Лекция по половому вопросу свелась к критике дарвинизма. Потом прошел парад красавиц, одетых в угоду цензуре, потом Бесстрашный Фентом прыгал с вышки, затем выступали маг, бородатая дама, глотатель огня и татуированная заклинательница змей. Она вышла под конец программы «совершенно голая, одетая лишь в экзотические рисунки. Кто найдет на ее теле ниже шеи хоть один квадратный дюйм свободного места, получит двадцать долларов».

Приз не достался никому. Миссис Пайвонски стояла совершенно голая на табурете, вокруг ножек которого ползало полтора десятка кобр. То, на что смотреть считалось непристойным, закрывал своим телом боа констриктор. Освещение было слабое.

Однако миссис Пайвонски вела честную игру. Ее покойный муж, большой мастер татуировки, держал в Сан-Педро ателье. Когда не было клиентов, супруги упражнялись друг на друге. В конце концов на теле Патриции Пайвонски не осталось ни кусочка белой кожи (исключение составляли только шея и лицо). Она гордилась тем, что была самой разукрашенной женщиной в мире, и считала мужа великим мастером своего дела.

Патриции Пайвонски удавалось общаться с жуликами и другими грешниками, и при этом хранить душевную чистоту. Ее и мужа принимал в лоно церкви сам Фостер; где бы она ни оказалась, везде считала своим долгом посетить местную церковь Нового Откровения. Сейчас она с большим удовольствие выступила бы без боа и при ярком освещении, потому что ее кожа была выдающимся произведением религиозного искусства. Когда они с Джорджем увидели свет веры, на теле Патриции оставалось около трех квадратных футов свободного места. На этой площади Джордж запечатлел славную жизнь отца Фостера. К сожалению, цензура требовала прикрывать места, на которых размещались священные картины. Она демонстрировала их в церквях на службах Счастья. Патриция не умела проповедовать или петь, но делала для утверждения веры все, что могла.

Выход Патриции был предпоследним в программе. Она собрала вещи и выглянула на арену из-за кулис. Там выступал маг, доктор Аполло. Он держал в руках несколько стальных колец и приглашал зрителей убедиться в том, что кольца сплошные. Потом попросил добровольцев держать кольца так, чтобы они перекрывали друг друга. Доктор притронулся волшебной палочкой к местам соприкосновения колец, и они срослись в крепкую цепь.

Ассистентка принесла ему целую кастрюлю с яйцами. Доктор Аполло принялся ими жонглировать. На него мало кто смотрел: всеобщее внимание привлекла помощница. Почти никто не заметил, что яйца по одному стали пропадать. Когда осталось последнее, доктор Аполло сказал:

— Куры нынче перестали нестись, — и бросил яйцо в толпу. Никто так и не понял, что оно не долетело.

Доктор Аполло вызвал на сцену мальчика.

— Я знаю, что ты обо мне думаешь, сынок. Ты считаешь, что я не настоящий волшебник. Вот тебе доллар за это. — Он вручил мальчику долларовую бумажку, которая тут же исчезла.

— Вот незадача! Держи еще один. И беги скорей домой, спать пора.

Мальчик убежал, зажав в кулаке доллар.

Маг нахмурился:

— Что будем делать дальше, мадам Мерлин?

Ассистентка что-то шепнула ему на ухо. Он покачал головой.

— Не при всех же!

Она шепнула что-то еще. Он вздохнул:

— Друзья, мадам Мерлин желает лечь в постель. Помогите ей, джентльмены!

Добровольцев оказалось более чем достаточно.

— Нет, нет, не все! Только те, кто служил в армии.

И таких было немало. Доктор Аполло выбрал из них двоих и послал под сцену за складной армейской кроватью.

— Смотрите на меня, мадам Мерлин. — Доктор начал делать пассы. — Спать, спать… вы засыпаете. Друзья, она впадает в транс… Джентльмены, кровать готова? Положите мадам в постель.

Прямую, как в столбняке, девушку опустили на кровать.

— Спасибо, джентльмены. — Маг взял волшебную палочку, висевшую все время в воздухе и указал ею на стол. С четырех шестов поднялась простыня и полетела к нему.

— Накройте мадам с головой. Нехорошо смотреть на человека, когда он спит. Спасибо, вы свободны. Мадам Мерлин, вы слышите меня?

— Да, доктор Аполло.

— Сон тянул вас к земле. Теперь вы становитесь легче. Вы спите на облаках. Вы плывете по воздуху. — Накрытое простыней тело поднялось над кроватью на фут. — Эй! Куда? Такой легкой становиться не надо!

В толпе кто-то громким шепотом объяснял:

— Когда ее накрыли простыней, она через потайной ход спустилась под сцену. А это — проволочный каркас. Он сейчас снимет простыню, и каркас сложится. Кто угодно так может.

Доктор Аполло проигнорировал реплику.

— Выше, мадам Мерлин, выше. Хватит.

Тело висело в шести футах над ареной.

— Каркас поднимается на стальном шесте, — продолжал тот же голос. Они его прикрывают углом простыни.

Доктор Аполло пригласил желающих убрать шест.

— Ей не нужны шесты, она спит на облаках. — Он обернулся к мадам и сделал вид, что прислушивается. — Громче, пожалуйста. О! Она говорит, что ей не нужна простыня.

— Сейчас каркас упадет.

Маг сдернул с мадам простыню, простыня исчезла, но этого никто не заметил: все смотрели на мадам Мерлин, спящую на облаках.

Зритель спросил у всезнайки:

— Где же шест?

— Ты не туда смотришь, — ответил тот, — они направляют свет так, что глаза слепит, и ты поневоле отворачиваешься.

— Довольно, моя фея, — сказал доктор Аполло. — Дайте вашу руку. Проснитесь. — Он поставил ее вертикально и опустил на арену.

— Видишь, куда она поставила ногу? Оттуда шел шест. Обыкновенный трюк.

Маг продолжал:

— А теперь, друзья, позвольте ученому лектору — профессору Тимошенко сказать вам несколько слов!

— Не расходитесь, — заторопился лектор. — Последним номером программы мы предлагаем совершенно бесплатно двадцатидолларовый билет! — И бросил банкноту в толпу.

Началась свалка.

«Профессор» ушел вглубь сцены.

— Смитти, не уходи. — Он вручил магу конверт и продолжал: — Мне очень жаль, но я не смогу взять вас в Подьюку.

— Я знаю.

— Против тебя я ничего не имею, но нужно думать о репертуаре. Мне тут предложили чтение мыслей и френологию… я ведь не договаривался с тобой на весь сезон.

— Я знаю, — повторил маг, — и не обижаюсь, Тим.

— Спасибо. — Тим замялся. — Смитти, можно я дам тебе совет?

— Конечно, я с радостью его приму, — сказал волшебник.

— О'кей. Смитти, у тебя хорошие трюки. Но не только трюки делают волшебника. Ты не гимнаст и не эквилибрист, ты должен вкладывать душу в свой номер и чувствовать, чего хочет публика. Такой левитации, как у тебя, я ни у кого не видел, но их это не греет. Им нравится, когда волшебник вынимает из рукава монеты. Волшебнику нужно знать психологию. Волшебник, пастор и политик должны уметь производить впечатление. Если ты поймешь, чего ждет толпа, то добьешься успеха и более дешевыми трюками.

— Ты прав, Тим.

— Сам знаю, что прав. Толпе нужны секс, кровь и деньги. Кровь мы не показываем, но мы оставляем надежду, что глотатель огня или метатель ножей ошибется. Мы не даем денег, но мы не много берем и потворствуем скупости. Нет у нас и секса как такового, зато есть парад красавиц. И зритель уходит счастливым. Что еще любит толпа? Тайну. Всем хочется думать, что они живут в сказке. Твоя задача — уверить их в этом. А у тебя не получается. Публика знает, что твои трюки — жульничество, но ты должен их убедить, что это неправда.

— Как же это сделать, Тим?

— Не знаю, сам думай. Вот ты просил писать в афишах, что ты Человек с Марса. Нельзя предлагать публике то, что она не в силах проглотить. Они видели Человека с Марса на фотографиях и по стерео. Ты на него похож, но даже если бы ты был его двойником, зритель все равно не поверил бы. Это то же самое, что объявить глотателя шпаг Президентом Соединенных Штатов. Публика хочет верить, но не позволяет себя дурачить. Даже у дураков есть какие-то мозги.

— Я учту.

— Что-то я стал болтлив. Амплуа не отпускает. Не сердитесь на меня.

Если у вас нет денег, я одолжу.

— Спасибо. Мы не обижаемся.

— Ну ладно. Берегите себя. Пока, Джилл.

Из-за кулис вышла одетая Патриция Пайвонски.

— Ребята, Тим разорвал контракт?

— Мы и сами скоро ушли бы.

— Вот свинья! Я откажусь выступать!

— Не надо, Пэт, он прав. Я не артист.

— Я буду скучать без вас. Пойдем ко мне, посидим.

— Лучше пойдем с нами, Пэтти, — сказала Джилл.

— Подождите, я за бутылкой сбегаю.

— Не надо, — остановил ее Майк. — Я знаю, что ты пьешь, у нас это есть.

— Вы остановились в «Империале»? Я приеду через полчасика, только уложу спать моих малышек.

Они сели в такси, Майк занял место за пультом управления. Город был маленький, роботов в такси не было. Майк вел машину на предельной скорости, ловко лавируя между другими машинами. Он делал это без видимых усилий. Джилл так еще не могла. Майк растягивал ощущение времени (то есть замедлял события), поэтому свободно жонглировал яйцами и несся по перегруженной дороге. А ведь несколько месяцев назад он не мог завязать шнурки…

Ехали молча: трудно разговаривать, когда ощущаешь время не так, как собеседник. Джилл стала вспоминать месяцы, проведенные в цирке. Всю жизнь, пока не встретила Майка, Джилл жила по расписанию. Школа, колледж, больница — везде царствовали часы. В цирке было по-другому. Несколько раз в день принарядиться и выйти на сцену — вот и вся работа. Майку было безразлично, один раз в день поесть или шесть. У него не было особых претензий на домашний уют. В цирковом автобусе им отводилась своя каморка; они редко выходили за пределы циркового городка. Цирк был уютным гнездом, отгороженным от мира.

В первые дни самостоятельной жизни им приходилось туго. Их узнавали журналисты и просто прохожие, от которых Майк и Джилл спасались бегством. Майк внушил себе другую, более солидную внешность, они перестали бывать в тех местах, где можно было ожидать появления Человека с Марса, и их в конце концов оставили в покое. Однажды, когда Джилл звонила домой, чтобы сообщить новый адрес для писем, Джабл предложил другое прикрытие. Через несколько дней Джилл прочла в газете, что Человек с Марса удалился в один из тибетских монастырей.

На самом деле они удалились в гриль-бар какого-то захолустного городка: Джилл — официанткой, а Майк — посудомойкой. Когда хозяин не видел, Майк применял весьма оригинальный способ мытья посуды. Через неделю Майк и Джилл переехали. Они кочевали по стране, подрабатывая, когда заканчивались деньги. С тех пор, как Майк обнаружил, что существуют публичные библиотеки, они стали ходить в библиотеку чуть ли не каждый день. Майк сделал это открытие в Акроне — раньше он думал, что в библиотеке Харшоу есть все книги мира — и они пробыли в этом городе месяц. Джилл ходила по магазинам и хлопотала по хозяйству: Майк с книгой в руках забывал обо всем на свете.

Потом они прибились к цирку. Золотое было время! Джилл вспомнила, как однажды арестовали парад красавиц. Власти поступили нечестно; менеджер всегда заранее договаривался, как проводить парад: в бюстгальтерах или без, при приглушенном свете или при ярком — и никогда не нарушал уговора. Тем не менее красавиц вызвали в суд и, кажется, собирались посадить. На заседание пришел весь цирк и толпа зрителей, любопытствующих взглянуть на «бесстыжих женщин». Майк и Джилл пристроились в уголке.

Джилл уговаривала Майка не устраивать фокусов, но он уже принял решение. Шериф с наслаждением клеймил «публичное распутство», как вдруг и он, и судья оказались совершенно голыми. Поднялась суматоха; все цирковые сбежали из зала суда. В тот же день цирк уехал в другой город. Майка в чуде никто не заподозрил. Джилл навсегда запомнила, какое лицо было у шерифа. Она мысленно обратилась к Майку, призывая посмеяться над шерифом; марсианин не мог понять, что такое «смешной», а объяснить Джилл не смогла. (В последнее время они стали обмениваться мыслями на марсианском языке). Они подъехали к отелю. Майк припарковал машину и вернулся к нормальному течению времени. Джилл предпочитала жить в цирковом городке, и чаще всего они так и делали. Лишь иногда Джилл останавливалась в отеле ради того, чтобы посидеть в ванне. Майк не разделял ее непримиримости к грязи, он был не так воспитан, но содержал себя в чистоте, потому что Джилл так хотела. Ему не нужно было ни мыться, на стричься: в требуемое состояние он приводил себя силой внушения.

Погружение в ванну он воспринимал как священнодействие.

«Империал» был старым ветхим отелем, но ванна в их номере оказалась превосходной. Джилл, как только пришла, стала набирать туда воду. Она не удивилась, когда увидела, что уже раздета. Майк знал, что она любит новые вещи, и поощрял ее к их приобретению, выбрасывая старые, надоевшие. Он делал бы так каждый день, если бы Джилл не запретила, сказав, что люди заметят и насторожатся.

— Спасибо, милый! Иди купаться.

Майк был уже голым; Джилл выразила надежду, что он не отправил вещи в перпендикулярное пространство, а разделся по-человечески: ее спутник равнодушно относился к покупке новой одежды. Он считал одежду средством защиты от окружающей среды, причем сам в такой защите необходимости не испытывал.

Они влезли в ванну. Джилл зачерпнула воду рукой, коснулась ее губами и предложила Майку. Это было не обязательно, просто Джилл приятно было напомнить о том, о чем Майк и без того помнил каждую секунду.

— Когда мы ехали в такси, я вспомнила, как ты раздел шерифа. Какой он был смешной!

— Смешной?

— Конечно.

— Где тут шутка? Объясни…

— Это не шутка… и я не могу объяснить.

— Я не увидел ничего смешного, — сказал Майк, — наоборот, от них исходило зло. И от шерифа, и от судьи. Я бы их самих отправил прочь, если бы не знал, что ты рассердишься.

— Майк, хороший мой, — она погладила его по щеке, — лучше было сделать так, как ты и сделал. Они это запомнят на всю жизнь. В их городе по крайней мере пятьдесят лет никого не будут судить за публичный показ обнаженного тела. Ладно, давай поговорим о чем-нибудь другом. Мне жаль, что наш номер провалился. Я столько сил вложила в сценарий… а я ведь не сценарист.

— Во всем виноват я, Джилл. Тим сказал правду: я не вник, чего хотят болваны. Но скоро вникну, потому что многому научился у цирковых.

— Мы уже не цирковые, не нужно больше называть людей болванами и даже публикой. Люди — это люди.

— Я вникаю, что они болваны.

— Ты прав, милый, но это невежливо.

— Ладно, буду называть их людьми.

— Ты придумал, что делать дальше?

— Нет еще. Придет время, я буду знать.

Джилл могла не беспокоиться: так оно и будет. Сделав первый самостоятельный выбор, Майк становился все увереннее и сильнее. Мальчик, которому было трудно удержать в руке пепельницу, превратился в мужчину, который одновременно держит на весу и ее, Джилл, и разные предметы. Джилл вспомнила, как однажды их грузовик завяз в грязи. Двадцать мужчин безуспешно пытались его вытащить. Подошел Майк, подтолкнул плечом (сделал вид), и колесо освободилось. Он был уже не так прост, чтобы демонстрировать свои чудеса открыто.

Смит наконец понял, что неодушевленному предмету — например, платью не нужно быть «недобрым», чтобы его можно было отправить в никуда. Для этого может существовать и другая причина, которую взрослый человек, а не птенец, определяет сам.

Каков будет следующий этап роста? Джилл было просто любопытно, она не беспокоилась: Майк такой положительный и благоразумный.

— Вот было бы здорово, если бы с нами сейчас оказались Энн, Доркас, Мириам! И Джабл с ребятами!

— Нужна большая ванна…

— И в этой поместились бы. Майк, когда мы поедем домой?

— Я вникаю, что скоро.

— По-марсиански или по-нашему «скоро»? Не сердись, понимаю — поедем, когда придет время. Кстати, тетя Пэтти обещала приехать «скоро». Ну-ка, намыль меня поживее. — Джилл встала, мыло выскочило из мыльницы, поерзало по ее телу и улеглось на место. Сама собой образовалась пена. — Ой! Щекотно!

— Тебя облить?

— Нет, я окунусь.

Джилл присела, встряхнулась и выскочила из ванны.

И вовремя: в дверь постучали.

— Вы готовы?

— Минутку, Пэт! — крикнула Джилл. — Майк, высуши, пожалуйста.

На Джилл не осталось ни капельки воды.

— Не забудь одеться: Пэтти у нас — леди, не то, что я.

— Не забуду.