Глава 12
Майкл свел меня вниз, проводил — выпустил из стеклянных дверей на широкие ступени. Я, умытая и причесанная, поцеловала его на прощание, как брата.
В белом свете фонарей легкими пушинками оседали редкие мелкие снежинки. Луна и снежинки. Здорово! Луны, впрочем, видно не было. Загораживала луну громада моего небоскреба. Моего! Он теперь долго будет для меня называться моим. Да и не небоскреб он вовсе. И этажей в нем вовсе не триста.
Улица имени Героя Советского Союза. И как я ее сверху не узнала? Не в себе была потому что. И не какой это не край света, а город в самом разгаре. К Шубаровым — вон в ту сторону. Мне нужно к ним. Хотя бы для того, чтобы убедиться, что Станислав еще живой. А если нет — Боже, какими глазами буду я смотреть на его матушку?
Ночь поздняя, карманы пустые, а пешком до Шубаровых я как раз к утру дотопаю. Ехать надо. А вот и машина.
Подходя к перекрестку с четырьмя дружно мигающими желтыми огнями-светофорами, я издалека заметила светящиеся фары, движущиеся мне навстречу по прямой и безлюдной улице. На перекресток мы попали одновременно. Я была готова угрожать, обманывать, христарадничать — что угодно, лишь бы соблазнить владельца отвезти меня, куда надо. После всех сегодняшних неприятностей одежда на мне имела вид более чем затрапезный и шансов на успех не добавляла. Но не выбрасывать же водителя из машины! Тем более что боец из меня сейчас никудышный.
Машина остановилась сама, не доезжая до меня метров двадцати, у одинокого в этой глухомани коммерческого ларька, похожего на сарайчик с тускло освещенными витринами. Представительный мужчина небрежно прихлопнул дверцу и, на ходу застегивая пиджак на выдающемся животике, не спеша двинулся к открывшемуся ему навстречу лючку-окошку. Я, держась в тени и стараясь производить как можно меньше шума, ускорила шаг. Все стало просто и по-иному быть не могло, потому что сама волчица выступала впереди Ведьмы, натягивая поводок.
Ноги-пружины втолкнули в салон невесомое тело. Рычаг скоростей сам собой воткнулся во вторую передачу, двигатель взревел, и под визг завертевшихся с пробуксовкой колес весь окружающий мир помчался навстречу.
— Вы с ума сошли! — оглушительно взвыли за моей спиной. — Остановитесь немедленно!
Отсчитав про себя ровно десять секунд езды с хорошей скоростью, я ударила по тормозам. Сзади охнули дурным голосом.
Медленно скосив вбок оранжево светящиеся глаза, Ведьма повернула голову. Смазливая девица с лицом в полной боевой раскраске смотрела расширяющимися от ужаса очами. Ведьма приоткрыла рот, начиная с уголков губ, и клокочущим шипением, удивившим меня саму, приказала:
— Вон!
Невесть каким сквозняком, легким, сухим листочком деваху вымело наружу.
Мир, к моему удовлетворению, опять пришел в движение.
Ничего! Через пятнадцать, самое большее двадцать минут это будет не только угнанная, но угнанная и брошенная машина. А к утру ее уже найдут и вернут безутешному сейчас хозяину. И всем будет хорошо — и мне, и хозяину, и милиции. Вот только у девицы охота сорвалась. Ну, уж извини, сестренка по полу!
И ничего, оказалось, подобного! Десяти минут не провела я спокойно за рулем этой резвушки.
Первым меня обогнал взявшийся из ниоткуда «БМВ». Подрезал, загородил дорогу. Ну, я его обошла, не снижая скорости.
«Прости, мужик, — обратилась к хозяину, от меня потерпевшему, — оказывается, бить буду твою машину!»
И все теперь, сразу, несчастные — и я, и хозяин, и сестренка по полу. А милиции — что ей, машину найдут, а все остальное по фигу!
«БМВ» опять догнал меня. На этот раз, не обгоняя, пристроился сбоку, но на расстоянии, оценил, видно, мою решительность. Какой-то придурок, опустив стекло, машет оттуда руками, требует остановиться. Щ-щас! Пошел ты!
Надо же! Сзади еще две фарами моргают. Летим в два ряда, тесной группой, по пустой улице, с ветерком! Вон впереди удобный перекресток. Сейчас ка-ак!..
Что там у него? Нож? Нож в окошко выставил, водит пальцем по клинку взад-вперед, будто точит. Нож наточить! Гоблины! Побери вас прах, родные мои!
Дверь ко мне рванул тот самый, с обнаженным ножом в руках.
— Иванова? — рявкнул в мои искрящиеся радостью глаза и виртуозно обматерил всю, с головы до ног.
Слушать его было приятно.
— Погоди, — перешел он наконец на человеческий язык, — сейчас Леха Маленький Цибизу дозвонится, узнаем, что с тобой делать.
— Везти меня надо к Шубаровым за курьером вашим. А Леха пусть на ходу дозванивается.
И, видя его колебания, кричу на него, страшно выкатывая глаза:
— Вези, бес, не то упустим вашего зверя! — и добавляю тихо, обессиленно: — Если уже не упустили.
— А как же твоя машина? — осведомляется, открывая для меня дверь.
— Какая она моя! Угнанная, пусть стоит.
Ехать оставалось всего ничего, но он, накручивая баранку, успел рассказать, какой большой езды дал Цибиз охранникам, как братва на ушах стояла, колеся на машинах по району, где принимался сигнал моей пищалки, и как никто не мог понять, каким образом я могу давить на кнопку бешеным пунктиром часами подряд.
Пунктир этот меня позабавил, и я достала из сапога черный пластмассовый квадратик, бросила сверху на приборный щиток. Парень только хмыкнул.
Машины мы оставили метрах в ста от особняка и двинулись по хорошо известной мне темной улице пешком. Из трех машин набралось шесть боевиков, и это вселяло уверенность. Особо выделялся Леха Маленький — двухметровый фитиль, тощий и гибкий, словно канат в гимнастическом зале.
— Ты на нас не ори! — предупредил меня владелец ножа. — Мы тебе не «шестерки» какие-нибудь!
Не буду я на них орать. Откровенно говоря, мне уже не до них. Черт, на крыше так не волновалась. И не за себя боюсь — за Стаса!
— Скоро Цибиз подъедет, — сообщают вполголоса сзади.
— Сказал, по-любому трясти будем, — басит Леха сбоку, — не курьера, так молодого. И еще велел, чтоб дождались его.
— Тихо, рядом уже!
Изучили бандиты место, в темноте ориентируются. Ну, не «шестерки» же!
— Я войду одна, — говорю не допускающим возражений тоном. — Вы — через несколько минут — следом.
— Не наоборот?
Слышу, посмеивается владелец ножа над моей решительностью.
— Не наоборот! Доказывать сейчас нет времени, поверь на слово, в обстановке я ориентируюсь лучше.
— Да, мочить его нельзя, — рассуждают бандиты.
— Это дело ваше, — я поворачиваю голову к сказавшему, — моему появлению он сильно удивится, отвлеку его, а тут вы возникайте.
— Ладно! — соглашаются. — Маленький с тобой пойдет, постоит за спиной. На, держи вот.
Ладонь ощутила сталь. Опять нож! Штыков мне только не хватало! В рукав его, что ли?
И фонарь возле дома, разбитый чьей-то неумной рукой, и фонарики-пирамидки над воротами — не горят, темень. Оно и к лучшему, с такой компанией.
— Калитка-то открыта, не на замке!
В доме свет. В прихожей и в кухне, по-моему.
Мы, аккуратно притворив калитку, тихо прошли по дорожке, собрались кучкой у двери.
— Давай! — прошептал мне кто-то, и я, чувствуя спиной близость двухметрового Лехи, вошла в дом.
Тихо в доме, ни звука не уловила, как ни прислушивалась. Жестом показала Лехе направление к кухне, сама двинулась по лестнице на второй этаж, к молодежным апартаментам. Сегодня мне здесь особенно не нравится.
Наверху из одной двери, неплотно прикрытой, пробивался свет. В этом помещении мне бывать еще не доводилось. Выходит оно окнами в другую сторону, поэтому света со двора мы не видели.
Внизу что-то звякнуло, сдвинулось. Леха шарит.
Громко скрипнули петли в тишине, и я вошла. Комната молодого. Светлые, сплошные, во всю стену шторы. Возле них — письменный стол, старинный, резной, на нем лампа с зеленым абажуром. Мебельная стенка причудливых форм. Ковер на полу, бумажки на нем какие-то. Кровать без спинок. Слева — обычный полированный шифоньер. Одна створка открыта, и на ней, на тонком шнуре, отрезанном, вероятно, от штор, чуть-чуть не доставая коленями пола, висит, слегка наискосок, Станислав Шубаров.
Не успела!
Подхожу вплотную, нагнувшись, касаюсь расслабленной кисти. Мягкая она и пальцы — теплее моих! Мышцы лица едва заметно дрогнули судорогой. Да он висит не более пары минут!
— Леха!
Ножом, выдернутым из рукава, рублю веревку. Тело, согнувшись, мягко валится на бок, голова глухо стукается о ковер. Разрезаю веревку сзади, возле узла, осторожно освобождаю от нее его шею.
— Леха!
— А-а-а! Мать твою!
Грохнуло внизу и не стихло. Топот и крики, треск какой-то, удары и густая, по-тюремному злая матерщина.
— Не мочить! — вопит истошно тонкий голос. — Убери волыну!
Приподнимаю Станислава, подхватив под мышки, надсаживаясь, тащу к кровати. Голова у него запрокинулась, рот раскрылся. Язык не синий!
Грохот внизу не смолкает, хотя криков стало меньше. И кажется мне, что драка идет уже на лестнице. Кладу Станислава, поворачиваю его на бок, чтобы язык глотку не заткнул.
— Падла! — доносится с лестницы. Хлесткие, сильные удары. Бульканье какое-то вперемежку с хрипом, кошачий вскрик и быстрые, легкие прыжки.
— Подожди меня, Стасик!
Метнулась за ножом и едва успела подхватить его с ковра, ударило с разбега в дверь тело, исчезла она, грохнувшись о стену. В темном проеме — образ нечеловеческий, с окровавленной сплошь нижней частью лица и черным провалом раскрытого рта. Холодные, беспощадные глаза.
— Мадемуазель! — звучит косноязычно, и Джентльмен бросается на меня так быстро, что я едва успеваю уклониться.
Он на всей скорости врезается в стол, и удар сгибает его пополам. У меня подворачивается нога, и, падая, я, ничего не соображая, тянусь к нему ножом. Он, спружинив руками, отскакивает от стола, словно резиновый, и, разворачиваясь, отставляет ногу. Нож в моей руке сам, молниеносно, режет его ногу под коленкой — в одну сторону, еще сильнее и глубже по щиколотке — в другую.
Иван Антонович обваливается на меня всей тяжестью тела, вцепляется мертвой хваткой в куртку на моей груди, я слышу далекие крики бандитов, врывающихся в комнату один за другим, прямо перед глазами у меня окровавленный рот с розовыми корешками свежевыбитых зубов, боль в шее и ощущение дождевого червя, попавшего под дорожный каток.
Очнулась я оттого, что кто-то хлестал меня по щекам и довольно болезненно тер уши.
— Фра в обмороке! — язвительно сообщила оказавшаяся со мной нос к носу обезьянья рожа с разбитыми губами и рассеченным лбом.
Поняв, что я ожила и уже ворочаю глазами, рожа отстранилась, приказала удовлетворенно и пренебрежительно:
— Вставай!
Бандит вышел, оставив нас со Станиславом наедине.
Станислав Шубаров, пусть не здоровый, но явно живой, держась за шею, сидел, привалившись спиной к кровати, и тупо смотрел в пол.
— А я тебя уже похоронила!
И не узнала своего голоса. Какой-то прокуренный полушепот. Тронула шею — елки зеленые!
Приоткрытая створка шифоньера, на ней до сих пор болтается обрезок веревки, с внутренней стороны блестела зеркалом.
Подняться на ноги удалось легко. Все вроде бы в порядке. Вот только на шее, под самым подбородком, — три красных пятна — следы пальцев Джентльмена. Синяки будут классные! Как он мне трахею не сломал, непонятно. Поворачиваюсь к Станиславу.
— А ты живой!
Ничего, есть голосок, когда погромче.
— Живой! — удостоил он меня мутным взглядом.
— Поздравляю!
Опускаюсь рядом с ним на колени.
— С чем? — глупо спрашивает он.
С нежностью приглаживаю волосы на его стоеросовой головушке. Давлю тупой комок в горле и еле сдерживаю подступающие слезы.
— С окончанием неприятностей.
Он не давит и не сдерживает, а с длинным, вибрирующим всхлипом валится носом мне в колени и ноет, ноет, вздрагивая плечами. А я сижу над ним, смотрю в пространство и не разберусь никак, чего мне хочется, то ли поцеловать его в лоб, то ли угостить подзатыльником. А скорее и того, и другого по очереди, в указанной последовательности.
Хотя с подзатыльником следует быть осторожнее — на затылке у него здоровенный желвак, не иначе, след прощальной беседы с его учителем. Такую шишку кулаком сотворить трудно. Простой и надежный способ выбрал Иван Антонович для того, чтобы добиться последней покорности от своего подопечного, перед тем как затянуть петлю на его шее. Торопился Джентльмен. Может быть, нас услышал. Будь веревка немного короче, или опоздай я еще на минутку — похоронили бы молодого.
Тишины в доме не было. Шаги, стук, голоса, где-то лилась вода, несколько раз роняли что-то звонкое.
Затих наконец Станислав, вздохнул судорожно. Вздрагивает только временами, как маленький, нарыдавшись. Надоел он мне на коленях. Вставай, чадо, ну!
Загомонили внизу мужики все разом. Что такое?
Встает чадо. Носик мягонький, глазки зареванные, губки распухли. Сучонок ты бедненький! Ох, как шею-то у него разносит!
Не удержалась, да и зачем, поцеловала в лоб, притянув к себе за уши, а он уставился недоуменными глазами, очистившимися, омытыми.
— Оставь, Татьяна, эту соплю, иди сюда!
Цибиз приехал. Вот он в дверях стоит, на нас смотрит. Весь сильный и уверенный. И я сейчас такая буду.
Спускаясь по лестнице за ним следом, думаю, что хорошо бы мне сейчас таблеточку какую — для бодрости, а то поламывает у меня в разных местах от сегодняшних беспокойных дел.
Да, битва тут была! Побоище. Перила внизу выломаны, осколки белые из ступенек торчат. Стенка кровью измазана. Зеркало, то самое, расхристано в крошево, одна рама осталась, и осколки под ногами хрустят.
— Он, гнида, — поворачивает Цибиз ко мне голову. — Маленькому кинжалом живот вскрыл!
Фыркнул зло носом, продолжил сквозь зубы:
— Как знал, сволочь, что мочить не будут!
Компания расположилась на кухне, освещенной все тем же розовым, похожим на язычок огня, плафончиком. Когда мы вошли туда, один из бандитов стоял нагнувшись над раковиной — смачивал раны на изуродованной физиономии, двое других шарили по шкафам и холодильникам, занимаясь сервировкой стола, — выставляли на него все, что, по их представлениям, подходило под понятие съестного. На столе, уже запотевшие, поблескивали три бутылки водки с зелеными наклейками, литровая бутыль белого мартини была пренебрежительно оставлена на полу возле холодильника. По всему видно — хозяйничали здесь люди простые и грубые.
— Где Егерь? — спросил Цибиз, по-хозяйски усаживаясь на трехногую табуреточку.
— Во дворе, за улицей смотрит.
Удовлетворенно хмыкнув, Цибиз скрутил пробку с одной из бутылок, задержался, оглядывая стол.
— Из чего пить будем?
— Да, черт, стаканов-то нет, — ответил один, показывая издалека стопку, вспыхивавшую по граням разноцветными искрами, — все баночки какие-то сраные!
И ахнул ее, разлетевшуюся на тысячи хрустальных брызг, об пол.
— Хватит буянить, все! — пробубнил губами-оладьями тот, у мойки. По одежде, похоже, тот самый, что отдал мне нож.
Ох, если б не нож!
— Ладно, льем во что-нибудь, — Цибиз встряхнул бутылку, — а то Татьяна вздыхает что-то!
Во что-нибудь налили, выпили молча. Вкуса я не почувствовала, проглотила, как воду. Вообще-то я водку не люблю. Но вместо таблетки…
В руки мне сунули баночку с икрой и ложку. Позаботились.
— Закусывай, Ведьма, а то окосеешь!
— Как там Маленький? — интересуюсь, набивая рот всем подряд.
— Спросим мы с него, — обещает Цибиз, глянув подобревшими глазами, — за все спросим, и за Маленького тоже!
— Его уже везут! — радостно сообщает мне тот, что стопку разбил. — Он сейчас уже черт знает где!
И засмеялся, придерживая пальцами щеку под напрочь заплывшим глазом.
Похихикали все, даже Цибиз изволил улыбнуться. Одна я, ничего не понявшая, сохранила невозмутимость.
— Тихо!
Через холл из прихожей донесся шум распахнувшейся двери, вскрик, звук оплеухи.
— Вот тебе и везут!
Бандиты разом вскочили, табуретки с грохотом покатились по полу.
— Да я ж с него одежду содрал и ханки вколол — коня свалит!
— Тихо, сказал!
Цибиз с пистолетом в руке, мягко ступая, прошел к двери.
— Идем, кентуха, идем! — донеслось из холла.
— Егерь это!
— Егерь, ты чего?
— Непонятки, Цибиз! — Голос задыхающийся, словно у человека, занятого тяжелым трудом. Звук, будто пнули кого-то.
— Что там еще?
Цибиз поднял табуретку, сел на свое место — напротив меня. Мне не хотелось оборачиваться, ну не хотелось, и все тут!
— Какой-то фраер возле дома вертелся. Волына при нем.
— Давай его сюда.
Судя по звукам, в кухню кого-то втолкнули. Звучный шлепок — еще одна оплеуха.
На стол рядом с моим локтем со стуком положили пистолет. Старенький, грязненький, потертый, пластмассовая накладка на рукоятке с трещиной.
— Где «макара» взял, а?
Вопрос не в бровь, а в глаз.
— И на кого ж ты его поставить собрался?
Вот теперь — по сути, «в цвет», как говорится. И все-то у них непросто, все с вывертом!
— Мой это!
Что-что? Голос — родной почти! Оборачиваюсь и чуть не падаю с табуретки — такой меня смех разобрал, до визга! Наверно, нервное! Слышу, как кто-то сказал ошарашенно:
— О! Теперь Ведьма умом двинулась!
— Абориген! Еще один убийца на мою голову!
— Так ты на нее!..
Подхватились бандиты, налетели, сгребли за грудки, боднули в нос рассеченным лбом так, что закровянился он сразу.
— Ты, тухляк, за нее тебе не просто шнифты выставят! Я обещаю! Яйцами своими закусишь — это самое малое, понял?
Цибиз спросил меня взглядом и, без слов во всем разобравшись, махнул рукой:
— Гони его на хер!
— Ствол отдайте! — буркнул абориген, вытирая под носом.
Вот наглец!
— Вали отсюда, козел вонючий, — ответили ему блатной скороговоркой, — делай ноги, пока можно, и больше не оглядывайся!
Егерю налили, и он опять ушел, а Сергей, достав из угла, выставил на стол сумку. Небольшую, черную, на «молниях».
— Это багаж Джентльмена твоего, Танюха, — проговорил он размеренно, почти торжественно. — Ты уж извини, поговорить тебе с ним теперь не удастся.
Ох, наговорилась я с ним. Вспомнила розовые корешки выбитых зубов. На всю оставшуюся жизнь наговорилась!
— Мы заглянули, — Цибиз шлепнул по сумке, — и решили — нам эти вещички без надобности. Это тебе. Делай с ними что захочешь.
Он двинул сумку ко мне. Она оказалась довольно тяжелой. Я поставила ее под стол, чем вызвала восхищение бандитов.
— Во дает Ведьма! Правильно, чего там, на пол ее, под ноги! Полна сумка рыжья — дерьма-то!
— Ты посмотрела бы хоть, — попросил Цибиз, — а ну как не понравится.
Пришлось открыть и запустить руку.
Вы видели фильмы, в которых из окованных медью сундуков дрожащими от алчного возбуждения руками загребают гроздья перепутанных, свисающих между пальцами бус и ожерелий, и перстни вперемешку с камешками катятся при этом со звоном по каменным полам? Тут было то же самое. Только руки не дрожали.
Правильно сказано — полна сумка рыжья. И не только его.
— Где же он столько шопнул, курьер-то наш?
— Татьяна знает где, — ответил Цибиз. — Правда?
Правда, Сергей, правда. Грязные дела здесь творились сегодняшней ночью до нашего приезда.
— Он забрал это, — отвечаю, — у Станислава Шубарова, перед тем как его повесить, там, наверху, на дверце от шкафа. А Станислав шопнул драгоценности у Эллы Владимировны Шубаровой перед поездкой с ней в Грецию.
— Мать обокрал! — осудили бандиты и молча допили водку.
* * *
Ехать с ними я отказалась, решила дожидаться Варвару. Побоялась оставить Станислава одного в доме. Он лежал на кровати в состоянии ужасной депрессии, и мне стоило больших усилий расшевелить его и стащить вниз — заставить помыться и сменить белье, потому что после веревки смердело от него, как из засорившегося унитаза.
Пока он мылся, я, внутренне все еще взведенная, томилась от бездействия, ходила взад-вперед по дому и размышляла на последнюю джентльменскую тему. Выходит, все-таки допускал Иван Антонович, что я выберусь живой из его высотной западни, иначе не стал бы убивать Станислава. Зная мои способности, понимал, что, заполучи я Шубарова в свои Ведьмины руки, слеплю из него, мягкого, любую нужную мне фигуру. А что мне нужно было от Станислава — понять несложно. Если бы не мафиозный исход истории, все это для Джентльмена явилось полной неожиданностью, выдоила бы я из Стасика всю подноготную и шантажа, и самого Страдаева, и его таинственной фирмы, все, по пунктам, подробно, что было ему известно, без остатка. И, обладая этим «джентльменским набором», сумела бы им распорядиться с наибольшей для себя выгодой.
Так что первым, активным врагом господина Страдаева была я, Татьяна Иванова, вторым врагом, пассивным, — Станислав Шубаров, а Володя Коврин что? Он даже не слышал ничего о Джентльмене.
Сполоснувшись сама и почистив одежду, я затащила Станислава на кухню. Положила примочку на его раздувшуюся шею, напоила горячим крепким чаем и, когда он обрел способность к связной речи, вывалила перед ним содержимое сумки Ивана Антоновича, не к ночи он будь помянут.
Момента истины не получилось. Станислав равнодушно взирал на сверкающую в свете розового плафончика груду. А на вопрос, заданный без экивоков, — за что Страдаев наказывал его шантажом, ответил предельно точно и кратко:
— Вот за это!
В лоб я его уже поцеловала. После рыданий, завершивших процесс воскрешения. Теперь наступила очередь подзатыльника.
А когда, не без его помощи, я запихивала побрякушки в их семейный сейф, агрегат небольшой, но, надо сказать, солидный, Станислав отважился на произнесение целой речи, что вот, мол, маман обрадуется этому, когда приедет, а к коллекции оружия она всегда была равнодушна.
Это уже меня не касалось. Свое дело я сделала, и даже более того, но еще по инерции я задала-таки вопрос, о чем впоследствии жалела:
— Где же сейчас те экспонаты, которые Коврин отвез на вокзал? — спросила я Станислава.
Он, наказывая себя за все уже Бог весть какой раз, ответил мне как на духу:
— В Питере они давно. А маман, того не зная, питерским знакомым Ивана Антоновича багажную квитанцию на них повезла.
Знаем мы этих знакомых!
Пришлось уйти, не дождавшись Варвары.
А на улице уже светало вовсю.
Осенние рассветы — они поздние, транспортные, людные. Ехала я в переполненном троллейбусе и думала о том, что надо получить в ресторане гонорар для Кости Чекменева, думала о скором приезде мадам Шубаровой и о том, что не стану вдаваться в подробности, а только деньги возьму за то, что сынка ее шантажировать больше некому, и еще думала о ворохе душистых простыней на моей широкой и мягкой кровати.
* * *
Прибытие Эллы Владимировны не было удостоено моим вниманием. С какой стати мне спешить к ней на доклад, если результаты — налицо. Правда, дом их требует небольшого ремонта, но это мелочь по сравнению со свободой и жизнью ее дорогого сыночка. Да и содержимым ее сейфа по-прежнему можно украсить новогоднюю елку средних размеров сверху донизу. Так что денежки, которые она передала мне с доверенным лицом, заработаны мной честно. А что лично поблагодарить не захотела, даже номер моего телефона не набрала, на это я не обижаюсь, полагаю, неудобство некоторое, дискомфорт моральный испытывает она за кое-какие качества, присущие ее отпрыску. Уж не знаю, как он ей о происшедшем рассказать изволил.
Судьба Джентльмена покрыта для меня мраком, углубляться в который я не испытываю желания. Зато Цибиз, я все-таки предпочитаю называть его Сергеем, у меня как на ладони. Посетил он меня на сей раз по-людски, без хамства, и с какой бы вы думали целью? Да, предложил круиз по Атлантике. Освободила я его от этого обещания, отказалась. Потихоньку заваривалось новое дело, и мне было некогда. Уходя, он осчастливил меня новостью, что Джентльмена они отдали, за что легендарная фирма от политики жесткого давления перешла к взаимовыгодному сотрудничеству. Правда, как он выразился: «Змей к тому времени стал пиявкой аптекарской, так его спрессовать успели».
Прессовать эти ребята могут.
Раза два встречала аборигена. Здоровается он со мной первым и, не дожидаясь ответа, пряча глаза, убыстряет шаг. Хотя ему-то чего стыдиться?
Костя Чекменев и Володя Кирьянов — каждый при своем амплуа, а я, Татьяна Александровна Иванова, частный детектив, стала, и к радости, и к сожалению, еще более известной в своем родном городе Тарасове. Кто-то надеется на меня и мне благодарен, кому-то глаза мозолю.
Словом, все хорошо у Ивановой, все в норме! Живет она и солнышку нашему радуется. И будет радоваться, пока живет!
Да, чуть не забыла, на часть денег, которые получила от Шубаровой, я купила машину — младшую сестренку моей покойной «девяточки», потому что обходиться без колес при моем образе жизни, значит, стереть себе ноги, вы сами знаете, до чего.
Так что все в порядке, нор-рмально все!
А за этим я, Татьяна Иванова, желаю всем счастья и благополучия. А в первую очередь — себе.
Назад: Глава 11
На главную: Предисловие
