Глава 1

Он сделал последний штрих и с удивлением отметил, что опять неосознанно придал очертаниям сходство с Ним. Странным образом силуэт за окном был для него олицетворением его огромнейшей ошибки и расплаты за нее. Ошибка носила вполне определенное имя. У расплаты было вполне определенное лицо.

Сегодня он закончил картину и, глядя на нее, понял, что она вобрала в себя все тревожное, что наполняло и отравляло последнее время его душу. Темная улица, одинокий фонарь и силуэт человека… Еженощно он видел это из окна. Только человек появился сегодня. Вряд ли он имел к нему хоть какое-то отношение. Мало ли что может заставить тебя выйти из дома глубокой ночью и стоять, застыв словно памятник…

Он сжал в руках кисть, рискуя раздавить ее. Больше всего ему хотелось одним мазком покончить с силуэтом, который стал так похож на того, кто мешал ему спокойно дышать. О, если бы в жизни было все так просто и можно было бы смазать одним движением руки все мешающее спокойно жить как прежде… Если бы…

Он вздохнул. Обернулся — на кровати, разметав по подушке длинные светлые волосы, спала она. В ее сне, по-детски безмятежном, он ощутил нужный ему покой и постарался зарядиться им. Не важно, что она утром исчезнет опять и появится не скоро, как радость появляется в его теперешней жизни не часто, маленькими глотками, слишком маленькими, чтобы утолить жажду…

Он снова посмотрел на картину. Она пугала его и тем не менее притягивала взгляд. Ее аура была наполнена серыми тонами; казалось, что воздух в ней так же душен и сперт, как на улице, и темнота не дает ощущения прохлады, а только усугубляет застывшую неподвижность атмосферы. От картины исходил запах безысходности. Запах, последнее время преследующий его. Он не мог укрыться от его затхлого смрада. Он явный кандидат на психиатрическое вмешательство. Скоро его навязчивые идеи перерастут в настоящую манию преследования. Усмешка появилась на его губах, оставив глаза грустными. Созданное им пугало его. То, что он придал ночному силуэту черты своего преследователя, свидетельствовало о более чем опасной стадии заболевания как минимум. «Может быть, — подумал художник, — действительно стоит обратиться к врачу… Может быть, я придаю слишком большое значение Его роли в моей жизни. Наверно, все не стоит такого внимания». В конце концов, надо ли бояться крыс? И тем не менее все его доводы разбивались о мрачный силуэт, преследовавший его, поселившийся в его сознании и не желавший освободить от постоянного страха.

Посмотрев на женщину, мирно спящую в его кровати, он улыбнулся. Она была его лекарством. Даже от самого себя. После того как он встретил ее, многое стало легче. Вот и сейчас взгляд, брошенный на тонкую, беззащитную, спасающую фигурку, подействовал на его психику целебным бальзамом.

Он подошел к окну. Человек под фонарем повернулся, чтобы уйти. Он смотрел ему вслед и все-таки не мог избавиться от мысли, что где-то уже видел эту спину… Что ему знакомы и эта манера ходить, слегка наклонив голову, засунув правую руку в карман… Только вот вспомнить, у кого именно такая походка, отчего-то не удавалось.

Он постарался прогнать ненужные и навязчивые страхи. «Прекрати, — приказал он расстроенному воображению, — пугать себя. Кому ты нужен… Смешно подумать даже, что найдется некий человек, заинтересованный в моей жизни настолько, что ему будет не лень стоять под моими окнами в столь позднее время… Кому ты нужен?»

Но художник знал, что обманывает себя. Он был нужен. Именно от этого и было так страшно.

Андрей Сергеевич Чернецов, Глава фирмы «Клондайк», ранним августовским утром вернувшийся из командировки в Иркутск, подъехал к собственному коттеджу и вошел внутрь. Убранство дома говорило о том, что Андрей Сергеевич вполне устроен в нашей странной и трудной жизни. Комнаты были большими, с огромными окнами. Обстановка свидетельствовала, впрочем, не только о достатке хозяина, но и о его неплохом вкусе. Однако Андрей Сергеевич отчего-то не производил впечатление спокойного и довольного жизнью. Андрея Сергеевича занимали отнюдь не проблемы фирмы. Куда более был он озабочен собственной личной жизнью, которая, по мнению Андрея Сергеевича, явно разрушалась под действием неведомой ему стихии.

Он толкнул дверь, вознося Богу молитву, чтобы Алина была дома, мирно почивала в своей огромной кровати, видя сладкий предутренний сон. Встретив его сладкой улыбкой, обвила бы его шею своими чудесными руками с длинными пальцами. Коснулась щеки легким поцелуем… Такая теплая, еще не конца проснувшаяся… А уж если бы Алина отсутствовала, то быстро нашла бы причину, устроившую его хотя бы отчасти… Но это уже гораздо хуже, поэтому Андрей Сергеевич вторую версию постарался удалить из своего сознания за ненужностью…

Бог сегодня был добр к Андрею ровно наполовину, так как вышеупомянутая Алина была дома, но отчего-то не спала в столь ранний час, а, уже одетая, пила кофе, курила и читала журнал, расположившись в кресле-качалке у окна с видом на великолепный газон.

Он задержался в дверях, не зная, чего ему больше опасаться — холодности, последнее время частенько появлявшейся в отношении к нему у его жены, или, напротив, преувеличенной теплоты, в которой ему чудилось сознание вины и стремление ее загладить.

Она медленно повернулась к нему и улыбнулась. Судя по безграничной приветливости ее улыбки, ему следовало ожидать именно этого варианта. Несмотря на то что Андрей Сергеевич был мужчиной вполне европейским, мысль о том, что его собственная жена во время его отсутствия находилась — как бы помягче выразиться — в объятиях некоего неизвестного ему лица мужеского пола, была ему весьма неприятна. Он довольно сухо поцеловал ее в щеку и спросил:

— Ты сегодня так рано встала… Почему?

Она поморщилась. В самом тоне его вопроса, в отведенных глазах чувствовалось подозрение. И чем более оно было справедливым, тем более действовало на нее раздражающе, как красная тряпка на быка. Алина закусила губу. Сейчас он опять начнет смотреть на нее глазами затравленного кролика. Отчего-то именно этот взгляд будил в ней ярость. Если бы он хоть на один час превратился в рычащего льва, ей стало бы легче. Но он был не способен на такой подвиг. Слабость его характера сначала казалась ей добротой, потом она хотела извлечь из нее пользу — все, что Алина делала, воспринималось им как должное. Если бы Алина была стервой по натуре, она бы развернулась. Но Алина не нуждалась в рабах. И вряд ли была способна играть на его чувствах. Просто так получилось. Отчего именно эта мягкость характера стала раздражать ее в нем? Сейчас она поняла — он даже не ждет ответа. Его устроит ложь. Любая ложь. Если она скажет: «Видишь ли, дорогой, я просто не ночевала дома, потому что у меня уже давно есть любовник», — он сделает все возможное, чтобы ей не поверить.

— Я всю ночь не могла заснуть — болела голова, — соврала она, — только к утру все прошло…

— Бедная моя, — облегченно выдохнул он, легко коснувшись губами ее лба, — это погода меняется…

Чувство отчаяния сдавило ей грудь. «Господи, как мне это надоело: врать, врать, врать… И никакого выхода».

В это время он думал, что ему надоело смиряться с ее враньем, знать, что это очередная ложь, и не сметь разорвать порочный круг.

— Ну ладно, — сказал он улыбаясь, — пора на работу… Времени нет даже на кофе… До вечера?

Она кивнула. Ему показалось, что в ее наклоне головы было облегчение. Он усмехнулся. Надо что-то менять. Но как? И тут он вспомнил. То, что ему предложил его друг Серебров, было отвратительным. Но если другого выхода нет, что делать?

Придя на работу, он первым делом подошел к телефону. Какое-то время стоял, уставившись на «Панасоник» с ненавистью. Вспомнилось, как однажды, расслабившись под действием выпитого, поведал Сереброву свои треволнения, а тот протянул ему телефон и сказал:

— Если ты сомневаешься, позвони по этому номеру. Это — частный детектив. Она тебе поможет разобраться, что к чему.

— Но это подло! — возмутился Андрей. — Я не должен следить за ней.

Серебров пожал плечами.

— Дело твое, Андрей, — только лучше все выяснить, чем мучиться самому и самому…

Тогда он был готов разругаться с Серебровым. Но телефон спрятал и сейчас держал его перед собой. Правота Сереброва показалась ему очевидной. Действительно, куда лучше обратиться к помощи детектива, узнать правду и уже тогда думать, что делать дальше.

В конце концов наверняка Алина окажется невиновной. А деньги… В глубине души Чернецов связывал начало своих несчастий именно с появлением в своей и Алининой жизни этого самого «презренного металла». Сначала деньги были в радость, потом их обилие привело к тому, что Алину это почему-то начало раздражать, она злилась, что не работает, что ее подруги, не имеющие подобного изобилия, явно скучают с ней, а те, кто должен стать ее подругами по новому статусу, заставляли скучать ее саму. Себя и Чернецова она именовала «новыми русскими», и в это вкладывался такой сарказм, что становилось не по себе.

Когда они поженились три года назад, она была дизайнером, а он ювелиром средней паршивости, были не очень богаты, то есть иногда им приходилось ужасно туго, и так бы все и продолжалось, если бы в один прекрасный день не объявилась его кузина из Иркутска и не предложила ему весьма прибыльное дело, связанное с алмазами. Дело пошло неожиданно резко в гору. Оказывается, разбогатеть в наше время вовсе не сложно, и уже через два года фирма «Клондайк» стала одной из крупнейших по переработке алмазов. Андрей превратился в Андрея Сергеевича, а Алина как-то потухла. Сначала Андрей думал, что это случилось из-за того, что он постоянно отсутствует дома. Частые командировки вынуждали его уезжать каждый месяц. А когда он оставался в Тарасове, работа нередко отнимала у него все время, он мог прийти домой глубокой ночью, и Алина обижалась. Возможно, у нее возникли те же подозрения, что сейчас одолевали его, а он даже не догадывался об этом тогда.

Все-таки было что-то порочное в том, что он собирался сделать. Он отдернул руку от аппарата, как от змеи. Попытался заняться просмотром отчетов. Накладные не могли полностью завладеть его вниманием, он уставился в окно. Там начинался дождь.

«Погода действительно меняется, — подумал он. — У Алины вполне могла разболеться голова».

Однако рука сама потянулась к трубке.

Он набрал номер. Долго слушал гудки. Ему очень хотелось повесить трубку. В конце концов все обойдется, встанет на свои места. Сделав движение повесить трубку, он понял, что опоздал. В трубке раздался мелодичный женский голосок:

— Алло?..

Звонок телефона отвлек меня от очень важного, на мой взгляд, дела. В это самое время я создавала шедевр из лоскутков. Изрядно потрудившись над созданием озера из моего голубого костюма (Царство ему Небесное), я в данный момент пыхтела, вырезая из куска белого шелка восхитительного лебедя, которого по инструкции журнала «Бурда» требовалось присобачить (то есть прилебедить) прямо на это небесно-голубое озеро. Делом этим я была увлечена и подняла трубку с недовольством, естественным для человека, занятого скромным, но полезным трудом.

— Алло? — сказала я, продолжая кромсать белый шелк с нетрезвым упорством, от всей души желая, чтобы столь некстати обеспокоивший меня ошибся номером.

— Извините, — сказал приятный мужской баритон, — наверное, я ошибся… Впрочем, может быть, мне нужен ваш муж?

От предположения, что у меня где-то может находиться некий неведомый муж, рука моя дрогнула, и шея лебедя приняла немного кривое очертание.

— Какой муж? — искренне удивилась я. — Вы кого ищете?

— Простите, — устало молвил он, — наверное, я ошибся. Мне сказали, что по этому номеру я могу найти частного детектива…

— Ага, — сказала я, — а имя поведать вам забыли… Бывает.

— Ради Бога, извините… Я не туда попал…

— Вы туда попали, — сообщила я, — имя сего детектива — Татьяна Иванова, и она здесь действительно проживает. Более того, это я и есть.

От удивления он, кажется, проглотил язык. Ну действительно, разве может женщина заниматься умственным трудом?

— Так, значит, это вы… — протянул он растерянно, — а Серебров мне ничего не сказал…

Еще бы. Сказал бы ему Серебров, что я неразумно родилась женщиной. Я очень неплохо знала этого Сереброва. Он как раз был обижен на меня за то, что я в очередной раз, взвесив все «за» и «против», предпочла отказаться от его услуг в качестве супруга.

Впрочем Серебров недолго страдал и нашел себе вполне достойную половину — коротконогую самоуверенную девицу с орлиным профилем, вцепившуюся в Сереброва сразу и намертво, а теперь эта вчерашняя продавщица косметики с прочно приклеившимися к ней манерами гризетки даже в булочную ездит на «Ауди», стискивая свой полнокровный зад с помощью комбедрессов до приемлемых размеров. Меня она, мягко говоря, ненавидит, но делает вид, что это не так, а это я ее недопонимаю. Впрочем, хватит о Сереброве. Он подослал мне клиента, выбрав не самое удачное время, может быть, поэтому и вызвал во мне такую отрицательную реакцию.

После недолгого разговора, во время которого я поняла, что мой возможный клиент то ли не уверен в правильности выбора, то бишь во мне, то ли вообще не уверен, что ему стоит пользоваться услугами детектива, мы все-таки условились встретиться вечером.

Я попыталась вернуться к своему лебедю, но он — видимо, обиженный тем, что ранее я испортила ему шею, — абсолютно не получался. Поэтому я прекратила свои тщетные попытки создать из него что-нибудь путное, осознав, что мой лебедь отнюдь не желает сидеть в озере и вообще собирается превратиться в отвратительную толстую утку. Я бросила свое рукоделие и мрачно уставилась в окно. Отчего-то мысль о том, что впереди меня ждет работа, меня не очень радовала. Впрочем, как я поняла из разговора, работа обещала быть несложной, хотя и противной. Потому что, честно говоря, я не поклонница слежки за изменяющими партнерами.

Во-первых, чувствуешь себя не очень умной, мотаясь за ними по городу, прикидываясь чайником. Во-вторых, по моему строгому убеждению, это их личное дело. Но это, по крайней мере, обещает мне относительное спокойствие. Во всяком случае, не будет убийств. Если только обманутый супруг не решит поиграть в Отелло. Но меня это уже не касается.

Мои философствования были прерваны звонком в дверь, и я возымела счастье познакомиться с Андреем Сергеевичем Чернецовым.

Признаться, сначала наш разговор не клеился. Он недоуменно оглядел мою стройную фигуру, и, как мне показалось, у него возникло желание удалиться столь же внезапно, как он и появился.

В душе моей всегда в подобных случаях возникало справедливое негодование, сменяющееся острым желанием доказать, что я отнюдь не лыком шита. Я достаточно сурово ответила на его недоуменно-беспомощный взгляд и пригласила сесть.

Поняв, что все мосты сожжены, Рубикон перейден и ему не вырваться из моих цепких объятий, он присел на краешек кресла и протянул:

— Вот, значит, как…

Потом, все-таки сообразив, что это он пришел ко мне со своими нуждами, а не я, бессовестная и развратная девица, заманила его к себе, он стал довольно вежливым, улыбнулся и изрек:

— Я не ожидал, что вы так юны…

— Я не юна, — оборвала я его снисходительную улыбку со всей возможной холодностью, — я вполне взрослая, смею надеяться, умная леди в самом расцвете творческих сил и возможностей. Посему давайте оставим комплименты и приступим к делу. Поскольку, как я предполагаю, вы пришли ко мне именно по делу, а не затем, чтобы расточать дифирамбы моей юности и красоте.

Наверно, я переборщила с излишней суровостью тона, потому что мой гость сразу съежился и сполз на край кресла окончательно. У него был очень длинный нос, и настроение хозяина он отражал потрясающе точно. В данный момент этот самый нос опустился почти к подбородку и выглядел как провинившийся школьник.

— Понимаете, Танечка, дело в том, что я не до конца уверен, что дело мое стоит вашего рассмотрения, — вздохнул Чернецов.

— Ну, уж раз вы пришли, давайте поговорим, — сказала я помягче, — тогда и будем решать, стоит оно того или нет. Считайте, что я психоаналитик или священник.

— Хорошо, — улыбнулся он благодарно.

Честно говоря, у меня сложилось впечатление, что ему просто не с кем поговорить. Вот он и решил найти во мне внимательного слушателя, на которого можно перевалить часть груза собственных проблем.

— Так вот, — начал он, посмотрев в окно отстраненным взглядом, — я очень люблю свою жену. Но в последнее время… — Он запнулся, как будто нечто мешало ему сосредоточиться или, напротив, это нечто не позволяло ему стать со мной до конца откровенным. Он явно боялся быть непорядочным в чьих-либо глазах. Вот такой мне попался реликтовый образец рефлексирующего интеллигента, неизвестно как затесавшегося в здоровую среду наших отечественных бизнесменов. Насколько мне было известно, фирма «Клондайк», коей руководил мой гость, отнюдь не относилась к числу слабых, доходы он имел немалые, так что то ли он относился к разряду «голубых воришек», то ли просто не мог до конца отрешиться от скромного обаяния буржуазии.

Рассказчиком он был тоже презануднейшим, так что вкратце история его несчастий была такова: его жена, в недалеком прошлом неплохой дизайнер, а теперь, вероятнее всего, просто сходящая с ума от безделья дама, отчего-то стала проявлять некоторую холодность к нему и начала вести себя весьма подозрительно. У нее появилась некая подруга по имени Леля, к которой вышеупомянутая жена постоянно ездит и проводит там много времени. Помимо этого, возвращаясь, она бывает столь нежна с моим визави, на устах ее сияет столь мечтательная улыбка, что и хотелось бы ему поверить в счастье, да уж больно все это подозрительно. То ли (не приведи Господи) заболела супруга модным ныне течением нетрадиционных отношений, то ли они с этой Лелей просто действительно любят поговорить обо всем и она получает дозу общения, необходимую ей для счастья, то ли… Лелю эту он не видел ни разу. Стоит только пригласить ее в гости, как она сразу заболевает или срочно уезжает. Но она постоянно звонит.

Итак, бедный мой Чернецов, забыв про покой, начал подозревать свою возлюбленную в измене. И поделился своими опасениями с лучшим своим другом Серебровым, который посоветовал ему обратиться ко мне.

— Так я оказался у вас, — сказал он, заканчивая рассказ, и, отважившись поднять на меня глаза, тихо спросил: — Наверное, вам очень противно, да?

— А вас очень беспокоит ваше реноме в моих глазах? — осведомилась я. — Вы мой клиент — если я, конечно, возьмусь за это, но думаю, что возьмусь…

Я не стала договаривать, что мне опять стали нужны деньги, которые обладали совершенно непотребной манерой кончаться именно тогда, когда были катастрофически нужны, а свой счет мне трогать не хотелось; дело же было не пыльным, достаточно легким, а нравственная сторона вопроса уже давно перестала меня напрягать. Хочется человеку узнать, что делает в свободное от него время его жена, — флаг ему в руки.

Так что, сообщив ему приятную новость, что мои запросы достаточно велики (двести долларов в сутки плюс расходы) — это, впрочем, его не испугало, лишний раз показав, что фирме «Клондайк» не грозит разорение в ближайшем будущем, если только все работники фирмы не рванут выслеживать своих супруг, — я согласилась.

Наверно, решение обратиться ко мне было все же для него испытанием. Когда он протягивал мне фотографию Алины, руки у него предательски подрагивали.

Когда он ушел, я начала внимательно рассматривать фотографию, пытаясь через внешний облик проникнуть внутрь. Что же, мол, ты за птица, Алина Чернецова?

Судя по фотографии, Алина была нормальной птицей. Она явно не относилась к разряду самодовольных куриц, была достаточно интеллигентна, не очень красива, но чрезвычайно мила, поскольку внутреннее содержание помогало ее взгляду притягивать к себе чужое внимание.

Одета она была просто и, опять же судя по фотографии, почти не пользовалась косметикой, то есть вряд ли подозрения ее мужа чего-то стоят. Послежу немного, успокою беднягу — и все. Мир и покой настанут в наших душах. Они перестанут сходить с ума от ревности, а я успокоюсь насчет завтрашнего безбедного существования.

Впрочем, как известно, в тихом омуте кто только не водится. Поэтому, дабы утвердиться в собственной правоте или убедиться в отсутствии оной, я прибегла к помощи моего любимого гадания и очень скоро получила ответ, что «непредвиденные осложнения в делах сами собой разрешатся», и я получу прибыль.

«Ну что ж, — подумала я, — пожалуй, меня устраивает этот ответ». И я ринулась в бой. То бишь подалась в слежку.

Итак, экипировавшись должным образом и получив все нужные сведения, я уже к вечеру знала об Алине почти все ее маленькие тайны. Например, я узнала, что она поздно просыпается, любит пить кофе по утрам долго и курит много. Потом Алина, если у нее плохое настроение, выходит прогуляться, причем ведет себя спокойно, по магазинам не бегает, исступленно тратя деньги направо и налево, — напротив, мне показалось, что она вообще их тратить если и любит, то не афишируя.

Внешне Алина отличается скромностью, одевается в простую майку и секонд-хэндовые джинсы — и явно одинока как перст. Проходили мы с ней по Тарасову около часа, и она благополучно вернулась домой, причем я так и не поняла, чего мы с ней искали.

Все ее прогулки были мной добросовестно сняты на портативную видеокамеру, так что, если б не скучный сюжет, можно было бы попытаться получить какой-нибудь небольшой приз на кинофестивале. Например, если под все это мельтешение кто-нибудь попоет, вполне может быть сделан неплохой клипчик. Так и прошел первый день. Больше Алина на улицу не выходила.

«Жучок», внедренный по моему наущению несчастным супругом, тоже в результате прослушивания ничего не сделал, чтобы помочь мне уличить изменницу во лжи. Изменница, вернувшись, опять долго торчала на кухне с чашкой кофе и сигаретой, по-видимому, листая при этом какое-то печатное издание, потом ее шаги были слышны по направлению скорее всего к ванной, где, судя по долгим звукам льющейся воды, она предавалась невинной усладе водных процедур.

Ей даже никто ни разу не позвонил! Полное одиночество. Видимо, Леля уехала на какие-нибудь Багамы или в деревню к бабушке, поскольку никто мою подследственную своим вниманием не тяготил. Вечером я даже почти решила сдать дела и попросить моего заказчика успокоиться, как вдруг раздался его звонок.

Она подняла трубку и изменилась в лице.

— Что случилось? — спросила она.

Чернецов напрягся.

— Да, конечно, — сказала она, бросив на него быстрый взгляд, — я попробую… Думаю, он поймет.

Она положила трубку и посмотрела на Андрея.

— Что? — спросил он, пытаясь заставить пересохшие губы двигаться нормально.

— Ничего, — деланно-равнодушно пожала она плечами, — у Лельки, как всегда, неприятности с очередным другом… Теперь она пребывает в истерике и утверждает, что, если я срочно не приеду, она покончит с собой…

Он выдохнул. Что ж, сейчас или никогда. Можно не поверить. Можно закатить истерику. И она не уйдет. Но потом она все равно найдет способ уйти. И поэтому он отпустит ее сейчас.

— Твоя Лелька могла бы сама приехать сюда, — проворчал он, — почему она требует этого от тебя?

— Могла бы, — пожала плечами Алина. — Только… Она сейчас ужасно выглядит. И потом — она, по-моему, боится тебя…

Она закурила сигарету. Сейчас она скажет: «Извини, но я должна ехать».

— Извини, Андрей, — сказала она, убирая глаза за струю дыма, — но мне, кажется, придется исчезнуть. Надеюсь, ты не будешь сердиться.

— Ну, если ты считаешь, что, когда жена исчезает поздно вечером по первому требованию подруги, с которой я даже незнаком, я должен быть спокоен, — пожалуйста, — сказал он и понял, что сделал тон слишком обиженным.

Она взглянула ему в глаза.

— Ты все-таки обиделся, — протянула она. — Хорошо, я не поеду. Мне самой надоели до смерти Лелькины проблемы. Пусть сама их решает.

«У нее это даже неплохо получилось, — отметил он. — Почти естественно. Только маленькие злые огоньки в глазах нетерпеливо пытались вырваться наружу. Что ж, поиграем еще».

— Знаешь, — сказал он, — я вообще думаю, что ты слишком много внимания уделяешь проблемам других. Почему бы тебе не заняться собой?

Она посмотрела на него, округлив глаза.

— Собой? — переспросила она. — А как занимаются собой? Ходят к косметологам и визажистам? Шляются по базарам и бутикам в поисках дорогущей тряпки? Нет уж, давай сразу договоримся — из меня никогда не получится светская львица. А чужими проблемами я занимаюсь, потому что ты пытаешься лишить меня самостоятельности настолько, что даже проблем собственных у меня быть не должно!

Высказавшись, она встала с кресла и прошла в спальню. Еще через секунду она вылетела одетая и рассерженно буркнула:

— Можешь закатить скандал. Я все равно уйду к Лельке.

Он вздохнул. Что ж, он не будет закатывать никаких скандалов. Пусть она идет. Может быть, это и к лучшему.

Как только она скрылась в коридоре, он набрал мой номер. Через десять минут я уже следовала за Алиной, которая мирно, ни о чем не подозревая, неслась к самым крутым неприятностям в своей жизни.

Позвонив, он опять почувствовал, как внутри поднялся холод сомнения. «Бог мой, во что ты превратился, — спросил он себя. — Неужели с возрастом в нас гаснет светлая искра любви и доверия? Неужели свойственная юности порывистая честность исчезает, уступая место подозрительности и страху, граничащим с подлостью?» Теперь он назвал свои поступки. Это действительно было подло — расставлять Алине ловушки. Зачем? Неужели это хоть что-то изменит в лучшую сторону?

Мысль о том, что Алина может узнать, что он следит за ней, повергла его в ужас. Что она скажет? Если она невиновна (а сейчас он поверил, что это именно так, он все придумал, вполне возможно, что ее подруга существует и он внушает ей страх), что тогда?

Не повергнет ли это его жену в ужас?

Он был готов найти Татьяну и потребовать все отменить. Но было уже поздно — он не успеет этого сделать. Сейчас там, в ночи, две женщины идут по городу. Одна — не подозревая, что ее муж настолько гнусен, что нанял сыщицу, а вторая следит за его Алиной…

— Боже, — простонал он, — как это все отвратительно, гадко!

Выйдя на свежий воздух, он почувствовал себя лучше. Вечер уже начал окрашиваться в цвет индиго, который она так любила. Где-то далеко, почти совсем не видная, если не захотеть только ее увидеть, зажглась бледная городская звезда.

Алина вспомнила, как в детстве она любила смотреть в августе на ночное небо в надежде увидеть падающую звезду и верила, что если подставить ладони, то ее можно будет поймать. И тогда загаданное желание исполнится уже на все сто процентов.

Ах как это было давно! Даже похоже на неправду, усмехнулась она печально. Что бы она сейчас загадала, если бы вдруг сказочной фее вздумалось осуществить грезы Алининого детства? Чтобы все кончилось? Чтобы ситуация разрешилась сама собой? Это было невозможно.

Алина вздохнула — будучи большой девочкой, она давно перестала верить в добрых фей.

Андрея ей было нестерпимо жалко — он не виноват, что она перестала его любить. Он не виноват в том, что она снова встретила Его. Просто так получилось.

Когда-нибудь она объяснит ему все. И он поймет. Когда-нибудь. Когда она наберется сил высказаться.