Я вертела в руках маленькую поздравительную открытку, с натугой соображая, как бы лучше ее подписать. Открытки таких несолидных размеров обычно дарят на День святого Валентина, а потом успешно теряют их в недрах карманов или в залежах городских квартир. Мне же предстояло подарить ее семейной паре: Кире и его жене Катерине.

Вообще-то для других он — Владимир Кирьянов, а для меня просто Киря, с которым я училась когда-то в юридическом, правда, на разных курсах. Сейчас он подполковник милиции, у него есть жена, двое детей и даже стало прорисовываться брюшко. Одним словом, он примерный семьянин, к которому я приглашена на очередную годовщину свадьбы.

Честно говоря, его приглашение меня несколько удивило: инициатором наших встреч — причем деловых — обычно бываю я, а тут Киря сам позвонил и пригласил на торжество. Я сразу живо представила себе семейный праздник, когда на столе чинно в ряд стоят всякие печености, по части которых Катерина настоящий мастер, и несколько опечалилась. Дело в том, что работы у меня довольно давно не было, я порядком засиделась и начала прибавлять в весе, потому поход к Кирьяновым на вечеринку мог закончиться катастрофически… для моей фигуры.

Я на минуту оторвала взгляд от открытки и посмотрелась в зеркало. Приходилось признать: по части лица отдых, безусловно, пошел мне на пользу — всем блондинкам блондинка! — а вот сбросить пару килограммов не мешало бы.

Беспокойство за фигуру, а также из-за невозможности преподнести юбилярам достойный их — и меня — подарок, поскольку при отсутствии работы отсутствуют и деньги, не вселяло энтузиазма в мою душу. Но тут мне в голову пришла одна, по моему мнению, неплохая идея: прийти на праздник с маленькой открыточкой. Пусть Киря вместе с Катериной думают, что я жмот, и лихорадочно считают, сколько убытков понесли, пригласив меня в гости. И только потом, когда я снова разбогатею, они, конечно же, дождутся настоящего подарка. Но это будет потом.

Я еще раз прочитала надпись на открытке: «Покиряем за твое здоровье», взяла красный маркер и в тон этой фразе, поставив запятую, приписала обращение — «Киря». Удовлетворенно отвела открытку вдаль и полюбовалась. Мартовский кот с облезлыми усами и фужером в лапах стоял как раз над словом «Киря». Нет, не зря я полдня пробегала по магазинам в поисках этой открытки.

От такого собственного коварства у меня сразу же повысилось настроение, и я с нетерпением стала ждать того момента, когда можно будет отправляться в гости. Вся комната была забросана платьями, которые я несколько минут назад примеряла, выбирая самое подходящее для сегодняшнего праздника. Беспорядок устроила тот еще, но убираться не хотелось.

Я прошла на кухню и начала готовить себе кофе, чтобы чем-то занять ожидание. Аромат молотых зерен приятно защекотал ноздри. Люблю этот божественный напиток, лишь бы он не был растворимым. Кофе и открытка, лежащая у меня перед глазами, убедили меня окончательно, что идти к Кирьяновым надо.

— Что ж, покиряем, Киря, — глядя на усы рыжего кота, произнесла с улыбкой я.

Трель звонка в квартиру прозвучала неожиданным ответом на мои слова.

«Не может быть, чтобы кто-то cмог нарушить мои планы», — подумала я, подходя к двери.

За дверью стояла не очень молодая, но тщательно старающаяся это скрыть женщина. Толстый слой косметики — и, судя по всему, дорогой — маскировал намечающиеся морщины. Длинное приталенное пальто напрасно старалось утянуть полнеющую фигуру. Шляпа с большими полями придавала лицу романтичность, отчего блестящие близкими слезами глаза казались особенно печальными.

— Простите, здесь живет частный детектив, я не ошиблась? — спросила женщина, с сомнением окидывая меня взглядом.

— Да, это я, — с некоторой долей грусти ответила я: кажется, кирять придется Кире одному.

Я провела будущую клиентку в комнату, походившую на поле, усеянное, как цветами, платьями разных фасонов и расцветок. Увидев весь этот беспорядок, женщина еще раз окинула меня недоверчивым взглядом.

— И частным детективам ничто человеческое не чуждо, — парировала я ее немой укор и, убрав с кресла жакет, предложила посетительнице сесть.

— Мне вас посоветовали как хорошего специалиста в своем деле, — не обратив внимания на мою выходку, сказала женщина, присаживаясь на край кресла. Она положила руки на колени и быстрыми движениями стала теребить свою длинную юбку: первый признак того, что человек нервничает. — Я… не знаю, с чего начать.

— Попробуйте сначала представиться, — предложила я, про себя соображая, что такими темпами разговор затянется надолго.

— Извините, совсем из головы вылетело, — ответила женщина, и краска смущения пробилась сквозь невероятный слой косметики. — Датская Алла Леонидовна. Мой сын… — она запнулась, и глаза ее заблестели еще интенсивнее, — его подозревают в убийстве.

Датская часто-часто заморгала, словно пытаясь загнать слезы обратно, а я с неожиданно открывшимся интересом уставилась прямо ей в лицо. Если мое предчувствие меня не обманывало, дело обещало быть необычным. — Расскажите обо всем подробнее, — попросила я.

— Да тут, знаете, подробно и рассказывать-то нечего, — сразу как-то успокоившись и собравшись, начала Алла Леонидовна. — Вчера вечером мой сын, Аркадий, отправился на день рождения к своему другу. Ночевать домой он не пришел, но меня это не сильно беспокоило. Бывало, он оставался на ночь у друзей, если долго у них засиживался. Правда, в таких случаях сын обычно звонил мне и предупреждал, а тут… — Слезы вновь навернулись ей на глаза.

«Интересно, в каком из закоулков моей квартиры валяется пузырек с валерианкой?» — подумала я.

— Сегодня днем мне сообщили, что Аркадий находится в милиции и его подозревают в убийстве. — Здесь голос Датской задрожал. Женщина достала платок и вытерла им глаза, после чего ее руки снова опустились на колени и стали теребить уже не ткань юбки, а скомканный платок.

Я подумала, что валерианку сейчас все равно не найду, а вот воды принести вполне смогу. К тому же таким образом мне предоставится прекрасная возможность улучить несколько минут на обдумывание положения. Оставив клиентку в зале, я прошла на кухню, взяла стакан и открыла кран.

Почему-то Датская мне импонировала. Может быть, ее волнение за сына так тронуло меня, я же тоже женщина. И мне захотелось взяться за это дело. Но если Датская ошибается и ее сын на самом деле убийца? Матери всегда смотрят на своих детей сквозь розовые очки и думают, что только другие, чужие дети способны на преступления, хулиганство и бог знает еще что, но только не их любимое чадо. Нужно будет спросить, не употреблял ли ее сынок наркотики.

Я вернулась в зал со стаканом в руке. Датская все так же сидела на краешке стула, рассматривая цветок на своем платке и тихонько всхлипывая. Я ей подала воды.

— Спасибо. — Датская взяла стакан в руки. Они у нее чуть заметно подрагивали. Женщина сделала пару глотков и поставила стакан на журнальный столик.

— Вы знаете фамилию и адрес друга, у которого был день рождения? — спросила я, когда Алла Леонидовна немного успокоилась.

Датская знала и продиктовала мне то и другое без запинки, на память.

— Что случилось после того, как ваш сын не ночевал дома?

— Я же сказала, сегодня днем мне сообщили, что Аркадий уже в милиции. Его нашли на месте преступления. В доме у какой-то женщины. Убитой. Шадрухина ее фамилия. А в руке у него был нож, которым и было совершено убийство.

— Вы ее знали?

— Нет.

— Может быть, ваш сын был с нею знаком?

— Я не слышала, чтобы он называл при мне эту фамилию. Но Аркадий у меня мальчик скрытный, о своих делах не очень-то рассказывал. Может быть, он и знал ее.

— А что он делал в доме у этой женщины, когда его нашли? — спросила я и заметила, как Датская еще интенсивнее принялась терзать свой платок. — Согласитесь, очень необычная ситуация получается: ваш сын в незнакомом доме, где к тому же находится труп…

Нервные руки потянулись за стаканом, и Датская залпом выпила оставшуюся воду, делая большие глотки. Глаза ее избегали моего довольно-таки пристального взгляда. Мне это не понравилось.

— Я ждала этого вопроса. И боялась его, — начала Алла Леонидовна, вновь подняв на меня глаза. От волнения она забыла поставить стакан на стол и теперь держала его обеими руками. — В милиции мне сказали, что его нашли спящим на полу. Рядом с трупом. Говорят, он был мертвецки пьян.

— А что, он у вас увлекается этим? — спросила я, вспомнив свои подозрения насчет наркотиков. Материнские переживания Датской были вполне понятны, но вот сын у нее, по всей видимости, не столь хорош, как ей кажется.

— Нет, что вы. Аркадий может, конечно, выпить в компании своих друзей, но не часто и в приемлемых дозах. И я совершенно сама не могу понять, как он мог оказаться в подобном состоянии. В милиции сказали, что его еле удалось поднять. Такого никогда не случалось.

— А наркотики? — задала я следующий интересующий меня вопрос.

— Что вы! Нет! — оживившись, возразила женщина. — Я работаю в школе, директором. По работе мне, естественно, приходится общаться с детьми и подростками. С разными подростками. Понимаете? — Датская впервые за весь наш разговор открыто и без боязни подняла на меня глаза. — Я обязательно заметила бы. Правда, последние несколько дней Аркадий был чем — то расстроен, сам не свой ходил, но на действие наркотиков это не было похоже. Скорее я бы сказала, что у него случилось что-то.

— И вы не знаете что?

— Я же говорила, Аркадий скрытный человек. Он живет в своем, особенном мире. Часто бывает задумчив, сочиняет песни. Да, вот, чуть не забыла, — спохватившись, сказала Алла Леонидовна и, покопавшись в сумочке, выудила из нее фотографию. — Это он на школьном вечере. Его попросили спеть что-нибудь из своего. Многим понравилось.

С фотографии симпатичный парень смотрел на меня и как-то вдаль. Я, конечно, не считаю, будто по внешности можно определить характер человека и то, сможет ли он совершить преступление. Но все же встречаются иногда люди с таким лицом, что на него взглянешь и сразу понимаешь — убийцей человек с таким лицом быть не может. Не знаю, что мне в Аркадии Датском понравилось. Скорее всего, открытый взгляд.

— Вы знаете мои расценки? — задала я свой последний вопрос за этот вечер, уяснив для себя главное: мне хочется заняться этим делом, а заодно и поправить порядком истощившийся бюджет. — Двести долларов в день плюс расходы.

Посетительница молча достала из сумочки задаток, и после стандартных прощальных фраз я проводила ее до двери. Небольшие сомнения у меня еще оставались по поводу непричастности Аркадия Датского к убийству Шадрухиной, и я отправилась… к своим магическим двенадцатигранникам. Может быть, это суеверие и глупо доверять судьбу гадальным костям, но, насколько я могу вспомнить, они меня еще ни разу не обманывали. Я достала замшевый мешочек и бросила кости. Выпали цифры 3, 21 и 25. И я сразу вспомнила толкование этого сочетания: «Вы займетесь благородной работой, даже если она будет незаметной для окружающих».

Что ж, сомнений больше не осталось. Я посмотрела на часы и поняла, что еще в одном деле сомнения меня уже больше не будут мучить — все равно опоздала. Оставалось только набрать номер телефона и извиниться.

— Киря, ты? — немного виновато спросила я трубку, когда она подала признаки жизни и в ней прозвучало традиционное «алло». — Боюсь, я не смогу к тебе сегодня приехать…

«Родион Хрусталев, Саперная, 38, квартира 11», — повторяла я про себя адрес друга Аркадия Датского, с черепашьей скоростью пробираясь по разбитой за зиму дороге. Весна вместе с грачами вернула на улицы дорожных рабочих, отчего пробок в Тарасове поприбавилось, а настроения у меня, наоборот, поубавилось. Вот уже добрых двадцать минут я пыталась миновать отрезок пути длиною в два квартала, и нервы начали сдавать. Чтобы хоть как-то отвлечь себя от нелестных для дорожных работников мыслей, я и стала повторять про себя этот адрес.

Впереди замаячили ядовито-оранжевые жилеты, и я облегченно вздохнула. Значит, скоро проеду ужасный отрезок пути. Машину тряхнуло на очередной колдобине, и я свернула на Саперную, где жил друг Аркадия, к которому он ходил на день рождения. Здесь транспорта стало меньше, а выбоин еще больше.

Дом под номером тридцать восемь ничем не отличался от большинства современных многоэтажек: неработающий лифт, отвратительный запах из мусоропровода и грязные стены, сплошь покрытые образчиками современного народного творчества, изобразительного и эпистолярного. Я пешком поднялась на пятый этаж и позвонила в дверь нужной мне квартиры.

Открыл мне, насколько я поняла, тот самый Родион. Это был молодой человек лет девятнадцати, в меру симпатичный и безмерно помятый. Влажное полотенце чалмой украшало его взъерошенную голову, а в опухших глазах застыла мука.

«Неплохо повеселился», — отметила я про себя и, достав из кармана свое удостоверение, помахала им перед лицом парня. Мне очень захотелось назвать его султаном, но я решила остаться консервативной и спросила стандартно:

— Вы Родион Хрусталев? У меня к вам есть несколько вопросов.

В некоторых случаях это удостоверение было моей палочкой-выручалочкой. Оно всегда лежало у меня в сумочке с тех самых пор, когда после окончания юридического института я работала в прокуратуре. Те времена прошли, удостоверение стало давно просроченным, но продолжало служить мне верой и правдой. «Корочки» пролетарского красного цвета всегда действовали на людей, как удав на кролика, лишая их способности здраво мыслить, а потому редко кому в голову приходила идея проверить, до какого числа действительно удостоверение.

И на этот раз история повторилась: Хрусталев только глянул на «корочки», и глаза его распахнулись довольно широко, несмотря на похмельную отечность.

— Ко мне же уже приходили, и я рассказал все, что знаю, — удивленно сказал он, поправляя чалму на голове, но все-таки пропустил меня в дом.

Квартира по степени погрома несколько напоминала мою в тот момент, когда ко мне явилась Датская, только покрывающий «поле» материал отличался. На столах и подоконниках стояли грязные фужеры и рюмки, остатки пищи обильно обрамляли их, аудиокассеты неровной стопкой лежали почему-то на полу, у стенки. Магнитофона рядом не было видно, видимо, его приносил кто-то из друзей, а потом забрал.

Родион прошел вперед и сел на разобранную кровать, с тоской уставившись на пустой графин. Я поняла, что в этом доме не предлагают гостям сесть, поэтому, не дожидаясь приглашения, освободив от какого-то барахла кресло, комфортно устроилась в нем, закинув ногу на ногу. Когда со мной ведут себя не совсем учтиво, я тоже перестаю быть паинькой. Родиона нисколько не удивило мое раскованное поведение, он все воспринял как должное и продолжал смотреть на графин.

— Неплохо повеселились, — заметила я, указывая глазами на пустые бутылки под столом.

— Насколько я знаю, это не противозаконно, — парировал Хрусталев.

— И я так думаю. Но интересует меня другой вопрос: приходил ли к вам на день рождения Аркадий Датский?

— Ну вы, менты, даете! — возмутился было Родион и тут же сморщился от внезапно возникшей в голове боли. Правильно, нечего попусту возмущаться. — Вы что там, друг с другом не разговариваете? Или бумажки не читаете, которые я подписывал? Сколько же можно об одном и том же рассказывать?

— Ничего, повторение — мать учения, — мне все меньше нравился этот юнец с чалмой на голове. Нужно было его немного припугнуть, чтобы он хвост поприжал и стал разговаривать с дамой учтивее. — Если хочешь знать, нашелся еще один свидетель, показания которого немного отличаются от твоих. Вот теперь сидим мы и думаем: кто же из вас сочинитель такой искусный? Кому статью шить о сокрытии важной для следствия информации? Не подскажешь?

Хрусталев от этих моих слов встревожился и оторвал взгляд от графина.

— Я всю правду сказал, — глядя на меня кристально честными глазами, ответил он. — Не верите — спросите у любого, кто был у меня в тот вечер.

— Лучше ты мне еще раз повтори: был Датский на дне рождения или нет?

— Был.

— Дальше рассказывай: когда пришел, что делал, отлучался ли куда?

— Аркашка пришел часов в девять, мы сидели за столом и его не ждали. Он уже был веселый, наклюкался где-то заранее. Для храбрости, наверное. Вообще его никто не приглашал, но то, что он что-нибудь подобное выкинет, я подозревал.

— Почему? — спросила я так, словно знала, какую штуку выкинул Датский на дне рождения. Нужно было делать вид, будто я знакома с материалами дела и «бумажки подписанные» читала, иначе Хрусталев мог догадаться, что я к милиции никакого отношения не имею.

— Так его девчонка ко мне ушла, Аркашка и обиделся. Мы с ним раньше дружили. Ну, как дружили… тусовались вместе. Учимся в одном техникуме, удобно очень. Потом он познакомился с Вероникой. А я что, виноват, если она мне тоже понравилась? Не виноват. Но он, дурак, надулся, словно она у него первая. Вот мы и поссорились. Я Аркашку и не пригласил на день рождения, потому как знал, что нелегко ему будет на нас с Вероникой смотреть. А он взял и сам приковылял. Хороший такой, поднакачался на славу. Говорит, за твое здоровье хочу выпить, чтобы пошатнулось оно, значит, и чтобы скопытился ты быстрей. Хлопнул стакан стограммовый водки и сразу ушел.

— Один?

— Ну, я-то за ним точно не побежал. Да и остальные гости не сильно растрогались, на месте остались.

Во время всего рассказа Хрусталев то на меня посматривал, то на графин. Наконец его душа не выдержала, и он вышел из комнаты, не сказав мне ни слова. Я услышала, как журчит вода на кухне.

Этого-то мне и надо было. Судя по всему, в квартире не убирались с того памятного дня похождения, а значит, неплохо бы хорошенько здесь все рассмотреть. Стакан граненый на столе — это, видимо, тот, из которого Датский пил. Тут же три рюмки, на подоконнике еще две, фужеры — из них, по всей видимости, девчонки пили. А вот и что-то интересное… Рядом со столом, на одной из полок стенки, стояли явно еще для кого-то приготовленные две рюмки. Но они были чистыми. Либо кто-то в этой компании не пил, что маловероятно, либо кто-то не пришел.

— А все ли приглашенные пришли на праздник? — спросила я погромче, чтобы меня слышно было и на кухне.

— Нет, двое не пришли! — крикнул Хрусталев оттуда, закрыл кран, и я услышала приближающиеся шаги.

— Почему?

— А я откуда знаю, — появившись в дверном проеме, ответил Родион, — я их после этого не видел.

— А к Датскому они как относились?

— Тепло.

Я удивленно приподняла бровь, и Хрусталев пояснил:

— Мы вчетвером, еще до того, как я с Датским поссорился, лазили везде. Дружили, по-вашему, — как перед учительницей поправился передо мной Родион. — Ну а на день рождения они не пришли. Отсюда следует, — он молча подошел к креслу, стоящему напротив того, где сидела я, тяжело плюхнулся в него и только после этого продолжил, — что его они больше уважают. Вот так.

Завершив эту фразу, парень взял со стола сигаретную пачку и посмотрел внутрь: в ней было пусто. Он нервно повертел пачку в руках и разочарованно бросил обратно на стол.

«Обидно тебе, значит, что не тебя предпочли», — удовлетворенно подумала я. Хрусталев был мне неприятен, и это его переживание бальзамом пролилось на мою душу.

— Ты говоришь, Датский пришел сюда уже пьяный. С кем он мог так хорошо посидеть?

— Вот с ними и мог, больше не с кем. Этот принц друзей себе выбирает как жмот: чем меньше, тем лучше. У него больше ни с кем нет таких хороших отношений.

Что ж, кажется, Хрусталев больше ничего интересного рассказать мне не мог. Я узнала у него фамилии тех двоих и их адреса, а затем с радостью покинула его неубранную квартиру.