; Эмилия что-то потихоньку шепнула тетке.

— Вздор, вздор! — возразила та, — я хочу знать все; я хочу знать, зачем вы укрепляли замок?

— Полноте, — произнес наконец Монтони, — меня привело сюда другое, более важное, дело. Знайте, что я более не позволю шутить над собою! Вы должны передать мне свое состояние тотчас же, без дальнейших споров, или я найду другие средства…

— Никогда я не уступлю вам своего имущества, — прервала его г-жа Монтони, — никогда я не стану способствовать осуществлению ваших безумных планов. В чем они заключаются? Я знать хочу. Предстоит осада замка? Ожидаете вы неприятеля? Меня заперли здесь, может быть, мне суждено погибнуть при осаде?

— Подпишите документ, — сказал Монтони, — и тогда узнаете…

— Какого неприятеля вы ожидаете сюда? — продолжала жена. — Разве вы поступили на государственную службу? А я должна умирать здесь!

— Что ж, это может случиться, если вы не исполните моего требования, — подтвердил Монтони, — потому что до тех пор вы ни под каким видом не покинете замка!..

Госпожа Монтони разразилась громкими рыданиями, но тотчас же подавила их, сообразив, что угрозы мужа не более, как уловка, чтобы исторгнуть ее согласие. Она намекнула ему о своем подозрении и кстати высказала, что его планы не настолько честны, чтобы принести пользу государству, и что, по ее убеждению, он просто намерен сделаться атаманом бандитов, с целью примкнуть к врагам Венеции и опустошать окрестный край.

Монтони устремил на нее пристальный, суровый взор. Эмилия вся задрожала. Жена поняла, что на этот раз она хватила через край.

— Сегодня же ночью вы будете переведены в восточную башню, — отрезал Монтони, — там вы, может быть, одумаетесь, поймете, как опасно оскорблять человека, который имеет над вами неограниченную власть.

Эмилия упала к его ногам и со слезами молила за тетку, которая вся трепетала от страха и негодования, то готовая разразиться бранью, то порываясь присоединиться к мольбам Эмилии. Монтони, однако, скоро положил конец этому заступничеству; со страшным проклятием он оттолкнул Эмилию, оставив плащ свой в ее руках, так что она упала и сильно ушибла себе голову. Он вышел, не сделав даже попытки поднять ее; вдруг внимание Эмилии было привлечено громким стоном г-жи Монтони, до тех пор сидевшей неподвижно в своем кресле. Эмилия вскочила, бросилась к ней на помощь и увидала, что глаза ее закатились, а черты судорожно искажены.

Она заговорила с несчастной, но, не получив ответа, принесла воды и приблизила стакан к губам тетки, поддерживая ей голову; однако судороги усиливались и заставили Эмилию позвать кого-нибудь на помощь. Идя по зале за Аннетой, она встретила Монтони, рассказала ему, что случилось, и умоляла вернуться и успокоить жену; но он молча равнодушно отвернулся и вышел на террасу. Наконец Эмилии удалось отыскать Карло и Аннету; они поспешили в уборную, где г-жа Монтони лежала на полу в сильном нервном припадке. Ее подняли, отнесли в смежную спальню и положили на кровать, но и тогда ее приходилось держать, так сильно она билась. Аннета дрожала, рыдая, а старик Карло глядел на нее молча, с жалостью, ухватив слабыми руками руку своей госпожи; вдруг, повернувшись к Эмилии, он воскликнул:

— Боже милостивый, синьора, что с вами?

Эмилия спокойно взглянула на него и увидала, что глаза его пристально устремлены на ее лицо; Аннета, глядя на нее, громко вскрикнула. Дело в том, что все лицо Эмилии было залито кровью, тихо капавшей из рассеченной раны на лбу. Но за последние минуты все внимание ее было так поглощено другим, что она даже не почувствовала боль от ушиба. Она приложила носовой платок к раненому лбу и, несмотря на то, что ей делалось дурно, она продолжала наблюдать тетку, у которой судороги постепенно ослабевали и наконец прекратились, оставив ее в состоянии какого-то столбняка.

— Тетушке нужен покой, — сказала Эмилия, — ступай, добрый Карло; в случае, если нам понадобится твоя помощь, я пошлю за тобой. А тем временем, по мере возможности, замолви доброе слово синьору о своей госпоже.

— Увы! — промолвил Карло, — я имею мало влияния на синьора Монтони. Но вы-то, добрая барышня, позаботьтесь о себе. У вас не пустячная рана на лбу и вид измученный.

— Спасибо, друг мой, за твое внимание, — улыбнулась Эмилия, — это пустяки: я упала и ушиблась…

Карло покачал головой и вышел. Эмилия с Аннетой продолжали ухаживать за госпожой Монтони.

— Как вы думаете, барыня передала синьору, что говорил Людовико? — спросила Аннета шепотом; но Эмилия успокоила ее на этот счет.

— Чуяло мое сердце, что у них выйдет неладное, — продолжала Аннета, — уж не побил ли синьор мою барыню?

— Нет, нет, Аннета, ты ошибаешься, не произошло ничего особенного.

— Что ж, здесь часто случаются предиковинные вещи, барышня, сплошь и рядом. Нынче утром опять прибыла в замок целая ватага подозрительных людей…

— Тсс, Аннета, ты встревожишь тетушку; поговорим об этом после.

Они продолжали сидеть у постели молча; больная тихо вздохнула; Эмилия взяла ее за руку и успокоительно заговорила с нею. Но г-жа Монтони уставилась на нее бессмысленным взором и некоторое время не узнавала свою племянницу. Первыми ее словами был вопрос о Монтони. Эмилия вместо ответа умоляла ее успокоиться, не волноваться и в заключение предлагала передать ее мужу какое угодно поручение от ее имени.

— Нет, — проговорила она слабым голосом, — нет, мне нечего сказать ему. Но хотелось бы мне знать, намерен ли он в самом деле выселить меня из моей спальни?

Эмилия объяснила, что он ничего не говорил об этом после того, как г-же Монтони сделалось дурно, и затем старалась отвлечь ее внимание на какой-нибудь другой предмет; но тетка слушала ее невнимательно и, казалось, ушла в какие-то свои тайные мысли. Эмилия принесла ей немного пищи для поддержания сил, оставила ее на попечении Аннеты, а сама пошла разыскивать Монтони, которого застала в отдаленной части замка разговаривающего среди группы людей, тех самых, о которых упоминала Аннета. Они стояли вокруг него со свирепыми, хотя несколько присмиревшими лицами, а он горячо о чем-то толковал им и указывал на стены замка, не замечая Эмилии, которая стояла поодаль, дожидаясь, когда он освободится. Эмилии невольно бросилась в глаза наружность одного из людей, еще более страшная и дикая, чем у его товарищей: он стоял опираясь на копье, глядел из-за плеча товарища на Монтони и слушал его с напряженным вниманием. По-видимому, это был человек простого звания, однако, судя по выражению его лица, он не признавал авторитета Монтони, как признавали его товарищи. На прощание, когда люди стали расходиться, Эмилия слышала, как Монтони сказал им:

— Итак, нынче вечером становитесь на караул с солнечного заката.

— С солнечного заката…— отозвались двое-трое из людей, и на этом все разошлись.

Эмилия приблизилась к Монтони, хотя он явно хотел избежать разговора с нею; но она имела мужество настоять на своем. Еще раз она сделала попытку вступиться за тетку, красноречиво изобразила ему ее страдания и указала на опасность подвергать ее пребыванию в сырой, холодной башне, при теперешнем состоянии ее здоровья.

— Ну что ж, она страдает из-за собственной глупости, — возразил Монтони, — жалеть ее нечего; она знает, как она может избегнуть этих страданий; если ее посадят в башню, она сама будет виновата. Пусть лучше повинуется и подпишет документы, и дело этим кончится.

Эмилия осмелилась повторить свои мольбы; тогда он сердито заставил ее замолчать и упрекнул за вмешательство в его семейные дела; в конце концов он все-таки сделал некоторую уступку, обещав, что сегодня г-жа Монтони не будет переведена в башню, но что ей дадут возможность одуматься до завтрашнего дня и выбрать одно из двух: или подписать отречение от своего имущества, или быть посаженной в восточную башню замка, «где она найдет, — прибавил он, — такое наказание, какого и не ожидает».

Эмилия поспешила к тетке уведомить ее об этой короткой отсрочке и об ожидавшей ее судьбе, в случае непокорности. На это она ничего не ответила, но глубоко задумалась, а Эмилия, ввиду ее болезненной слабости, желала успокоить ее, отвлекая ее внимание на другие, менее волнующие предметы; хотя эти старания не удались, и г-жа Монтони стала раздражаться, но ее решимость по спорному пункту как будто несколько поколебалась; тогда Эмилия посоветовала ей, как единственное средство безопасности — подчиниться требованию Монтони.

— Вы сами не знаете, что советуете, — возразила тетка. — Понимаете ли вы, что эти самые имения перейдут к вам после моей смерти, если я настою на своем отказе?

— Этого я и не подозревала, тетушка, но, узнав теперь вашу волю, я все-таки советую вам поступить как того требует не только ваше спокойствие, но и ваша безопасность; умоляю вас, пусть такое сравнительно ничтожное соображение не останавливает вас!

— Неужели вы говорите искренне, племянница?

— Да можно ли в этом сомневаться, тетя? — Тетка казалась тронутой.

— Ты достойна этого наследства, Эмилия, и я желаю сохранить мое имущество для тебя, — в тебе открываются добродетели, каких я и не ожидала.

— Чем я заслужила этот упрек, тетя? — печально промолвила Эмилия.

— Упрек! Нисколько! Я хотела только похвалить тебя за твою добродетель.

— Увы! какая же это добродетель, — возразила Эмилия, — когда даже нет соблазна!

— Однако, месье Валанкур…— начала было тетка.

— О, тетя, — прервала Эмилия, зная наперед, что она скажет, — не касайтесь этого предмета, я не хочу пятнать свои мысли таким возмутительно себялюбивым расчетом.

Она тотчас же переменила разговор и продолжала беседовать с г-жою Монтони до тех пор, пока не настала пора ложиться спать.

В замке стояла мертвая тишина; все обитатели, кроме Эмилии, давно удалились на покой. Проходя по широким, пустынным галереям, темным и безмолвным, она чувствовала тоску одиночества и трепетала, сама не зная чего; но когда она вошла в свой коридор и вспомнила о происшествии вчерашней ночи, ее охватил леденящий ужас: ей представилось, что с нею может случиться то же, что случилось с Аннетой, что ослабевшая голова ее не выдержит и она упадет в обморок. Комнаты с привидениями, о которой толковала Аннета, Эмилия не знала в точности, но ей было известно, что это одна из тех, мимо которых ей придется проходить по пути к себе. Боязливо озираясь в потемках, она тихо и осторожно продвигалась вперед, наконец, дойдя до какой-то двери, из-за которой слышался слабый звук, она остановилась в колебании; в этот короткий миг остановки страх ее дошел до того, что она не в силах была двинуться с места. Подумав, что это был человеческий голос, она несколько ожила; но вслед затем отворилась дверь и появилась какая-то фигура, которую она приняла за Монтони; но в то же мгновение фигура отступила назад и дверь закрылась, хотя Эмилия успела все-таки разглядеть при свете камина, топившегося в комнате, другую фигуру, сидевшую у очага в задумчивой позе. Тут страх ее исчез, осталось одно глубокое изумление. Ее yдивлялo таинственное поведение Монтони и существование какого-то незнакомца, которого синьор тайком посещает в полночь в комнате, прежде всегда запертой и про которую ходили такие странные слухи. Пока она стояла в колебании, сильно желая проследить Монтони, а между тем боясь раздражить его, дверь снова осторожно отворилась и опять так же быстро захлопнулась. Тогда Эмилия тихонько прошла в свою комнату, помещавшуюся через одну от этой, но, оставив там свою лампу, забилась в темный угол коридора, чтобы простедить за таинственной фигурой и убедиться, действительно ли это был Монтони.

Несколько минут она простояла в безмолвном ожидании, устремив глаза на дверь; вдруг дверь опять отворилась, и показалась та же фигура, несомненно фигура Монтони. Он осторожно оглянулся по сторонам, не замечая ее, затем шагнул через порог, затворил за собой дверь и удалился из коридора. Вскоре Эмилия услыхала, что дверь запирается изнутри; после этого она ушла к себе, озадаченная и пораженная всем виденным.

Была уже полночь. Закрывая окно, Эмилия услыхала шаги внизу и смутно разглядела в потемках несколько человек, которые прошли под ее окном. Раздался лязг оружия и произнесен был пароль. Вспомнив продслушанный ею приказ Монтони и сообразив, что теперь как раз полночь, она догадалась, что происходит первая смена караула в замке. Долго она прислушивалась, пока все не затихло, и только тогда улеглась спать.