19 часов 53 минуты
Наконец-то позвонил Дима. Только что (весь день насмарку!) — и ни «здравствуйте», ни «до свидания»:
— Значит, так, Тань, давай быстро собирайся, бери бутылки, я жду вас на месте. — И бросил трубку.
Скажите, какой деловой! Вежливость так и брызжет во все стороны.
Я предупредила Мишу; шофер обещал подъехать минут через десять. Одеться мне недолго: удобный джинсовый костюм, сумочка через плечо… нет, сумочку брать не стоит. Я рассовала по карманам куртки бумагу и ручку — на всякий случай. Ну… готова!
Сделала глубокий вздох. Странно: волнуюсь. Посмотрела на часы — в моем распоряжении было еще пять минут. Погадаю-ка на дорожку!
«Кости, кости, скажите правду девице-красавице (где я сие вычитала?). Вопрос прежний: чего мне ждать от встречи с соседом Баргомистрова, ныне находящимся под арестом (вот загнула!)?»
6 + 20 + 25.
«Предстоит выгодный торговый союз с партнером». Вот так, торговый союз: мы охраннику — бутылки, охранник нам — Голубкова. С той разницей, что многострадальный Василий Семенович «подлежит возврату», а коньяк — нет.
Предсказание меня развеселило. И уже в хорошем расположении духа спустилась я к подъезду; а через двадцать минут «девятка» цвета морской волны доставила наше величество пред светлы Димины очи.
На сей раз страж порядка поздоровался.
Мне было велено «стоять за спинами и не высовываться». Да, конечно. «И молчать, пока не спросят». Ну разумеется. «В общем, сама должна понимать: момент ответственный». Безусловно.
Дима постучал в какую-то дверь; табличку на ней я не разглядела. Открыли не сразу и с ворчанием, очень напоминающим грозный рык друга человека. Видимо, охранник за одну зарплату несет две службы: свою и собачью. Мужчины не по-джентльменски вошли первыми. Я — как приказали — скромно держусь за их широкими спинами. Далее «служивый человек» и мои друзья коротко поприветствовали друг друга (я молчу), обменялись рукопожатиями.
Пауза.
Охранник с заплывшими глазками сначала оглядел с ног до головы Мишу, затем принялся внимательно изучать меня. Кажется, осмотр его удовлетворил. Страж крякнул и изобразил на морщинистом желто-зеленом лице некое подобие улыбки. Нет, это не улыбка — это какая-то пародия на нее. Неудачная пародия дилетанта.
Ну и тип! Дима, как я поняла, собирается его споить. Да на такого и коньяк-то жалко, ему бы бормотухи — и спать. Но я обещала не вмешиваться и слово свое сдержу.
Жертва оказалась ненапрасной. Товарищ еще раз крякнул, немного помолчал, похрюкал, подмигнул Мише. Наконец — очень четко, я даже удивилась — произнес, обращаясь к обшарпанной, грязно-белого цвета стене:
— Дамочку бы эту… того…
Дима нахмурился, зашикал, зашипел.
Граждане! Раньше в этой комнате, по всей видимости, размещался зверинец. Охранник был здесь смотрителем, а Дмитрий, наверное, частым посетителем. Иначе с чего бы вдруг оба заговорили на языке природы?
Я отвернулась, чтобы скрыть улыбку. Дима попытался в двух словах втолковать охраннику, кто есть эта «дамочка» и зачем она (то есть я) появилась в этом странном месте. Товарищ оказался мужчиной понятливым: увел моих спутников на улицу («Совещаться», — вежливо объяснил он мне); и минут пятнадцать все трое отсутствовали. Я за это время успела изучить висящие на стенах допотопные плакаты, а также проникнуться сочувствием к тяжкой доле незадачливых охранников.
Наконец появился Дима (почему-то один), молча махнул мне рукой: «Пошли!» — и повел плохо освещенными узкими коридорами: наверное, к заветной цели.
Возле железной двери болотно-зеленого цвета и без опознавательных знаков мы остановились. Страж порядка несколько раз стукнул по ней кулаком. С той стороны завозились, засопели, чем-то загремели и через некоторое время отперли. На пороге возникло розовощекое безусое существо в милицейской форме. Дима перекинулся с юным коллегой несколькими словами, тихо что-то приказал, юноша вытянулся в струнку и рявкнул:
— Есть! Разрешите идти?
Я вздрогнула. Ну и голосок у мальчика! «Моя милиция» широким жестом пригласила нашу светлость войти внутрь камеры, сама же деликатно осталась беречь меня за дверью.
Я огляделась. Мерзкое место: голые стены, стол, два табурета, лампочка под потолком. Бр-р, не по себе сделалось.
Так. Нужно сосредоточиться. Сейчас приведут Голубкова. Необходимо убедить его отказаться от показаний, данных, как это говорят, «под влиянием…» — кого? — «…работников милиции, превысивших свои полномочия». Уверена: бедный алкоголик виноват только в том, что в силу… хм!.. определенного заболевания постоянно занимал у Баргомистрова деньги на похмелье. Вопрос: как это доказать?
Я услышала четкие «служебные» шаги и шарканье: румяное существо привело арестованного. Железная дверь со скрипом открылась, впустила Голубкова и снова захлопнулась.
Василий Семенович предстал предо мной во всей красе: очень худой небритый мужчина непонятного возраста; руки за спиной; потухший взгляд… и самое страшное — выражение покорности на лице, во всей фигуре.
— Здравствуйте. Садитесь…
Сел. Уставился в стену.
— Василий Семенович, мне необходимо поговорить с вами. Я Татьяна Александровна Иванова, частный детектив… — Подумалось: не частный детектив ему нужен, а хороший адвокат. — Чтобы вытащить вас отсюда, я должна услышать правду — понимаете, правду, а не то, что вы написали под диктовку майора Смолина.
Голубков встрепенулся было, но сразу затих, ссутулился.
— Расскажите мне, — мой голос прозвучал тихонько, жалобно (сама не ожидала). — Я же знаю: вы ни при чем, вашего соседа убил кто-то другой. Но мне нужны доказательства.
Арестованный помолчал, пожевал губами, вздохнул.
— Убил подсвечником, который после утопил в Волге! — просипел он еле слышно.
Убил, значит? Подсвечником? Ну ладно!
— А где взяли канделябр?
Василий Семенович вопросительно посмотрел на меня: слово «канделябр» не было ему знакомо.
— Ну а подсвечник — где он стоял?
Голубков пожал плечами.
— Не помню. Схватил — убил — утопил в Волге… Не помню…
— А как выглядел канделябр, какой формы был, какого цвета?
— Не знаю, не разглядывал. Схватил — убил… — Мой собеседник закашлялся и долго не мог остановиться. Наконец продолжил: — Я пришел занять еще денег…
— Вы были должны Баргомистрову большую сумму?
— Был. Должен. Пришел занять еще. Он денег не дал, а стал на меня кричать и угрожать. Я — сам не помню, как это получилось, — схватил подсвечник…
Это я уже слышала.
— Виктор стоял к вам лицом или спиной?
— Не помню… Может, спиной, а может, лицом… Вы, девушка, отпустите меня. Я уже все сказал, все подписал. Отпустите, а? — арестованный умоляюще поднял на меня глаза.
— Но ведь вы не убивали, Василий Семенович. Скажите мне правду. Вам нечего меня бояться.
Как убедить этого забитого, запуганного человека?
— Убивал, — упрямо заявил Голубков. — Подсвечником. Схватил — убил и…
— А что вы сделали после того, как избавились от орудия убийства? — перебила я.
— Напился. Пришел домой, сделал вид, что лег спать. На самом деле все слышал. Пришла жена.
— Чья?
— Трупа.
— Так, дальше.
— Увидела труп, подняла крик. Приехала милиция, стала ко мне стучаться, я не открыл. Потом открыл, мне дали по морде — для этой, как ее? — про… хви… хви…
— Для профилактики.
— Для нее, — согласился Василий Семенович. — И забрали. — Он вздохнул. — Сижу вот… Суд, говорят, скоро… Прошу учесть мое добровольное признание и снизить срок.
Ну как тут не удержаться, чтобы не выругаться последними словами?!
— Но ведь вас арестовали ни за что! — только и пролепетала я беспомощно.
— За что, — апатично возразил Голубков. — Прошу учесть… и снизить…
— Василий Семенович, кого вы покрываете?
В его глазах промелькнуло нечто вроде удивления. Арестованный пожевал губами — и ничего не сказал.
— Ведь там, у Баргомистрова, была женщина. Ну же, была?
— Не знаю, — вяло произнес несчастный. — Я убил, потом утопил…
— Да никого вы не убивали! — взорвалась я.
Так. Спокойно. Терпение, Татьяна, его явно тебе не хватает!
В дверь постучали. Я выглянула — и не смогла сдержать улыбки: у розовощекого юнца глаза сделались большими и круглыми, как дореформенные пятаки. От испуга и возмущения мальчик, видимо, потерял дар речи: он только замычал и принялся отчаянно жестикулировать. Язык глухонемых я, к сожалению, еще не выучила, поэтому Диме, который понял коллегу лучше меня, пришлось перевести:
— Не надо громко кричать, Таня, — озабоченно предупредил мой «страж порядка». — Не забывай, что мы здесь нелегально. Неприятностей не оберешься!
Все правильно. Я извинилась и пообещала впредь вести себя хорошо.
Голубков — как оставила его, так и сидит: ссутулившись, лицом к стене; руки на коленях; глаза прикрыты.
— Василий Семенович, милый вы мой, что же мне с вами делать? — Я придвинула свой табурет почти вплотную к его. — Кого вы боитесь? Смолина? Вас больше не тронут, ручаюсь.
Молчание.
— Да скажите же наконец правду!
Наивный призыв.
— О нашем разговоре никто не узнает, — добавила я. И подумала: если в этой камере не установлен «жучок».
Опять выглянула в коридор. Оба стража стоят под дверью; при виде меня насторожились: в самом деле, что хорошего можно ждать от этой взбалмошной бабенки.
— Дима, надо проверить камеру.
— Проверял, — лаконично ответил мой спутник. — Прослушивающих устройств и скрытых камер не обнаружено.
Ай да Дима! Вот молодец! Я поблагодарила, вернулась к арестованному.
— Василий Семенович… — Села рядом. — Послушайте! Я стараюсь вам помочь…
Никакой реакции.
— …а вы упорно сопротивляетесь. Сами себя тянете в пропасть и не понимаете этого. Зачем брать вину на себя?
От стены наверняка можно добиться бо?льшего.
— Ну о чем вы думаете?
Голубков повернул голову (при этом у него что-то скрипнуло, как в заржавевшем механизме), внимательно посмотрел на меня. Взгляд прояснился… Ну хоть что-то… Я невольно затаила дыхание.
— Красивая ты баба. У меня такой не было.
И все? Вот святая простота! Но не надо отчаиваться, Таня.
— А какие были? — поинтересовалась я.
— Жена была, — угрюмо сообщил Голубков. Пожал плечами и снова уставился в стену.
— Давно она ушла от вас?
«Вот пристала!» — небось подумал мужик, но только пробурчал что-то невразумительное.
М-да…
— И с тех пор — ни одной женщины? Горе свое водкой заливали?
— Н-ну… м-м…
Что уж тут церемониться?
— Эту женщину знал ваш сосед, Баргомистров? Они были знакомы?
— Не-э… — Арестованный для большей убедительности помотал головой. Нечесаная грива при этом не шелохнулась: как были, точно налакированные, «рога», так и остались.
— Она хоть навещает вас здесь?
— Не-э… — уныло повторил Василий Семенович.
Значит, даму эту увидеть не удастся. И все-таки мне кажется (какое-то шестое чувство подсказывало), что «невинно убиенный» Виктор был хорошо знаком с «мадам Голубковой» (назовем ее так). Не эту ли сударыню покрывает арестованный?
Стоп. Выходит, Ксения, на которую в данный момент падает подозрение… Да нет, не может быть. Что-то здесь не вяжется. Запутанная история. Что же делать? Голубков, конечно, никого не убивал, но от этого запуганного товарища просто невозможно добиться ни одного более-менее смахивающего на правду ответа. «Утопил подсвечник, пошел спать…» Разумеется, все киллеры именно так и поступают: сначала убивают, затем непременно напиваются.
— Что же делать? — повторила я вслух.
Запуганный товарищ умоляюще посмотрел на меня:
— Отпустите меня, гражданочка… э-э… начальница.
— Меня зовут Татьяна Александровна, — напомнила я.
— Да-да, Татьяна Санна, — кивнул Голубков. — Отпустите, а? Ну зачем я вам? Скоро суд; все равно посодют, кого ж еще сажать?.. Я один на свете, пью, постоянно нигде не работаю…
Опять этот забитый дядька заговорил сплошными штампами.
…Что-что? «Один на свете, нигде не работаю». Значит, у дамы, условно именуемой «Голубковой», есть семья и постоянная работа. И то и другое леди эта наверняка боится потерять, вот и затаилась. Так, это уже кое-что, если данное предположение верно.
— …Меня — чего не забрать? Меня сам бог велел… Опять же — устал я, спать пора.
— Сегодня вас вызывали на допрос?
— Чего меня допрашивать: я все, что надо, сказал, все подписал…
«Я подписал все, что было велено». Милый ты мой! На этом мы и сыграем.
— …Отпустите, как человека прошу!
— Вас сейчас уведут. Но перед этим вы должны оставить мне на память парочку автографов.
— Парочку чего? — не понял арестованный.
Я вынула два листа бумаги и ручку.
— Сядьте за стол. Если уж вы так любите все подряд подписывать, черкните, пожалуйста, вот здесь, — я указала, где именно на пустом месте Голубкову нужно «черкнуть».
— Да тут нету ничего, — робко возразил Василий Семенович.
— Будет! — отрезала я. — Расписывайтесь.
Бедный дядечка закивал и послушно поставил свою подпись. Я положила перед ним второй лист. Глупо думать, что Голубков никому не расскажет о нашей беседе. А вот это было бы «оченно» нежелательно.
— Пишите: о разговоре с Татьяной Александровной Ивановой, имевшем место состояться (что я несу?) семнадцатого — прописью — апреля сего года, обязуюсь никому не сообщать под страхом ужесточения наказания, положенного мне по закону за убийство Баргомистрова Виктора Андреевича. Написали?
— «…убийство Баргомистрова… Андреевича». — Голубков поставил жирную точку и отложил ручку.
— Продолжим. Теперь поставьте дату…
— А какое сегодня число?
— Да семнадцатое же! Как можно быть таким невнимательным? — Ну, совсем запугала мужика.
— Дату — тоже прописью? — просипел арестованный.
У него дрожали руки. Не груби, Татьяна.
— Цифрами. Так… Теперь подпись… Все! Большое вам спасибо. Вы очень помогли следствию.
Не стоило это говорить.
— Следствию? — осмелел Василий Семенович. — Помог следствию себя засадить?..
— …ни за что, — тихонько подсказала я.
Но Голубков только выругался трехэтажным и, погрузившись в невеселые свои думы, перестал меня замечать.
Я позвала стражей порядка, попросила увести арестованного; перечитала галиматью, которую сама же надиктовала. Мама родная, не дай бог, эту чушь кто-нибудь увидит: помрет со смеху. А вот первый лист — пустой — с подписью Голубкова, пожалуй, пригодится. На нем можно нацарапать что-нибудь стоящее.
— Ты готова, пойдем? — окликнул меня Дима.
Теми же узкими неприглядными коридорами мы вернулись в «кабинет» ворчаще-крякающего охранника, а оттуда вышли на улицу.
Ночь. Я полной грудью вдохнула свежий воздух. Как хорошо — после душной камеры и страшных коридоров!
Миша в машине дремлет, удобно устроившись на заднем сиденье. Жалко будить; впору хоть пешком идти. Дима тихо свистнул. Возница открыл глаза; минуту сидел неподвижно, напряженно вглядываясь в наши лица.
— Миша, это мы.
Шофер перебрался на свое место, за руль.
— Извините, я тут немножко соснул.
— Ничего. Теперь все по домам — и отдыхать, отдыхать, отдыхать… — Я потянулась, зевнула.
Ох, устала! Такой длинный скучный день — и насыщенный вечер.
Дима открыл передо мной заднюю дверцу; сам сел рядом с возницей.
— Ну как, не зря коньяк отдали? — поинтересовался Миша, разворачивая машину.
— Да как сказать… — Не знаю, что и ответить. С одной стороны, вроде бы не зря: кое-какие выводы я сделала; а с другой — Голубков так и не заявил о своей непричастности к убийству (именно на это заявление я рассчитывала). — Поживем — увидим…
— Ну и ладно, — подбодрил меня шофер. — Не вышло — значит, так тому и быть. Получится в другой раз… На данный момент у нас какая задача? Попасть домой. И побыстрее.
Дорога от тюрьмы до дома показалась мне значительно короче, чем от дома до тюрьмы.
Ни ужинать, ни читать не хотелось: в ванную — и в постель. Еще бы не устать: времени уже… сколько, кстати? — что-то около двенадцати.
…Засыпая, я успела только подумать: «А ведь Дима ни о чем не спросил. Неужели в коридоре все было слышно?..»
