111

На следующий день Филип снова начал работать, а перемены, которых он ждал, все не наступали. Недели текли и складывались в месяцы. Зима миновала, и на деревьях в парках распустились почки, а потом и листья. Филипа охватило страшное уныние. Время влачилось очень медленно, но все же оно шло, а с ним уходила и молодость; скоро она пройдет совсем, а он так ничего и не успел в жизни. Теперь, когда Филип был уверен, что скоро бросит работу, она казалась ему еще более бесцельной. Он набил себе руку и, хотя творческого дара у него не было, научился ловко приспосабливать французские моды к вкусам английского потребителя. Иногда ему даже нравились собственные замыслы, но их всегда калечили портные. Его самого забавляло, что он испытывает острое огорчение, видя, как уродуют его модели. Но действовать ему приходилось с опаской. Стоило предложить что-нибудь оригинальное — и мистер Сэмпсон сразу же это отвергал: их покупатели не любили ничего outre, фирма обслуживала людей почтенных, и, приобретя такую клиентуру, нельзя было с нею шутить. Раза два он резко отчитал Филипа за то, что взгляды молодого человека не совпадают с его собственными; ему казалось, что Филип начинает задирать нос.

— Вы, милейший, не забывайтесь, а то не успеете оглянуться, как вас вышвырнут отсюда вон!

У Филипа так и чесались руки съездить его по роже, но он сдержался. В конце концов долго так продолжаться не может, и скоро он распростится со всем этим сбродом. Порой он даже твердил в шутливом отчаянии, что дядя его, наверно, железный и никогда не умрет. Вот это здоровье! Болезнь, которой он страдал, убила бы еще год назад любого порядочного человека. Когда же наконец пришло известие, что священник все-таки умирает, Филип был поглощен другими заботами и оно застало его врасплох. Наступил июль, и через две недели ему полагался отпуск. Миссис Фостер писала, что доктор утверждает, будто мистеру Кэри осталось жить всего несколько дней, и, если Филип хочет его повидать, пусть поторопится. Филип пошел к заведующему отделом и сказал, что уходит с работы. Мистер Сэмпсон был человек покладистый и, узнав, в чем дело, не стал чинить ему препятствий. Филип простился со своими сослуживцами; весть о причине его ухода разнеслась по всему магазину в приукрашенном виде, и все шептались, что он получил большое наследство. Миссис Ходжес пожимала ему руку со слезами на глазах.

— Боюсь, что мы теперь не скоро вас увидим, — сказала она.

— Я рад, что расстаюсь с «Линном», — ответил он.

Странно, но и ему было грустно прощаться с этими людьми, которых, как ему казалось, он не выносил, а покидая дом на Харрингтон-стрит, он не почувствовал ни малейшей радости. Он так долго предвкушал этот счастливый миг, что теперь внутри у него все словно застыло; он уезжал равнодушно, словно в отпуск на несколько дней.

— У меня подлый характер, — говорил он себе. — Я так жадно мечтаю о будущем, а, когда оно настает, испытываю одно разочарование.

В Блэкстебл он приехал вскоре после полудня. Миссис Фостер встретила его у двери, и по ее лицу он понял, что дядя еще не умер.

— Сегодня ему чуточку лучше, — сказала она. — У него такой крепкий организм.

Она провела его в спальню; мистер Кэри лежал на спине. Он взглянул на Филипа со слабой улыбкой; вид у него был хитрый — ведь он еще раз обманул врага.

— Вчера я думал, что мне конец, — сказал он едва слышно. — Да и они все махнули на меня рукой, правда, миссис Фостер?

— У вас очень крепкий организм, ничего не скажешь.

— Рано еще хоронить старика.

Миссис Фостер напомнила, что доктор не разрешил ему разговаривать — он устанет; она обращалась с больным, как с ребенком — ласково, но властно; да и сам старик испытывал чисто детское удовлетворение оттого, что обманул их ожидания. Он сразу понял, что Филипа вызвали, и его очень забавляло, что тот проехался даром. Если ему удастся избежать сердечного приступа, он через недельку-другую совсем поправится — ведь приступы у него уже бывали, и не раз; он всякий раз боялся, что вот-вот умрет, но однако же не умер. Все удивляются, какой у него организм, но и они не подозревают, до чего же он на самом деле крепкий.

— Ты побудешь денька два? — спросил он Филипа, будто тот и в самом деле приехал отдохнуть.

— Да, с удовольствием, — весело ответил племянник.

— Тебе полезно подышать морским воздухом.

Скоро пришел доктор Уигрэм и, осмотрев священника, зашел к Филипу. Тон у него был, как и приличествовало, печальный.

— Боюсь, Филип, что на сей раз это конец, — сказал он. — Для всех нас это будет большая утрата. Я ведь знаю его тридцать пять лет.

— А мне совсем не кажется, что он так уж плох, — сказал Филип.

— Я поддерживаю его жизнь лекарствами, но долго он не протянет. Последние два дня прошли ужасно, не раз я думал, что он уже умер.

Доктор минутку помолчал, но у ворот он внезапно спросил Филипа:

— Миссис Фостер вам что-нибудь говорила?

— О чем?

— Они ведь тут люди суеверные: миссис Фостер вбила себе в голову, будто мистера Кэри что-то мучает и он не может умереть, не облегчив свою совесть, а покаяться у него не хватает духу. — Филип ничего не сказал. Доктор продолжал: — Конечно, все это чушь. Старик прожил весьма достойную жизнь, он всегда выполнял свой долг и был хорошим священником; вряд ли он может в чем-нибудь упрекнуть себя. Все мы будем о нем жалеть. Сомневаюсь, чтобы с его преемником нам было хоть наполовину так хорошо, как с ним.

Несколько дней состояние мистера Кэри оставалось без перемен. Правда, ему изменил аппетит, и он почти ничего не ел. Доктор Уигрэм, теперь уже не раздумывая, глушил наркотиками невротические боли, которые терзали больного: вместе с беспрерывной дрожью парализованных ног они вконец его изнуряли. Сознание оставалось ясным. За стариком поочередно ухаживали Филип и миссис Фостер. Экономка переутомилась, она много месяцев подряд почти не отходила от больного, и Филип уговорил ее уступить ему ночное дежурство. Он просиживал в кресле долгие, томительные часы и, чтобы не заснуть, читал при свете затененных экраном свечей «Тысячу и одну ночь». Он не брал в руки этих сказок с самого детства, и сейчас они напомнили ему те далекие годы. Иногда он просто сидел и вслушивался в ночную тишину. Когда снотворное переставало действовать, мистер Кэри начинал метаться и Филипу уже было не до сна.

И вот наконец как-то рано утром, когда птицы весело чирикали в ветвях за окном, Филип услышал, что дядя его зовет. Он подошел к кровати. Мистер Кэри лежал на спине, уставившись в потолок; он даже не взглянул на Филипа. Заметив, что лоб больного в поту, Филип взял полотенце и отер ему лицо.

— Это ты, Филип? — спросил больной.

Филип вздрогнул, настолько у больного вдруг изменился голос. Он был хриплый и едва слышен. Так говорят, оцепенев от страха.

— Я. Тебе что-нибудь нужно?

Наступило молчание; незрячие глаза все еще вглядывались в потолок. Потом по лицу прошла судорога.

— Я, кажется, умираю, — сказал больной.

— Какая ерунда! — закричал Филип. — Ты проживешь еще много лет.

Из глаз старика выкатились две слезы. У Филипа сердце перевернулось от жалости. Дядя никогда не проявлял своих чувств в житейских делах; страшно было видеть эти слезы, ибо они говорили о том, что старика мучит невыразимый ужас.

— Пошли за мистером Симмондсом, — сказал он. — Я хочу причаститься.

Мистер Симмондс был его помощником.

— Сейчас? — спросил Филип.

— Поскорее, а то будет поздно.

Филип пошел будить миссис Фостер, но оказалось, что уже утро и экономка встала. Он попросил ее послать записку с садовником и вернулся в комнату дяди.

— Ты послал за мистером Симмондсом?

— Да.

Наступило молчание. Филип сидел у постели и время от времени отирал со лба больного пот.

— Дай я подержу тебя за руку, Филип, — сказал наконец старик.

Филип дал ему руку, и он уцепился за нее в роковую для себя минуту, словно это была его последняя опора в жизни. Может быть, он и в самом деле никогда никого не любил, но сейчас он инстинктивно хватался за самое близкое ему человеческое существо. Рука его была холодной и влажной. Она впилась в руку Филипа с уже безжизненной силой отчаяния. Старик сражался со страхом смерти. А Филип думал о том, что все должны через это пройти. Как это чудовищно, а они еще верят в бога, который позволяет своим созданиям терпеть такие жестокие муки! Он никогда не любил дядю и в течение двух лет ежедневно мечтал о его смерти, но теперь он не мог побороть сострадания, наполнявшего его сердце. Какую цену приходится платить человеку за то, чтобы не быть бессмысленной тварью!

Они продолжали хранить молчание, которое только раз прервал еле слышный вопрос мистера Кэри:

— Еще не пришел?

Наконец тихо вошла экономка и доложила, что мистер Симмондс уже здесь. В руках у него был чемодан, где лежало его облачение. Миссис Фостер принесла блюдо для причастия. Мистер Симмондс молча пожал Филипу руку и с профессиональной важностью приблизился к постели больного. Филип и экономка вышли из комнаты.

Филип шагал по саду, такому свежему и росистому в этот утренний час. Птицы радостно щебетали. Небо было по-летнему синее, но пропитанный солью воздух дышал прохладой. Розы уже распустились. Зелень листвы, зелень лужаек была живой и яркой. Филип шагал и думал о таинстве, которое свершалось в спальне. Мысль о нем возбуждала какое-то странное чувство. Но вот вышла миссис Фостер и сказала, что дядя хочет его видеть. Помощник священника складывал вещи в черный саквояж.

Больной слегка повернул голову и встретил Филипа улыбкой. Филип был поражен происшедшей в нем переменой: в глазах больше не было панического страха, и черты лица разгладились, выражение его было счастливым и покойным.

— Ну, теперь я готов, — сказал он, и в голосе его зазвучали новые ноты. — Когда Господь сочтет нужным призвать меня к себе, я с радостью вручу ему свою душу.

Филип ничего не сказал. Он видел, что дядя говорит искренне. Произошло почти чудо. Старик вкусил от плоти и крови своего спасителя, и они придали ему столько силы, что он больше не боялся неминуемого ухода в вечную ночь. Он знал, что умирает, он с этим примирился. Он сказал только еще одну фразу:

— Теперь я соединюсь с моей дорогой женой.

Филип был поражен. Он вспомнил, с какой черствой бессердечностью дядя относился к жене, как глух он был к ее смиренной, преданной любви. Глубоко растроганный, помощник священника ушел, и миссис Фостер, плача, отправилась провожать его до дверей. Мистер Кэри совсем ослабел и забылся, а Филип сидел у его постели и ждал конца. Утро шло на убыль, и дыхание старика стало затрудненным. Появился доктор и сказал, что началась агония. Больной был без сознания и слабыми пальцами царапал простыню; он тихонько метался и время от времени вскрикивал. Доктор Уигрэм сделал ему укол.

— Помочь ему я больше не в силах: он может скончаться каждую минуту.

Он посмотрел на часы, потом на больного. Филип понял: уже час дня, и доктор Уигрэм вспомнил, что еще не обедал.

— Вам не стоит ждать, — сказал ему Филип.

— Да, я все равно ничем не могу быть полезен, — согласился доктор.

Когда он ушел, миссис Фостер попросила Филина сходить к плотнику, который одновременно был гробовщиком, и попросить прислать женщину обмыть тело.

— Вам полезно подышать свежим воздухом, — сказала она. — И немножко прийти в себя.

Гробовщик жил в полумиле от дома священника. Когда Филип сказал ему, зачем он пришел, тот спросил:

— А когда же он умер, бедняга?

Филип не знал, что ответить. Ему вдруг показалось бесчеловечным приглашать женщин обмывать тело, пока дядя еще не умер; он не понимал, зачем миссис Фостер его послала. Тут ведь подумают, что ему не терпится отправить старика на тот свет. Ему показалось, что гробовщик как-то странно на него взглянул. Он повторил свой вопрос. Это вывело Филипа из себя. Гробовщику-то какое дело!

— Когда скончался священник?

Филип чуть было не сказал, что дядя только что умер, но сразу же спохватился, подумав, какие поднимутся толки, если агония продлится еще несколько часов. Покраснев, он ответил, запинаясь:

— Да он еще в общем-то не умер…

Гробовщик оторопело глядел на него, и Филип поспешил объяснить:

— Миссис Фостер совсем одна, и ей хотелось бы, чтобы в доме была еще какая-нибудь женщина. Вы меня понимаете? Возможно, что он уже и умер.

Гробовщик кивнул.

— Ну да, теперь ясно. Я сейчас к вам кого-нибудь пошлю.

Когда Филип вернулся домой, он сразу прошел в спальню. Миссис Фостер уступила ему место возле постели.

— С тех пор как вы ушли, все без перемен, — сказала она.

Она пошла перекусить, а Филип с любопытством стал наблюдать за тем, как человек умирает. В этом уже неодушевленном существе, которое слабо боролось за жизнь, не было ничего человеческого. С обвислых губ время от времени срывалось какое-то бормотание. Солнце жарило вовсю с безоблачного неба, но деревья в саду бросали прохладную тень. День был великолепный. В оконное стекло билась синяя муха. Внезапно послышался громкий хрип, Филип вздрогнул; по телу старика прошла судорога, и он умер. Машина сломалась. Синяя муха жужжала, громко жужжала и билась в оконное стекло.