Глава 1

— Как это случилось? — спросила я Сан Саныча, державшего в руке рюмку с коньяком, уже четвертую или пятую за те полчаса, что я сидела в большом мягком кресле в его дорого и со вкусом обставленной квартире.

Сан Саныч был врачом, что называется, «от бога», имел обширную практику, и я иногда пользовалась его услугами, когда, после особо жестоких потасовок — а в жизни частного сыщика такое случается, — мне была необходима врачебная помощь.

Но сейчас причина моего визита к Сан Санычу была совершенно иной — я приехала по его просьбе.

Примерно год назад я познакомилась с его племянником Эриком Горбински — русским американцем, отец которого, Джон Горбински, урожденный Иван Александрович Горбунов, давным-давно жил в Америке, в Нью-Йорке, и вел вместе с сыном весьма доходный бизнес, связанный с торговлей недвижимостью.

— Он приехал вчера днем. — Сан Саныч, сидя в кресле напротив, глядел сквозь пустую рюмку на просвет. — Кому-то недолго звонил, мы перекусили, поболтали о том о сем, а к вечеру он собрался куда-то идти. Примерно через полчаса после его ухода раздался звонок в дверь, я подумал, Эрик вернулся, может, забыл что-нибудь, но это был сосед с первого этажа. Я даже не знаю, как его зовут…

Сан Саныч поставил рюмку на невысокий столик с инкрустацией, сервированный на скорую руку холодными закусками, плеснул в наши рюмки коньяку Кизлярского завода и продолжал:

— Он промычал что-то нечленораздельное, но я понял, что сосед хочет, чтобы я пошел с ним. Мы спустились на первый этаж, вышли из подъезда… Эрик лежал прямо у крыльца, лицом вниз, ногами к двери, руки раскинуты в стороны. В затылке небольшое такое отверстие от пули, я уж потом подумал, что это было скорее всего отверстие от второго выстрела, первое, в спине, не сразу заметил. Я тут же понял, что он мертв, но, чтобы убедиться, проверил все-таки пульс. Потом увидел пистолет, он валялся метрах в трех от крыльца… — Сан Саныч с какой-то горькой отрешенностью уставился на свой коньяк, поморщился, точно испытывал безотчетное чувство вины, и после минутной паузы продолжил: — Ты себе представить не можешь, что я ощутил… ужас, боль, отчаяние… Я стоял как громом пораженный, в глазах — черные круги, хотя и повидал порядочно смертей на своем веку! — В глазах Сан Саныча стояли слезы. — Тридцать лет — еще жить да жить!

Я пребывала в такой глубокой прострации, что о чувствах Сан Саныча, как мне казалось, в эту минуту могла судить вернее, чем о своих собственных.

Острую боль, пронзившую меня сначала, уже размывали волны воспоминаний. Если бы не эта внезапная смерть, которую я никак не могла сопоставить объективно с действительностью, привязать ее к этой набухающей почками весне, эти воспоминания, возможно, не были бы столь горькими, противоречивыми, всполошенными, как стая испуганных птиц.

Мое недавнее прошлое, то самое, неотъемлемую часть которого составлял Эрик, было грубо выдернуто из плавного потока времени. Оно предстало передо мной не в силу понятной ностальгии — которой непроизвольно предаешься, когда память, пренебрегая пространством и временем, разделяющими тебя с любимым человеком, возрождает его образ, — а было спровоцировано во всей своей необратимой остроте таким трагичным и абсурдным событием, как смерть.

— Может, вы не знали об этом, но я тоже любила его, — выдавила я из себя, преграждая этой не такой уж своевременной репликой дорогу закипающему в гортани всхлипу.

— Знаю… — Сан Саныч проникновенно посмотрел на меня и, смахнув слезу, подошел к окну.

На секунду он задумался, осторожно покачивая рюмкой, в которой тихо плескалась густая жидкость цвета янтаря и каштана.

— Судя по вашему рассказу, Эрика кто-то «заказал», — не давая себе погрузиться в пучину болезненных переживаний, перевела я разговор в профессиональное русло. — У него были враги?

— Наверное, но мне ничего не известно об этом, мой племянник был довольно замкнутым человеком, весь в отца. — Сан Саныч пожевал губами и покачал головой. — О том, что он любил тебя, я догадался, лишь когда увидел у него твою фотографию.

Я сочувственно взглянула на Сан Саныча.

— Я тоже не много знала о нем, хотя в первый же вечер почувствовала к нему симпатию, если не сказать большего…

Сан Саныч снова сел в кресло и поставил порожнюю рюмку на столик.

— Милиция что говорит? — спросила я и поморщилась, сбитая с толку собственной способностью глядеть на все как бы со стороны.

— Они почти полночи провели здесь — он ведь гражданин США, народу было тьма: и менты, и прокуратура, большие начальники. Да что они могут сказать, — с горечью произнес Сан Саныч, в сердцах резанув воздух рукой, — «будем держать вас в курсе», — гнусаво передразнил он чей-то голос.

Сан Саныч наполнил пустые рюмки и, сделав глоток, потянулся к тарелке с колбасой, взял ломтик прямо рукой.

— Со вчерашнего дня ничего не ел, ты тоже закусывай, а то последние силы растеряем, — невесело пошутил он.

Я последовала его совету и, положив в рот дольку лимона, сделала себе бутерброд с ветчиной.

— Родственники приедут?

— Я звонил вчера Ивану, сегодня после обеда он уже будет в Тарасове, разница во времени, понимаешь…

Конечно, я понимала. Разница во времени, горе отца, неутешительные объятия безутешных братьев, вопросы, ответы, безрадостные хлопоты, тупая возня, отправка тела, похороны…

— Сан Саныч, насколько я понимаю, — продолжила я, — вы пригласили меня не только для того, чтобы я выказала вам свое соболезнование и сочувствие.

— Я не уверен, что менты найдут убийцу, — скороговоркой выпалил Сан Саныч, точно все это время готовился попросить меня об услуге и не находил подходящего момента, — убийство заказное, это может сказать даже непрофессионал: контрольный выстрел в голову, оружие на месте преступления — все говорит об этом. А сколько у нас заказных убийств раскрывается? Ноль целых хрен десятых, — едко добавил он.

— Не могу не согласиться. Я и сама хотела предложить свои услуги, Эрик для меня не чужой человек, хотя и не давал о себе знать несколько месяцев. Как бы там ни было, я благодарна ему за время, проведенное с ним.

— Значит, берешься? — Сан Саныч поднял на меня вопросительный взгляд.

— Безусловно.

— Конечно, мы с Иваном оплатим твои услуги.

— Даже и не думайте об этом, я просто обязана помочь вам.

— Мы еще обсудим это с Иваном. — Сан Саныч опустил глаза, словно произнесенная им фраза вернула его к еще не пережитой до конца трагедии.

— Вы сказали, что ваш брат приезжает сегодня? — задумчиво протянула я. — Мне необходимо встретиться с ним.

— Конечно, конечно. — Сан Саныч понимающе взглянул на меня.

— Учитывая ситуацию, не буду настаивать на немедленной встрече, ведь вам с братом наверняка нужно побыть вдвоем.

Сан Саныч, очевидно, тронутый моей деликатностью, благодарно посмотрел на меня.

— Тогда как мы договоримся?

— Приезжай часикам к восьми, поужинаем вместе, там и поговорим.

Сан Саныч предложил допить коньяк и, не дожидаясь ответа, разлил остатки по рюмкам. Мы выпили, не чокаясь, по русскому обычаю поминая Эрика.

— Значит, договорились, я подъеду к восьми, а пока съезжу к Эрику.

Едва я оказалась на лестничной площадке, смысл происходящего снова обрушился на меня лавиной ужаса и растерянности. Сомнамбулой я подошла к лифту, дрожащей рукой нащупала кнопку и невидящим взглядом уставилась в пол. Слабо покачиваясь, шелестя резиной, лифт, подобно катафалку, медленно опускал меня. Дно шахты показалось сейчас той черной свежевырытой ямой, куда в скором времени опустят гроб с телом Эрика.

И тем не менее Эрик, живой, слегка смущенный нашей близостью в этой движущейся коробке, Эрик, с которым мне предстояло еще разделить, может быть, самые счастливые часы моей жизни, был со мной, той, что спускалась теперь навстречу непрожитой им весне.

Теплый майский воздух, напоенный густым ароматом сирени и молодой листвы, чья клейкая зелень еще не успела запылиться, окутал меня своей нежной душистой пеленой.

Солнце еще не добралось до зенита, но его ласковые лучи горячей позолотой ложились на изумрудные шапки крон, сухой наждак асфальта и не успевшую еще загореть кожу лица, шеи и рук.

Я тормознула желтую «Волгу» с гребешком и, назвав адрес, сжалась на заднем сиденье.

Молодой парень в бледно-голубой медицинской рубашке подвел меня к одному из столов, на которых, покрытые простынями, лежали тела, навсегда покинутые бессмертными душами.

Откинув край простыни, он отошел, оставив меня наедине с Эриком. Пуля, войдя в затылок, вышла через правую сторону лица, обезобразив ее до неузнаваемости, оставив левую нетронутой. Но если бы даже на месте его лица зияла сплошная черная дыра, по чуть потемневшим золотистым прядям я бы безошибочно узнала его.

В промозглой тишине подвала, обращаясь не то к себе, не то к Эрику, я отчетливо шепотом произнесла:

«Я отомщу за тебя, чего бы мне это ни стоило».

Подавила усилием воли подкатившее рыдание и, зажав эмоции в кулак, пошла прочь.

Остаток дня до встречи с отцом Эрика я провела дома, на диване, с мокрым полотенцем, свернутым повязкой на разгоряченном лбу.

В семь вечера стала приводить себя в порядок, а в восемь уже звонила в дверь квартиры Сан Саныча.

Он не замедлил открыть и пригласил меня войти. В гостиной, за тем же самым овальным столом, за которым я в первый раз увидела Эрика, сидел седоватый, лощеный, одетый в дорогой темный костюм мужчина средних лет. Он держался прямо, был подтянут, на его красивом, усталом лице, покрытом немногочисленными морщинами, я увидела то же выражение сосредоточенного внимания и самообладания, которое было так характерно для Эрика.

И когда он поднял на меня взгляд своих голубых проницательных глаз, у меня дрогнуло сердце, так был похож он на своего сына.

Он провел пальцами правой руки по своим густым и светлым, тронутым сединой волосам и поднялся как бы мне навстречу, вымучивая вежливую улыбку.

— Знакомьтесь, Татьяна Иванова, Иван, или Джон Горбински, — представил нас друг другу Сан Саныч.

— Очень приятно. — Я приблизилась к столу и протянула руку. Джон любезно пожал ее.

Я села на стул, предупредительно подвинутый Сан Санычем, и, обращаясь к Горбински, произнесла:

— Поверьте, мне очень жаль. Примите мои соболезнования.

— Он был хорошим сыном. — Горбински держал себя в руках, но по его слегка дрожащим губам я поняла, как трудно ему это дается.

Сан Саныч достал из бара початую бутылку виски и разлил по стаканам.

— Ну, — он поднял стакан, — светлая память.

Мы выпили. Сан Саныч, сославшись на томившееся в печке жаркое, пошел на кухню.

— Вы тут поговорите пока, а я займусь ужином, — бросил он на ходу.

— Что вы хотели узнать? — Горбински в упор посмотрел на меня.

Я заметила, что глаза у него все же чуть светлее, чем у Эрика.

— Как можно больше. Меня интересует все, что связано с вашей совместной коммерческой деятельностью и его личной жизнью, — по-деловому начала я.

Он немного потупился, выдержал небольшую паузу и, не спеша закурив, с заметным акцентом ответил:

— Даже не знаю, с чего начать.

— Могу вам сказать, мне известно только то, что Эрик занимался недвижимостью и имел деловых партнеров в России. Расскажите об этом поподробнее. С кем вы вели здесь дела?

— Ну, во-первых, мы вели дела не только в России, но и в странах Западной Европы и, конечно, в Америке. Что касается Тарасова, одним из деловых партнеров Эрика был Александр Владимирович Дроздов.

— Не он ли генеральный директор «Тарасовгазпромсервиса»?

— Именно он. Иногда с Эриком приезжал наш партнер Авраам Бронштейн, он его знает лучше нас, он нас, собственно, и познакомил. Дроздов интересовался недвижимостью в Европе, покупал для себя лично, последней его покупкой была небольшая вилла в Испании, недалеко от Барселоны.

— Сколько он за нее заплатил?

— Около трехсот тысяч.

— Долларов?

— Да, конечно. — Горбински затушил сигарету и указательным пальцем правой руки потер подбородок.

— Скажите, Джон, — я слегка замялась, подбирая слова, — у вас был легальный бизнес?

— По документам все чисто, но иногда, в тех случаях, когда партнеры надежные, мы не указывали всю сумму в контракте и какую-то часть получали наличными, как говорят у вас, «черным налом». — Горбински замолчал, ожидая следующего вопроса.

— А с Дроздовым вы тоже проводили такие операции?

— Да, и с Дроздовым.

— С кем-нибудь еще в Тарасове вы имели партнерские отношения?

— Сейчас у нас здесь около дюжины потенциальных клиентов, но дальше переговоров дела пока не идут.

Я достала пачку «Кэмэла», Горбински предупредительно щелкнул зажигалкой.

— Благодарю, — с улыбкой кивнула я ему.

Он тоже улыбнулся в ответ.

Сан Саныч громыхал посудой на кухне и вскоре появился в гостиной, неся на блюде свое произведение. Аромат, исходивший от тушеного мяса с овощами, был изумительным, и Сан Саныч, конечно, лукавил, говоря:

— Ну, давайте перекусим, у меня все скромно, по-холостяцки.

Он совсем не был похож на своего брата: невысокого роста, плотный, коренастый, русский такой мужичок. Глубокие залысины выдавали его недюжинный ум, а короткие, казалось, неуклюжие пальцы творили чудеса как на хирургическом, так и на кухонном столе.

За ужином говорили о погоде, немного о политике, запивая все это красным вином.

Я помогла Сан Санычу убрать посуду и приготовить кофе. После этого мы с Горбински закурили, устроившись в креслах у инкрустированного столика, а хозяин сел на диване чуть поодаль.

— Джон, — продолжила я прерванный ужином разговор, — а кто из ваших друзей помогает вам в Европе?

— Если мы по каким-то причинам не можем вести дела лично, то все предварительные переговоры во Франции, Голландии и Испании ведет Фридрих Штерм, он немец, живет в Амстердаме. — Горбински положил дымящуюся сигарету в пепельницу и отхлебнул кофе.

— В Америке, кроме Бронштейна, у вас есть помощники?

— Да, Джеймс Голдсмит. Если Бронштейн занимался делами в Нью-Йорке, то Голдсмит контролировал наши операции в Лос-Анджелесе. Кстати, Голдсмит был другом Эрика, они часто встречались помимо работы.

— Бронштейн, Голдсмит и Штерм знакомы друг с другом?

— Да, мы иногда собираемся все вместе, чтобы обсудить наши планы, решить какие-то проблемы. Обычно это бывает во Франции.

— Вы занимаетесь только недвижимостью? — Я затушила сигарету. — Я имею в виду, это ваш единственный источник дохода?

— Как вам сказать… — Горбински замялся и посмотрел на Сан Саныча, который пожал плечами. — Не совсем так, то есть, я хочу сказать, есть еще один источник.

— И какой же? — Я заинтересованно посмотрела на Горбински.

— Картины, антиквариат… Но это не входит в сферу деятельности нашей фирмы.

— Это могло послужить поводом для убийства? И вообще, кому могла быть выгодна смерть Эрика?

Горбински задумался.

— Интересный вопрос… — Он немного помолчал. — Могла быть выгодна мне и Бронштейну — он совладелец нашего предприятия. Недаром в последнее время Эрик любил повторять: «Я стою миллионы». Родных, кроме меня, у него нет, его мать погибла в автокатастрофе шесть лет назад.

— Скажите, Эрик не был женат?

— Около года назад он приехал ко мне с девушкой. Звали ее Наташа Сердюкова. Эрик познакомился с ней во Франции, в какой-то галерее, она из России, интересовалась картинами. Она сразу мне чем-то не понравилась, и, когда Эрик сказал, что хочет жениться на ней, я высказал ему свое мнение. Больше этот вопрос мы не поднимали. Они уехали через неделю, и после я ее не видел. — Горбински закурил новую сигарету и откинулся на спинку кресла, положив ногу на ногу. — Я вообще-то мало интересовался его личной жизнью.

— Вы можете назвать еще кого-либо из друзей Эрика?

— Ридли Торнтон. Это, пожалуй, самый близкий его друг, хотя у Эрика был роман с его женой, но это было еще до того, как Бриджит и Ридли поженились.

— Чем он занимается?

— Вы имеете в виду Торнтона?

— Да.

— Он — владелец одной солидной картинной галереи в Нью-Йорке. У Эрика были с ним дела. Я знаю, что именно Торнтон ввел моего сына в так называемый артистический круг, помог наладить связи, завести полезные знакомства, вы понимаете? — Джон вопросительно взглянул на меня и, отведя глаза немного в сторону, продолжил: — Они задействовали некоторых российских художников, да и в Тарасове, по-моему, кто-то был, с кем они организовали картинный бизнес. Кто конкретно, не скажу, но знаю, что такие люди есть.

— Вы не могли бы поточнее описать характер их деятельности? — Я подалась немного вперед и, поставив локти на колени, оперлась подбородком на сцепленные пальцы рук. — Это было сотрудничество между галереями, артелями художников, отдельными их представителями, частными лицами или, скажем, вывоз картин?

— Ничего конкретного сказать не могу, я не интересовался этой сферой деятельности моего сына, может быть, зря… — с тоскливой неуверенностью протянул Джон.

— Может быть…

Тут встрял Сан Саныч:

— По-моему, пора выпить, как вы считаете?

Джон устало перевел глаза на Сан Саныча и невесело усмехнулся:

— Плесни чего-нибудь, ты ведь не отвяжешься.

Я подождала, пока Сан Саныч не спеша поднялся, подошел к бару и, снова достав бутылку виски и стаканы, наполнил их.

— Я не разбавляю. Если хотите, принесу минералки.

Отказавшись от минералки, мы с Джоном продолжили диалог.

— Вне всякого сомнения, вы знаете адвоката Эрика, или он у вас был один?

— Нет, у него был свой адвокат, Барли Кеннет. Его контора находится в Нью-Йорке на Манхэттене. Угол Кросби и Брум-стрит.

— А вы не в курсе, у Эрика есть завещание?

— Конечно, есть, но я еще не успел с ним ознакомиться, все случилось так неожиданно. — Голос Джона дрогнул, он сделал большой глоток виски и, поморщившись, поставил стакан на стол.

— Эрик был вашим единственным наследником?

— Единственным, — лаконично ответил Горбински и закурил.

— Вы долго пробудете в Тарасове? — спросила, подводя черту нашему затянувшемуся разговору.

— Все зависит от того, как управлюсь с делами. Думаю, дня два-три.

— Если у меня появятся еще какие-то вопросы, я свяжусь с вами, а сейчас позвольте попрощаться. — Я поднялась с кресла.

Сан Саныч, зная, что я не боюсь ходить одна по вечерам и при необходимости могу за себя постоять, все же спросил из вежливости:

— Таня, может, я провожу тебя?

— Спасибо, Саныч, я сама, здесь пять минут езды, я возьму машину.

— Ладно, — согласился Саныч, — ты взрослая девочка, знаешь, что делаешь.

Машину ловить я не стала, решив, что прогулка по ночным, дышащим весенней прохладой улицам поможет мне предварительно проанализировать факты, полученные из разговора с Горбински.

При первичном рассмотрении, ситуация выглядела так: нью-йоркская фирма Джона и Эрика Горбински занималась куплей-продажей недвижимости в Америке, Европе и России, имела филиалы в Лос-Анджелесе, Амстердаме и Париже. Совладельцем фирмы был некий Авраам Бронштейн, так же, как и отец с сыном, выходец из России.

В филиалах фирма держит своих агентов: в Европе — Фридриха Штерма, в Америке — Бронштейна и Голдсмита. Бронштейн с младшим Горбински к тому же контролировали бизнес в России.

Кроме всего прочего, Эрик приторговывал картинами и антиквариатом, в этом бизнесе его партнером был Ридли Торнтон, владелец картинной галереи в Нью-Йорке, жена которого когда-то была подругой Эрика.

В России Эрик и Бронштейн вели дела с Дроздовым, генеральным директором «Тарасовгазпромсервиса», с которым познакомил Эрика Бронштейн.

Дроздов покупает недвижимость за границей и часть ее стоимости оплачивает наличкой, уходя от налогообложения.

Джон Горбински практически не интересовался деятельностью Эрика в сфере картинного бизнеса, и кроме того, что свои дела Эрик вел с Ридли Торнтоном, он ничего определенного сказать не может.

Анализируя исходные данные и задаваясь старым как мир вопросом: кому выгодно убийство, я была склонна сделать предположение, что в смерти Эрика могли быть заинтересованы все названные господа. Чтобы сделать определенные выводы, придется прозондировать всех, начиная с Дроздова, потому что он обитает в Тарасове.

Я шла по пустынным тротуарам, навстречу мне время от времени попадались влюбленные парочки, которые боязливо жались по углам, обтирая спинами пыльные стены, кое-где весьма густо покрытые непристойными граффити.

Весна, что называется, ударяла по мозгам не хуже «Советского шампанского». Может, и не шампанское ударило в голову шедшему прямо на меня довольно высокому и плечистому парню в турецком джемпере и тренировочных штанах с лампасами, но он приблизился ко мне вплотную, обдав прогоркло-кислым жаром своего дыхания, и, несвоевременно икнув, без всякого стеснения, с бесцеремонной фамильярностью громко предложил:

— Красавица, бухнуть со мной не хочешь?

Я, занятая своими мыслями, просто слегка отстранила его, освобождая дорогу, в глубине души надеясь, что он тут же забудет о своем предложении и проследует мимо, но он поймал мою руку и с силой притянул к себе.

— Пойдем, бабки есть, че ты дергаешься?

У меня было не боевое настроение, после всего пережитого за сегодняшний день я чувствовала себя подавленной и уставшей, хотя мои размышления, не буду этого отрицать, несколько взбодрили меня. Я не хотела делать ему больно, даже не выделяла его на общем серо-черном фоне сумерек и стен, но…

Его наглая настойчивость в последний момент вывела меня из себя, плантажным плугом взрыхлив целину моего «олимпийского» спокойствия.

— Пошел вон, ублюдок. — Я еще раз попыталась оттолкнуть его.

Но он с такой силой вцепился в рукав моего пиджака, что выбора у меня не осталось. Я не без труда разжала его пальцы и, ухватившись за средний и указательный, развернула его ладонь вверх. После этого мне осталось только приподнять его руку чуть выше головы, беря пальцы на излом. Он приподнялся на цыпочки, пытаясь уменьшить причиняемую ему боль, и взвыл, как сирена.

Когда он прекратил орать, я, передразнивая его, наигранно-сюсюкающим тоном спросила:

— Че ты дергаешься, пойдем побухаем, или передумал?

Он вылупил свои пьяные зенки и с плаксивостью в голосе протянул:

— Больно же, блин!

— А ты как думал! Вали отсюда, если не хочешь остаться без руки, — угрожающе посоветовала я и пренебрежительно оттолкнула его.

Встряхивая кистью и потирая пальцы, он быстро, насколько позволяло ему хмельное его состояние, пошел прочь.