16

Черновой вариант:

Вероятно, он бы и мимо комнаты Эрлангера прошел с тем же безразличием, не стой сам Эрлангер в двери и не подзови его к себе коротким взмахом руки. Даже не взмахом — одним небрежным движением указательного пальца. После чего, уже не оглядываясь на покорно плетущегося за ним К., зашел к себе в комнату. Она была вдвое больше комнаты Бюргеля, слева, глубоко в углу, пряталась кровать, рядом с ней теснились шкаф и умывальник, сдвинутые настолько плотно, что при такой расстановке пользоваться ими почти не представлялось возможным, зато остальная, гораздо большая часть комнаты, казалась почти пустой, только посредине водружен был письменный стол с креслом, а по боковой стенке, выстроившись в ряд, замерли стулья числом, пожалуй, не меньше десяти. Имелось даже небольшое оконце, наверху, под самым потолком, а неподалеку от него урчал, словно кошка, усердно работающий вентилятор.

— Садитесь куда-нибудь, — бросил Эрлангер, сам уселся за письменный стол и, сперва пробежав глазами обложки и по-новому разложив несколько папок, стал засовывать их в небольшой саквояж, похожий на саквояж Бюргеля, однако для папок он оказался едва ли не маловат, Эрлангеру пришлось вынуть папки обратно, и теперь он прикидывал, можно ли запихнуть их в саквояж как-то иначе. — Вам уже давно полагалось явиться, — буркнул он, и прежде-то отнюдь не любезный, а теперь, видимо, еще и вымещая на К. свою досаду по поводу строптивых папок.

К., в новой обстановке слегка встряхнувшийся от усталости, к тому же и обеспокоенный сухим обхождением Эрлангера, манера которого, разумеется, с поправкой на совсем другой уровень достоинства, слегка напоминала надменные замашки учителя, — да и внешне кое-какое сходство имелось, и сидел К. перед ним на стуле, как ученик, разве что товарищей-одноклассников рядом сегодня почему-то не оказалось, — отвечал как можно старательнее, начал с упоминания о том, что Эрлангер спал, поведал, как он, не желая потревожить секретарский сон, почтительно ушел, благоразумно умолчал о своих последующих занятиях, дабы возобновить рассказ на эпизоде с перепутанной дверью и завершить его ссылкой на чрезвычайную свою усталость, попросив великодушно принять оную во внимание. Однако Эрлангер мгновенно выискал слабое место в его ответе.

— Странно,— проговорил он,—я сплю, чтобы отдохнуть и набраться сил для работы, вы же тем временем неизвестно где околачиваетесь, чтобы потом, едва начнется допрос, мне на свою усталость сетовать.— (К., однако, не сдавался; нечто вроде благодарности за то, что его наконец почти полностью разбудили и понуждают к внимательности, должно быть, тоже играло тут свою роль, заставляя его относиться к замечаниям Эрлангера серьезнее, чем, возможно, относился к ним сам Эрлангер; К. указал на то, что был вызван Момусом к Эрлангеру на определенное время и в указанный час явился куда следовало, однако сон Эрлангера не позволил ему войти, он вынужден был ждать, сам не имея возможности и времени выспаться, поскольку...) К. попытался возразить, но Эрлангер одним движением руки эту его попытку пресек.— К тому же ваша усталость, судя по всему, вашу говорливость нисколько не уменьшила,— продолжил он.— Вы часами о чем-то болтаете за стенкой, что отнюдь не способствовало моему сну, о безмятежности которого вы якобы так печетесь.— К. снова попытался вставить хоть слово, и опять Эрлангер не дал ему этого сделать.— Впрочем, надолго я вас не задержу,— бросил он,— я лишь хотел просить вас об одном одолжении.

Но тут вдруг он вспомнил о чем-то — и сразу стало ясно, что все это время, в смутном раздражении от помехи, он думал о чем-то еще, так что строгость, с которой он с К. обходился, вероятно, относилась к посетителю только проформы ради, на самом же деле объяснялась досадой на собственную забывчивость, — и нажал кнопку электрического звонка у себя на столе. Из боковой двери — выходит, Эрлангер занимал здесь несколько комнат — немедленно явился слуга. Очевидно, это был один из старших слуг, про которых Ольга рассказывала, сам К. никого из них еще ни разу не видал. Это был довольно низенький, но весьма плотного сложения человечек, с таким же массивным и широким лицом, на котором почти напрочь пропадали маленькие, к тому же постоянно полуприкрытые глазки. Костюм его напоминал костюм Кламма, только был изрядно поношенный да и сидел плохо, особенно бросались в глаза короткие, будто поддернутые рукава, что на таких коротких ручках выглядело и вовсе уж курьезно, словом, костюм был явно с чужого плеча и принадлежал раньше какому-то совсем уж коротышке, не иначе слуги носили старые вещи чиновников. Видимо, господское платье тоже как-то подпитывало их пресловутую заносчивость, вот и этот слуга, явившись на звонок, явно полагал, что тем самым работа, которую с него можно спросить, уже исполнена, и уставился на К. с таким суровым видом, словно его если для чего и могли побеспокоить, то лишь для того, чтобы К. выпроводить. Эрлангер, напротив, безмолвно ожидал, когда же слуга выполнит некую повседневную, привычную, не требующую особых распоряжений обязанность, ради которой, собственно, он слугу и вызвал. Поскольку же его безмолвное повеление не исполнялось и слуга по-прежнему лишь таращился на К. то ли грозным, то ли укоризненным взглядом, Эрлангер в гневе топнул ногой и почти вытолкал К. — тому, без вины виноватому, опять пришлось расхлебывать последствия чужих упущений — из комнаты. Когда некоторое время спустя и, надо признать, гораздо дружелюбней его пригласили войти снова, слуги в комнате уже не было, а единственной переменой, которую К. заметил, оказалась выдвижная деревянная перегородка, скрывшая от глаз посетителя кровать, шкаф и умывальник.

— Сущая беда с этими слугами, — пробурчал Эрлангер, что в его устах могло бы показаться изъявлением поразительного доверия к собеседнику, если, конечно, это не был разговор с самим собой. — И вообще бед и забот хватает, — продолжил он, откидываясь в кресло и по-хозяйски опираясь на столешницу кулаками. (На сей раз он усадил К. на крайний стул справа, так что поглядывал на него, поскольку головы почти не поворачивал, лишь редко и искоса.) — Кламм, мой господин, в последние дни слегка обеспокоен, по крайней мере нам, его подчиненным, тем, кто по долгу службы постоянно с ним рядом и кому надлежит ловить и пытаться истолковать каждое его слово, каждый жест, — нам так кажется. Но это кажется именно нам, то есть это не он обеспокоен — да и какое беспокойство способно хотя бы коснуться Кламма? — это мы обеспокоены, мы, те, кто вокруг него, обеспокоены и в работе своей почти не в силах от него наше беспокойство скрыть. Разумеется, подобное совершенно нетерпимое положение, во избежание самых скверных последствий,— для каждого, в том числе и для вас, — необходимо пресечь, причем как можно скорей. Мы пытались доискаться до причин и много всего обнаружили, что, возможно, могло послужить виной этому беспокойству. Есть среди них и совершенно смехотворные вещи, что на самом деле отнюдь не столь уж удивительно, ибо от крайне смешного до сугубо серьезного порою всего один шаг. Трудовая жизнь канцелярий, причем именно она в особенности, настолько утомительна, что может вершиться лишь при тщательнейшем соблюдении всех побочных мелочей и при недопущении в этих мелочах желательно никаких, даже самых крохотных изменений. К примеру, такая, казалось бы, ерунда, как чернильница, сдвинутая лишь на ладонь со своего привычного места, способна нарушить ход наиважнейшей работы. Вообще-то следить за всем этим прямая обязанность слуг, однако полагаться на них настолько ненадежно, что большая часть таких работ падает на нас, не в последнюю очередь на меня, кому по этой части приписывают особую зоркость. А надо заметить, что работа эта до крайности деликатная, можно сказать, интимная, конечно, бесчувственными руками слуг ее можно сварганить и за минуты, мне же она доставляет уйму хлопот, ибо далека от основной моей деятельности, и эта вечная причиняемая ею маета, когда то за одно хватаешься, то за другое, способна полностью расшатать любые нервы, правда, не такие крепкие, как у меня. Вы меня понимаете?

К. полагал, что он понимает.

— Так вот, — продолжил Эрлангер, — тогда вы поймете также...