Глава 8
«Квартирка», в которой жила Наталья Борисова с Надюшкой и о которой она упомянула при первой нашей встрече, оказалась совсем маленьким, в два оконца, кирпичным домиком с круглой башенкой над островерхой крышей. Это строение рядом с оранжереей я заметила еще днем, но как-то не подумала тогда о его назначении. Сейчас же без колебаний остановила машину возле него, заглушила мотор, погасила фары, хлопнула дверцей и, взбежав по ступенькам на высокое крыльцо, негромко стукнула костяшками пальцев в обитую лакированными рейками дверь. Рядом, в темном окне, шевельнулась занавеска.
Хозяйка меня узнала – открыла сразу, не задав традиционного вопроса: «Кто там?»
Прикрыв за собою дверь, я оказалась в теплом, кромешном мраке прихожей.
– Сейчас, Татьяна, свет включу, – прозвучал в темноте полушепот Натальи, и прихожая осветилась слабенькой лампочкой, почти полностью скрытой под оранжевым стеклянным колпачком.
– Надюшка спит? – спросила я так же тихо.
– Еле угомонилась, непоседушка, – улыбнулась Наталья. – Проходи вот сюда.
– Нет, я на минуту.
Пришлось расстегнуться, чтобы не взопреть в этакой жаре. Сама хозяйка была в легком сатиновом халате, накинутом поверх ночной рубашки, и тапочках на босу ногу. Волосы, стянутые днем тугим узлом на затылке, сейчас были рассыпаны по плечам, и я подивилась их редкостной густоте.
– Как пройти отсюда на псарню?
– Так ты же на машине! – удивилась она.
– Машина останется здесь.
Наталья помолчала, непонимающе хлопая глазами, и, не задавая вопросов, обстоятельно объяснила мне весь путь со всеми приметами. Оказалось, это совсем рядом.
– Смотри, Тань, вечером там что-то шумно было. Собаки грызлись, что ли?.. Не нарваться бы тебе на них, в темноте-то. Не приведи господи!
Она мелко, троекратно перекрестилась и посоветовала дождаться утра, не соваться к черту в пекло. Я ее выслушала и, вспомнив увиденные мною глаза и клыки, признала опасения ее обоснованными, но от намеченного не отказалась, спросила только, как лучше идти, чтобы риск оказаться на этих глазах и клыках был сведен к минимуму.
– Да никак! – забывшись, воскликнула в голос Наталья. – Эти мохнатые бесы в той стороне могут появиться везде. Мой тебе совет – дождись утра. Ну, чего тебя несет по темноте, что за нужда такая?
Чего несет? Нетерпение, должно быть. Какое-то особое чувство, берущее начало в той же интуиции. Подстегивает оно, торопит, не дает покоя, и создается впечатление, что если не подчиниться этому побуждению, то и опоздать можно. Вроде как оказаться у разбитого корыта. Знакомо это чувство всем, но мало кто пытался разобраться в его происхождении. Действуют, подчиняясь ему, и все тут.
– Не знаешь, сколько обычно человек на псарне ночь коротают? Кто-то же должен там быть и ночью?
– Кто-нибудь да есть, это обязательно, а сколько, не скажу точно. С час назад, когда псы грызлись, вроде в два голоса орали на них. Да знаешь, как орали?
Нахмурившись, Наталья приложила к щеке ладонь и покачала головой.
– Спасибо, Наташенька, пойду я. Попытаю счастья.
Я взялась за дверную ручку, но Наталья остановила меня:
– Ой, Тань, я теперь за тебя тревожиться буду. Ты хоть зайди на обратном пути, а то не усну ведь.
– Извини за беспокойство, – улыбнулась я ей благодарно.
Оказавшись на улице, я призадумалась над Натальиным предупреждением. Ночь, темнота, безлюдье. Обстановка, менее всего способствующая беспечности. Тем более что с генеральским зверьем я уже познакомилась, хоть и не представляю пока до конца силы их хищности, если можно так выразиться. Нет, о том, чтобы повернуть оглобли и убраться восвояси, перенести допрос мохнорылого и кто там еще сейчас с ним за компанию на более удобное время, не может идти и речи. Нетерпение не позволит. Остается надеяться на удачу. Не все же свое счастье и везение я отдала оборванцу у ресторана вместе с пригоршней свежего снега?..
Есть у меня обычай, который можно считать порождением собственного горького опыта: везде и всюду возить с собой комплект универсальной одежды, одинаково подходящей как для прогулки по супермаркетам, так и для ведения мелкомасштабных боевых действий на пересеченной местности.
Я неплохо выгляжу в кожаном плаще, ботфортах на высоких каблуках и песцовой шапке на городских улицах, но в здешних условиях этот наряд показался мне не то что неприемлемым, а скорее неуместным, не подходящим к сценарию. Переодеться было недолго. Свободные джинсы, заправленные в короткие легкие сапожки с плоской подошвой, простенькая вязаная шапочка и пуховик, плотно утягивающийся по талии, дали мне почувствовать себя бабочкой, для которой порхание на десятиградусном морозе вещь обычная и даже доставляющая удовольствие.
Я улыбнулась, представив, как удивилась бы Наталья, увидев меня сейчас, настолько изменившуюся внешне всего за несколько минут.
К псарне я вышла быстро, хоть двигалась осторожно и неторопливо. Шла по узкой тропинке в снегу, с боков от которой было густо наслежено собачьими лапами, вслушивалась в тишину и смотрела вокруг широко распахнутыми глазами.
Как кстати распогодилось под вечер! Полная луна хорошо освещала мне путь и давала возможность надеяться, что нападение четвероногого монстра не окажется внезапным. Именно монстра, иных, судя по огромным отпечаткам лап на снегу, здесь и не водится.
Тропинка привела меня к задней стене длинного и низкого строения с плоской крышей и пошла вдоль него. Немного не доходя до угла, за который она поворачивала, я остановилась и прислушалась. Не так уж тихо было вокруг, как казалось, когда снег поскрипывал под ногами. Ночь жила тысячью звуков, как пишут в дешевых романах, и изо всей этой тысячи яснее всего выделялись отдаленный шум автотранспорта со стороны недалекого города, невнятное бормотание радиоприемника, доносившееся невесть откуда, и голоса явно с пьяными интонациями то ли спорящих, то ли восторгающихся друг другом людей. Из всей этой сложной мешанины голоса больше всего заинтересовали меня, потому что доносились они с другой стороны здания; возможно, со двора за решетчатыми воротами.
Еще раз напомнив себе самой, что отсутствие собачьих звуков вовсе не гарантирует безопасности, я обогнула псарню и, почти крадучись, направилась к воротам в бетонном ее ограждении. Отсюда разговор слышался яснее.
– Напоминаю тебе, Алексаша, в последний раз. Избавляться от костей твоя пер-регр-р-р... прер-р-рогатива. Будь любезен к утру сделать все как полагается! Чтобы никаких мешков с поганью в гараже не осталось!
Узнаю. Это явно мохнорылый. И пьян не чересчур, если с «прерогативой» справился.
– Но ты мне поможешь, Сергей Иванович! Имей совесть, в конце концов!
Увещевал Сергея Ивановича толстый, престарелый тип, прохлаждавшийся на морозе в одной рубашке и штанах, застегнутых под большим, отвисшим брюхом. Алексаша обнимал мохнорылого за плечи и едва не прижимался щекой к его лицу. На ногах оба стояли нетвердо, покачиваясь и поддерживая друг друга. Собак, к великому моему облегчению, видно не было.
– Э, нет! – Сергей Иванович повел вытянутым вверх указательным пальцем перед носом Алексаши. – Каждому свое!
– Бессердечный ты человек! – проговорил тот с чувством и отшатнулся от мохнорылого.
Потеряв опору друг в друге, оба колыхнулись в разные стороны и, переступив ногами в поисках равновесия, разошлись вовсе, причем Сергей Иванович уперся руками в стену, а Алексаша оказался лицом к воротам. Увидев меня, медленно идущую по двору, он попытался выпрямиться, шагнул назад и, ухнув ночным филином, кратко и тихо матюкнулся.
– А? – не понял его мохнорылый.
– Баба!
– Кто? – возмутился мохнорылый.
– Она!
Алексаша указал на меня рукой и едва не свалился, так его шатнуло.
Наша встреча состоялась под единственным на весь двор фонарем. Я была уже возле них, когда Сергею Ивановичу после многих усилий удалось наконец повернуться. Его выпученные глаза были подобны разноцветным стекляшкам, и я усомнилась в том, что он способен узнать кого-нибудь, кроме своего собутыльника. Но я ошиблась.
– Эта... – челюсть его отвисла от запоздалого удивления. – Она... Она баба опасная! – И он защищающимся движением вскинул вверх руку.
Алексаша пребывал в более беспечном настроении.
– Иди ты! – проговорил он умильно и обратился ко мне тоном опытного ловеласа: – Вы к нам? Какая радость! Мы вас милостиво просим!
Он даже на ногах стал тверже держаться. Удачно выполнил полуоборот и с изящным поклоном гостеприимным жестом указал мне на дверь в воротах.
– Пошли, милостивцы!
Я открыла для них дверь и придержала ее, пока псари перебирались через высокий порог. Следом за ними вошла сама.
Мохнорылый обернулся и сказал что-то шепотом настолько секретно-тихим, что его никто не расслышал.
– А? – откликнулся толстый так, что по пустому гаражу гул пошел.
– Мешок!
– Где? – не понял Алексаша.
– Мешок убери с глаз долой! – не выдержав, взвизгнул Сергей Иванович.
– А-а!
Алексаша иноходью заспешил в комнату и через секунду появился в ее дверях, легко держа в руке обычный картофельный мешок, наполовину заполненный чем-то, распирающим грубую ткань изнутри острыми углами, и с бестолковостью несмышленыша спросил у Сергея Ивановича: – Куда это?
– К черту! – послышался ответ.
– Понял! – отрапортовал Алексаша, широко шагнул, зацепился ногой за порог комнаты, взмахнул мешком и рухнул плашмя на цементный пол. Падение было ужасным! Мешок отлетел под наши с мохнорылым ноги, и содержимое его вывалилось наружу.
– Сейчас!
Сергей Иванович, не обращая внимания на оставшегося неподвижным Алексашу, довольно расторопно опустился на четвереньки и, ухватив кусок позвоночника с торчащими из него в стороны огрызками ребер, неверным движением попытался запихнуть весь этот ужас обратно. Но красно-белая кость зацепилась за мешковину. Я почувствовала, как у меня под шапочкой зашевелились волосы. Чуть поодаль – но вот она, совсем рядом – лежала на сером полу костяная, сложно изогнутая пластина. И ни за что не определить бы мне с первого взгляда, что это такое и к чему относится, если бы не глаз, дико выпученный от отсутствия век и мертво смотревший прямо на меня.
Мохнорылый справился с позвоночником, схватил фрагмент черепа, забросил его в мешок и пополз в сторону, подбирая с пола разлетевшуюся в стороны прочую костяную мелочь.
Я постаралась быстро взять себя в руки, испытывая странное ощущение, будто желудок при этом движении оттянулся, как резиновый, книзу, придавив собою внутренности, а потом, будто отпустило его, подпрыгнул к самому горлу и застрял в не предназначенном ему месте жестким, пульсирующим комом.
До двери я не дошла. Не успела. Возле нее согнулась в три погибели и, подчинившись желудочному бунту, извергла из себя все свои бутерброды, приготовленные с такой любовью. На какое-то время это меня отвлекло от только что пережитого кошмара, поэтому, когда удалось выпрямиться, опираясь рукой о деревянную обшивку ворот, от страха я уже отошла, а до злости еще не добралась.
– Вот оно что! – пробормотала хрипло себе под нос, еще не до конца понимая, что тут творится на самом деле.
Предельно ясно одно: кости в мешке – человеческие останки, оказавшиеся не по зубам здешним чудовищам.
Окружающая меня серость, тусклый свет, уродливые, пьяные подонки и останки сожранного собаками человека... Преддверье ада, по-иному и не скажешь.
Я обернулась – мохнорылый осклабился в жалкой, заискивающей улыбке, стоя на коленях над наполненным вновь мешком. Как ни было плохо мне в этот момент, но на его необыкновенную, синюшную бледность не обратить внимание я не могла. Второй лежал по-прежнему задом кверху там, где свалился, но уже пытался шевелиться, скреб по полу руками и колыхался всей своей жирной тушей.
– Туда! – прохрипела я и указала Сергею... как его, Ивановичу на дверь в комнату.
– Что? – совсем трезво, быстро спросил он и расплылся губами еще шире.
– Иди туда! – повторила я, чувствуя, как с просыпающейся злобой быстро возвращаются силы.
– Ага, прям сейчас! – При всей бледности его хватило на издевку. – Что вы такое говорите?
Он нелегко поднялся и, прихватив мешок, с неожиданной резвостью бросился мимо меня к двери в воротах. Я остановила его боковым ударом ноги в грудину. Мохнорылый всхрапнул, застонал и попятился, прижав обе руки к ушибленному месту. Но не упал, а, пошатнувшись, уже бездумно шагнул вперед. Может, причиной тому был мешок, оставшийся валяться возле двери? Сдержав себя, чтобы не лишить его сознания, я ладонью жестко двинула его в лоб. На сей раз на ногах он не удержался, хлопнулся на задницу и завалился на бок, но тут же перевернулся, поджав под себя колени. С карачек я подняла его за шиворот и швырнула в сторону комнаты.
– Туда, я сказала!
Достав руками косяк, он с трудом переступил через тело приятеля и скрылся с глаз. В комнате грохнул опрокинутый стул и заскрипел топчан от плюхнувшегося на него тела.
Нагнувшись над вяло шевелящимся толстяком, я добавила ему покоя – ребром ладони, несильно, расчетливо стукнула его по основанию черепа. Тело Алексаши слабо дернулось и обмякло.
Сергей Иванович, прислонившись к стенке, сжался на топчане, напоминая бесформенный ком старого тряпья. И только блестящая, обращенная вперед лысина и резиновые подметки валенок давали возможность понять, где у этого фофана верх, а где низ, когда пребывает он в расправленном состоянии. От звука моих шагов он вздрогнул и сжался еще плотнее.
– Смотреть на меня! – гаркнула я, останавливаясь в двух шагах от топчана.
– Вы не смеете! – пискнуло в ответ.
Лысина дернулась, откинулась назад, и на меня глянули водянистого цвета глазки.
– Смею!
Пятерней я ухватила его за щетинистый подбородок, сдавила и вздернула кверху.
– Скот!
Не то чтобы попытаться освободиться, он даже не шевельнулся. Только смотрел на меня, не отрываясь, часто помаргивая лишенными ресниц веками. Ничего, даже страха не увидела я на его скомканном моими пальцами лице. К псовой вони, исходившей от него и в прошлый раз, теперь примешивался новый, тошнотворный запах грязного сортира.
Не в силах больше противиться омерзению, я плюнула в эту поганую харю и поспешно отошла в сторону. И не остановилась бы так скоро, если б не стол, заваленный объедками и ломаными кусками хлеба. Я громыхнула по нему. Сдвинулась убогая посуда, опрокинулись бутылки, покатился стакан.
– Водка! – воскликнул Сергей Иванович.
Расправился, однако, ублюдок! Водки ему жалко стало! Я взяла за горлышко лежащую на боку, выбулькивающую из себя прозрачную жидкость бутылку и шагнула к нему.
– Водочки захотел?
– Чего тебе надо? – ожил он окончательно.
Я вылила на его плешь добрую половину остатков пойла. Он, как умылся, стер ладонями с лица вонючую жидкость.
– Откуда ты взялась на мою голову? – прогундел плаксиво мохнорылый и спустил ноги на пол.
Я отошла, чтобы не поддаться порыву, не шарахнуть наполовину пустой посудой по его макушке.
– Так вы, твари, псов человечиной кормите?
Эти слова я выдавила из себя, как тугой комок, и сразу стало легче дышать. Ярость, переполнявшая меня, пошла на убыль, и в глазах посветлело.
– Нет! Нет! – заторопился он. – Они привозят нам трупы!
– Кто? Трегубов?
– Нет, – он скривился, как от подступивших рыданий, – Стихарь.
Я подняла стул и поставила его на середину комнаты, села напротив топчана. Мохнорылый, обняв себя за тщедушные плечи, весь колотился в мелкой, нервной трясучке.
– Трегубов скоро приехать должен, – сообщил он как себе во спасение прыгающими губами.
Это меня еще более успокоило. И мобилизовало. Ох, непросто все на белом свете! Непросто!..
– Ты помнишь, кто я?
– Да, – кивнул он, – следователь. Знаете, мы ни в чем не виноваты. Мы только выполняли распоряжения. Ну, должны же вы понять, в наше время так непросто найти хорошую работу. А если еще и с документами проблемы...
Он привстал, загоревшись желанием объяснить мне все до последней мелочи тут же.
– Сиде-еть! – прорычала я, тоже привставая.
– Конечно, конечно! – пролепетал он и сгорбатился, с опаской посматривая на бутылку в моих побелевших от напряжения пальцах.
«Нет, это не дело! – осудила я свое поведение. – Если так будет продолжаться, то я убью его за первое же неосторожное слово. Надо брать себя в руки».
Неожиданно для него, а для себя еще более, я поднесла стеклянное горлышко ко рту и сделала большой глоток жидкости без запаха и вкуса. Только слезы, выступившие на глазах, свидетельствовали, что пью я не воду. Глотнув еще, стерла со стекла губную помаду, перевела дух и поставила водку на пол, перед собой, на расстоянии вытянутой руки. Медленно достала сигареты, закурила и сразу почувствовала себя лучше.
– Пей! – разрешила Сергею Ивановичу, показав на бутылку носком сапога.
– Спасибо!
Он сполз с топчана, с опаской поглядывая на меня, взял водку и вернулся на место. После принятой порции полегчало и ему.
– А сигареточку? – осторожно попросил с заискивающей улыбкой.
Я щелчком бросила ему под ноги окурок.
– Выкладывай дальше! – мой голос остановил его руку, потянувшуюся было вниз. – Что произошло здесь с Илларионом Борисовым?
Он непонимающе воззрился на меня.
– С вашим соседом, хозяином тепличного хозяйства?
Брови мохнорылого сдвинулись от напряжения, с каким он пытался вникнуть в смысл моих слов.
– Ну? В субботу вечером! – крикнула я, подаваясь вперед.
– Можно? – он пальцем показал на бутылку.
– Говори! – потребовала я, чувствуя, что еще немного – и сорвусь, искалечу его к черту! Ненадолго же хватило моей выдержки.
– С Борисовым мы совсем ни при чем. С ним как получилось? С ним случайно все вышло, – зачастил он, и я поняла, что вот она, правда, и сейчас я ее узнаю. – Илларион появился здесь поздно. Весь в снегу, замерзший. Пешком добирался. И нетрезвый. Да что там, пьяный был крепко. И с собой принес, здесь выпил. Можно, а? – Он опять бутылкой встряхнул, но я не позволила, приказала продолжать. – Илларион сказал, что шел со стороны поселка, по полевой дороге, вот тут, вы знаете, ну и завернул на огонек, чтобы согреться. Он полбутылки мне оставил и вышел. И, как ты сегодня, перепутал двери. Я же говорю, нетрезвый был. Попал в тот двор, к собакам. А когда я подоспел, уже поздно было. Вы знаете, к собакам в такой момент подходить нельзя – разорвут.
Сергей Иванович без спросу забулькал из горлышка, шумно выдохнул и вытер ладонью рот. Я смотрела на него не мигая.
– Дальше!
– Все! – развел он руками. – Погиб Борисов ни за понюшку табаку. И что, скажите на милость, я мог поделать? Стукнуть в вашу контору на свою голову? Так Иллариона этим не воскресить. Его по частям собирать пришлось после собак. Да вы сами видели.
Сергей Иванович махнул рукой в сторону двери.
– Так там, в мешке?.. – вырвалось у меня.
– Все, что от него осталось, – подтвердил он, покивав горестно. – Не сомневайтесь!
Вот и все. Закончились поиски Борисова Ларика, упокой господь его душу. И испуг мохнорылого в нашу с ним первую встречу, и загадочный смысл фразы в записке Трегубова получили свое объяснение. Илларион мертв. Ольга вдова, дело я закончила, деньги отработала сполна, а лавры без колебаний оставлю милиции. Конечно, будет еще экспертиза, идентификация останков, заключение. А Генералу придется потратиться, чтобы спустить дело на тормозах. Если мафия не вставит в его колеса хорошие палки, чего я им от души желаю.
Сергей Иванович одним махом допил остатки, бережно положил бутылку на топчан и попросил неожиданно сиплым голосом:
– Сигаретку!
– Сейчас.
Я резко подалась вперед, дернула его на себя, нагнула и тем же приемом, расчетливым ударом в основание черепа угомонила на время, надеюсь, вполне достаточное для беглого осмотра местных достопримечательностей. Нельзя же уходить, не удовлетворив любопытства!
Плясать когда-то начинали от печки. Оставшись, так сказать, в одиночестве, действовать я принялась со звонка в милицию. Там долго не хотели понимать, какая псарня, где и зачем надо нестись сюда сломя голову. И даже объяснения на чисто русском языке, со всеми его выразительными особенностями о том, что в минувшую субботу здесь произошло убийство и останки пропавшего без вести Иллариона Борисова до сих пор находятся здесь, правда, в разобранном виде, не смогли поколебать спокойствия охранников правопорядка. В ответ меня заверили, что вышлют группу, как только появится возможность. А пока-де свободных машин нет, все в разгоне. Ну и на том спасибо.
Перешагнув через толстого и вновь оказавшись в гараже, я покосилась на мешок, прошла до входа во внутренний двор, места каннибальских пиршеств «друзей человека», и, осторожно приоткрыв дверь, выглянула наружу. Дворик был пуст, чист и темен, если не считать за освещение луну, висевшую прямо над ним в морозной, звездной вышине. Прикрыв дверь, я совершила небольшую экскурсию по помещению, закончившуюся у лестницы, ведущей вниз, в подвал, под землю. Она была мне нужна и интересна.
Узкий коридор с несколькими крепкими дверями, запертыми на большие, висячие замки, заканчивался низкой металлической створкой с закругленными углами и никелированным колесом – штурвалом в средней ее части. Повернуть его я смогла, лишь как следует напрягшись. Он поддался с громким скрежетом. Створка приоткрылась, и откуда-то из-за стены глухо раздался дружный многоголосый лай потревоженных псов. Так и пахнуло морозом из темной, разверзшейся передо мной щели.
Перешагнув порог, я, посветив зажигалкой, нашла выключатель, повернула его и осмотрелась. Все здесь было покрыто слоем искрящегося инея. Стены, потолок, говяжьи туши, подвешенные к нему на крюках из толстой проволоки, и жестоко истерзанное человеческое тело, валявшееся на полу лицом кверху. Хотя какое там лицо... Не было лица, так, какие-то черные ошметки. Еще один. Который по счету?
Отвращение – и ничего больше не испытала я при виде этого зрелища, подивившись своему бесчувствию. Кое-какая одежда на трупе еще сохранилась, и я вспомнила, что этого человека я видела несколько часов назад живым и здоровым во дворе своего дома, за рулем джипа малинового цвета. Стихарь! Так его называл Трегубов. Еще одного пса недосчитается завтрашним утром его превосходительство.
То ли отдаленный, отличный ото всех, на которые способны четвероногие псы звук, то ли его тень, то ли взвинченные до предела нервы заставили меня вдруг прислушаться. Мохнорылый и толстяк – не в счет, они успокоены надежно. Ментовская торопливость мне давно известна и только что подтверждена дежурным по горотделу. Кто? Кто? Кто!.. Трегубов! «Трегубов скоро приедет», – сообщил мне мохнорылый, Сергей Иванович. Ах, как неудобно шарить по углам в отсутствие хозяина! Надо идти извиняться.
Не потрудившись закрыть тяжелую створку – дверь холодильника, – я прошлепала мягкими подошвами по коридору и поднялась наверх.
– Ужрались, с-суки! – услышала я раздраженный голос Аркадия.
Да уж, этих кобелями не назовешь!
Не успела я сделать несколько шагов по коридору, как навстречу мне из этой сволочной комнатенки выскочил, как перегревшийся в парной энтузиаст банного отдыха, Аркадий. Цвет его лица соответствовал пришедшему на ум сравнению.
Реакция Аркадия оказалась идеально быстрой. Он даже не удивился, будто знал, что встретит меня здесь и именно в этот момент.
– Татьяна! – обратился, словно и не расставались мы после приятной беседы в моем дворе. – Ну, можно ли представить, чтобы двое здоровенных мужиков так окривели с трех бутылок водки?
– Да, тебе они не чета! – ответила я. – Может, это оттого, что пили без лимонного сока в ноздрях?
– Таким и чеснок не поможет, – возразил он. – Шваль!
Я не могла не согласиться с ним.
– Ты снизу пришла? – спросил, бросая в рот сигарету. – Из холодильника? – твердой рукой поднес к ней зажигалку, жадно затянулся и выдохнул дым. – Стихарь там?
– Все, что от него осталось, – там.
Он удовлетворенно кивнул и позвал со спокойной хрипотцой в голосе:
– Пойдем!
Я, ухмыльнувшись, последовала за ним, на расстоянии, достаточном для того, чтобы быть застрахованной от удара, наносимого с разворота.
Хозяин приглашает, как же! Гостям надо проявлять вежливость. Черт бы побрал эти правила хорошего тона и мою к ним привычку! Если б не они, не случилось бы такого дикого выверта в развитии событий, какие случились.
Аркадий первым вышел в этот внутренний, мать его, дворик. Да и я осматривала его незадолго до этого и не нашла там ничего опасного. И его слова, произнесенные тут же, вовсе усыпили мою бдительность, даже заинтересовали возможным продолжением.
– Вот здесь все и произошло, – сказал он, оборачиваясь ко мне на ходу. Я вышла за ним под лунный свет, но остановилась поодаль.
Аркадий молча курил, и только теперь в его движениях засквозила нервозность. Но это меня не насторожило, потому что засмотрелась я, дура, как красиво его волосы блестят в свете луны и как пошевеливает их слабый ночной ветерок.
– Здесь все и произошло, – повторил он, возвращаясь к двери. – И произойдет, – неожиданно добавил он непонятное и захлопнул дверь перед самым моим носом.
Лязгнул засов, послышался звук быстрых, удаляющихся шагов. Я почувствовала себя мухой в банке, в которую сию минуту должны набросать пауков. Как изящно он меня провел!
Быстро осмотревшись, я поняла, что шансов у меня практически нет. Высокие, гладкие, бетонные плиты без единого просвета окружают двор с трех сторон. До их верха не дотянуться и не допрыгнуть, а крыльев у меня нет. С четвертой стороны – кирпичная стенка псарни с двумя дверями в неглубоких нишах. Через одну я сюда попала. Через вторую сейчас сюда попадут псы. Мохнатые, здоровенные звери. Ой, Танечка, впору взвыть на луну от безысходности и растущей внутри смертной тоски. Если поддамся ей, ослабну, и наступит паника. Смерть.
– Спокойно! – произнесла я сквозь стиснутые до скрипа зубы.
«Спокойно!» – скомандовала вибрирующим от напряжения нервам и медленно пошла вдоль стенки псарни, осматривая каждую пядь, примечая любую неровность кладки. Но до самого угла, до стыка бетонного ограждения со стеной, ничего похожего на опору мне не попалось. Не во что было даже вцепиться пальцами, чтобы оторвать свое, ставшее вдруг необычайно драгоценным тело от здешней проклятой земли. Угол-стык тоже не обрадовал ничем подходящим. Всматриваясь в него, я услышала звук, заставивший сердце сжаться в маленький, плотный комочек. Громкое сопение и тихий, грозный рык. Звуки раздавались за ближней ко мне дверью, и стало ясно, что именно отсюда появятся мои убийцы. И появятся они совсем скоро.
Я побежала вдоль стены, в другой ее конец. Оставалось только молиться. Я и взмолилась, когда увидела, что во втором углу, между бетоном и кирпичами, просвечивает узкая щель с торчащими в ней арматурными прутьями. Нет, ногу туда не вставить, а вот руку, пожалуй, просунуть можно и не зацепиться, а использовать ладонь как крюк.
Я попробовала, попыталась подтянуться, помогая ногами, упираясь ими в бетон – больно! Проволока и кирпичи так жестко давят на кисти, нагруженные весом тела! Одно неосторожное движение ими – нога сорвется, и перелом обеспечен. Но оторваться от земли мне все же удалось. Я глянула вверх – вторая удача – крыша в этом месте оказалась намного ниже и ближе. Что-то вроде тамбура для входной двери.
Освободив руку, чтобы перехватиться, я застонала – нагрузка, доставшаяся при этом второй руке, оказалась почти нестерпимой.
Этот номер я проделала еще раз, продвинувшись на метр, и прикинула, на сколько хватит моего терпения, и тут услышала, как щелкнул замок, и дверь, эта самая, дальняя от меня, распахнулась, грохнувшись об угол, и не лай, а единое, утробное, басовое «а-а-а!» раздалось внизу и сзади.
Во двор выскочили псы. Одурманенные свободой и жаждой свежей крови, они в несколько прыжков пересекли двор и заметались вдоль бетонной стены, всхрапывая и ахая в плотоядном азарте.
Крыша оказалась неожиданно близко. Секунды потребовались псам, чтобы обнаружить меня.
Позже, не раз вспоминая этот момент, я так и не смогла понять, каким образом за столь короткое время я оказалась не только лежащей грудью на кромке крыши, но и изловчилась закинуть на нее одно колено.
Упираясь другой ногой в угол, я рывком продвинулась еще выше и завизжала от боли в пятке, сжатой тисками собачьих челюстей. С лихорадочной энергией, скребя ногтями по кровельному металлу, я рванулась вверх и освободилась – перевалилась на бок, очутилась на крыше, по уши в снегу. Исчез сапог с ноги – да черт с ним! Рев внизу перешел в обиженный, задыхающийся, с подвываниями лай: псы горевали об упущенной добыче.
Не веря еще в спасение, я огляделась. Коротенький козырек над дверью, вот что это было такое, и над ним – небольшое окно без рамы и стекла, в которое смотрит на меня горящими глазами рожа «лица армейской национальности». Сообразил, бес, что если во дворе меня не оказалось, то надо искать здесь, больше негде.
– Какая ты молодчина! – восхитился Аркадий. – До тебя такого еще никто не проделывал!
Смысл его слов дошел до меня не сразу.
– Ничего, сейчас я тебе помогу!
Он полез в окно, головой вперед, погрузив ладони в снег, а когда вылез до половины, громко, по-мальчишески свистнул псам, и в ответ снизу раздался их дикий вопль-лай!
Забыв о боли в пятке и кистях рук, думая только о том, чтобы не съехать вниз, я вскочила на ноги и, вцепившись в верхнюю кромку оконного проема, обрушила колено на затылок Трегубова. Если бы не снег, смягчивший удар лба о крышу, победа моя была бы полной. Сейчас же его еще хватило на матерщину. Но ослаб Аркадий заметно и поглупел сразу, потому что попыток добраться до меня не оставил. Я помогла ему – выволокла из окна и перевалила через край, отмахнувшись от рук, столкнула вниз. Он крикнул всего раз, жалобно и тонко. Крик оборвался, а собачий вопль сменился рычанием. Аминь!
Хныча от боли, страха, отвращения и вообще от всего перенесенного, я неуклюже пролезла в окно и спустилась вниз. Не задерживаясь нигде и ни на что больше не обращая внимания, пересекла гаражный зал и вышла на улицу. И как раз вовремя. По проселку, к псарне, двигались машины. Прихрамывая, я едва успела добежать до угла, как свет фар упал на ворота. Машины остановились, и я поняла, что к милиции подъехавшие не имеют никакого отношения: не раскатывают менты на иномарках по служебным надобностям. Аллах с ними со всеми!
Больная нога в шерстяном носке начинала мерзнуть, и я поторопилась исчезнуть отсюда как можно скорее. По той же тропинке, окруженной собачьими следами, я возвращалась к тепличному хозяйству Ольги Борисовой, к своей «девятке» с салоном, пахнущим французскими духами, к домику Натальи, которая обещала не спать до моего возвращения. Я отошла уже на приличное расстояние, когда со стороны псарни раздался отчаянный визг, загремели выстрелы, прервавшиеся воплем, ясно донесшимся до меня в морозном воздухе:
– Ты, дубина! Одного живьем надо взять, понял?
Интонации чем-то напомнили мне голос Вадима.
В избушке Натальи не светилось ни одно окно. Я не стала стучаться к ней, а сразу занялась машиной, успевшей остыть окончательно. Она послушно завелась, затарахтела, прогревая свое металлическое нутро. Решив не переодеваться, сгрузив плащ, ботфорты и песцовую шапку на заднее сиденье, я расстегнула куртку, закурила и, откинувшись на подголовник, расслабилась, глядя в темноту через лобовое стекло. Что будет потом, если уже сейчас все только что происшедшее кажется мне таким нереальным?
