Глава 11 Заключительные аккорды
До поздней ночи я провозилась с переписыванием кассет. Материал был превосходный. Единственное, что пришлось стереть, — это появление в кадре рыжего Эдика. Мне совсем не хотелось подставлять Шурочку. А утром во вторник я отнесла камеру в Дом быта. За просрочку с меня содрали деньги по завышенному тарифу. Благо я выиграла в рулетку. Оставалось у меня теперь рублей триста. «Ну, ничего, — подумала я, — дотянем как-нибудь до следующего клиента».
В девять вечера я была во дворе дома, где жил Тимофеевский. В его окнах горел свет. Я смело вошла в подъезд, поднялась на второй этаж и позвонила в дверь.
Через несколько секунд я стояла лицом к лицу с заместителем главы администрации Пушкинского района по торговле. Он был одет в зеленый махровый халат и пушистые тапочки. При виде меня глаза его округлились, лысина порозовела, а рот немного приоткрылся, наверняка для того, чтобы выкрикнуть слово «Вон!».
— У меня к вам очень серьезный разговор, Вениамин Михайлович, — опередила я его и без приглашения шагнула за порог общего коридора.
Он ошарашенно отступил назад, придерживая рукой полу халата. Рот его пока так и оставался открытым. Пользуясь замешательством противника, я прошла дальше, слегка подталкивая его к входной двери. Тимофеевский попятился, и из его гортани вырвались нечленораздельные звуки:
— А… Э… Ты-и…
— Да, — отозвалась я и буквально втолкнула его в квартиру, захлопывая за собой дверь.
— По какому праву! — наконец гаркнул он. — Я сейчас мили…
— Тихо, — приложила я палец к губам. — Не надо милиции. И вообще никого не надо. Это в ваших же интересах. У меня к вам есть одно предложение, Вениамин Михайлович. Куда можно пройти для беседы?
Вела я себя, конечно, вызывающе, но что поделаешь, если нервы были на пределе, а вид Тимофеевского расшатывал их окончательно.
— Убирайся вон! — прошипел он, вняв моему совету вести себя тише.
— Уберусь. Но чуть позже, — пообещала я и прямиком направилась в кухню.
Тимофеевский покатился за мной следом.
— О, да вы меня, оказывается, ждали! — воскликнула я, увидев накрытый стол.
Початая бутылочка «Мартини», маринованные мидии, нарезка из бекона и салями, крылышко копченой индейки и неизменная осетровая икра составляли меню сегодняшнего ужина Вениамина Михайловича. Только хлеба почему-то я не заметила. Наверное, администратор в данный момент сидел на диете. Или подобное излишество было ему не по карману?
— Только почему же тарелочка одна? — продолжала я юродствовать. — Ну, если вы не хотите, то я — с удовольствием. А вы пока скушайте вот это.
Сев за стол, источающий ароматы изысканной гастрономии, я достала из сумочки кассету и пристроила ее на тарелку, в которую администратор так и не успел ничего положить.
— Что это значит? — прошептал он.
— Ну, первые кадры этого фильма вам уже известны, а вот с другими еще предстоит ознакомиться. Приступайте, прошу вас. Надеюсь, аппаратура у вас в порядке? А потом поболтаем о том о сем, обсудим фильм.
Ни слова не говоря, он схватил кассету и буквально выбежал вон. Через несколько минут я услышала приглушенные стоны и подумала, что Тимофеевский просматривает лишь первый фильм. Но тут раздался возглас: «Сука!» «Нет, второй, — смекнула я, — значит, пора приступать к серьезному разговору».
Вернувшегося в кухню пунцового Вениамина Михайловича я встретила добродушной улыбкой.
— Ну как? Впечатляет?
Он грузно шлепнулся на инкрустированный серебристым виноградом стул, глотнул прямо из горлышка «Мартини» и вымученно произнес:
— Сколько?
— По-моему, что-то около трех тысяч долларов, если не ошибаюсь.
— Я спрашиваю, сколько ты за это хочешь?
— Лет пять-шесть, — ответила я.
— Что? — не понял Тимофеевский, сдвигая к переносице короткие брови.
— Я хочу, чтобы вы отсидели лет пять-шесть за убийство коммерсанта Грачева, который ранее, я имею в виду при жизни, являлся вашим доверенным лицом по сбору податей, а заодно и любовником.
Теперь его брови взлетели вверх, создав на лысине иллюзию маленькой челки. «Он очень эмоционален, — подумала я про себя, — с ним надо держаться поосторожней».
— Что?! — уже активнее удивился он. — Откуда ты… Боже! Елизавета! Какая дура! Но… Но убийца-то она, а не я! — сразу нашелся Тимофеевский.
— Не вы, верно. Но вам придется назваться им.
— Что-то я тебя не пойму, — прищурил он свои набрякшие веки. — Чего ты задумала?
— Я объясню. Слушайте и не перебивайте. Несколько дней назад сотрудники уголовного розыска обнаружили труп Грачева, который был захоронен на заброшенном кладбище у деревни Скатовка. Сейчас они ведут активные поиски его убийцы.
Брови Тимофеевского снова изобразили челочку:
— А откуда?.. Как он там оказался, черт подери?! Этого не может быть. Ты меня на понт не бери!
— Фу, Вениамин Михайлович, что за жаргон? Труп Грачева переселила туда ваша жена, между прочим, убоясь мужа своего. Вы ведь грозили ей, не так ли?
— И она тебе все рассказала?!
— Практически все. Но я просила не перебивать. Итак, милиция разыскивает убийцу. Предположим, что Елизавета Андреевна признается в содеянном. И даже не предположим, а будьте уверены, потому что я обо всем знаю и не собираюсь становиться соучастницей. Я, как сознательная гражданка, обязана передать все известные мне сведения в прокуратуру. А именно: ваша жена убила Грачева в состоянии аффекта, так как увидела его в постели со своим мужем, то есть с вами, вы же, вместо того, чтобы вызвать милицию, вступили с ней в преступный сговор, боясь огласки ваших гомосексуальных связей, и спрятали труп в погребе. Кроме того, я располагаю достаточным материалом по вашему взяточничеству. А это еще одна статья. Не слишком ли много для одного человека, к тому же занимающего такой ответственный пост?
Тимофеевский отпил еще глоток «Мартини», прокашлялся в пухлый кулачок и изрек:
— На пленке не видно, что это я был в машине. Может быть, это был мой шофер? Да и у почтового ящика помелькала чья-то спина, а не моя. Как ты на это смотришь?
— Я смотрю на это оптимистически, Вениамин Михайлович. Когда эта запись окажется в прокуратуре, они быстро выяснят, где в этот момент был ваш шофер и, даже если у него и не окажется алиби, хоть один завмаг из тех, что попали в кадр, признается, что деньги предназначались не вашему шоферу, а лично вам.
— Меня предал Луганов? — тихо спросил Тимофеевский.
— Нет, он тут ни при чем. Боюсь, что и он вместе с вами загремит под фанфары. За содействие.
— А если я сейчас возьму и просто пристрелю тебя, курва?! — попытался запугать меня Тимофеевский и опустил руку в карман халата.
— Не советую. Во-первых, видеозаписи сразу пойдут по назначению, так как я, естественно, предусмотрела такое предложение с вашей стороны, во-вторых, как сказал булгаковский герой: «У самих револьверы найдутся», — процитировала я Шарикова и тоже опустила руку в карман, пытаясь сохранять видимое спокойствие, — а в-третьих, у меня имеется для вас вариант получше.
— И какой же?
— Вам не обязательно фигурировать на суде в роли соучастника убийства, а также гомосексуалиста и взяточника. Достаточно предстать перед народными заседателями и любопытными гражданами доведенным до отчаяния человеком, который в состоянии того же аффекта убил любовника своей жены.
— Чего-чего?
— Объясняю популярно. Вы пришли домой и застали Елизавету Андреевну в постели с молодым прощелыгой. Тот, вместо того, чтобы немедленно уйти, опустив очи долу, начал на вас наезжать. Вы не смогли стерпеть унижения и ударили его по голове тем, что подвернулось под руку, а именно — подсвечником. Наглый проходимец скончался на месте, хоть вы этого и не желали. Вы испугались, спрятали труп в погребе, потом перезахоронили его, но, не выдержав мук совести, решили-таки пойти в милицию и все рассказать. Судить вас будут лишь за то, что вы не сообщили обо всем сразу. Думаю, что, учитывая ваши заслуги перед Отечеством, чистосердечное раскаяние и жалея вас как опозоренного мужа, граждане судьи дадут вам не больше пяти лет общего режима. А там, глядишь, подоспеет очередная амнистия. Конечно, такого поста вам больше не видать, но зато вы — народный герой. Честь ваша не запятнана, и добрая память о вас вечно будет жить в сердцах людей! — закончила я речь на высокой ноте.
Тимофеевский молчал. Он находился в тягостных раздумьях.
— Ну же, Вениамин Михайлович, решайтесь. Думаю, что Елизавету Андреевну мне удастся убедить сотрудничать с вами. Ей ведь, в противном случае, светит отнюдь не условный срок. А так — года три условного режима за недоносительство.
— А если она не согласится? — спросил администратор, и я поняла, что он склонен принять мое предложение.
— Тогда кричите: караул!
Тимофеевский хлебнул еще «Мартини», и его глаза подернулись розоватым туманом. Алкоголь возымел над ним некоторое действие, и администратор стал менее раздражительным.
— А переговоры с ней будешь вести ты или мое присутствие тоже потребуется? — спокойно спросил он.
— Пожалуй, я справлюсь одна. Так вы согласны с моим предложением?
Вениамин Михайлович шумно вздохнул, сделал еще глоток горячительного напитка и совсем скис. Теперь он сидел насупившись, думая о своей тяжкой доле и полностью меня игнорируя.
— Вы согласны? — повторила я вопрос после продолжительной паузы.
— А? — рассеянно отозвался он, посмотрев в мою сторону. Вид у него был такой, словно он впервые меня видит. — А… Да, согласен, — и добавил: — Пока согласен.
— Не понимаю?
— Потом поймешь, — хмыкнул он и уже оживленнее произнес: — Нам, наверное, нужно обговорить детали? Ведь меня будут допрашивать по всей форме, полагаю?
— Несомненно. Сумеете сейчас сосредоточиться?
— Вполне, — вяло прозвучал его ответ.
— Что ж, начнем с того, куда вы дели орудие убийства?
— Спрятал. Спрятал на случай, если пришлось бы утихомирить Елизавету.
— То есть? Вы хотели ее убить тем же подсвечником или представить его суду в качестве улики против нее?
— Хм, — зловеще усмехнулся Тимофеевский, скривив уголок рта, — убить я ее мог бы и из пистолета, если б понадобилось. Ну, разумеется, второе. Там же остались отпечатки ее пальцев.
— Понятно, — кивнула я. — Очень хорошо. Теперь вы пометите этот подсвечник своими пальчиками, а в милиции скажете, будто подспудно чувствовали, что в конце концов явитесь с повинной, а потому и не выбросили его. Этой ерунде поверят. Теперь второе и очень важное. В тот день, а вернее, в тот поздний вечер, на чем вы могли бы отвезти труп в Скатовку? Надеюсь, что, кроме служебной машины, у вас есть еще какая-нибудь?
— А если нет? — спросил он и ехидно сощурился.
— Тогда тоже кричите: караул! На тот вечер служебную машину можно легко вычислить, стояла она в гараже или…
— Ладно, не распаляйся. Есть.
— Ну и чудненько. А теперь скажите, какой она марки? Какой имеет цвет? Ее номер и серия?
— А это еще зачем? — удивился он.
— Пойду для убедительности вашим свидетелем.
— То есть?
— Скажу, что видела вас в лесу, когда вы закапывали труп. Считайте, что я помогаю вам.
— Слушай, ты… — снова начал заводиться Тимофеевский, — давай вот только без этой фальшивой благотворительности! Ты что, имеешь в этом какой-то интерес?!
— Боже упаси. Единственное, чего я хочу, так это помочь вашей жене, которую вы…
— Я же сказал! — крикнул он и стукнул кулаком по столу. Несколько маринованных мидий соскочили с тарелки. — Я просил без благотворительности. Никто и никогда в этом мире не делает ничего за так. Нет таких людей, не су-щест-ву-ет, — по слогам продекламировал он.
— Мне очень жаль вас, Вениамин Михайлович. Жаль, что вы не встречали в своей жизни бескорыстных людей, — сказала я, чувствуя, что сейчас отвратительна сама себе.
Да, я хотела выбраться из этой истории, не запачкавшись. Да, я хотела, чтобы Елизавета Андреевна не узнала, что именно я была настоящим свидетелем того, что они с братом пытались скрыть. Не знаю почему, но хотела. И потому сейчас я предлагала компромисс не только Тимофеевским, я шла на него и сама, но это был очень грязный компромисс.
— А ты встречала таких людей?! — снова выкрикнул он. Глаза его налились кровью.
Я оставила этот вопрос без ответа и предложила вернуться к делу:
— Закроем эту тему, Вениамин Михайлович. Давайте поговорим о машине.
— Их три. «Волга» «ГАЗ-3110», «Мерседес-300» и джип «Лендровер». Какую выберешь? — спросил он, гордо подняв двойной подбородок.
— Которая потемнее, — ответила я, — и которая хоть раз выезжала из гаража.
Еще около получаса у меня ушло на то, чтобы объяснить Тимофеевскому, где находится Скатовка, начертить подробный план кладбища с указанием места захоронения Грачева и дать инструкции, как вести себя при допросе.
Все это время Вениамин Михайлович слушал меня внимательно, кое-что записывал и выглядел при этом полностью смирившимся со своим положением. В его затуманенных глазах можно было заметить горечь, боль и отрешенность. Когда же я собралась уходить, он проводил меня до дверей и, тяжело вздохнув, сказал:
— Все это я делаю только ради Шуры. Не хочу, чтобы мальчик пострадал из-за меня.
— Ну вот, Вениамин Михайлович, а вы говорите, что никто никому ничего не делает за так.
— Да пошла ты!.. Тебе все равно не понять, — был его ответ, а потом прозвучал вопрос: — А откуда ты все-таки узнала, что Грачев был моим доверенным лицом?
— Не забывайте, что я частный детектив, Вениамин Михайлович, — ответила я.
От Тимофеевского я прямиком направилась к Елизавете Андреевне. Вот некоторые фрагменты нашего с ней разговора:
— Вы говорите, Танечка, что мне нужно будет сказать, будто я на всех парусах мчалась из санатория ради того, чтобы встретиться с этим… с этим молодым развратником?! Но посудите сами, ведь при этом пострадает моя репутация!
— А вы считаете, что она пострадает меньше, если вы окажетесь за решеткой? А заодно там же окажется и ваш ни в чем не повинный брат. Вы, Елизавета Андреевна, лучше нарисуйте мне подробный план места, где вы закопали труп Грачева, а я передам это Тимофеевскому.
— Да, конечно. Наверное, вы правы, Танечка, — качая головой, ответила она. — Я сделаю это только ради Димы.
Когда я возвращалась к Юльке, при въезде во двор меня поджидал Шурочка Луганов. Его «девятка» тускло мерцала в свете бледно-желтых фонарей.
— Ну что? — спросил он меня, когда я села с ним рядом.
— Все нормально, не волнуйся. Он согласился.
— С чем?
— С тем, что ему ничего не остается делать, как пойти в милицию и признаться в убийстве Грачева.
— Что?!!
— Да-да, Шура. Он — убийца.
— Господи, какой кошмар! А я-то все думал, каким образом ты собираешься его прижать? Скажу честно, когда мы отсняли все материалы, я решил, что мне — хана. Ну, думаю, попался, как последний дурак, сам себя подставил. Всю ночь не спал. Ты тогда пообещала, что мы с тобой потом вместе подумаем над тем, как меня отмазать от этого дела, а сама — ни слова. Но почему же ты мне раньше не сказала, что это он убил Вовку?
— А ты знал Грачева?
— Немного. Когда он пропал, одни думали, что просто сбежал куда-то, другие, что его убили. Разные слухи ходили. Но почему ты мне ничего не сказала?
— Ты знаешь, Шура, так получилось, что ты сам меня перебил. Стал рассказывать о взятках. Вот я и решила пока помолчать.
— Да, я никогда не дружил с головой, — усмехнулся он. — Ну и что теперь?
— А теперь, когда мы с тобой его прижали, ему лучше всего предстать перед судом в роли убийцы любовника своей жены.
— Чего-чего? — опять изумился Шурочка.
Мне пришлось ему все объяснить, а под конец я добавила:
— А знаешь, что он сказал после всего этого? Он сказал, что поступает так только ради тебя, чтобы ты не пошел соучастником.
— Да? — тихо переспросил Шурочка. — Так и сказал?
— Ага.
Луганов достал свою неизменную черную сигарету и закурил. Руки его дрожали. Он откинул голову назад, и из его глаз выкатились две крупные слезы.
— Шура, ты что? — удивилась я его реакции. — Неужели ты этому веришь?
— Оставь меня, — ответил он. — Мне надо побыть одному.
