Глава 10
Я вышла на улицу в препаршивейшем настроении. Чтобы оправдать перед Стасом свое вторичное появление, по дороге я купила упаковочку пива «Бавария». Дескать, опохмелять иду. Хоть мы со Стасиком и друзья давние, близкие, еще со школы, но… всегда надо прислушиваться к народной мудрости. А народная мудрость что гласит? Хорош тот гость, который редко ходит. Вот что гласит народная мудрость.
«Вроде бы Стас никуда сегодня не собирался, — подумала я, — а то напорешься еще на закрытую дверь».
На закрытую дверь я не напоролась — Стас оказался дома. Он открыл мне, но почему-то не закричал с порога, что рад меня видеть, и не пригласил войти, как обычно. Странно, так он не поступает, даже когда занят. Вот уж точно, надо помнить народную мудрость.
— Ты не один, что ли? — спросила я, застряв на пороге.
— Нет вообще-то, — он поджал губы, как делают люди, которые не могут подобрать слов, чтобы что-то сказать.
— Я вот пива тебе принесла, — протянула я ему упаковку; я была полностью обескуражена. Мы уехали-то от него всего часа три назад. Что с ним стало за это время?
— Спасибо, — тем же тоном ответил он, но пива не взял. Я опустила руку.
Мы все еще стояли в дверях.
Черт, глупость какая!
— Стас, случилось чего? — спросила я и попыталась пройти к нему в квартиру — не стоять же так. Он не пустил меня.
— Знаешь, Таня, лучше уходи. В другой раз зайдешь.
Я посмотрела ему в глаза.
— Хорошо, как скажешь.
Потом заорала на всю лестничную площадку:
— Ах ты, падла, в квартиру не пускаешь! С кем ты там?! Какую шлюху привел?! А?! Я уйду! Я-то уйду! Только ты сам потом на коленях приползешь! А поздно будет! Поздно!
И влепила ему оглушительную пощечину.
Стас улыбнулся мне и захлопнул дверь.
Ф-фу.
Я швырнула пиво в мусоропровод, галопом слетела по лестнице на улицу и побежала к дороге. Там поймала первую попавшуюся тачку.
— К Благушину! — выпалила я, падая на сиденье рядом с водителем.
Тот удивленно на меня посмотрел.
— Тьфу ты черт, простите, Большая Садовая, 32. Если можно, побыстрее.
Мы поехали.
Я знаю Стаса о-очень давно. Времени, чтобы изучить его досконально, у меня было достаточно. И если Стас себя так ведет, значит, что-то не так, значит, у него дома сидит человек, может быть, не один, представляющий какую-то опасность. Именно поэтому он и не впустил меня. То, что Стас не мог сообщить мне об этом, даже шепотом, говорит о том, что его могли услышать. Возможно и такое, что его держали на мушке. Поэтому я и закатила скандал, сыграв роль обиженной подружки. И пощечину дала, чтоб уж без сомнений.
А вдруг у Стаса просто испортилось настроение, депрессия началась?
Такую возможность я, конечно, тоже не исключаю, но… интуиция! Я ведь все-таки частным детективом не первый год работаю, научилась за это время людей понимать.
Значит, так: сейчас к Благушину, он своих людей вызывает, и мы возвращаемся обратно к Стасу.
Внезапно я вспомнила о том, как нас с Димой задерживали менты.
Может, ну их?..
Справлюсь сама?
Тем более снова ехать к Благушину… А толковой помощи от него сейчас вряд ли дождешься — с его-то насущными проблемами в бизнесе.
Поеду лучше быстрее к себе на конспиративную квартиру, возьму там ствол, патроны, наверное, еще остались. Со стасовской квартирой разберусь сама. У меня получится.
Ведь я же профессионал.
— Приехали, девушка, — повернулся ко мне водитель.
На носу у него был огромный фурункул, прямо нарост какой-то. Как гриб-паразит на коре дерева. Как же я такую прелесть раньше не заметила?
— Знаете что, — сказала я ему, — давайте-ка теперь вот по такому адресу, — я назвала адрес своей конспиративной квартиры, — и, пожалуйста, побыстрее.
Водитель открыл было рот, но я опередила его, достав из кармана сторублевую купюру и помахав ею перед его чудовищным носом.
До квартиры моей мы буквально долетели. Я попросила водителя подождать, поднялась к себе, не раздеваясь, прошла в комнату, нашла револьвер. Посмотрела барабан. А патронов-то больше нет! Как это так получилось? Я же помню, там что-то оставалось. Ладно. Этот револьвер даже без зарядов может служить орудием убийства — такой тяжелый и страшный. Я сунула его за пояс юбки. Ничего, вроде держится. Потом подумала, сняла блузку и надела вместо нее свитер — он подлиннее, так револьвера совсем не видно. Ну все, хватит прихорашиваться, надо спешить.
Я спустилась вниз, носатый мужичок послушно ждал меня. Я назвала ему адрес Стаса.
Пока мы ехали, я вдруг подумала о своей машине. Что-то в последнее время я совсем забыла про нее. Ну, ничего, вот закончу это дело, буду ездить только на ней. А то в этих попутках чего только не насмотришься. И я снова покосилась на своего водителя — ну и шнобель!
Мы подъехали к дому Стаса, я вышла из машины, отпустила мужика, отдав ему стольник.
Окна квартиры Парамонова не выходили во двор, так что я не опасалась, что меня могут увидеть.
Я поднялась до нужного этажа, вытащила револьвер, взвела курок и снова позвонила в дверь. Хорошо, что у Стаса нет «глазка».
Я вдруг подумала, а чего это Стас в прошлый мой приход сразу открыл мне дверь — он обычно ведь спрашивает. И цепочки на его двери я не заметила. Наверное, ее сорвали те, кто сейчас находится у него, когда врывались.
Как и в прошлый раз, дверь открыл мне сам хозяин квартиры. Хотя в данный момент он, по-моему, таковым не являлся. Я знаком приказала ему молчать, отодвинула в сторону и прошла в прихожую. Дверь в комнату была закрыта, на кухне, судя по табачному дыму, сидели несколько человек.
Входная дверь закрылась за мной.
Что такое?!
Я обернулась — это Стас закрыл ее. Вообще-то я рассчитывала, что он побежит вызывать милицию.
— Ты чего? — шепотом спросила я.
— Проходи, — сказал он не в полный голос, но погромче меня, — они успокоились.
— Кто они? — спросила я, но он уже вошел на кухню, и я услышала его голос:
— Соседка опять приходила…
Ну, что ж, я выждала минуту, пока тревога тех, кто был на кухне, уляжется. Все. Мой выход.
Держа наготове револьвер, я неслышно вошла на кухню. И обомлела. Стас стоял у окна, а за столом сидели два человека. Вот уж этих-то людей я увидеть здесь не ожидала. А одного из них не думала лицезреть вообще никогда.
В кухне сидели — Вася Карасев и Григорий Львович Никуленко собственной персоной. Ну, Карась еще туда-сюда, но Никуленко…
При виде меня Вася обрадовался:
— Танюха!
Никуленко же вздрогнул. Он сидел вполоборота ко мне. На столе рядом с его правой рукой лежал пистолет.
Я тут же прицелилась ему в голову.
— Не шевелитесь, Григорий Львович, — как можно тверже сказала я, — стрелять я умею.
Он замер.
— Стас, — не отводя взгляда от Никуленко, произнесла я, — возьми ствол, сунь его… в духовку.
Места надежнее духовки в тот момент я придумать не могла. Попросить Стаса, чтобы он оставил его у себя? Стас не умеет обращаться с оружием. А сама я взять его не сумела бы: хоть моя раненая ключица и не болела, но левой рукой я владела не совсем свободно. Испугалась промашки. С таким ведь подлецом, как Никуленко, расслабляться нельзя.
— Другого оружия у них нет? — спросила я у Стаса.
— Нет, точно нет, они пистолет-то этот полчаса между собой делили.
Я взяла себе стул и села подальше от стола — к двери. На всякий случай.
— В доме есть еще кто? — спросила я.
— Они с собой еще одного приволокли, — ответил Стас, — так тот, по-моему, раненный тяжело. В комнате его положили.
— Кто такой?
— Друг мой, — раздался внезапно тихий и хриплый голос Никуленко. Я вздрогнула. Все-таки свидание с этим человеком здорово меня шокировало.
Карась сидел, опустив голову.
Не знаю почему, но я решила тогда никуда не звонить. Из глупой своей самонадеянности решила сначала во всем разобраться сама. Такова уж моя работа — успевать быстрее ментов.
Я опустила револьвер на колено:
— Ну, граждане уголовнички, рассказывайте все по порядку, как вы сюда попали и что вы здесь делаете. А то у меня, признаться, от таких сюрпризов голова идет кругом.
«Так ведь что рассказывать-то…» скороговоркой начал было Карась. Но, не обращая на него внимания, заговорил Никуленко, и Вася мигом стушевался.
Рассказывал Никуленко все тем же усталым и безжизненным голосом, который я слышала последний раз в поезде. И плащ на нем был тот же самый, когда он убегал от меня, только материя от грязи стала совсем темной и оборванный хлястик свисал до полу. Никуленко был небрит, щеки его ввалились, волосы на голове свалялись.
Карась, впрочем, выглядел не лучшим образом, но Карася я другим и не видела, а вот Никуленко…
— Рассказывать, как заметил Василий, здесь особо и нечего, да и не хочется, но для вас, Татьяна, как для старого друга, сделаю исключение, — начал он, — сбежав от вас, я сразу направился к известному нам Чумаку, — он помолчал, — Валентину Евсеевичу. Что я его выдал, я ему не говорил, но он, видимо, догадался, и…
— Подождите, подождите, — перебила его я, — а зачем вы его сдали-то мне? С вашей стороны это просто глупость какая-то. Если вы задумали бежать с поезда, то зачем мне сказали про Чумака? Да еще и ничего не приврав? Если вы задумали вдруг бежать, то…
— Я ничего не задумывал, — резко сказал Никуленко, — я не преступник… По крайней мере, не считаю себя таковым. Я… Я — жертва обстоятельств! — выкрикнул он, выходя из своего апатичного состояния. На его глазах показались слезы.
Начинается. Не хватает только, чтобы он опять зарыдал. Хотя, может быть, на этот раз он не врет. Господи, какой странный человек! Ничего в нем понять нельзя! Где же здесь разгадка кроется?
И вдруг меня осенило:
— Закатайте рукава, Григорий Львович, и покажите мне ваши вены, — тихо сказала я, глядя ему прямо в глаза.
Никуленко замер. Его рука медленно поползла во внутренний карман плаща.
Оружие?
Я тотчас подняла револьвер, так чтобы его дуло находилось вровень с глазами Никуленко.
Он усмехнулся:
— Это не то, что вы думаете. Я же вам говорил, что я не преступник. А вот и ответ на ваш вопрос.
И Григорий Львович, нимало не заботясь о смотрящем на него дуле револьвера, достал из кармана обыкновенный продолговатый школьный пенал из кожзаменителя. Не торопясь, открыл его — вместо ручек и карандашей там были аккуратно уложены шприцы и ампулы. Потом посмотрел на меня и решительно засучил рукава — вены на сгибах локтей были сильно исколоты, на правой руке в этом месте даже образовался большой синяк.
Что и следовало доказать.
У присутствующих реакция на увиденное была неоднозначной: Карась отнесся к этому совершенно равнодушно, может быть, он даже и знал — с какой стати Никуленко стал бы от него это скрывать? Я в общем-то нечто подобное предполагала — уж очень странным казалось мне поведения главы киевских художников. Даже удивительно, как я раньше не догадалась.
А вот Стасик… Можно было подумать, что Стас потерял веру во все человечество.
— Ничего себе, — выдавил он из себя и надолго замолчал.
Никуленко так и сидел с обнаженными до локтей руками. Он словно не замечал никого из находящихся на кухне, кроме меня, и со мной одною разговаривал.
— Вот таким образом, — сказал он потухшим голосом, — вы я вижу, не особо удивлены? Подозревали?
Я без слов кивнула — мне не хотелось его прерывать.
— Тогда в поезде, помните? — продолжал он. — Я выдал вам Чумака. Это были… угрызения совести, вам так, вероятно, более доступно…
Вот как?
— Вы лучше скажите, уважаемый Григорий Львович, почему вы пытались убить меня возле шоссе?
— А что не понятно? — усмехнулся он невесело. — Поэтому самому и пытался…
Действительно, что это я?
— А Нубина?
Никуленко помедлил, пожал плечами и неохотно произнес:
— Куда мне было деваться, он сразу почти обо всем узнал. Я и испугался.
— Ну дальше мне все ясно, — взяла наконец я слово, — вы попали в немилость к своему боссу…
— Он мне не босс, — угрюмо прервал меня Никуленко.
— Не важно, — продолжила я. — Итак, вы попали в немилость к… своему боссу, он пытался вас убить. Так ведь? Вам как-то удалось бежать, и теперь вы скрываетесь и от милиции, и от бандитов. Незавидное положеньице.
Никуленко вынул сигареты, закурил, выпустил струю дыма.
— Ни от кого я теперь не скрываюсь, — неожиданно произнес он.
Конечно, голубчик, не скрываешься, куда тебе, ты уже попался.
Карась хихикнул. Я заметила, что он все время смотрит мне в глаза.
— Да, кстати: совсем забыла спросить, — спохватилась я, — как вы вдвоем-то встретились, как сюда попали?
Никуленко молчал, ушел в себя. Заговорил Карась. С охотой заговорил, стараясь всем видом показать, как он рад наконец меня, старую верную подругу, видеть.
— Да я, Танюх, после того, как мы с тобой пивка попили, — он подмигнул мне, — в подъезде в каком-то очухался. По карманам пошарил — полтинник. Ну, похмеляться надо, что делать?..
— Ты дело давай говори.
— Ну, я возле ларька стою, а там еще тачка рядом, слышу — кто-то из машины: «Карась!» Вроде как зовут меня. Подхожу, в машине — Никуленко вот и этот… — тут Карась смешался, — приятель его.
— Раненый который? — спросила я. Мне не понравилось, что Карась смешался.
— Да он в сознание не приходит, вы хоть от него отстаньте пока, — вмешался Никуленко. Он курил, глядя в пол.
Я посмотрела на Стаса:
— Правда?
Он утвердительно кивнул. Потом усмехнулся и сказал:
— Они ведь как пришли ко мне, Григорий Львович истерику изволили устроить. Чуть-чуть меня не пристрелил. И когда ты пришла — он меня на мушке держал…
А мне все покоя не давал этот раненый.
— А где его ранили-то? — спросила я. — У нас в Тарасове не так уж часто перестрелки бывают. Случаются, впрочем, но… неважно. А-а, это он на даче был! — догадалась я, потом наклонилась к Никуленко. — Слушайте, Григорий Львович, а ваш раненый не Чумак ли?
Задав вопрос, я внимательно посмотрела на Никуленко, но он даже не поднял на меня глаз. Только усмехнулся и покачал головой:
— Нет.
Опять врет?
— Вы можете мне не верить, — словно угадав мои мысли, продолжил Никуленко.
— Вот и не верю.
Он молчал, поджав губы. Потом промолвил:
— Вы правы, верить мне нельзя.
Что он хотел этим сказать?
Какая разница, приедут менты, разберутся. Кстати, что это я их еще до сих пор не вызвала?
Я поднялась, сунула револьвер за пояс и подошла к телефону. Сняла трубку. Никуленко сидел абсолютно безучастно. Карась забеспокоился:
— Тань, а может, я все-таки пойду?
Я задумалась — конечно, как свидетель Карась ментам нужен, но… как свидетель — это сначала. А что его к делу все равно пришьют, я не сомневалась. Пусть уйдет, он ведь мне как-никак здорово помог.
— Ну, Карась… — начала я, и вдруг меня перебил Никуленко. Он поднял голову с видом человека, который решился на что-то важное, и четко проговорил:
— Татьяна Александровна, я должен вам кое-что сказать, то есть признаться. Только наедине. До того, — он вздохнул, — как вы вызовите милицию.
Не хотелось мне что-то ему верить.
— Так я вызову, а они же не сразу приедут. Время у вас будет, — сказала я.
— Не пойдет, — он снова опустил голову, — потом позвоните. Впрочем, как вам будет угодно…
Ну, черт с ним. Эх, женское любопытство меня погубит.
— То, что вы мне хотите сообщить, — спросила я, — к нашему делу имеет отношение?
— Прямое и непосредственное.
— Хорошо, я согласна.
Никуленко поднялся со стула:
— Пойдемте в комнату. Надеюсь, если мы будем тихо, то раненому человеку не помешаем, — он посмотрел на меня, — если вы боитесь, возьмите с собой оружие.
Он что, подначивал меня, чтобы я, хвастаясь смелостью своей, ствол, что ли, оставила? Да сейчас, как же! Мое психологическое оружие? Никогда!
Никуленко еще раз внимательно посмотрел на меня, усмехнулся. Какая разительная перемена произошла с этим человеком за то время, пока я его не видела! В поезде он был подавлен, я даже не могла удержаться от жалости к нему, а сейчас он выглядел решительным и отчаянным. И мне казалось, смотрел на меня несколько свысока.
Мы вышли из кухни, я пропустила Никуленко вперед. Он открыл дверь в комнату и вошел. Я с интересом посмотрела на человека, который в ней находился.
Он лежал на том самом диване, на котором я провела сегодняшнюю ночь. Видимо, это был здоровый, даже толстый мужчина, но сейчас я могла только предполагать это — он лежал, скрючившись в три погибели, обхватив руками живот. Я заметила, что руки у него в крови. На сером лице выделялись желтые висячие усы, а голова была то ли совершенно лысая, то ли очень хорошо выбритая. Когда мы вошли, он живо поднял голову, в горле у него что-то всхлипнуло.
— Здрасте, — я не нашла ничего лучше, как поздороваться.
— Подойди, — прохрипел он.
Я подошла. И выпустила из своего поля зрения Никуленко. Не совсем, правда, выпустила — краем глаза успела заметить резкое движение слева. Я хотела тут же послать Никуленко в нокаут хуком левой руки, но, когда я замахнулась, в ней что-то хрустнуло, и сильно заныла моя больная ключица. В тот же миг удар по голове бросил меня на пол. Кровь сразу залила мне лицо.
«Чем это он?» — подумала я сквозь дурман.
Открыла глаза, сморгнула с них красную пелену — надо мной наклонился Никуленко, на правом его кулаке была намотана цепочка со Стасовой двери. Массивная, надо сказать, цепочка. Неужто специально для меня ее сорвал? Честь какая! Никуленко задрал на мне свитер и выхватил из-за пояса револьвер. Упер мне дуло в лоб и спустил курок. Как этого и следовало ожидать, выстрела не последовало — револьвер-то у меня был без патронов. Никуленко посмотрел в барабан и выругался. Я и не подозревала, что он знает такие слова. Он отбросил револьвер в дальний угол комнаты и повернулся ко мне. Снова замахнулся кулаком, вооруженным цепочкой. Я была слишком сильно оглушена, чтобы сопротивляться.
Удар в лицо.
Теперь кровь потекла у меня из носа и изо рта. Я попыталась встать, но Никуленко толкнул меня ногой обратно. Я выплюнула кровавую слюну и выругалась. Ожидая нового удара, я закрыла глаза. Взял бы, что ли, чего-нибудь потяжелее. Чтобы убить меня сподручнее было и скорее. Да хоть бы и мой револьвер поднял.
Что-то он, правда, медлит. Ох, дура я какая! Пошла за ним, как телец на заклание. Телочка.
Я с трудом открыла глаза — Никуленко отошел от меня. Он о чем-то разговаривал с мужиком на диване. В ушах у меня звенело немилосердно, я почти теряла сознание и поэтому из их разговора поняла очень мало — кажется, мужик о чем-то просил Никуленко, тот отказывался.
«Мне верить нельзя», — вспомнила я слова Никуленко. Как предупреждал. А может, и в самом деле предупреждал?
С огромными усилиями, держась за стенку, я поднялась на ноги. Покачнулась, но все-таки устояла.
Они смотрели на меня. Молча.
«Что же вы, Григорий Львович, на женщину-то руку подняли? А еще интеллигент! Говорили, не преступник», — хотела я сказать, но язык мой не ворочался и у меня получилось только лишь несвязное бормотание:
— Григорий… жен… щину…
Откуда-то изнутри взметнулось у меня горячее желание жить. Наверное, если бы я смогла, я бы заплакала.
— Давай кончай ее, — прохрипел усатый с дивана.
Как мне показалось, главным здесь был он. Я была почти уверена, что это — Чумак.
— Вы и сами можете, — бросил Никуленко и отвернулся.
У него что, проснулись чувства какие-то, что ли?
Сбоку от меня, напротив дивана, стоял шкаф с парадной Стасовой посудой. Со стеклянными дверцами и зеркалом внутри. Сервант, что ли, он называется? Я переползла по стенке к нему и навалилась всей тяжестью, чтобы не упасть.
Никуленко так и стоял спиной ко мне, словно чего-то ждал. Усатый отнял одну свою руку от живота и стал шарить ею у себя за спиной.
— Чу… Чумак? — выговорила я, глядя на него.
Изо рта у меня снова потекла кровь, и говорить дальше совсем не было никакой возможности.
Он тоже сплюнул кровью, прокашлялся и прохрипел:
— Он самый.
Я попыталась качнуть сервант, но он был такой тяжелый, что я сама чуть не упала.
Чудно как-то. Прямо как в гангстерских боевиках, только реальность, безусловно, лучше воспринимается. Вот он, тот самый мифический Чумак передо мной, а я никаких чувств не испытываю. Кроме страха смерти, конечно. Ну, наверное, так и должно быть — все же он главарь мафии. Пусть и провинциальной. А я его разглядеть даже толком не могу — мне кровь глаза заливает. Да и он особо бодрым не выглядит. Ну, и это тоже под законы жанра гангстерских фильмов подходит: финальная схватка плохого парня и хорошего парня. То есть не парня, конечно…
Я еще сильнее качнула сервант. Зазвенели стеклянные дверцы, какая-то утварь внутри попадала.
Чумак наконец нашел, что искал. Пистолет. Никуленко все стоял, отвернувшись. Он, кажется, еще и руки сложил на груди. Рисуется, что ли? Ну, ладно, мудозвоны, получайте. Я толкнула сервант изо всех своих сил, но, видимо, сил этих оставалось так мало, что сервант устоял, хотя внутри все падала посуда Стаса.
Чумак поднял пистолет и попытался прицелиться. Рука у него тряслась от сильного напряжения, дуло пистолета описывало круги перед моими глазами.
Он выстрелил.
Пуля вонзилась в стену высоко над моей головой. На меня посыпалась штукатурка. Я навалилась на сервант.
Давай, Татьяна Александровна, давай!
Чумак, наверное, догадался о моем замысле и сосредоточенно прищурился, целясь. Но выстрелить он не успел. Одна из ножек серванта подломилась, и, гремя посудой, все сооружение — прости, Стас! — рухнуло на Чумака. Я, не удержавшись на ногах, упала сверху, на деревянную заднюю стенку серванта.
Чумак страшно полузахрипел-полузакричал. Никуленко вскрикнул, обернулся и выбежал вон из комнаты.
Я лежала, тяжело дыша. Чумак уже не хрипел.
В кухне или в коридоре послышались какие-то крики и возня. Похоже на драку.
Я сползла с серванта, встала на корточки и заглянула под него. Чумаковский ствол лежал в полуметре от меня. Над ним с дивана свисала рука. С руки тонкой струйкой бежала кровь. Я взяла пистолет, поднялась на ноги и, шатаясь, вышла в коридор.
Никого.
Теперь шум раздавался из кухни. Держась за стенки, я побрела туда. Голова моя просто раскалывалась от боли. Интересно, Чумак помер или нет?
На кухне грянули два выстрела. Потом еще один.
«Ствол в духовке», — вспомнила я. Кто в кого стрелял?
Я прошла в кухню и утвердилась в дверном проеме, держа перед собой чумаковский пистолет обеими руками.
Возле опрокинутого стула со сломанными ножками лежал Стас. Он был жив и, хватаясь окровавленными руками за левый бок, пытался подняться. Никуленко с совершенно безумными глазами стоял у окна. Пальцы у него дрожали, пистолет в них так и прыгал. Он пытался направить его на меня, но руки его, видимо, совсем отказывались подчиняться. Карася не было. Скорее всего, он успел свалить.
Я посмотрела под ноги. Никуленковский наркоманский школьный пенал валялся на полу, его содержимое было рассыпано по всей кухне — разбитые и раздавленные шприцы, ампулы, какие-то склянки.
Никуленко пошлепал губами, хотел что-то сказать, но вместо этого у него получился протяжный вой.
На полу стонал Стас.
Я почувствовала, что сама начинаю сходить с ума. И, чтобы освободиться от этого, я направила пистолет на Никуленко и раз за разом стала нажимать на курок. Выстрелов я не слышала.
Никуленко продолжал стоять там же, у окна. Его пистолет тоже был направлен на меня.
Я нажала на курок еще раз — результат тот же. До меня дошло, что там просто не было патронов. Остатки разума покинули меня. Продолжая так же нажимать на курок, не опуская пистолет и не сводя глаз с Никуленко, я пошла на него. И под моими ногами хрустели осколки стекла.
Никуленко снова хотел что-то сказать, открыл рот и выстрелил себе в висок.
Он снес себе полголовы. Кафель на Стасовой кухне покрылся красными пятнами крови и серыми — мозга. Его тело упало влево, по направлению выстрела, в узкий промежуток между плитой и стеною.
Наступила тишина, только ворочался на полу Стас да раздавались какие-то щелчки. Это же я все продолжаю нажимать на курок. Я выронила пистолет. Стасу только сейчас удалось подняться. Я приняла его и осторожно усадила за стол.
— Вызывай… «Скорую»… — выдохнул он.
Я подошла к телефону, набрала номер «Скорой помощи», продиктовала адрес. Все эти действия я совершала, находясь в каком-то ступоре, совершенно механически. Положила трубку. На кухне хрипел Стас.
Я снова сняла трубку, позвонила Благушину, сказала ему, чтобы он приезжал скорее и привез своих людей. Положила трубку. На кухне стало тихо.
Обернувшись, я увидела, как Стас лег щекою на стол. Изо рта у него плеснула кровь и разлилась по клеенке, которой стол был покрыт. Я знала, что ничего сделать не могу, и стояла, не шевелясь, боясь, что случится что-нибудь, если я нарушу тишину.
* * *
Благушин со своими людьми приехал, конечно, быстрее, чем «Скорая помощь». Они застали меня стоящей возле телефона. А приехавшим вскоре после них врачам «Скорой помощи» пришлось около получаса приводить меня в чувство. Выяснилось, что раненый и придавленный сервантом Чумак жив, его тут же увезли в реанимацию. Стаса также отправили в больницу. Никуленко положили в черный целлофановый пакет, остатки его головы собрали с пола и сунули туда же. Приехали какие-то менты, собрались увезти меня «задать пару вопросов», как они выразились. Благушин сначала пытался было помешать им сделать это, но они показали ему свои красные книжечки, и он смирился, только поехал со мной, что-то говорил мне по дороге и в ментовке ждал в коридоре. Потом мне объясняли, что не менты это были, а агенты какие-то, что-то вроде эфэсбэшников.
Что вытрясли из меня в милиции, я толком и не помню, но они — мастера своего дела — видимо, вытрясли достаточно — на следующий день взяли Карася. Это я узнала позже.
Из ментовки Благушин повез меня к себе, но когда мы уже подъехали, я полностью оклемалась, попросила его заехать еще раз к Стасу. То есть в квартиру Стаса. Пока я ждала его в машине, он сбегал и принес мне деньги, которые я там спрятала, — я ему сказала, где искать. Что уж он сказал ментам, дежурившим там, — не знаю. Скорее всего воздействовал своим известным в городе именем и связями с верхушкой городской милиции.
Он отдал мне пакет, я извинилась и ушла. Не согласилась даже, чтобы он подвез меня. Не хотела видеть — не его, а вообще никого не хотела видеть. Пошла домой.
В ту ночь я дико напилась. Собственно, для этого благушинские деньги мне были и нужны, для этого я заставила его снова подъехать к дому Стаса.
Очень жаль мне Стаса было, хотя дело было не только в нем. Причина самая прозаическая — устала, слишком много событий.
Это ничего. Это пройдет.
* * *
Это действительно прошло. Не сразу, конечно, но… на следующее же утро я почувствовала себя лучше. Правда, больше в плане душевного состояния — ночью я выпила одну бутылку водки и несколько — пива. В общем, у меня было тяжелое похмелье, но на душе значительно полегчало. Я приняла душ, как могла, обработала свои ссадины на голове и бродила по квартире, не зная, чем заняться. Пару раз звонил телефон, но я не брала трубку — вдруг это Благушин? Не знаю почему, но не хотелось мне сегодня его видеть.
Так. Нужно куда-нибудь приложить себя, что-то заставить себя сделать, а то… снова становится тоскливо. Я вышла на балкон, чтобы подышать свежим воздухом, закурила. И меня вдруг осенило — ну, конечно, как я могла забыть!
Эх, жаль, что я эфэсбэшное удостоверение свое потеряла!
Как была, в халатике на голое тело и в домашних тапочках, я вскарабкалась на балконную перегородку и перемахнула на балкон к возлюбленным моим соседям. Чуть не сорвалась при этом, я была, мягко говоря, немного не в форме — очень ныло все тело, да и голова побаливала. Заглянула в комнату — никого. Толкнула дверь — закрыта. Ну, что ты будешь делать! Я схватила первую попавшуюся под руку железяку и ударила ею по стеклу. Грохот, звон, и я уже вхожу в комнату.
Ба! Да вот и толстый дядька! На шум прибежал. А жены, видимо, дома нет. У дядьки подкосились ноги и открылся рот.
— Жена дома? — строго спросила я у него.
— Н-нет, — выдавил он из себя.
Мужичок испугался. Правильно, кто ж такую не испугается — рожа разбитая, да еще не через дверь, а через балкон в гости ходит.
— Та-ак, — проговорила я, — жены дома нет, а ты, стало быть, развлекаешься?
Я потянула за поясок, халат легко распахнулся. Так, в неглиже, пытаясь танцевать на ходу танец живота, я приблизилась к толстяку. Он тщетно пытался что-то выговорить.
— Я… не… раз… развлекаюсь, — наконец получилось у него.
Я подошла к нему вплотную, он растерянно замолчал. Потом вдруг также молча положил мне руку на бедро. Я изо всех сил ударила его коленом в пах. Мужичонка завыл и упал. Я хотела добавить еще, но передумала — пусть живет пока, все-таки сосед.
Квартиру его я покинула обычным уже для себя способом — через балкон.
Вот так! Настроение у меня поднялось.
Снова зазвонил телефон.
Так уж и быть, подниму трубку.
— Алло, — сказала я.
— Привет.
Это был Дима.
— А я думал, тебя дома нет, звонил, звонил… Я… в Тарасове сейчас. Приехал… Можно, я зайду к тебе в гости?
— Заходи, — сказала я, — я сейчас чайник поставлю.
Назад: Глава 9
На главную: Предисловие
