Глава 14
Если верить Лемюэлю Гулливеру, то в Лапуте ни одна сколько-нибудь важная персона не могла ни с кем беседовать без помощи клименола (по-английски — хлопуши), задача которого состояла в том, чтобы хлопать по ушам или губам хозяина всякий раз, когда, по мнению слуги, хозяин хотел что-то сказать или услышать. С лапутянином-аристократом нельзя было поговорить без согласия его слуги-клименола.
Жители Марса не были знакомы с такой системой. Марсианские Старшие Братья испытывали в хлопушах такую же необходимость, как рыбы в зонтиках. Материальные марсиане могли бы держать хлопуш, но это противоречило стилю их жизни. Если марсианину требовалось несколько минут или лет на созерцание, он тратил именно столько, сколько ему было необходимо. Если в это время с ним хотел поговорить друг, то другу приходилось ждать. Впереди вечность — куда торопиться? У марсиан не существовало понятия «торопиться». Скорость, одновременность, ускорение и другие абстракции использовались в марсианской философии, но не в повседневной жизни.
И наоборот, поспешность человеческого существования не диктовалась рассчитанной по формуле потребностью во времени, а вытекала из сексуальной биполярности человеческого рода. На планете Земля постепенно развивалась система хлопушества. Было время, когда правители устраивали открытые приемы, во время которых подданные могли войти к королю без посредников. Остатки этого обычая сохранялись вплоть до двадцатого столетия. Умные градоначальники держали двери открытыми для последней ресторанной певички. Что-то подобное было зафиксировано в Первой и Одиннадцатой поправках к Конституции Соединенных Штатов, впоследствии поглощенных законами Всемирной Федерации.
Ко времени полета «Чемпиона» на Марс возможность прямого контакта с правителем (независимо от формы правления) окончательно отмерла. О ранге правителя можно было судить по количеству клименолов, ограждающих его от подданных. Клименолы назывались адъютантами, референтами, личными секретарями, пресс-секретарями, агентами по связям с общественностью — но все они были клименолами, потому что каждый из них по своему усмотрению устанавливал или обрывал контакт хозяина с внешним миром. Кроме официально назначенных хлопуш, существовали неофициальные, самозваные, использующие для хлопания личные отношения с Большим Человеком. Они назывались компаньонами по гольфу, лоббистами, важными государственными деятелями, родственниками. Эти неофициальные хлопуши, в свою очередь, окружали себя сетью официальных (уже вторичных) хлопуш и становились такими же недоступными, как сам Большой Человек. Вслед за вторичными официальными хлопушами вокруг первичных неофициальных хлопуш собирались вторичные неофициальные. Пробиться сквозь сложные, переплетающиеся сети хлопуш к более или менее значительному человеку было практически невозможно.
* * *
Доктор Джабл Харшоу, шутник-профессионал, диверсант-любитель и, наконец, сознательный бездельник, подобно марсианам, никогда не спешил. Сознавая, что жизнь коротка, и — в отличие от марсиан и канзасцев, — не веря в бессмертие души, он стремился каждое бесценное мгновение жизни прожить как вечность, без страха, без надежды, со смаком истинного сибарита. Для этого ему требовалось жилище, более вместительное, чем бочка Диогена, но менее просторное, чем дворец Кубла-хана. В собственности Харшоу было несколько акров земли, охраняемых электрическим забором, и дом из полутора десятков комнат со всеми удобствами и секретарями-домоправительницами. Харшоу прилагал необходимый минимум усилий, чтобы поддерживать в порядке дом и платить работникам (легче быть богатым, чем бедным), а в остальном жил в ленивой роскоши, делая только то, что ему было приятно.
Он чрезвычайно огорчался, когда обстоятельства вынуждали его спешить; в такие моменты он всегда бывал недоволен собой.
В тот день ему нужно было поговорить с Первым Министром планеты. Он знал, что система хлопуш не даст ему такой возможности. Сам Харшоу считал ниже своего достоинства окружать себя приличествующими его положению клименолами. Он лично отвечал на телефонные звонки, почти каждый из которых давал ему возможность кому-нибудь нагрубить за то, что звонящий без видимой причины (причины в понимании Харшоу) нарушал его уединение. Харшоу знал, что во Дворце Министров так не заведено и Генеральный Секретарь сам не отвечает на звонки. Но у Харшоу был многолетний опыт использования человеческих привычек в своих интересах, и после завтрака он бодро приступил к делу.
Его имя позволило ему пробиться сквозь первые ряды хлопуш. Он был достаточно важной персоной, чтобы его не отключали. Харшоу перебрасывали от одного секретаря к другому и, наконец, соединили с вежливым молодым человеком, который, казалось, готов был выслушать все, что скажет ему Харшоу, но никак не хотел соединять с Генеральным Секретарем.
Харшоу понимал, что легко может спровоцировать эту компанию на действия, стоит лишь сказать, что Человек с Марса живет у него. Но он не был уверен в том, что конечный результат в этом случае будет удовлетворительным. Харшоу предвидел также, что упоминание о Смите лишит его всяких шансов добраться до Дугласа, а действовать начнут подчиненные Генерального Секретаря. Это было нежелательно. Ставкой в начатой Джаблом игре являлась жизнь Бена Кэкстона, поэтому рисковать было нельзя.
В конце концов терпение Харшоу иссякло.
— Молодой человек, если мое дело не в вашей компетенции, позовите к телефону кого-нибудь более компетентного! Соедините меня с мистером Берквистом!
Улыбка мгновенно испарилась с лица чиновника, и Харшоу злорадно подумал, что, наконец, сумел уколоть эту лису. Он продолжал напирать:
— Не сидите, как пришитый! Вызовите по внутреннему телефону Джила Берквиста и скажите ему, что на связи его ждет Джабл Харшоу.
Чиновник произнес деревянным голосом:
— Мистера Берквиста здесь нет.
— Значит найдите его. Если вы лично не знаете Джилберта Берквиста, спросите вашего начальника, кто это такой и где его найти! Он личный помощник Генерального Секретаря. Если вы работаете во Дворце, вы должны были его видеть. Тридцать пять лет, шесть футов ростом, сто восемьдесят фунтов весом, волосы светлые, на макушке редкие, все время улыбается, зубы отличные. Если вы боитесь к нему обратиться, попросите вашего шефа. Довольно грызть ногти, действуйте!
Молодой человек сказал:
— Не прерывайте связь. Я все узнаю.
— Хорошо, я жду.
Изображение чиновника исчезло, появилась нейтральная заставка.
Зазвучал голос:
— Пожалуйста, подождите. Время ожидания оплачивается нашей стороной. Используйте паузу, чтобы расслабиться.
Послышалась спокойная музыка; Джабл откинулся на спинку стула и огляделся. Энн читала, сидя вне поля зрения видеотелефона. Человек с Марса, также не попадающий в обзор камеры, смотрел по стереовидению новости, используя наушники, чтобы не мешать разговору.
Джабл подумал, что пора вернуть этот мерзкий ящик в подвал.
— Что слушаешь, сынок? — спросил Джабл, потянулся к стереовизору и включил звук.
— Не знаю, — ответил Майк.
Опасения Джабла подтвердились: Майк смотрел фостеритскую программу. Пастырь читал церковные новости:
— …молодежная команда «Вера-в-Действии» вам продемонстрирует… Приходите, посмотрите, как от их соперников полетят пух и перья! Тренер команды, брат Хорнсби, просил передать вам, что нужно взять с собой только шлемы, перчатки и трости. В этот раз охоты на грешников не будет. Но на случай чрезмерного рвения с вашей стороны на посту будет команда «Юный Херувим» с аптечками первой помощи. — Пастырь сделал паузу и широко улыбнулся. — А теперь дети мои, чудесная новость! Послание ангела Рамзая к брату Артуру Ренвику и его доброй жене Доротее. Ваша молитва услышана: вы будете призваны на небеса в четверг на рассвете! Арт, встань, Дотти, встань. Поклонитесь!
Камера переместилась на конгрегацию, особо выделив брата и сестру Ренвик. Раздались бурные аплодисменты и крики «Аллилуйя!». Брат Ренвик ответил на них боксерским приветствием, а сестра Ренвик улыбнулась, покраснела и прослезилась.
Камера вернулась к пастырю, призывавшему публику к тишине. Все замолчали. Пастырь продолжал:
— Церемония «Bon Voyage» начнется в полночь; двери в это время должны быть закрыты. Поэтому приходите пораньше, и пусть эта церемония будет самым счастливым праздником в нашей жизни! Мы гордимся Артом и Дотти. Похоронная церемония состоится через полчаса после восхода солнца. Вслед за этим — завтрак для тех, кому рано на работу.
Тут пастырь напустил на себя суровый вид, и камера поехала на него, так что лицо фостерита заняло весь экран.
— После прошлой церемонии «Bon Voyage» в одной из комнат Счастья была найдена пустая бутылка из-под зелья, приготовляемого грешниками. Это дело прошлое; брат, совершивший ошибку, покаялся и понес наказание, отказавшись от обычной денежной скидки. Я уверен, что он больше не собьется с пути. Обращаюсь ко всем остальным: дети мои, подумайте, стоит ли рисковать вечным счастьем ради мизерного мирского удовольствия? Добивайтесь священной печати одобрения, с которой вам улыбнется епископ Дигби. Не позволяйте грешникам осквернять ваши помыслы. Брат Арт, мне неловко говорить об этом сейчас…
— Ничего, пастырь, говорите.
— …в такой счастливый день. Но мы не должны забывать…
Харшоу выключил стереовизор.
— Майк, это тебе не нужно.
— Не нужно?
— М-м-м… («Рано или поздно парню придется с чем-то подобным столкнуться».) Ладно, смотри. Потом обязательно обсудим.
— Хорошо, Джабл.
Харшоу собирался напомнить Майку, что не следует буквально понимать услышанное, но тут музыка по фону прекратилась, на экране появилось изображение человека лет сорока, которого Харшоу определил как полицейского.
— Вы не Берквист, — задиристо заявил Джабл.
— Зачем вам нужен Джилберт Берквист?
Джабл подчеркнуто терпеливо ответил:
— Я хочу с ним поговорить. Послушайте, любезный, вы государственный служащий?
Тот поколебался:
— Да. Вы должны…
— Я ничего не должен! Я — гражданин Федерации, я плачу налоги, которые идут вам на зарплату. Все утро я пытаюсь позвонить нужному человеку, а меня водят за нос разные попугаи, живущие за счет моих налогов. А теперь еще вы! Назовите мне ваше имя, должность и табельный номер. И соедините меня с мистером Берквистом.
— Вы не ответили на мой вопрос.
— Вот еще! Я не обязан вам отвечать, я — частное лицо. А вы — нет; вопрос же, который я вам задал, любое частное лицо имеет право задать любому государственному служащему. Вспомните дело О'Келли против штата Калифорния, 1972 год. Я требую, чтобы вы назвали себя: имя, должность, номер в табеле.
Человек ответил без выражения:
— Вы — доктор Джабл Харшоу, звоните из…
— Боже! Вы так долго это выясняли? Это идиотизм. Мой адрес есть в любой библиотеке, в любой почтовой конторе. Меня все знают. Все, кто умеет читать. Вы что, читать не умеете?
— Доктор Харшоу, я — офицер полиции. Мне требуется ваша помощь. Скажите, зачем…
— Как вам не стыдно, сэр! Я юрист! Полиция имеет право приглашать частное лицо к сотрудничеству только при исключительных обстоятельствах. Например, во время преследования преступника. И даже в этом случае полицейский должен предъявить удостоверение личности. Разве мы с вами преследуем преступника? А как вы собираетесь показывать удостоверение? Прыгнете ко мне через экран? Далее, гражданина можно привлечь к сотрудничеству с полицией в разумных пределах в ходе расследования…
— Мы ведем расследование.
— Опять-таки, сэр, вы должны сначала представиться, сообщить о ваших намерениях, а если я того потребую, процитировать кодекс и доказать мне, что необходимость привлечения меня к сотрудничеству действительно существует. Вы ничего этого не сделали. Я хочу говорить с мистером Берквистом.
У полицейского заиграли на скулах желваки, но он ответил:
— Я — капитан Хейнрик из Бюро Особой Службы. Доказательством этому служит то, что я с вами говорю. Тем не менее… — Он вынул из кармана документ, раскрыл его и ткнул в глаз видеотелефона.
Харшоу скользнул по документу взглядом.
— Очень хорошо, капитан, — прорычал он. — Теперь будьте любезны объяснить мне, почему вы не даете мне поговорить с мистером Берквистом?
— Мистера Берквиста нет.
— Почему вы не сказали об этом сразу? Соедините меня с кем-нибудь, равным ему по рангу. Я имею в виду с кем-нибудь, кто, как и Берквист, имеет прямой контакт с Генеральным Секретарем. Мне не нужны младшие помощники, которые даже высморкаться без разрешения свыше не смеют. Если нет Джила, соедините меня с другим серьезным человеком. — Но вы же хотели поговорить с Генеральным Секретарем? — Именно!
— Отлично. Вы можете объяснить, какое у вас дело к Генеральному Секретарю?
— Но могу и не объяснять. Вы что, конфиденциальный секретарь Генерального Секретаря? Вам позволено знать его секреты?
— Это к делу не относится.
— Как раз относится. Как офицер полиции, вы должны знать это лучше меня. Я объясню суть дела человеку, у которого не будет никаких записывающих устройств и с условием, что мне дадут возможность переговорить с Генеральным Секретарем. Вы уверены, что нельзя позвать мистера Берквиста?
— Абсолютно.
— Должны же быть равные ему по рангу!
— Если ваше дело так секретно, зачем вы звоните по телефону?
— Мой добрый капитан, если вы проследили мой звонок, то вы должны знать, что по моему телефону можно вести сверхсекретные разговоры.
Офицер Особой Службы пропустил последнее замечание мимо ушей.
— Доктор, не ставьте мне условий, — ответил он. — Пока вы не объясните, о чем вы хотите говорить с Генеральным Секретарем, мы не двинемся с места. Если вы позвоните еще раз, ваш звонок будет переадресован мне. Позвоните сто раз подряд или через месяц — результат будет таким же. До тех пор, пока вы не согласитесь с нами сотрудничать. Джабл радостно улыбнулся.
— В этом уже нет необходимости. Вы сообщили мне — неосознанно, а может, и сознательно — то, что мне необходимо было знать, чтобы начать действовать… Или не начинать? Могу подождать до вечера. Да, пароль меняется. Слово «Берквист» уже не работает.
— Что вы имеете в виду?
— Капитан, дорогой, не надо! Не по телефону… Вы ведь знаете или должны были бы знать, что я — главный мозгополоскатель страны?
— Повторите, не понял.
— Как? Вы не в курсе, что такое аллегория? Боже, чему учат детей в школах? Можете играть в свои карты дальше. Вы мне больше не нужны.
Харшоу отключился, поставил телефон на десять минут на отказ, вышел к бассейну; велел Энн держать форму Свидетеля наготове, Майку — оставаться в пределах досягаемости, Мириам — отвечать на звонки. И уселся отдыхать.
Он был вполне доволен собой. Он не надеялся, что ему с первой попытки удастся соединиться с Генеральным Секретарем. Разведка боем дала кое-какие результаты, и Харшоу ждал, что его стычка с капитаном Хейнриком повлечет за собой звонок из высших сфер.
Если и не повлечет, то обмен любезностями с капитаном сам по себе является наградой. Харшоу придерживался мнения, что есть носы, созданные специально для того, чтобы по ним щелкали. Это укрепляет всеобщее благоденствие, уменьшает извечную наглость чиновников и улучшает их породу. Харшоу сразу понял — у Хейнрика именно такой нос.
Но сколько еще ждать?… А тут новая неприятность: ушел Дюк. Ушел на день, на неделю, или навсегда? Джабл не знал. Вчера за обедом Дюк был, а сегодня за завтраком не появился. Больше ничего достойного внимания в доме Харшоу не произошло. Отсутствие Дюка никого не огорчило.
Джабл взглянул на противоположную сторону бассейна, проследил, как Майк пытается повторить за Доркас прыжок в воду, и поймал себя на том, что намеренно не спрашивал у Майка, где может быть Дюк. Он боялся спросить у волка, что случилось с ягненком. Волк мог и ответить.
Однако слабости следует преодолевать.
— Майк! Иди сюда!
— Иду, Джабл. — Майк вылез из воды и потрусил, как щенок к хозяину.
Харшоу оглядел его и подумал, что сейчас он весит фунтов на двадцать больше, чем в день приезда: нарастил мускулы.
— Майк, ты не знаешь, где Дюк?
— Нет, Джабл.
Нет — и ладно: врать парень не умеет. Хотя стоп: он, как компьютер, отвечает только на тот вопрос, который ему задают. Когда его спросили, где бутылка, он тоже сказал, что не знает.
— Майк, когда ты его в последний раз видел?
— Он поднимался по лестнице, а мы с Джилл спускались. Это было утром, когда готовят завтрак. — Тут Майк с гордостью добавил: — Я помогал Джилл готовить.
— И больше ты Дюка не видел?
— Больше я Дюка не видел. Я жарил гренки.
— Что ты говоришь? Из тебя выйдет отличный муж для какой-нибудь девчонки, если ты не будешь осторожен.
— О, я очень осторожно жарил!
— Джабл!
— Слушаю, Энн.
— Дюк поел на кухне до общего завтрака и умотал в город. Я думала, вы знаете.
— Гм-м, — протянул Джабл, — я полагал, он поедет после ленча.
У него словно гора с плеч упала. Не то чтобы Дюк для него многое значил — нет, конечно, Харшоу никогда и никому не позволял стать значительным в его глазах. И все-таки хорошо, что Дюк ушел от греха подальше.
Какой закон нарушается, если человека развернуть перпендикулярно всему на свете, то есть отправить в другое измерение?
Это не будет убийством, потому что для Майка это средство самозащиты или защиты ближнего, например, Джилл. Пожалуй, подойдут пенсильванские законы о колдовстве. Интересно, как может быть сформулировано обвинение? Гражданское право вряд ли подойдет — за нарушение общественного порядка Майка не привлечешь. Похоже, нужно разрабатывать для него особый закон. Майк уже поколебал основы медицины и физики, хотя ни медики, ни физики этого не заметили.
Харшоу вспомнил, какой трагедией для многих ученых стала теория относительности. Не в силах ее усвоить, они сошли со сцены навсегда. Несгибаемая старая гвардия вымерла, уступив место молодым гибким умам. Дедушка рассказывал, что то же самое произошло в медицине, когда Пастер сформулировал основы микробиологии. Старые врачи сходили в могилу с проклятиями в адрес Пастера, но не утруждали себя изучением явлений, которые с точки зрения их здравого смысла были невозможными.
Майк, по всей видимости, наделает больше шума, чем Пастер и Эйнштейн вместе взятые. Кстати о шуме:
— Ларри! Где Ларри?
— Здесь, босс, — послышалось в рупоре за спиной, — в мастерской.
— Сигнализатор тревоги у тебя?
— Да. Я с ним сплю, как вы сказали.
— Вылезай наверх и отдай его Энн. Энн, держи его вместе со свидетельской формой.
Энн кивнула. Ларри ответил:
— Хорошо, босс, иду. Уже пошел.
Джабл заметил, что Человек с Марса до сих пор стоит рядом, неподвижный, как изваяние. Скульптура? Харшоу покопался в памяти. «Давид» Микеланджело. Полудетские ноги и руки, безмятежное чувственное лицо и длинные спутанные волосы…
— Майк, ты свободен.
— Да, Джабл.
Он все не уходил. Джабл спросил:
— Тебя что-то беспокоит, сынок?
— Ты сказал, мы должны обязательно поговорить о том, что я видел в чертовом ящике.
— Ах, да, — Джабл вспомнил фостеритскую передачу и поморщился. — Только не говори «чертов ящик»: это приемник стереовидения.
Майк удивился:
— Не «чертов ящик»? Ты сам его так называл!
— Да, это на самом деле чертов ящик, но ты должен называть его «приемник стереовидения».
— Я буду называть его «приемник стереовидения», но зачем? Я не понимаю.
Харшоу вздохнул. Он устал воспитывать Майка. В каждой беседе с Майком Харшоу обнаруживал, что человеческое поведение часто нельзя объяснить логически. Когда же Джабл пытался это сделать, он лишь попусту тратил время и силы.
— Я и сам не понимаю, Майк. Так хочет Джилл.
— Так хочет Джилл? Хорошо, Джабл.
— Теперь расскажи мне, что ты видел, слышал и что понял из этого.
Майк пересказал все, что было передано по стереовизору, все до последнего слова, даже рекламные врезки. Он почти закончил энциклопедию, а, следовательно, читал статьи «Религия», «Христианство», «Ислам», «Иудаизм», «Буддизм», «Конфуцианство» и многие другие, с ними связанные. Ничего из прочитанного он не понял. Сейчас Джабл выяснил, что: а) Майк не заметил, что фостеритское действо носило религиозный характер; б) Майк помнил все, что в энциклопедии сказано о религиях, но ничего не понимал и оставил эту информацию для дальнейшего осмысления; в) Майк имел весьма туманное представление о том, что такое религия, хотя знал девять словарных толкований этого понятия; г) в марсианском языке не было слов, на которые можно было бы перевести хотя бы одно из этих толкований; д) обычаи, которые Джабл описал Дюку как религиозные, для Майка таковыми не являлись, а были скорее бытовыми, как для Джабла покупка овощей; е) в марсианском языке понятия «религия», «философия», «наука» не существуют по отдельности, а так как Майк думает по-марсиански, для него они также неразделимы — это то, что преподают Старшие Братья.
Майк не знал, что такое гипотеза и исследование. Он мог получить ответ на любой вопрос от Старших Братьев, всеведущих и непогрешимых как в метеорологии, так и в космической теологии. (Когда Майк услышал прогноз погоды, он решил, что это послание от земных Старших Братьев к живым землянам. Подобным же образом он относился и к Британской энциклопедии). И наконец, что было хуже всего, Майк расценил передачу как объявление о предстоящей дематериализации двоих людей и последующем их присоединении к армии Старших Братьев. Майк страшно волновался. Правильно ли он понял? Майк знал, что его английский оставляет желать лучшего и поэтому он не всегда правильно понимает людей. Он еще только яйцо. Но правильно ли он понял это? Майк ждал встречи с человеческими Старшими Братьями, у него было так много вопросов к ним. Может быть, уже можно? Или нужно узнать еще что-то, прежде чем он будет готов с ними говорить?
Джабла спас сигнал к ленчу. Доркас принесла сэндвичи и кофе. Джабл ел молча, и это было вполне понятно Смиту: Старшие Братья учили, что еда — время для размышлений. Джабл, как мог, растягивал это время, проклиная себя за то, что позволил парню смотреть стерео. Правда, мальчик все равно столкнулся бы с религией, если ему предстоит провести остаток жизни на этой сумасшедшей планете. И все же было бы лучше, если бы это произошло позже, когда Майк привыкнет к нелогичности человеческого поведения. И как было бы хорошо, если бы он увидел первыми не фостеритов!
Убежденный агностик, Джабл все религии — от тотемизма до самых интеллектуальных — ставил на одну доску. Но эмоционально некоторые религии были ему симпатичны, а некоторые — отвратительны. При упоминании о Церкви Нового Откровения у него волосы вставали дыбом. Фостеритские претензии на прямой контакт с Небом, их нетерпимость, обряды, напоминающие футбольные матчи или торги, — все это угнетало Харшоу. Если людям так уж необходимо ходить в церковь, почему не пойти в приличную церковь — католическую или квакерскую? Если Бог существует (в этом вопросе Джабл предпочитал сохранять нейтралитет) и если он хочет, чтобы его почитали (это Джабл полагал маловероятным, но, признавая свое невежество, допускал такую возможность), — то как Он, создатель Вселенной, может принимать почести в таком идиотском виде?
Джаблу приходилось призывать всю свою терпимость, чтобы допустить, что фостериты владеют Истиной, исключительной Истиной и только Истиной. Вселенная — величайшая глупость… мягко говоря. Но как это объяснить? Согласиться с тем, что абстрактное нечто по чистой случайности оказалось атомами, которые чисто случайно сгруппировались таким образом, что друг против друга уселись Человек с Марса и мешок дерьма, который называется Джаблом?
Нет, он не может проглотить теорию чистой случайности, популярную среди людей, называющих себя учеными. Случайность не является объяснением Вселенной, случайности не достаточно для объяснения случайных событий.
Сосуд не может вмещать сам себя.
Что дальше? Скальпелем Оккама не вырезать первичную проблему: природу божественного разума. Есть ли основания для того, чтобы предпочесть одну гипотезу другой? Нет, если ты не разбираешься в проблеме. Джабл признал, что за всю свою долгую жизнь так и не разобрался в главных проблемах Вселенной.
Может быть, фостериты и правы.
В таком случае, как быть с его эстетическим вкусом и чувством собственного достоинства? Если фостериты захватили монополию на Истину, если Небо открыто только им, то он, Джабл Харшоу, джентльмен, предпочтет Истине вечное проклятие, обещанное грешникам, отвергающим Новое Откровение. Ему не дано видеть лицо Бога, зато он видит его наместников на Земле — этого фостериты не учли!
* * *
А Майк почти созрел, чтобы идти за ними. Это их восшествие на небеса в определенное время очень похоже на добровольную дематериализацию, которая практикуется на Марсе. Джабл подозревал, что для фостеритской практики скорее подойдет термин «убийство», но средства массовой информации на это намекали очень редко, а доказать что-либо еще никому не удалось. Первым на Небо отправился сам Фостер; он умер в заранее назначенное время. С тех пор восшествие считается у его последователей особой честью. Уже давно коронеры не отваживаются проводить расследования случаев смерти фостеритов. Впрочем, Джаблу все равно, и даже наоборот: хороший фостерит — мертвый фостерит.
Но как трудно будет это объяснить…
Нет смысла тянуть — лишняя чашка кофе не спасет.
— Майк, кто сотворил мир?
— Прошу прощения?
— Посмотри вокруг себя. Все, что видишь: Марс, звезды, ты, я, все остальные. Старшие Братья не говорили тебе, кто все это сделал?
— Нет, Джабл, — удивился Майк.
— А ты никогда не задавался этим вопросом? Откуда взялось Солнце? Кто повесил звезды на небо? Кто все начал? Все: весь мир, Вселенную, которая жила, жила и дожила до нас, до нашего разговора?
Тут Джабл сам себе удивился. Он хотел начать разговор с позиций агностицизма, а заговорил, как хорошо вышколенный честный адвокат. Он против своей воли говорил в пользу верований, которых не разделял, но которых придерживалось большинство людей. Ну да, как же иначе? Он человек и отстаивает убеждения человеческого племени в борьбе против… чего? Точки зрения, не свойственной людям?
— Как Старшие Братья отвечают на такие вопросы?
— Джабл, я не понимаю, почему это вопросы?… Извини.
— А я не понимаю твоего ответа.
Майк помолчал.
— Я постараюсь… слова неправильные… «повесил», «сотворил». Мир нельзя сотворить. Мир был. Мир есть. Мир будет…
— Ты хочешь сказать, что мир бесконечен и неизменен: как было вначале, так будет всегда — без конца?
Майк радостно улыбнулся.
— Ты понял!
— Я не понял, — пробурчал Харшоу, — я цитирую… м-м-м… одного из наших Старших Братьев. Харшоу решил испытать другой подход. Идею Бога-Создателя, как ни бейся, Майк не воспримет. Джабл и сам не мог ее как следует воспринять. В молодости он договорился сам с собой: по четным дням считать Вселенную сотворенной Богом, а по нечетным — вечной и неизменной, так как у каждой из этих идей были свои плюсы и минусы. 29 февраля он отвел для отдыха от обеих идей — для хаоса солипсизма в душе и сознании. Составив себе такое расписание, Харшоу вот уж более полувека не задавался неразрешимыми вопросами.
Джабл решил объяснить понятие религии в широком смысле, а к идее Бога вернуться позже.
Майк был согласен с тем, что знание приходит разными порциями: от маленьких кусочков, которые под силу птенцу, до огромных массивов, которые может одолеть только Старший Брат. Однако дальше дело не пошло: Джаблу не удалось провести границу между «большим знанием» и «маленьким». Некоторые вопросы религии, которые можно было бы квалифицировать как «большое знание» не были для Майка вопросами (сотворение мира), другие были «маленькими вопросами» (жизнь после смерти).
Джабл отказался от этого подхода и перешел к факту одновременного существования многих религий. Он сказал, что у людей существует много путей получения «больших знаний» и каждый путь дает свои ответы на главные вопросы; и люди, идущие по какому-либо пути, лишь его считают истинным.
— Что такое Истина? — спросил Майк.
— («Что есть Истина? — спросил прокурор и умыл руки». Мне бы так). Истина, Майк, — это правильный ответ. Скажи, сколько у меня рук?
— Две руки, — ответил Майк и тут же уточнил: — Я вижу две руки.
Энн оторвалась от чтения:
— За полтора месяца из него вышел бы отменный Беспристрастный Свидетель.
— Тихо, Энн! Не сбивай, я сам собьюсь. Майк, ты правильно сказал. У меня две руки. Твой ответ был истинным. А если бы ты сказал, что у меня семь рук?
Майк забеспокоился:
— Не понимаю, как такое можно сказать.
— Я и не рассчитывал, что ты это скажешь. А если бы сказал, то сказал бы неправильно. Твой ответ не был бы истинным. Так вот, слушай внимательно, Майк. Каждая религия утверждает, что только она истинна, только она говорит правду. Но если одна религия скажет: две руки, то другая на тот же вопрос ответит: семь рук. На один и тот же вопрос фостериты говорят одно, буддисты — другое, мусульмане — третье; сколько религий — столько разных ответов. Майк соображал изо всех сил:
— И все ответы правильные? Джабл, я не понимаю.
— Я тоже.
Человек с Марса снова забеспокоился, потом вдруг радостно улыбнулся:
— Я попрошу фостеритов поговорить с вашими Старшими Братьями, и тогда мы все узнаем и поймем. Как я могу это сделать?
Через несколько минут Джабл со стыдом вспомнил, что пообещал Майку встретиться с каким-нибудь фостеритским пастырем. Он никак не мог разубедить Майка в том, что фостериты общаются с земными Старшими Братьями. Камнем преткновения было то, что Майк не знал, что такое ложь. Он запомнил определения лжи и фальши, но был далек от их понимания. («Говорить неправильно» можно только случайно). Поэтому Майк принял фостеритский балаган за чистую монету.
Джабл пытался объяснить Майку, что каждая религия претендует на то, что ей известен тот или иной способ общения со Старшими Братьями, но каждая религия дает свой ответ на один и тот же вопрос.
Майк сдерживал нетерпение:
— Брат мой Джабл! Я стараюсь, но не могу понять, как можно говорить разную правду. Моему народу Старшие Братья говорят всегда одну правду. Ваш народ…
— Стоп!
— Прошу прощения?
— Ты сказал «мой народ», имея в виду марсиан. Майк, ты не марсианин, ты человек.
— Что такое человек?
Джабл застонал. Конечно, можно было бы отослать Майка к словарю. Однако Майк никогда не задавал вопрос ради вопроса. Если уж он что-то спрашивал, значит, хотел получить информацию и рассчитывал, что Джабл в состоянии ему эту информацию дать.
— Я человек, ты человек, Ларри — человек.
— А Энн не человек?
— Гм… Энн — человек женского пола. Она женщина.
(«Спасибо, Джабл». — «Заткнись, Энн!») — А ребенок — человек? Я видел детей в чертовом… по стереовидению. Ребенок не похож на Энн, Энн не похожа на тебя, а ты не похож на меня… Ребенок — это птенец человека?
— Да, ребенок — это птенец.
— Джабл, мне кажется, я понял, что мой народ — «марсиане» — люди. Не по форме. Человек не форма. Человек — это вникновение. Я правильно говорю? «Хватит философии, — подумал Джабл. — До чего-то мы еще договоримся?
Что такое человек? Ощипанное двуногое существо? Образ и подобие Бога? Или печальный результат «выживания сильнейших», рождающихся лишь для того, чтобы выплатить налоги и умереть? Марсиане, по-видимому, победили смерть, у них нет денег, собственности, стало быть, и налогов они не платят. Мальчик прав: форма не главное в человеке: ведь форма бутылки не влияет на качество вина. Человека можно даже вылить из его бутылки, как того беднягу, которого русские «спасли», поместив его мозг в стеклянную банку и опутав ее проводами, как телефонную станцию. Здорово они пошутили! Интересно, тот парень оценил их юмор?
Чем же, с точки зрения марсиан, человек отличается от других животных? Можно ли удивить достижениями техники народ, владеющий тайной левитации? Кому марсиане присудят первый приз: Асуанской плотине или коралловому атоллу? Напереть на сознание? А кто докажет, что синие киты или секвойи не имеют сознания и не умеют сочинять стихи?
Есть поприще, на котором человека никто не превзошел: человек проявил чудеса изобретательности, выдумывая способы убийства, порабощения, закабаления и отравления жизни себе подобных. Человек — это злобная насмешка над самим собой».
— Человек — это животное, которое смеется, — сказал в конце концов Джабл.
Майк подумал.
— Тогда я не человек, — сказал он.
— Почему?
— Я не умею смеяться. Я слышал смех, он пугал меня. Потом я понял, что это не страшно. Я пытался научиться. — Майк запрокинул голову и издал звук, похожий на скрипучий кашель.
— Перестань. — Джабл закрыл ладонями уши.
— Вот видишь, — печально заключил Майк, — я не умею правильно смеяться, значит, я не человек.
— Постой, сынок, ты просто еще не научился. И никогда не научишься, если будешь просто копировать других. Ты засмеешься, я тебе обещаю. Поживешь с нами, посмотришь, какие мы смешные, — и засмеешься.
— Правда?
— Правда. Не волнуйся, все придет само собой. Даже марсианин засмеется, когда поймет, что мы такое.
— Я подожду, — умиротворенно согласился Майк.
— А пока ты ждешь, не сомневайся, что ты человек. Человек, рожденный женщиной самому себе на беду. Ты когда-нибудь поймешь это во всей полноте и засмеешься, потому что человек — это животное, которое смеется над собой. Вполне возможно, что твои марсианские друзья тоже люди в этом смысле слова.
— Да, Джабл.
Харшоу решил, что беседа окончена, и почувствовал облегчение. Такого смущения он не испытывал давно — с того дня, когда отец — непоправимо поздно — стал объяснять ему, как живут и рождаются птицы, пчелы, цветы. Но Человек с Марса не уходил.
— Брат мой Джабл, — заговорил он, — ты спрашивал меня, кто сотворил мир, а у меня не было слов, потому что я неправильно понял тебя. Я не знал, что это вопрос. Я искал слово.
— Ну?
— Ты сказал: Бог сотворил мир.
— Нет, нет! — запротестовал Харшоу. — Так сказал не я. Так говорят религии. Я сказал, что сам не пойму всей глубины того, что принято обозначать словом «Бог».
— Да, Джабл, — подтвердил Майк. — Правильное слово — «Бог». Ты понял.
— Я должен признаться, что не понял.
— Понял, — настаивал Смит. — Я объясняю. У меня не было слова. Ты понимаешь, Энн понимает, я понимаю, трава под ногами понимает и радуется. У меня не было слова. Теперь оно есть. Это слово — «Бог».
— Дальше.
— Ты есть Бог. — Майк торжественно ткнул пальцем в Харшоу.
Джабл закрыл лицо руками.
— Господи, что я наделал! Майк, ты перепутал! Ты меня не понял! Забудь все, что я сказал. Завтра начнем сначала.
— Ты есть Бог, — повторил Майк невозмутимо. — Бог — тот, кто умеет вникать. Энн есть Бог, я есть Бог. Счастливая трава — тоже Бог. Джилл понимает красоту — Джилл тоже Бог. Все, что умеет думать и творить, — он защебетал что-то по-марсиански и улыбнулся.
— Умница, Майк. Подожди минутку. Энн, ты слушала?
— Слушала, босс.
— Запиши. И дальше будешь записывать. Я должен над этим поработать. Тут Джабл взглянул на небо. — О, Господи! Генеральный Штаб и вся королевская рать! Энн, настрой сигнализатор на сигнал «человек погиб» и держи палец на кнопке. Может, они не сюда.
Харшоу снова взглянул на небо, по которому с юга летели две машины.
— Боюсь, что все-таки к нам, Майк! Прячься в бассейн, на самую глубину. И сиди тихо, не выходи, пока за тобой не придет Джилл.
— Да, Джабл.
— Ну, давай, живо!
— Да, Джабл!
Майк побежал к бассейну, прыгнул в воду и исчез. Прыгал он, старательно вытягивая ноги.
— Джилл! — закричал Джабл. — Прыгай в воду — и на берег! Ларри, ты тоже! Я хочу, чтобы было непонятно, сколько человек плавает в бассейне. Доркас! Выйди на берег и опять нырни! Энн!.. Нет, у тебя сигнализатор.
— Я надену плащ и выйду к бассейну, босс. Может, поставить задержку сигнала?
— Да, на тридцать секунд. Плащ наденешь, если они приземлятся. Не хочу заранее паниковать. — Он приставил ладонь козырьком ко лбу. — Одна собралась садиться. Здоровенная, как экскаватор. Черт побери, я думал, они начнут с переговоров. Одна из машин зависла и стала искать в саду место для посадки. Вторая тем временем кружила над усадьбой на малой высоте. Машины были большие, рассчитанные на отделение солдат. На бортах можно было различить знаки Федерации — стилизованные изображения Земли.
Энн надела плащ, взяла сигнализатор и выпрямилась, держа палец на кнопке. Приземлилась первая машина, ее борт открылся, и Джабл, воинственный, как петух, бросился навстречу непрошенным гостям. Из машины вышел человек.
— Снимите вашу бочку с моих роз! — зарычал на него Джабл.
— Джабл Харшоу? — спросил человек.
— Велите вашим ослам поднять этот мусоровоз в воздух и отогнать его прочь из сада, в поле! Энн!
— Иду, босс.
— Джабл Харшоу, у меня есть ордер на ваш арест!
— Да пусть у вас будет ордер на арест хоть самого короля Англии! Уберите ваш металлолом с моих цветов. А потом я возбужу против вас дело. — Тут Джабл взглянул на человека и узнал его. — Так это вы! Хейнрик, вы родились дураком или вас в детстве плохо учили? И когда этот шакал в форме научится летать?
— Ознакомьтесь, пожалуйста, с ордером, — терпеливо проговорил капитан Хейнрик. — Затем…
— Ваша телега уберется, наконец, с моих клумб? Я потребую возмещения ущерба, и вы до конца жизни не расплатитесь!
Хейнрик заколебался.
— Ну! — завопил Джабл. — И пусть ваши олухи возьмут ноги в руки! Вон тот идиот с лошадиными зубами наступил на «Элизабет Хьюит»!
Хейнрик обернулся к своим людям.
— Эй, там, осторожнее с цветами! Пескин, не топчите куст! Роджерс, поднимите машину в воздух и выведите ее из сада. — Он вновь обратился к Харшоу: — Вы удовлетворены?
— Машина еще не поднялась, ущерб пока не возмещен. Предъявите удостоверение личности, покажите его Беспристрастному Свидетелю. Громко и четко назовите ваше имя, звание, организацию, в которой служите, и ваш табельный номер.
— Вы знаете, кто я. У меня ордер на ваш арест.
— А у меня есть право сделать вам пробор пистолетом, если вы откажетесь действовать по закону! Я не знаю, кто вы. Вы похожи на чучело, которое я видел по видеотелефону, но я не обязан вас узнавать. Вы должны назвать себя, по форме, указанной во Всемирном Кодексе, параграф 1602, часть II. И только тогда вы можете предъявить ордер. Это касается и остальных обезьян, в том числе и того питекантропа, который управляет колымагой.
— Это подчиненные мне полицейские.
— Я не знаю, кто они! Они могли купить костюмы у прогоревшего театра. Соблюдайте закон, сэр! Вы пришли в мой дом, утверждая, что вы полицейские и имеете право на вторжение. А я утверждаю, что вы — нарушители порядка, и вы должны доказать мне обратное. В противном случае я имею право применить силу, чтобы изгнать вас из моих владений, что я и сделаю через три секунды.
— Не советую.
— Да кто вы такой, чтобы советовать мне? Вы ущемляете мои человеческие права, вы осуществляете против меня агрессию, вы угрожаете мне оружием. Ведь ваши ослы забавляются именно огнестрельным оружием. Вы преступник, а я честный гражданин! Да я вашу шкуру у порога положу, буду об нее ноги вытирать! — Харшоу потряс в воздухе кулаком. — Вон из моих владений!
— Ладно, доктор. Пусть будет по-вашему. — Хейнрик побагровел, но голосом владел по-прежнему.
Он показал удостоверение личности сначала Харшоу, который мельком взглянул на документ, затем Энн. Потом назвал полное имя, звание, место работы, табельный номер. Затем приказал проделать то же самое всем солдатам и пилоту. По окончании церемонии Харшоу любезно обратился к капитану:
— Чем могу быть вам полезен, капитан?
— У меня в руках ордер на арест Джилберта Берквиста.
— Покажите его сначала мне, затем Свидетелю.
— Показываю. У меня имеется также аналогичный ордер на арест Джиллиан Бордмэн.
— Что?
— Джиллиан Бордмэн. Обвиняется в похищении граждан.
— Боже мой!
— Далее. На Гектора К. Джонсона, Валентайна Майкла Смита и на вас, Джабл Харшоу.
— На меня? Опять что-то не так с налогами?
— Нет. Вам инкриминируются соучастие, укрывательство и сопротивление властям.
— Полноте, капитан! Как только вы представились, — я само сотрудничество. И останусь таковым. Что не мешает мне возбудить против вас, вашего непосредственного начальника и правительства дело о незаконных действиях, имевших место до момента вашего представления. Если вы и дальше будете действовать незаконно, я и это учту. О, да у вас целый список! Теперь я понял, зачем вам вторая машина. Ба, тут что-то не так. Какая-то миссис Бордмэн обвиняется в похищении Смита, а здесь Смит обвиняется в побеге… Ничего не понимаю!
— Все верно. Он сбежал, а она его похитила.
— А-а-а… Должно быть, непросто сделать это одновременно. А за что он отбывал заключение? В ордере не указано.
— Откуда я знаю? Он сбежал, и все тут. Мне приказано его поймать.
— Господи! А я оказывается, помогаю всем скрываться. Занятно… Вам будет несладко, когда выяснится, что вы спутали грешное с праведным. Хейнрик холодно улыбнулся.
— Если кому и будет несладко, так это вам.
— Я надеюсь, все выяснится очень скоро. — Джабл повысил голос и обернулся к дому. — Если нас слышал судья Холланд, процесс — для всех нас — не затянется. А если поблизости случайно находится корреспондент Ассошиэйтед Пресс, то мы тут же и узнаем, куда можно предъявить такой иск. — Все крутите ваши скользкие делишки, Харшоу?
— Клевета, сударь. Я возьму на заметку.
— Хоть на две. Мы здесь одни, вы ничего не докажете.
— Ой ли?!
