Глава 20
ГРАВЮРА ОТТО ЛИБЕНА

Подавленные, мы вернулись в гостиницу, где нас ждал Карл. Мы сообщили ему о случившемся, а он, в свою очередь, рассказал о том, что Соня сделала с Алисой. Я не стала ему говорить, что видела несчастную в морге.

Была уже глубокая ночь, но спать никому не хотелось.

Мы беседовали о том, что убийцами все-таки не рождаются. Потом выпили за Анну и Алису…

Кошмар кончился. Но он оказался бессмысленным. Ради чего было убито столько людей?

– Странно, – задумчиво произнес Карл, – мой отец никогда не бросался словами. Не может такого быть, чтобы не было разгадки всему этому. Ведь он даже посыльного отправил с тем, чтобы Марго в конечном счете получила полный комплект папок.

Мы успели забрать рукописи из квартиры Сони до прихода милиции. И теперь снова и снова рассматривали их, пытаясь напевать что-то из хоровых партий. Но ничего на ум не приходило.

– Интересно, Штраух уже знает про Соню? – вдруг спросила Марго. – Жалко старика.

– Когда я уходил от него, я объяснил, что не могу оставаться в доме отца убийцы, – у него были такие глаза, такие… – вздохнул Карл.

Все разошлись по своим номерам. Я подождала, пока Саша уснет, и вышла из гостиницы. Администраторша спала, положив голову на руки и навалившись всем телом на стол. Она даже не слышала, как я открывала дверь.

Я вышла в ночь. Моросил слабый дождь. В письме тоже шла речь о каком-то красивом дождливом городе. Но только не о Марксе.

Сырой воздух отрезвлял меня. Я не верила, что это дело так и повиснет в воздухе. Я чувствовала, что разгадка где-то рядом. Но где?

Темная, неосвещенная улица. Перекресток. И там – одно светящееся пятно. Коммерческий ларек.

Я подошла. Заглянула. Худенький паренек курил в полном одиночестве.

– Послушай, можно к тебе погреться? – спросила я, мне действительно было холодно в одной джинсовой куртке и несчастном черном платье.

– Я не могу, – ответил он.

– Я же одна, грабить тебя не собираюсь. Мне бы кофе попить. Только не растворимого, а настоящего.

– Что же мне, пачку новую открывать?

Я протянула ему десятидолларовую купюру.

– Заходи, – он открыл дверь и впустил меня в теплое светлое пространство ларька. – Муж выгнал, что ли?

– Нет. Просто не спится. У тебя есть кипятильник?

Через некоторое время мы курили и пили кофе. Парень оказался умным, но страшно закомплексованным.

Когда кофе был допит, я попросила у него блюдце.

– Чего нет, того нет…

Пришлось выливать гущу в коробку из-под жевательной резинки.

С бьющимся сердцем я заглянула в чашку.

И увидела три креста.

– Ну ладно, мне пора, – сказала я и вышла на улицу. Я чувствовала за спиной взгляд паренька. Наверное, он подумал, что меня действительно кто-то выгнал из дома.

Я хорошо ориентировалась. И довольно быстро нашла дом Штрауха. Дом стоял тихий и неосвещенный. Конечно, было жутковато.

Я толкнула калитку и вошла во двор. Затем добралась в темноте до двери. Открыла ее беспрепятственно. Поднялась на второй этаж.

Откуда-то шел красноватый свет.

Я застала фотографа за работой.

Увидев меня, он сильно вздрогнул, но ничего не сказал.

– Извините, но мне необходимо с вами поговорить… Я понимаю, что сейчас ночь, что не время, но в жизни случается всякое…

Он стоял ко мне спиной и проявлял пленки.

Затем погасил красную лампу. Вспыхнул нормальный свет.

– Хотите, я вас сфотографирую?

– Вы уже знаете о Соне? – спросила я.

– Да, я только что от нее.

– Она хотела найти наследство Либенов и убила из-за этого несколько человек.

– Так вот почему сюда приехал Карл… – задумчиво произнес фотограф. – Садитесь, я сфотографирую вас на память.

Я села на диван, он поправил мои волосы, попросил снять куртку.

– Какое красивое на вас платье. Пришли бы вы ко мне лет тридцать назад, вы не ушли бы просто так. Но вы бы не пожалели ни о чем. Расслабьтесь и улыбнитесь. Вот так… Внимание – снимаю!

Он щелкал, а я расспрашивала его о Либенах.

Он рассказывал мне об этой семье, о том, как несправедливо было правительство к здешним немцам, которых выселили в 24 часа. Они уплывали на пароме, оставляя скот, который долго потом бродил по улицам… Но все это была беллетристика. Меня интересовал Отто Либен.

– Он увлекался гравюрами? – спросила я.

– Ничего подобного. Он увлекался скорее деньгами, золотом, бриллиантами. У него водились денежки, и он вкладывал их, как мог. Он вернулся в Маркс после войны. Тогда многие из их семьи умерли. Ему приходилось работать не покладая рук. А насчет гравюры, так это просто блажь. Приходит он как-то ко мне и говорит: у меня, мол, фотография есть, ее бы переснять да сделать так, чтобы она подольше сохранилась. Ну я ему и отвечаю, что фотографию сохранить сложно, она со временем желтеет. Может испортиться и пленка. Я спросил его тогда, что же это за фотография такая, которой он так дорожит. А он мне и отвечает, что, мол, он все равно уедет отсюда – рано или поздно, – и хотелось бы прихватить с собой что-нибудь на память об этих местах. Я удивился, помню, потому что в те годы о выезде за границу не могло быть и речи. Вот и посоветовал я ему, в душе посмеиваясь, конечно, заказать гравюру или что-нибудь в этом роде.

– Ну и что, он заказал?

– Заказал.

– А вы ее видели?

– Видел. Я и сейчас на нее каждый день смотрю. Он перед самым отъездом в Германию решил сдать ее в музей, потому что везти ее было сложно, железка все-таки. Думаю, что он увез ее фотографию…

– Ну что там было, на этой фотографии, и где же сейчас гравюра? – Терпение мое было небезграничным.

Штраух горько улыбнулся.

– Не поверите. Ничего особенного не было на этой фотографии. Если мне не изменяет память – это снимок города, сделанный с высоты водонапорной башни. Хотя получилось что-то похожее на узор, рисунок. Каждый мог увидеть в нем что угодно. Знаете, как это бывает, когда смотришь на проплывающие по небу облака: один видит верблюда, другой – дракона, а третий – кисть винограда.

– Так что же стало с гравюрой? Она до сих пор в музее?

– Нет. Там, очевидно, сочли, что это никакое не произведение искусства, и передали в Дом пионеров. Тогда у нас еще были пионеры, слыхали о таких?

– Значит, она теперь в Доме пионеров? – Мне уже хотелось запустить чем-нибудь в Штрауха.

И тут он истерически захохотал. Затрясся весь, обхватил своими коричневыми пальцами голову.

– Была фотовыставка – я недавно рассказывал Карлу, – ну и мне вручили приз. Да-да, ту самую гравюру. Да вот она, – Штраух повернулся и махнул рукой в сторону окна.

Я подошла к стене и среди множества репродукций и фотографий, вставленных в рамочки, увидела небольшую гравюру.

Вдруг стало необыкновенно тихо.

Я обернулась назад и увидела Штрауха с открытым ртом, замершего на диване.

Он был мертв.

Думаю, что у него не выдержало сердце. Соня, лишив жизни себя, укоротила жизнь и ему.

Я подошла, сделала так, чтобы лицо его приняло нормальное выражение, закрыла ему глаза и уложила на диван.

Хотелось скорее уехать из этого тихого, но полного ужасов и смертей города.

Я сняла гравюру, спрятала ее на груди под курткой, вышла из дома и почти побежала по розовеющей от первых рассветных лучей солнца улице.

Я так надеялась хоть немного поспать, прежде чем расскажу Саше Берестову и всем остальным о своем открытии.

Но перед гостиницей стояла «Скорая». Пахло дымом.

Я не на шутку испугалась. Неужели опять произошло что-нибудь страшное?

Я вбежала в гостиницу и увидела заплаканную администраторшу.

– Что случилось? – спросила я.

Она только открыла рот и собиралась было ответить мне, как я увидела спускающегося по лестнице Вадима, которого вели два милиционера. Лицо Вадима было разбито, лоб в чем-то похожем на копоть. Наручники. Все как положено. Что же такого он натворил, ведь не для него же вызвали «Скорую».

Когда мы с ним поравнялись, я поняла, что этот человек, потеряв Соню, потерял все. Такой сильный, огромный, он был выпотрошен изнутри.

Я поднялась на второй этаж и кинулась в комнату, которую занимала Марго с Германом.

Они все были там: и Марго, и Герман, и Саша Берестов. Не было только Карла Либена.

– Что случилось? – повторила я вопрос, обращенный минутой назад к администраторше.

– Ночью, вернее уже под утро, в гостиницу пришел Вадим, выбил плечом дверь номера, в котором находился Карл, все там перевернул вверх дном, потом ворвался к нам, схватил со стола папки, вынес их на лестницу и поджег.

– А где Карл?

– Да мы сами не знаем. Он же спал…

– Мы даже думали, что его тоже выбросили из окна, – Саша подошел к окну и усмехнулся. – Слава богу, там его не оказалось.

– А «Скорая» для кого?

– Администраторша вызвала, мало ли что… И милицию тоже она вызвала, как шум услышала, а потом еще паленым запахло… Кошмар.

Я заметила, что только у Марго руки были вымазаны в саже.

Наследница Отто Либена пыталась спасти папки. Все понятно.

– Ну, раз вы живы-здоровы, не помешало бы подкрепиться.

Конечно, эти слова принадлежали Саше. Вот что значит молодой организм. С парня как с гуся вода. Похоже, эта поездка пошла ему на пользу, хотя никому, наверно, не было ясно, зачем мы вообще его взяли с собой. Рисковали его жизнью. Вот уж кто-кто, но Саша Берестов – совершенно случайная фигура в этой истории. Жил себе мальчик спокойно, рисовал, ходил на этюды, и вдруг эта зрелая любовь, страсть, новизна ощущений…

– Кому что, – огрызнулась Марго и достала сигареты. – А я все равно надеялась. Что делать-то теперь?

– Поедешь с Либеном в Мюнхен, там же на тебя записана какая-то недвижимость. Будешь жить под крылом у доброго дядюшки. По-моему, ты ему очень понравилась, – сказал Саша.

– Ты, Марго, между прочим, должна мне теперь кучу денег, – заметила я, прикуривая от ее зажигалки. – Я тебе нашла не одну папку, а все. Ты теперь вовек со мной не расплатишься.

– Я бы могла, между прочим, все это провернуть и сама.

– Не думаю, что ты смогла бы это сделать, если бы Соня подстрелила тебя тогда, возле ее дома, – Саша кивнул в мою сторону. – Так что не жмись, попроси у дяди денег и расплатись с человеком. Если бы не она, и меня бы тоже не было на свете. Плечо до сих пор болит…

Я вспомнила про Сашино плечо и про то, что ему уже давно пора сменить повязку.

– Не сгущай краски, – отвернулась к окну Марго.

– По-моему, ты не права, – подал голос до сих пор молчавший Герман. Он выглядел очень подавленным из-за своей причастности к смерти Сони. Так, наверное, чувствовал бы себя любой на его месте.

– И ты, Брут… – Марго хмыкнула.

Я поняла, что поторопилась с выводами.

В эту минуту в номер просунул голову Карл Либен.

Увидев нас, он тяжело вздохнул:

– Штраух умер, – сказал он, и мне стало ясно, что он только что повторил мой маршрут. – У него ничего нет, – эти слова он адресовал своей племяннице.

И никто, кроме Марго и меня, не понял смысл этой фразы. Что ж, это к лучшему.

– В таком случае нам здесь нечего делать, – произнесла потускневшим голосом Марго. – Пора возвращаться по домам. А насчет платы Тане мое мнение остается неизменным.

«Как деньги портят людей», – подумала я и предложила всем вместе позавтракать в ресторане.

Марго отказалась, Карлу ничего не оставалось, как подчиниться ей.

– Очень приятно было познакомиться, – сказал он и поцеловал мне руку. – Я не знаю, о каких деньгах идет речь, но готов оплатить все расходы Марго.

«Еще успеешь», – подумала я, а вслух отказалась.