Глава 7 Между нами, девочками…
Размышляя по дороге таким образом, я незаметно для себя очутилась возле большого магазина «Словакия», где как раз заведовала отделом бывшая жена Целикова — Татьяна. Я посмотрела на свое отражение в витрине — паричок-то а-ля Чиччолина, но для данного мероприятия именно такой и будет в самый раз.
Я быстро обмозговала, под каким предлогом к ней подъеду. Я давно усвоила себе правило ведения игры «между нами, девочками», причем возраст и социальное положение «девочки» может быть любым.
На доверительный разговор о мужчинах можно вызвать практически любую малознакомую и совсем незнакомую женщину, и даже свою начальницу. Даже если обычно она не видит тебя в упор или же минуту назад рявкнула на тебя, заявив, что ты пустое место и полная бестолочь.
Сердечные переживания, ревность и соперничество — вот что превращает порой недоступных снежных королев в обычных баб, готовых, невзирая ни на какие правила приличия и чувство собственного достоинства, преступить черту допустимого в обществе поведения и принятых тем для разговора.
— А как мне найти Татьяну м-м… Ну, завотделом тут каким-то? — спросила я девочку за ювелирным прилавком, не зная в точности нынешней фамилии своей тезки и ее отчества.
— Татьяну Анатольевну? Да вон она, — пискнула девочка, показывая рукой на женщину, энергично разгребавшую ворох джинсов в джинсовом отделе. При этом она быстро что-то говорила и часто кивала головой высокому парню. — Она там заведующая, — любезно пояснила мне продавщица.
И я направилась к тому прилавку и принялась разглядывать и ощупывать разложенные там джинсы, изучая одновременно бывшую жену Целикова, которая быстро-быстро тараторила:
— Двенадцать пар, согласно накладным, по шестьсот восемьдесят… Даша, записывай! Миша, а когда будет «Вранглер»? Клиенты спрашивают.
Сама она была одета в голубые джинсы и джинсовую же жилетку, наглядно демонстрируя качество товара. Это была средних лет очень бодрого вида женщина с черными волосами, закрученными в шишку, с быстрыми и зоркими черными глазами, мелкими чертами лица и большим бюстом при вполне сохранившейся фигуре.
Видимо, энергичные брюнетки с пышными формами были слабостью покойного, похоже, очень дорого ему стоившей. Часы с бриллиантами и множество перстней на обеих руках в сочетании с джинсовым костюмом недвусмысленно говорили о принадлежности к торговой среде.
— Простите, пожалуйста! — обратилась я к ней, не теряя времени и опасаясь, что она упорхнет куда-то, переполняемая кипучей энергией. Эта женщина умудрялась производить сто жестов и выпаливать сто слов в минуту. Теперь же она повернулась ко мне с улыбкой продавца, кровно заинтересованного в продаже товара.
— Простите, Татьяна Анатольевна, мне нужно с вами переговорить. Наедине, если можно, — попросила я.
— Конечно-конечно, ныряйте сюда, — указала она мне путь под прилавком, видимо, принимая меня за свою товарку. Мой парик и макияж, конечно, могли внушить ей мысль о моей причастности к одной из двух древнейших профессий — торговки и еще понятно какой.
Татьяна провела меня в подсобку и усадила за стол, на котором красовались остатки недоеденной халвы и пирожков — обычной радости заведующих секциями. Я не удержалась, чтобы не отщипнуть тайком изрядный кусок от обольстительной халвы и украдкой отправила его в рот. Моя тезка не заметила этого факта мелкого хищения.
Она оборотила ко мне свое маленькое лицо с бездумной улыбкой. И я не стала терять времени даром:
— Дело в том, что я — любовница Владимира Целикова, — с ходу соврала я и замолчала, ожидая реакции. Она последовала незамедлительно.
— Ой, неужели?! — Татьяна пришла в полный восторг. — Какая прелесть! А что же Сонька — он ее бросил?
Глаза бывшей подруги жизни врача светились теплотой и детской радостью. Она была просто счастлива, услышав известие о печальной судьбе обманутой очередной жены ее бывшего беспутного мужа.
— Ой, милая моя, как хорошо, что ты пришла! — затараторила она, не давая мне вставить ни одного слова. — Я же с этим говнюком пятнадцать лет прожила. Ну-ка, рассказывай — как он живет, и что там у вас, холера его побери! Он же всю жизнь по бабам… Такой вот — любитель. И как же ты, моя девочка, такая молодая, красивая, попалась на его удочку?! Ну да ладно. Дело молодое — с кем не бывает. Я ведь с ним прожила пятнадцать лет, пока не поумнела. Зато теперь счастье нашла. Мой новый муж — Борис, просто клад. Такую радость мне бог послал за все страдания с Целиковым! Ну да я зла все же не держу — пускай живет. Расскажи мне, как он — здоров ли? Он же…
— Володя умер вчера, — умудрилась я вклиниться в поток ее словесных извержений.
Женщина осеклась и, уставившись на меня непонимающими глазами, даже задержала дыхание. Теперь ее постоянно колыхавшаяся грудь пятого размера застыла без движения, придав облику заведующей джинсовым отделом монументальность. А глаза приобрели форму круглых блюдец.
— Вы только не волнуйтесь, пожалуйста, — попросила я. Но она уже схватилась за сердце и закачалась из стороны в сторону.
— Ох, что ты! — Татьяна разразилась целым потоком непригодных для письменного описания восклицаний. Общий смысл сказанного можно перевести следующим образом: мол, «она прожила с Целиковым пятнадцать лет, у них сыну двенадцать лет, и быть такого не может».
Мне понадобилось минут двадцать, чтобы привести в относительно разумное состояние жертву непостоянства бывшего мужа, убедив ее в том, что его неожиданно хватил инфаркт. Я посчитала нецелесообразным сваливать сейчас на разволновавшуюся клушу подлинную причину столь трагических событий. Инфарктом она, кажется, даже осталась довольна:
— Доблядовался. А я всегда говорила… Ну что ж, мне еще давно мой знакомый экстрасенс сказал, что у Целикова на пути встанет конец… то есть, тьфу, — смерть, короче, придет очень рано. Ох, Володя, что же ты наделал! — и вдова номер два скорбно замотала головой. — Налить тебе красненького? Помянем?
Я согласилась, и Татьяна достала из-под стола бутылку красной наливки, оказавшейся необыкновенно сладкой и вкусной.
— Хороший он все-таки был! — неожиданно заявила она, прослезившись. — Молодой был да глупый, я ж его старше была! Вот все и бегал налево по девочкам. Потом на Соньке женился… Значит, опять взялся за старое?
Я покорно кивнула, олицетворяя собой разрушительницу новой семьи.
Затем последовал новый взрыв причитаний по поводу безвременного ухода Володи. Ах, он был такой милый. Ах, как она его любила! Теперь, конечно, она до безумия любит своего нынешнего мужа, но память о Володе не покинет ее никогда.
Пришлось мне утешать сокрушающуюся женщину, направлять ее высказывания в нужное мне русло… Окольными путями я стала выяснять, не известно ли ей что-либо о денежных делах Володи и, может быть, о наследстве питерской бабушки. Но только эта женщина была или невинна как младенец, или хитро прикидывалась, утверждая, что никакие денежные дела ее нисколько не волновали.
Татьяну занимало лишь то, в каких отношениях и как долго состояла я с Целиковым и, главное, как в это самое время себя чувствовала Сонечка. С трудом отбоярившись от натиска каверзных вопросов, доходивших порой до выяснения интимных подробностей, я предложила еще вмазать.
— Ну давай! За Володьку — упокой его душу, господи! Он же у нас один такой был на всех! — заявила моя тезка, и я с энтузиазмом поддержала тост.
После второй рюмки она совсем размякла, раскраснелась и принялась расхваливать на все лады своего нынешнего Бориса, который был не в пример лучше Володьки. Борис возносился на пьедестал и взирал оттуда в лавровом венке победителя, а у его ног примостилась жена Татьяна. Вокруг головы Бориса светился нимб, а из-за спины виднелись белые крылья. Он был причислен к лику святых и канонизирован! Борис с радостью выносил мусор, бегал в магазин и даже иногда зарабатывал деньги.
Мне никак не удавалось вернуть Татьяну в русло беседы о покойном. Похоже, что ее и в самом деле с головой захлестнули новые чувства, и бывший Володька больше в ее сердце не вписывался.
Зато я узнала, что Борис моложе Татьяны на восемь лет, дарит ей цветы охапками, жарит по утрам курицу, встречает ее с работы и собирается усыновить ее сына от Володи, мальчик давно уже считает Бориса папой.
— Я чувствую себя счастливой, как девочка, да простит меня за это бог! — интимничала со мною молодая женщина. — Когда я вижу своего Бориса — а он у меня бывший охранник, спецназовец и спортсмен, — у меня сердце куда-то проваливается.
Потом мы выпили по третьей. Я узнала подробности ее семейного быта и с Целиковым, и с Борисом. Услышала этакий сравнительный анализ всевозможных качеств этих мужчин. Первый муж не желал выносить мусор, не любил ходить в магазин и вообще предпочитал не нести деньги в дом. Муж номер два был воплощением всех возможных совершенств и представлял в одном лице заботливого рыцаря, добытчика и защитника. Словом, его преданности не было границ.
Татьяна в зарегистрированном браке с ним пока не состояла, однако поведала мне, засмущавшись, как девочка, что не далее как вчера Борис сделал ей предложение оформить отношения и усыновить ребенка. Мне было подробно описано, как жених в тот момент был взволнован и особенно нежен.
Да, всюду кипит жизнь. Кого-то убивают, кто-то женится. Я уже поняла, что тут, видимо, ничего больше не почерпнешь. Татьяна действительно витает в облаках, и никакими силами ее оттуда не спустишь. А молодой Борис скорее всего имеет свой интерес. Как я поняла, он горит желанием прописаться в ее квартире. А она хорошая, квартира-то, и в центре. Или черт его там знает, чего ему надо. Все-таки Таня завсекцией: вся семья в джинсах от Вранглера, халву пирожками заедают…
Конечно, может, он и вправду пылает к ней такими чувствами — Татьяна выглядит необычайно моложаво и пышет энергией. Есть ведь любители баб постарше. Однако к чему мне это все?
С Владимиром Целиковым здесь отношения порваны окончательно и бесповоротно, и его родной сын обрел себе нового папу. А про наследство питерской бабушки, как я ни подводила ее окольными путями к этому разговору, Татьяна, судя по всему, действительно не ведала.
Пора было закруглять мой визит. Напоследок я выслушала ряд бесценных советов старшей и многоопытной подруги о том, как надо вести себя с мужчинами, о том, с кем надо, а с кем не надо связываться. Татьяна уронила еще пару скудных слезинок по усопшему и заявила, что на похороны обязательно пойдет, что бы там ни говорили, но только без сына. Мальчика ни к чему травмировать. В конце моего пребывания в ее подсобке я была тепло приглашена к ним с Борисом на кофе с заверениями в вечной дружбе и расположении.
— Приходи, приходи! Дом пять, квартира шесть. Мы с Борисом будет очень рады. Боренька — он такой общительный, так дружит со всеми моими подругами и с родственницами, и даже с моей мамой — ты представляешь?
Видимо, бывший муж Володя не давал повода Татьяниным бесчисленным подругам завистливо говорить: «У, ей с мужиком повезло!» А вот с Борей — другое дело. Тут уж есть чем похвастаться!
На мой взгляд, все, что когда-либо окружало таинственно погибшего врача Целикова, носило явно неординарный характер. Эти его сумасшедшие бабы — одна Света чего стоит! Потом эта антикварная дребедень, и в особенности Диана, увенчавшая своей красотой финал таинственной истории с новоявленным хозяином. Ведь, по словам Сони, именно голова Дианы была особенно мила его сердцу. Из-за нее потерял он сон и покой. Не из-за нее ли и нашел свою смерть? Все-таки мы зачастую становимся жертвами своих слабостей, а похоже, основной слабостью убитого была женская красота…
Я выходила из магазина в весьма приподнятом настроении — сказались три рюмки красненькой и обилие неожиданных сюрпризов с утра. Хотелось чего-то необыкновенного и романтичного. В конце концов, не все же проникать в чужие личные тайны, не все греться у чужого огня. Хочется чего-то… даже не чего-то, а кого-то своего, а кого — не знаю.
Вот в таком я была состоянии: горевшие глаза плюс белокурый парик и довольно свободная походка принесли соответствующие и вполне ожидаемые плоды — в дверях на выходе я столкнулась с высоким мужчиной весьма стильного и в то же время мужественного вида. Посторонившись, он издал некое восклицание, оглядывая меня с ног до головы взглядом, выражающим известную мужскую натуру.
В какие-то секунды мой наметанный глаз-алмаз профессионального частного детектива оценил приставку, как говорится, оптом и в розницу. Это был не характерный для Тарасова тип мужчины: высоченный и подтянутый, с волосами до плеч, придававшими его четко вылепленному лицу что-то от Робин Гуда. Одет этот человек был в желтые джинсы без единой капельки грязи, что было немыслимо, даже если пройти всего два шага от машины к магазину, разве что лететь по воздуху, умопомрачительные ботинки и тисненый ремень. Если же прибавить сюда необыкновенно стильную кожаную куртку — на всем его облике лежал отпечаток чего-то очень столичного, и все это явно отличало их обладателя от классической тарасовской мужской униформы, состоящей из турецких кожаных жилеток и черных, мешком сидящих джинсов из дерюжки с нашлепкой «Версаче», от вида которых Джанни Версаче вторично отдал бы богу душу без всякого вмешательства каких-либо гомосексуалистов.
Передо мной, заслонив косой саженью плеч выход, стоял стильный красавец с улыбкой опытного ловеласа и в то же время такой милой и застенчивой! Это был тот самый мужчина, чей взгляд словно бьет тебя электрическим током. После такого взгляда хочется, плюнув на все сопутствующие этой встрече не очень удачные обстоятельства, повиснуть на мощной шее и спрятать лицо на широкоформатной груди.
Однако, пока я топталась на месте, погруженная в крамольные мысли и потрясенная мужским обаянием незнакомца, тот, в свою очередь, не без интереса разглядывал меня. Опомнившись под его пытливым взглядом, я ощутила свой маскарадно-маскировочный вид и вспомнила, что нахожусь на работе. Поэтому я юркнула в щель между его локтем и дверью и процокала каблуками прочь, даже не оглянувшись.
— Девушка, подождите, пожалуйста! — ринулся он за мной. — Не сочтите за наглость, я просто хочу с вами познакомиться!
Не оборачиваться, идти вперед — приказала я себе, взывая к своей вдруг ослабевшей силе воли и враз отброшенному на второй план чувству долга.
— Может, я вас подвезу? — настаивал незнакомец, забежав вперед.
Женские слабость и податливость грозили побороть мою стойкость, однако умению справляться с собой я училась много лет. Поэтому противостоять сокрушающему мужскому обаянию я как-нибудь сумею.
Его ведь интересует щедро накрашенная блондинка, а вовсе не я — твердила я себе. Утвердившись в этой мысли, я решила немедленно прекратить все его поползновения, дабы не попасть, так сказать, на скользкий путь:
— Нет. Я очень спешу, — сказано сие было твердым голосом, даже чересчур жестким, каким я обычно требую поднять руки вверх. Моя резкость, видимо, немало удивила Робин Гуда в желтых джинсах.
Он остался стоять, а я вырвалась вперед, стараясь направить растрепанные мысли в русло расследования. Так, перво-наперво мне надо забрать свою машину от дома Целиковой и продолжить поиски разгадки. Спиной я чувствовала горящий взгляд моего красавца. Почему-то щемило сердце…
А могло ведь быть все по-другому…
Вот так люди могут пройти мимо своего счастья, будучи опутаны условностями и заняты делами. Но ничего не попишешь — я не могу заводить легкомысленные знакомства, пока на мне висит нераскрытое дело с трупом. Сейчас я должна заниматься только тем, что имеет отношение к данному делу.
На перекрестке я все же не удержалась и обернулась. Он садился в такую машину, что я невольно задержала взгляд, чуть не проворонив зеленый свет. Это был «Ягуар», весьма старый, но невероятно красивый. Такой машины я никогда раньше не видела в Тарасове. В ней заключалась некоторая претензия — это было очень дорогое и старое авто, годов этак семидесятых. Найти такое и купить — конечно, надо постараться. Старинный «Ягуар» — удовольствие на любителя. За те бабки, которые он стоит, можно купить новехонький джип или «мерс».
Загадочный длинноволосый незнакомец с этой машиной словно сошел с экрана старого французского фильма. Однако какое мне, собственно, до него дело?
Мне необходимо поскорее посетить всех причастных к делу Целикова, а не глазеть на отшитых мною же незнакомцев в «Ягуарах». А главное, пора думать, как проникнуть в «Морской конек». И не просто проникнуть, — я могу туда заскочить, как самый обычный посетитель, — но как мне попасть на сходку? Ведь там для таких мероприятий наверняка отведены отдельные кабинеты.
Я нашла свою машину, сиротливо прижатую к бордюру, и решила навестить первым делом Заточного — завистливого сослуживца покойного. Хотя была еще одна сладкая парочка, претендующая на первое место среди подозреваемых. Вообще в этой свистопляске вокруг гибели врача, как говорится, без пол-литра не разберешься. Для начала я решила обратиться к моим верным друзьям из мешочка.
В данный момент меня одолевал один вопросик: Света и Абзац приложили руку к убийству? Или нет? Кости упали на сиденье…
7+36+17 — «Пока вы медлите, удача может ускользнуть, а тайные замыслы врагов возмужают».
Вот и поговорили. Понимай как хочешь. Или мне нельзя медлить по отношению к вышеуказанным субъектам, или скорее браться за остальных подозреваемых. Но ясно одно — медлить нельзя. Мои магические кости предупреждают о коварных планах неведомых врагов. Эх, знать бы еще, кто они.
Как говорится, задайте любой вопрос, и вы получите любой ответ. Однако сигнал получен, и я не могу его игнорировать. Значит, тайные замыслы врагов не исчерпаны этим убийством, и, возможно, за ним последует что-то еще. Сейчас есть резон опасаться за Соню и ее сына. Может, им лучше куда-нибудь уехать, прихватив побрякушки, или же сдать все барахло в банк?
Меня терзают дурные предчувствия в отношении Сони. Зайду-ка я к ней еще раз. Завтра похороны, и завтра же ей лучше скрыться. Если не сегодня.
А Заточный подождет. Главное — обезопасить женщину с ребенком!
Исполненная решимости сломать любое ее сопротивление, готовая пугать ее, рисуя страшные картины будущего, я вошла в Сонин подъезд, где тут же споткнулась о ведро. На мои ноги вылилось изрядное количество холодной воды, сразу же пропитавшей замшу моих выходных ботинок.
— Черт, кто тут ведро поставил! — не удержалась я. Это мои самые любимые ботиночки!
— Кто-кто! Кто тут загадил весь подъезд, чтоб я его отмывала! Я тебя спрашиваю? — раздался скрипучий голос откуда-то сверху, и на освещенном пятачке лестничного пролета показалась бабка со шваброй наперевес, в черном ситцевом халате поверх пальто и в галошах. Уборщица воинственно приближалась, отклячив увесистый зад и зажав в руке швабру наподобие копья. Ростом она была не больше полутора метров, но ее громогласности мог позавидовать даже Лучано Паваротти.
— Все изгваздали, всю страну продали! — с ходу напустилась она на меня, словно я олицетворяла «всех», продавших страну. — Ты что, ведро не видишь, фря эдакая?!
— Где ж его в темноте-то увидишь? — оправдывалась я уже миролюбиво, не обидевшись на «фрю».
Лучше с этой бабулькой разойтись мирными тропами. Недоставало еще на моем и без того тернистом пути воинствующих уборщиц, вооруженных швабрами!
— Да вот, а кто ж подъезд-то мыть будет за такие шиши из ЖЭУ?! Только баба Маша здесь ишачит, я то есть. А ты еще мои ведра пинаешь! — Она двинулась на меня, выпятив круглый живот. — Кто тут бычков наплевал, я тебя, деточка, спрашиваю?!
Вопросы она задавала тоном прокурора, выступающего с пятым обвинением одного и того же рецидивиста и потерявшего всякую надежду на его исправление путем трудового воспитания.
— Я этого не делала! — возмутилась я, ибо речь шла об обвинении в слишком уж серьезных вещах.
— Все Витька-проглот с пятого етажа. Енто он — точно! Сидит детина на материной шее, пьет да блюет на ступеньки, он мне тут все загадил! — сообщила мне баба Маша и доверительно добавила: — Совсем мочи моей нету за ими убирать, да внуку надо помочь. В институт третий год пихаемся, все родичи пашут на трех работах, чтобы, значить, взятку за него декану ихнему всунуть…
В пять секунд я стала доверенным лицом бабы Маши, когда выяснилось, что к вышеупомянутым вопиющим фактам вандализма я не имею отношения. Уборщица буквально вцепилась в меня и не закрывала рта, понося всех и вся в округе. Особенно доставалось Витьке с пятого этажа, родному внуку, начальнику ЖЭУ и президенту страны.
Это была одна из тех явно выживших из ума старух, основным занятием которых являются высокохудожественного исполнения ругань и приставание к попадающимся на пути людям. Сегодня я стала объектом для ее возмущенных излияний, поэтому она загородила мне грудью путь, а так как поперек эта женщина была шире, чем по вертикали, то обойти ее не было никакой возможности.
Отведя душу и изругав жильцов подъезда и ЖЭУ, она прицепилась ко мне — куда я вообще тут иду?.. Дескать, она тут всех как свои пять пальцев знает. Не успела я что-то ответить, как вдруг она заголосила:
— Ой, милая моя, ты в ентот подъезд вообще не ходи! Тут такие дела — живут одни «новые русские», а вчерась одного из них — Володьку Целикова, я его сто лет знаю, так вот его убили вчерась. Всю голову, говорят, выстрелом разнесло! Ты не к ним, случайно?
— Да, к ним — я подруга Сони, — ответила я, испытывая желание что-нибудь покрутить, чтобы уменьшить громкость ее голоса.
— Ох, свят, свят, свят! — замахала руками бабка, отчего швабра с грохотом свалилась на ведро. — Допрыгался энтот свистунчик-то! Володька-то хороший был парень, я с его бывшей женой дружила — хорошая баба была! Но Володька-то баб менял, как цыган коней, все крутился колесом — докрутился! А я знаю, за что его грохнули! — последняя фраза была произнесена голосом Левитана, объявляющего о вероломном нападении немцев на наши границы.
— Да-а?! — протянула я, заинтересовавшись ее интерпретацией происшествия.
Но, видимо, мысли в бабулькиной голове порхали, как бабочки, потому что она вновь перешла на своего внука-лоботряса и двоечника. С помощью некоторого напора мне удалось вернуть ее к теме Целиковых.
— А Сонька его — шлюха, вот что я скажу! — охотно и как будто радостно сообщила баба Маша. — Бегала в соседний подъезд к тому скрипачу-бандиту. Только Володька на работу — она шнырь, и там. Но и он хороший гусь… был. Эх, как же его так угораздило!.. Все деньги да богатство, черт его задери…
Вот, оказывается, к кому надо было обращаться Володьке по вопросу слежки за его женой, вот где кладезь информации, причем совершенно бесплатной и в таком артистическом исполнении! Поди ж ты — скрипач-бандит! Ушлая бабка, ничего не скажешь.
— Да какие же там деньги особые у врача-то? — спросила я, уже готовая услышать ответ всезнающей бабки.
— Ха, какие! Очень даже большие! — сказала она, оглядевшись по сторонам, затем взяла меня под локоток и заорала громким шепотом: — У Целикова Володьки вся квартира забита антиквариатом, одна бирюлька сто тыщ стоит. Нашими!
Выпалив эти сведения, она отпрянула, желая, наверное, посмотреть, какое впечатление произвели на меня ее слова. Полутьма в подъезде помогла мне скрыть эмоции, хотя больше всего в этот момент мне хотелось приглушить этот неумолкающий громкоговоритель.
— А ты что, не знаешь? Не видала, что ли? — спросила меня бабуля, хитро прищурившись, словно речь шла о слоне в зоопарке или памятнике Ленину.
— Не-ет! А вы видали?
Тут она по-дурацки захихикала и зашептала мне прямо в лицо:
— Да только я и видала… Никому только не говори, а я уж тебе расскажу… Вижу я, что не совсем ты еще дрянь! — сделала мне комплимент бабка и сразу же огорошила: — Короче, гляжу я, Целиковы какие-то коробки домой таскают. Я полы мою, а они носють и носють, мимо, значит. Он носит и она тоже. Он на нее шипит: осторожней, мол, легче, тише. Я думаю: ну, магнитофоны таскают, он ими раньше спекулировал, фарцовщик хренов. А Сонька взяла в обе руки сразу две коробки, да не справилась, одну выронила — из нее какие-то мешочки посыпались. Володька не видал. Я ей помогать поднимать кинулась, она меня отогнала. Все они собрали, занесли в дом. Я гляжу, а один мешочек с чем-то внутри тяжеленьким под лестницу свалился. Я подняла, раскрыла: батюшки-светы! Баба там серебряная голая — тьфу-ты, гадость какая!
Тут мы с бабой Машей дружно перевели дух и уставились друг на друга. Затем, испуганно оглядываясь по сторонам и наседая на меня, она снова громко зашептала.
— Ну я сразу поняла, что вещь-то непростая, да мне ж чужого не надо! Но отдать сразу напугалась, уж больно Володька серчал. Думаю, мне же и достанется, характером-то мужик крут. Думаю, возьму пока, а потом им как-нибудь подкину. Она бы и в почтовый ящик поместилась! Короче, отнесла к себе домой и в комоде спрятала в чулок, где деньги лежат…
Тут бабка вдруг смолкла, соединив в одну линию седые косматые бровки. Как же, напугалась ты отдать! Такую напугаешь, подумалось мне.
— Ну а потом что с этой статуэткой? — нетерпеливо спросила я.
— Эх, — махнула она рукой. — Да внук спер, гаденыш.
— Что-о?! — ошеломленная, задохнулась я.
— Да-да. И деньги из чулка вытащил, и статуэтку чужую спер, и продал за сто рублев! Я его потом три дня шваброй гоняла да тряпкой ентой вот половой по мордасам хлестала!
— За сколько продал?!
— То-то и оно, продал за сотню. А потом мне признался: бабка, говорит, статуэтка-то старинная, нимфа называется, чистого серебра и стоит сто тыщ — квартиру можно купить однокомнатную! А я-то, мне чужого не надо, я вернуть хотела, я и знать не знала, почем она идет-то! А у Целиковых такими вся квартира набита, они пропажу-то и не заметили! Хочу вот пойти к Соньке, покаяться — я ведь в почтовый ящик хотела положить, сразу вернуть — Володьку боялась, больно он сердитый, земля ему будет пухом. Когда похороны-то, завтра?
— Кому продал? — я вытаращила глаза и с трудом сдерживала себя, чтобы не заорать.
Бабка испугалась.
— Да не знаю я, у него дружков-то пруд пруди!
— Кому вы еще об этом рассказывали?
— Да никому. Я знаю, да внук, да вот тот, кому он продал, да его друзья, наверное. Тот, кто ему сказал, сколько эта штука на самом деле стоит, — он потом все локти обкусал. А больше никто не знает, я даже родителям его — сыну своему родному с невесткой не сообщала. Они б ему ноги повыдергали. Так что никто и не знает!
Никто, кроме внука и его бесчисленных дружков! Весело! Все-таки жалко, что папа не повыдергал ноги этому сопливому коммерсанту.
— Ты только Соньке пока не сообщай, и так вдова расстроена! — попросила меня бабка. Воистину, предела ее глупости не было.
— Где ваш внук живет? — спросила я прокурорским тоном, на манер самой бабки.
— Да вона мы там все живем в третьем подъезде, первый этаж, квартира шестьдесят пять! — растерянно сообщила бабка, не сообразив выяснить, для чего мне это надобно.
Я поблагодарила, перешагнула через ведро, лужу, швабру и отодвинула в сторону бабку, как старый комод средней тяжести, где она по дури хранила ценности в драных чулках.
Переполнившись возмущением, словно кипящий чайник с подпрыгивающей крышкой, я нажала кнопку звонка Сониной квартиры. Она открыла мне дверь вся в слезах, а из недр квартиры неслись горестные причитания родственников, оплакивающих усопшего.
— Заходи, пока мы не уехали поминки заказывать, — сказала Соня, прерывисто вздыхая.
Я не стала церемониться. Схватила Соню за плечи и твердо и четко стала втолковывать ей, выкатывая глаза для усиления эффекта:
— Сейчас же ты собираешь все манатки и сваливаешь отсюда. Хочешь, живи пока у меня. Вместе с сыном. Или где хочешь. Но не здесь. Вам надо скрыться. Вместе с барахлом. Ты меня поняла? Это жизненно важно!
— Ой, а как же… Завтра здесь соберутся все друзья и родственники после похорон… А сын мой у бабушки. Я могу потом переехать к ней, но не сейчас, Таня… Сейчас другие дела. Дай мне мужа похоронить спокойно!
Я втолкнула ее в кухню, прикрыла дверь и напустилась на нее с новой силой:
— Мы тебя завтра будем хоронить! Тут весь город знает, что у вас дома лежит!
— Что-о?! Кто-о?!
— Конь в пальто, — не удержалась я. Когда люди добросовестно заблуждаются насчет грозящей опасности, разубеждать их можно долго. — Сейчас мы срочно собираем все ваши бабушкины игрушки… Только статуйки, конечно. Медведя с комодом не попрем. Все это надо срочно где-то прятать. Где хочешь. Можешь у мамы. Могу предложить и свою квартиру — там надежней. Мой дом — моя крепость. Ответственность за сохранность несу я. А ты должна находиться все время в куче, в массе, и здесь тебя в любом случае быть не должно. Ты поняла меня, Соня?!
Покуда Соня силилась что-либо понять, соображала и вникала с моей помощью в ситуацию, мне пришлось израсходовать немало сил на пробивание бетонной стены ее упрямства. Она упиралась, как говорится, ногами и рогами, кричала, что желает встретить зло и самостоятельно все узнать. Готова сама стать приманкой и все такое прочее. Лишь аргумент об опасности, грозящей ее сыну — я, правда, не была в этом уверена, но приплела на всякий случай, — сломил ее сопротивление. Береженого, как известно, бог бережет!
Как покажет недалекое будущее, я была права в своей перестраховке.
— Хорошо, — наконец решила Соня, вняв гласу разума. — Тогда мы отправляем все к тебе. Сейчас собираем большую сумку и перевозим эти опасные штучки… О боже, как они меня уже достали! А я с сынулей буду жить у мамы до выяснения всех обстоятельств.
— Ну вот, наконец-то! — обрадовалась я.
Я, может быть, слишком уж перестраховалась. Болтовня бабы Маши и ее внук-придурок могли и не представлять такой уж опасности… Хотя Володю нельзя сбрасывать со счетов… Я не смогу себе простить, если при моем участии в деле появятся новые жертвы. Появятся там, где я могла и должна была это предотвратить…
Итак, мы с Соней стали собираться. Двух зареванных и ошарашенных событиями дальних родственниц она отправила заказывать поминки в столовую, уже вполне овладев собою и ситуацией, отдала несколько распоряжений по телефону маме.
Все-таки русская женщина в любой критический момент не сробеет.
В большую спортивную сумку беспорядочно попихали драгоценные скульптурки, на дно аккуратненько уложили голову божественной Дианы. Видимо, не судьба была ей достойно украшать приличный и спокойный дом, а на роду было написано несчастной скитаться по случайным рукам и квартирам.
Со спортивной сумкой через плечо, подталкивая впереди себя офонаревшую от всех перипетий Соню, я благополучно доставила дорогой товар в свою машину.
Транспортировка груза до моей квартиры прошла вполне удачно. Слежки за нами не было замечено, а Соня лишь трижды за дорогу всхлипнула, а остальное время высказывала весьма дельные замечания.
Оказавшись с сумкой и Соней за двойной железной бронированной дверью своей квартиры, я почувствовала себя как-то спокойнее.
В конце концов маловероятно, что таинственные злодеи и охотники за бабушкиным наследством подумают, что оно может храниться у частного детектива. Вроде бы никто не знал, что Соня ко мне обращалась.
Уложив статуэтки в свой сейф, в котором я была больше уверена, чем в банковском, я самолично отвезла Соню к ее маме и, представившись подругой, сдала ее с рук на руки.
Теперь я могла быть относительно спокойна хотя бы какое-то время.
Так, стало быть, сейчас на первый план выходит этот обормот — внук бабы Маши! Этот неожиданный персонаж затмевал на данный момент даже таких криминальных зубров, как Абзац.
И я отправилась по названному бабкой адресу, благо указанный дом мне был уже как следует знаком. Да, многовато фигурантов приходится на один домик! Внук жил в соседнем с Абзацем подъезде.
Дверь открыла, видимо, его мать — суровая женщина гренадерской комплекции с красным каленым лицом. Вся ее фигура дышала жаром кухонной плиты, и встретила она меня с нескрываемым подозрением. Ее ручищи вполне убедили меня в том, что она была в состоянии повыдергать ноги этому обалдую без применения каких-либо дополнительных технических средств.
— Мне нужен ваш сын! — заявила я безапелляционно, мучительно вспоминая, говорила ли мне бабка его имя.
— Олега нету, — хмуро отрезала мать, пристально вглядываясь в меня.
На мне все еще красовался белый парик, и общий мой вид вряд ли вызывал особое доверие у матерей подростков-лоботрясов. Поэтому я сразу же сунула ей в нос удостоверение, оттарабанив соответствующее:
— Я старший следователь прокуратуры, провожу дознание по делу Зотова, где ваш сын проходит как свидетель. Он не явился по повестке, но я пошла вам навстречу — или вы мне его срочно найдете, или же будет принудительный привод!
— Вот опять дружки его, дурака, подставляют, в дела свои темные закручивают, а он, дурак, всем верит! — забормотала женщина, жестами приглашая проходить и как-то сразу поменяв грозное выражение неприветливого лица.
— Да вон он лежит в комнате, в «ящик» смотрит! Проходите туда к нему!
В небольшой комнатушке, куда я вошла, на тахте развалился тот самый доверчивый дурак, продавший редкую вещицу из бабкиного чулка. Это был долговязый блондинистый переросток, с лицом, выражающим только: «А я че? А я — ниче!» Внук Олег был увлечен просмотром увлекательнейшего фильмеца с участием Жана Клода ван Дамма — картина была явно для своеобразных интеллектуалов, судя по количеству животных восклицаний и кровавого месива.
Я вошла и закрыла дверь, оставив за ней любопытствующую мамашу. Видимо, в выражении моего лица было что-то такое, что заставило его встать навытяжку, опустив руки по швам, словно оловянный солдатик.
После того, как я сунула ему в лицо свою корочку, он и вовсе окаменел.
— Вольно, — сказала я мягко. — Твои дела плохи. Чтобы не тратить на тебя слишком много времени и слов, говорю кратко и ясно. Кому продал серебряную статуэтку, придурок? — последние слова я произнесла вкрадчиво и даже медоточиво, однако они вызвали у дебильного отрока сначала кратковременный ступор, а затем бурную кататоническую реакцию:
— А я че? А я ниче! — забормотал он в полном соответствии с моими предположениями. — Ну продал. Не украл же! Это бабка наша подобрала и спрятала, а зачем ей? Ну наговорила, что у этих Целиковых из второго подъезда таких статуэток полный воз! Ну я взял, показал Женьке… другу лучшему. Я знать не знал, что это за штука такая. Думал, ну короче, что это сувенир. Ну, в натуре — так и думал! А Женек мне говорит: я, мол, продам своим ребятам с проспекта, что возле обменки валюты тусуются, а тебе, значит, бабки отдам. Ну и приносит мне на следующий день сто рублей, говорит — продал! А кому — не знаю!.. Только матери, пожалуйста, не говорите! Ей и бабка не сказала, потому как и бабке достанется!
— Где этот Женек? — возопила я, не удержавшись.
— Да Женек Бульканов, не знаю, где он сейчас живет… Раньше анашой торговал, потом все у обменки ошивался, они там дуриков на баксы обували! — охотно сообщил мне лучший друг Женьки. Воистину этот Олег вполне заслуживал и шваброй, и тряпкой от бабки, а также выдергивания ног и прочих экзекуций.
— Да его все на проспекте знают. Там возле «Пионера» часов в десять вечера собираются пацаны — и он тоже! А я не хотел, я не знал… Он мне потом сам сказал, что вещь-то была очень дорогая. И нас самих с ним обули. Мы и не знали, что это за статуя такая! Я потом узнал, что Женек продал ее за пятьсот рублей, сто отдал мне — тоже гнида!
Я согласилась целиком и полностью, что Бульканов тоже гнида. Должна заметить, что нехитрый бизнес Женьки с проспекта вызывал мой самый живейший интерес.
— Он не говорил, кому продал?
— Да я думаю, опять перекупщику!
Значит, этот недоумок тоже иногда может думать… Так, а мне и думать нечего — Женек Бульканов наверняка уже несет вахту возле обменки на проспекте, где сейчас не хватает только детектива Тани Ивановой!
— А я че? А я ниче не знаю! — бубнил внук бабы Маши с видом собаки, ожидающей пинка от хозяина.
— Не дружи с плохими ребятами, — назидательно сказала я ему напоследок, покидая квартиру и оставляя растерянного внука уборщицы наедине с грозной мамашей. Она ведь наверняка незамедлительно потребует отчета о причине визита сотрудницы прокуратуры.
На улице вступила в свои права осенняя промозглая ночь, таящая в своей неуютной черноте загадки и опасности. Не знаю, для кого как, но для меня-то уж точно таила! Больше всего хотелось сидеть дома в кресле с книгой, поджав под себя ноги в шерстяных носках. Именно шерстяные носки были на данный момент пределом моих земных мечтаний — мои ноги в легких, почти летних ботинках, уместных скорее на вечеринке в сочетании с коротким платьицем и чулочками со стрелочкой сзади, стыли и немели в подступающем холоде. Пахло уже ноябрем и скорым снегом. Спасибо, парик согревал, хотя я с удовольствием поменяла бы его на валенки или хотя бы унты.
Но маскировка прежде всего. Мой природный и вполне удачный облик — я, по крайней мере, была им вполне довольна, да и среди окружающих никто не жаловался — уже достаточно примелькался в этом тесном городишке. Да и на моей неизменной «девяточке» тоже часто приходится менять номера.
Направляясь на проспект, я высчитывала время, отведенное мне на разработку Женьки. Некогда мне с ним цацкаться!
На часах шел десятый час, а максимум в одиннадцать я должна уже находиться в «Коньке», где собираются все «маски-шоу».
На тусовочном пятачке между кинотеатром «Пионер» и гриль-баром напротив, несмотря на пронизывающий леденящий душу ветер, словом, на не располагающую к прогулкам погоду, царило оживление. Тут и там стояли или сомнамбулически слонялись обкуренные подростки, девчонки в рваных клеенчатых джинсах и на тракторных подошвах. Все зябко кутались в куцые курточки и хрипло пикировались между собой. Возле самой обменки, круглосуточно зазывающей желающих купить-продать «зеленые», торчала та самая гоп-компания. Вот к ней-то я и направилась, прижимая свою сумочку покрепче к боку и нащупывая под курткой «макаров».
— Так, мальчики, мне нужен Булькан, — сказала я, решив, что наверняка Бульканов будет числиться здесь именно под этим прозвищем.
Передо мной стояли трое из ларца, одинаковых с лица — плечистые кидалы в мини-кепочках и одинаковых куртках. На их лицах царила беспросветная пустыня.
— А ты кто? — спросил наконец один из них, презрительно глядя на меня.
Я раздумывала, представиться мне сотрудницей отдела борьбы с организованной преступностью или подругой Женька. Дело в том, что я не была уверена, кто из них Булькан.
На выручку пришел второй:
— Его нет. И уже не будет. — Парень, видимо, решил, что я по сугубо коммерческому делу. Что ж, будем подтверждать этот вариант.
— Ой, мальчики, а у меня к нему дело. Он меня хорошо знает — я у него хотела кое-что купить.
— А его нет, — настойчиво твердил один из троих, никакими особыми приметами от других не отличавшийся.
— А где его найти? — настаивала я, наседая на манер бабы Маши.
— А нигде. Его уже вы не найдете ни-ког-да, — по слогам проговорил парень, и остальные выразительно закивали головами.
— А-а? — протянула я, вздергивая брови до кромки парика.
— Да. Все под богом ходим.
— Что-о-о? — вырвалось у меня.
— Завтра похороны. Грохнули Булькана. Вчера было, — сказали все по очереди — каждый по фразе.
Новость была для меня, как удар подушки — не больно, но оглушает. Так, ошеломленная этим сообщением, я стояла под призывно горящими зелеными буквами обменного пункта и тупо глядя на этих троих, словно вышедших из известного мультфильма про Вовку в тридевятом царстве.
— Да что вы… — пробормотала я, не зная, что делать дальше. Слишком уж все неожиданно получалось. — Да как же это?..
— Ну вот так, — развел руками тот, что стоял в середине. — Может, мы чем поможем?
— А как это случилось-то?
— Ну как. Хлопнули и все. Выстрел в висок. Беззвучный. Когда он в подъезд входил.
— Так, так… — обескураженно твердила я. Значит, Женек Бульканов, накрутивший немало разнообразных грязных делишек, умирает в тот же день, что и Целиков, при тех же обстоятельствах и, видимо, по той же причине. Ведь если эта моя гипотеза верна, то Женька убрали те люди, которые купили у него статуэтку. И за то, что он, видимо, знал о коллекции и настоящей стоимости этой вещички. Но тогда получается, что и бедовый внук уборщицы да и сама баба Маша ходят под дулом!
Да, оборвалась главная нить — Бульканов продал статуэтку человеку, явно очень заинтересованному в этих антикварных штучках. И интерес этот чистым не назовешь.
— Знаете, ребята, я хотела купить у него одну статуэтку… Вы не знаете о ней ничего? Может, он ее успел уже продать?
— Не знаем, — дружно заявили ребята, переглядываясь и пожимая кожаными плечами. — Ничего не знаем. Он ничего нам об этом не говорил.
На их пустынных лицах ничего не читалось. Придется поверить на слово. Здесь все было ясно, и я, оставив озадаченных парней, пошла прочь по проспекту. Время от времени из черных ползущих по небу туч выкатывалась круглая, как таз, луна, оказывая свое пагубное влияние на душевнобольных, гипертоников и животных. Наверное, все зло на земле творится в полнолуние. Известно, что это тяжелое время.
Ну, а что же мне-то делать?.. Взваливать на себя дополнительное расследование смерти Бульканова? Оно может вывести на Целикова? Это было бы возможно, но сейчас у меня в соответствии с собственным планом действий сходка в «Коньке», а я еще не имею понятия, как на нее попасть или как организовать подслушивание. И вообще я в этом недавно открывшемся ресторане ни разу не была.
На проспекте я забежала в платный туалет, где принялась приводить себя в порядок. Операция заключалась в следующем: я сдернула с головы белый парик и водрузила на его место парик черный с прической в виде гладкого каре. Упаси боже примелькаться Абзацу и Свете в бистро. Черное каре превратило меня в этакую экзальтированную даму, пожалуй, египетскую кошку. Я окружила глаза темно-серыми тенями и удлинила стрелки, брови тоже превратила в черные дуги, а губы стали сочно-вишневыми.
В такой ипостаси мне бы очень подошло проводить спиритические сеансы — вызывать дух Тутанхамона из гробницы, например. Под курткой и коротким жакетом на мне была надета чудная синяя ажурная кофточка, что в сочетании с узкими черными брюками и ботинками было вполне уместно в качестве ресторанного вечернего наряда. Даже если я столкнусь нос к носу с Абзацем или Светой — у них мизерные шансы меня узнать.
Словно черти несли меня на всех парусах в «Конек». Азарт и ветер подгоняли меня, и я уже не чувствовала продрогших, уставших от высоких каблуков ног.
