15 часов 18 минут
— Ну-с, Татьяна Александровна, куда едем? — Миша театральным жестом положил руки на руль.
— Вперед! — Я поерзала, поудобней устраиваясь на заднем сиденье.
Между прочим, вполне определенный ответ: узкая дорога меж домов позволяла ехать только прямо.
Машина легко тронулась с места.
— Миша, у нас сегодня напряженный график. Сначала меня следует доставить в парикмахерскую, ту, что в доме Маргариты Вадимовны; затем проводить по магазинам, потом снова привезти к дому Баргомистровых, и уже совсем-совсем вечером, в полной темноте, потому что раньше не успеем, подбросить поближе к родным пенатам.
У шофера вытянулось лицо. Я решила, что Миша недоволен обещанным «напряженным графиком», оказалось — ничего подобного! Парень, видно, открытый, а посему о причине разочарования выпалил сразу же:
— Я-то думал, что супердетективы не занимаются глупостями вроде парикмахерских и ходьбы по магазинам!
«Супердетектив» мне, конечно, польстил. Пришлось, однако, объяснить, что и оные «хочут кушать» не меньше простых смертных. А уж выглядеть всегда красивой женщина-детектив просто обязана.
— К тому же в парикмахерскую и по магазинам мы едем, что называется, по работе: нужно проверить алиби Маргариты Вадимовны.
Кажется, мой исчерпывающий ответ водителя удовлетворил.
— А кстати, Миша, что вы сами думаете по поводу этого убийства?
— Ничего, — Миша даже плечами пожал для убедительности. — Жалко мужика. Я, правда, не знал его, но все равно жалко. Маргарита Вадимовна, как ни зайду в дом, все время в слезах.
— Они были счастливы? — спросила я больше для проформы.
— Думаю, да. Ксюха, правда, мешала им немного — ревновала, что ли, — но, в общем, счастливы.
— Ревновала?!
— Ну… я не так выразился. Она несчастная, эта Ксюха: вечно ей в любви не везло, все какие-то подлецы попадались. А тут — счастье сестры рядом: любящий муж, двое детишек.
Вот оно как все оборачивается. Зависть-матушка — это вам не шутки. Но от зависти канделябрами не убивают. Запутанная история…
— Миша, как, по-вашему, сестры дружны между собой?
— Да! — уверенно ответил шофер. — Они часто встречались, в гости вместе ходили. Ксюха с девчонками любит повозиться; к Маргарите Вадимовне все время ездила, помогала… И сейчас опекает сестру как может…
У меня зародилось подозрение, что это все — Ксюха да Ксюха…
— Миша, простите за некорректный вопрос: вам нравится сестра Риты?
— Я люблю ее, — просто ответил мой возница.
В неловкое положение я попала.
— Извините…
Миша, как молодой бычок, помотал головой.
— Да ерунда это все, Татьяна Александровна! Она меня не любит — вот что главное…
Мне захотелось сменить тему разговора. Проклятое любопытство! Что стоило промолчать — не причинила бы боль хорошему человеку. Вот идиотка!
Ругая себя последними словами, я мучительно пыталась придумать, что бы такое сказать посмешнее, чтобы развеселить Мишу и загладить свою вину. И, как назло, не могла вспомнить ничего, заслуживающего внимания.
— Приехали! — Миша остановил машину возле парикмахерского салона в доме моей подзащитной.
— Спасибо. — И это все, что пришло мне в голову после десяти минут словесного воздержания.
В парикмахерской я пробыла недолго. По фотографии, которую дала мне Рита, ее сразу же узнали: постоянная клиентка. Оказалось, тринадцатого в шесть она действительно делала здесь прическу: это зарегистрировано в журнале.
Я поблагодарила словоохотливых сотрудниц и вышла из салона.
Что, если немного изменить планы? Поднимусь-ка я на шестой этаж и побеседую с соседями Баргомистровых, а уже потом Миша проводит меня по магазинам. До закрытия время еще есть…
Честно говоря, мне все еще было неловко перед добрым возницей и не очень-то хотелось снова по-дурацки молчать в машине.
Значит, решено. Как написал бы какой-нибудь классик: «Татьяна Александровна Иванова направила стопы свои к первому подъезду». Правда, в то время, когда творили эти самые классики, архитекторы не додумались еще до одиннадцатиэтажных коробок. И нумерации парадных тоже не существовало.
А вот соседи во все времена были, есть и будут… От подъездов — к соседям. Кажется, сие именуется женской логикой. Да здравствуют благословенные соседи! Особенно те, которые подглядывают за чужой жизнью в замочную скважину, все видят и слышат. А то, что сокрыто от их бдительного ока, «додумывают» и приукрашивают в меру своей фантазии.
…Сложилось впечатление, что меня давно ждали, причем с нетерпением. Не успела позвонить, как дверь распахнулась, и на пороге возникла пухленькая маленькая старушка в переднике.
— Добрый день, — степенно поздоровалась она и затараторила, не дав мне и рта раскрыть: — Вы к нам? Меня Настасья Игнатьевна зовут, соседка я ближайшая того… убитого-то. Тут все ходют и ходют, смотрют всякие. Из милиции все. Ты, милая, тоже из милиции? Чую, оттедова. А почто ж вы Ваську-то, соседа, забрали? Он ведь и мухи не обидит, не то что человека убить. Ну и что же, что должен много — а кому он не должен? Мне вот тоже… Да как отказать: больной человек; ему на похмелье надо, а то помрет, и буду после винить себя: пожалела денег, старая, человека угробила… Так нельзя. С соседями в мире жить надо, голубушка; где ты кому поможешь, где — тебе…
— Настасья Игнатьевна, — решилась я прервать болтливую старушку, — мне хотелось бы задать вам несколько вопросов.
— Задавай, милая, задавай! — закивала она. — Ой, да что ж я на пороге-то держу тебя, дура старая! — Последнее выражение относилось, кажется, не ко мне. Хотя бы потому, что я еще молода. — Проходи в залу. Да не скидавай обувку-то, так иди! Счас чаек сделаем; голодная небось? — Можно подумать, в эту дверь стучатся все голодающие Поволжья и гостеприимная хозяйка вменила себе в обязанность их кормить. — Счас, счас. Дед, поставь чайник: гости у нас! — крикнула старушка в сторону кухни и подтолкнула меня к «зале». — Садись вон на диван, спрашивай. Ваших тут уже много приходило, и все что-нибудь да спрашивали. Да погоди!
Мама родная! За ее болтовней, пожалуй, забудешь, зачем пришла!
— Жениха-то позови своего. (Кого?!) Чего он, родимый, в машине мается. Тоже небось кушать хочет.
Она Мишу имеет в виду.
— Позови, позови! Вон на балкон выйди да крикни. Не стесняйся. Не след женихов в машинах оставлять по нонешним-то временам. Уведут, как пить дать — уведут. И машину прихватют. Я вот деда своего — даром что пятерых родили — ни разу одного не бросала.
Нет, эта бабуська не отстанет, пока не добьется своего!
— Поди позови! Чего застеснялась-то? Чай, я все равно уж все видала: и как подъехали, и как ты в палихмахерскую побежала…
Я вздохнула и вышла на балкон в надежде, что появление Миши удержит старушку от новых ненужных монологов.
Но не тут-то было! Прежде всего от Анастасии Игнатьевны не ускользнуло, что мы с шофером на «вы». Хорошо еще, он при ней не назвал меня Татьяной Александровной.
— Ишь, как это вы друг дружку — как в прежние времена, надо ведь! Раньше только жених с невестой друг дружку на «вы» величали, счас-то «тыкают» все… А у вас пара-то прямо какая-то… цельномудренная получается!..
Миша удивленно посмотрел на меня. Я за спиной старушки знаками попыталась объяснить ему, чтобы не возражал.
— Ну вот и чаек готов! — такими словами Анастасия Игнатьевна встретила своего мужа.
Худощавый белоголовый старичок принес чай и — на большом блюде — ароматный, аппетитный пирог.
Я стала отказываться от угощения — всего только час назад пила кофе у Королевых, — Миша, напротив, подсел поближе к столу, что выглядело вполне естественно: его-то час назад кофе не поили. Хозяйка от души удивилась:
— Милая, да неужто ты такие пироги каждый день ешь, чтоб отказываться?!
И я подумала: утром буду жалеть, если не попробую… И последовала Мишиному примеру.
Анастасия Игнатьевна уютно сложила руки на коленях и удовлетворенно произнесла:
— Ну вот, а теперь — за чайком-то — и спрашивай.
Легко сказать! Я едва не забыла, зачем, собственно, пришла. Так и кажется, что чаю попить. Пока собиралась с мыслями, старушка начала:
— Что я могу сказать? Меня вот спрашивали, не слыхала ли чего. Так слыхала, все слыхала!
Дедушка — жена представила его как Никанора Ивановича — нахмурил брови и сурово произнес:
— Настасья! Не болтай чего не след! Люди, можа, не за тем пришли.
— Ну почему же? Именно за тем! — возразила я с набитым ртом (восхитительный пирог!). — И что именно вы слышали, Настасья Игнатьевна?
— Да говорю ж: все! Сперва ругались громко…
— Кто?
— Ну кто-кто — супруги, стало быть. Мужской голос был и женский. Я так думаю, Маргарита с мужиком своим.
— А в котором часу, не обратили внимания?
— Ну как не обратить — обратила. Мне ишшо дед мой говорит: «Третий час под дверью торчишь (ого!), не надоело?» Стало быть, между пятью и шестью ругались.
В шесть Баргомистрова появилась в парикмахерской. Поругались — и отправилась делать прическу? Что-то здесь не вяжется. К тому же Ксения утверждала, что в пять встретила сестру в «Чародейке». А между пятью и шестью, по словам самой Маргариты, женщина общалась в кафе с другом своего мужа. Следовательно, дома быть она никак не могла.
— А голоса вашего соседа, Василия Семеновича Голубкова, не было слышно?
— Нет, Ваську, честно скажу, не слыхала. Да и не был он у Виктора с утра самого, как денег приходил занимать. А в пять-то часов Васька уж пьяный был в доску, дома спал. Храп его — это слыхала, да он — храп-то — по всем этажам разносится. А голоса — нету. Да, чай, Васька и не разговаривает во сне, не наблюдалось за ним такого… А то вот ишшо спрашивали: кто приходил в день убийства к супругам-то? Да свои все приходили, родня. Ну, друг ишшо Викторов — он часто ходит — да Васька вот. Только Васька с утра самого был, а друг — за ним следом, за пьяницей-то нашим… — Старушка помолчала и сделала вывод: — Я так думаю, сама и убила, Маргарита-то. А потом испужалась. И теперь боится признаться в содеянном-то.
— Тьфу, дура! — рассердился Никанор Иванович и, погрозив жене пальцем, предрек: — Посадют тебя за твой язык, как в былые годы!
— Спаси господи! — Анастасия Игнатьевна истово перекрестилась… и, по-моему, сейчас же забыла о грозном предостережении мужа, потому что как ни в чем не бывало продолжила: — А ишшо спрашивали, не видала ли чего. Да вот ведь беда какая: не видала! Слыхать-то все слыхала — а не видала.
— Вы можете сказать, что случилось после того, как супруги Баргомистровы поругались?
— Как же, как же, могу. Посуду бить начали. Звон стоял, грохот — не приведи бог.
Я едва сдержала улыбку.
— Однако милиция не обнаружила ни одного черепка в квартире убитого. Вам не кажется это странным?
Бабушка, похоже, обиделась, поджала губы:
— Ну, не знаю. Убрали, можа. А то вот ишшо, — снова оживилась, забыв про обиду, Анастасия Игнатьевна, — каблучки слыхала.
— Что? — не поняла я.
— Каблучки, — повторила старушка. — Они же как — супруги-то — поругались, посуду перебили, а потом Маргарита муженька своего — хрясть по голове! Кровь увидала, испужалась и убегла вниз по ступенькам.
— И лифта не стала ждать?
— Да пока наш лифт дождешься — мужик-то ее за это время воскреснуть мог!
Замечательная история! Я посмотрела на Мишу, но тот так увлекся пирогами, что все остальное было ему глубоко безразлично.
— Настасья Игнатьевна, вы не знаете, у Василия Семеновича родственники есть?
Старушка махнула рукой.
— Какие у него, у пьяницы, родственники! Жена была — пропил жену; детишек было двое, сынок и дочка, — и тех пропил.
— Как это — пропил?
— Да как? Жена ушла, детей с собой забрала. Счас в другом городе живет, на Севере где-то: новый муж туда увез. У них там квартира, говорят, агромадная! Мужик деньги лопатой гребет, жена Васькина как сыр в масле катается… А этому дураку — Ваське-то — ничего не надо было, всех пропил. И вот теперь в тюрьме мается, а жена-то, вишь…
— Настасья! — возопил старик. — Чего мелешь-то? Откудова тебе знать, как Васькина баба с новым мужем живет: ты ее сто лет не видала!
— А мне Катерина из второго подъезда сказала, — авторитетно заявила неугомонная бабуся. — А ей — Марья Степановна, а Марье Степановне кума ее, а у той кумы деверь вместе со сводным братом мужа Васькиной жены работает, вот! Я уж, признаться, забыла, как и зовут-то ее, грешницу — жену-то Васькину. Да ты, милая, приди вдругорядь, я у Марьи Степановны поспрошаю.
— Настасья, люди для чего пришли — чтобы убивца найти. А ты им про Марью свою! Нужна им твоя Марья!.. Да ты кушай пирог-то, деточка, кушай, — обратился ко мне дедушка. — Дай-ка я тебе чайку подолью…
— А про убитого… что про него говорить? Покойников плохим словом не поминают… А убила — я ж говорила уже, — она убила, Маргарита. Ревновала она его, мужа-то, к каждой юбке…
И Анастасия Игнатьевна начала все по второму разу: про крики, ругань, про звон разбитой посуды, про каблучки на лестнице…
— А Ваську-то вы выпустите. Не виноват он, Васька.
Я посмотрела в окно. На улице давно уже стемнело. Пора уходить.
Сытый Миша неохотно вылез из-за стола, поблагодарил хозяев за угощение и, играя ключами от машины, направился к двери. Я на всякий случай оставила старичкам свой телефон: вдруг Анастасия Игнатьевна вспомнит что-нибудь более существенное, нежели битье тарелок. Бабушка закивала:
— Приходите ишшо, приходите. С вами, молодыми, обчаться — одно удовольствие!
