Глава 1

Нельзя сказать, что эта зима навевала новогоднее настроение. Холодные, бесснежные, словно выжженные ветром пыльные улицы, куда-то бегущие люди, завернувшиеся, как в толстые одежды, в бесчисленные свои проблемы, визг тормозов на промерзших дорогах, суета, скука. И только столбик термометра питал некоторую склонность к разнообразию в бесснежную и бессмысленную, голую эту зиму: минус пять — минус десять — минус пятнадцать — минус двадцать три.

И слышно было, как потрескивают от холода ветви деревьев.

Я не слышала, как тетушка гремела на кухне посудой, потому что зимнее утро наводило на меня непробудный сон. Чем холоднее на улице, чем неуютнее скребется в окно бродяга ветер, тем острее чувствуется комфорт и тепло родного дома. А утренний комфорт — и так не только у меня, знаете ли, — навевает сон.

Впрочем, надо не знать мою тетушку, чтобы не понять, что она все-таки вытащила меня из кровати. Не мытьем, в смысле — посуды, так катаньем. Вернее — катанием.

Да-да, демонстративным катанием по комнате огромного кресла на колесах, вызывающего смутные ассоциации с аэропланом из двадцатых годов прошлого века.

— Сколько же можно спать? — ворчала она. — Времени уже одиннадцатый час, люди уже работают давно, а ты, дорогая моя, все еще дрыхнешь. Лежебока.

— Я же только недавно приехала, — отозвалась я. — Из Москвы… А там у меня был сплошной безумный день, или женитьба Фигаро…

— Да ты уже два дня как с самолета, так что не надо увиливать, — беззлобно сказала тетя Мила. — Все нормальные люди уже на работе и…

— Так это нормальные люди на работе, — парировала я, щурясь и потягиваясь, — а я в названную категорию никоим образом не вхожу.

— Вот уж точно, — проворчала тетушка Мила.

— Наверное, это у меня наследственное, — подпустила шпильку я.

— Ленишься ты просто, Женька, по-черному, — продолжала свои рассуждения тетушка. — Была бы ты приличным делом занята… А то — туда-сюда, дурдом сплошной! Ну что за занятие нашла себе такое — толстосумов охранять? Это что — женское дело?

Подобные монологи тетя Мила выдавала примерно раз в день. Правда, доходили они до меня с различной долей успеха. Порой я просто уходила из квартиры, едва тетушка бралась за любимую тему, порой ставила новый фильм и погружалась в волшебный мир, который открывал мой навороченный домашний кинотеатр.

На этот раз пришлось выслушать, что называется, от корки до корки. Накануне я задержалась в клубе и явилась домой уже под утро, что было расценено тетушкой как вызов обществу. Поясню — общество в нашей квартире представлено ею самой и огромным жирным котом, жившим здесь на правах единственного мужчины и главы семьи. Вообще же Людмила Прокофьевна, моя замечательная родственница, вполне переносимый человек, но…

Время имеет печальное свойство портить даже самые крепкие и благородные материалы. Рассудительность оно переплавляет в занудство и брюзгливость, бережливость усугубляет до жадности, а честность выпячивает до брезгливого отношения к миру с позиции «вокруг одни воры, бандиты и проститутки, что тут делаю я, человек с принципами?».

Вот так и моя тетушка. За те несколько лет, что я прожила вместе с ней, она изменилась не в лучшую сторону. Находиться долгое время с одинокой стареющей женщиной на одной территории — вообще катастрофа.

Угодить ей невозможно, убедить в чем-то — тоже.

Тетушка Мила взяла за правило каждый вечер, когда я бываю дома, произносить речь приблизительно следующего содержания:

— Вот, Женя, ты, конечно, сейчас молода и хороша собой, но на что ты тратишь себя?

Ведь тебе уже двадцать девять лет, скоро тридцать. А ты до сих пор не была замужем и, как мне кажется, не собираешься. Но ведь ты бываешь в хорошем обществе и можешь найти себе достойного мужчину — честного, умного, обеспеченного, чтобы он любил тебя.

Ведь, по большому счету, ты — хорошая, вот только эта твоя неуемность… — Тут тетка обычно приспускает очки на кончик носа и строго взглядывает на меня уже поверх них. — Ты существуешь по принципу алкоголика: запой, в твоем случае — работа на износ, то есть бессонные ночи, максимальное напряжение, а потом — неделя, если не месяц, ничегонеделания. Лежишь, как ленивая кошка, вместо того чтобы хоть попытаться устроить свою личную жизнь.

— Что же ты мне предлагаешь, тетя Мила, ходить по городу с плакатом «Ищу хорошего жениха»? Так, что ли?

— Нет, ну вот зачем же так сразу передергивать? И разве обязательно здесь, в этом городе? Ты ведь, случается, выезжаешь и в Москву, и в Петербург, и за границу…

Могла бы там познакомиться. Тебе же, например, предлагал пожениться этот, из Питера… Саша, кажется.

— Ага, помню. Он тебе понравился, тетушка, — кивнула я. — Только он потом оказался наемным убийцей.

— Ну что ж я сделаю, раз у тебя такие знакомые? — всплеснула тетка Мила руками. — Всякие разные бизнесмены, банкиры, воры и убийцы даже. Нет бы по-простому, по-человечески…

— По-простому — это с хлеба на квас, что ли? Ты же сама говоришь все время, что твоей пенсии хватает только на то, чтобы платить за квартиру. Живем-то мы на деньги от моего «безделья»!

— Нет, я ничего не говорю, платят тебе хорошо. Но нужно ведь постоянно чем-то заниматься, а не от случая к случаю! Устроилась бы, к примеру, в хорошую фирму…

— ..Например, секретаршей, — продолжила я, — просиживала бы там юбки или брюки, получала бы три тыщи рублей в месяц. Очень хорошо! А в мужья я должна, если тебя послушать, взять какого-нибудь толстого директора, в высшей степени положительного, который, правда, имеет на стороне три любовницы и пять детей. Зато он будет носить громкий титул «законного супруга». Нет, спасибо! Я уж как-нибудь сама разберусь со своей личной жизнью.

— Ты уже вон сколько собираешься…

Подобные рассуждения, конечно, выводят меня из себя. Несколько раз я даже порывалась купить себе отдельную квартиру, благо иных разовых гонораров вполне на это хватило бы. Но всякий раз я отказывалась от этой мысли, понимая, что в любом случае никуда мне от тетушки не деться и все равно она будет донимать меня подобными разговорами. Потому что, собственно, больше ей делать особенно нечего.

Несколько раз в моей жизни действительно были ситуации, когда я хотела выйти замуж и положить таким образом конец своим занятиям абсолютно не женским ремеслом, которому пока я посвящаю и время, и силы. Муж точно не позволил бы мне продолжать работать. Но возникала неразрешимая проблема: мне не хотелось, чтобы мой муж был подкаблучником, а при моем характере и при моей физической подготовке это либо неминуемо произошло бы, либо.., никакой семьи не получилось бы. Работа и семья — это как бы два полюса. Между прочим, я знавала одного образцового семьянина, который работал сначала киллером, а потом начальником службы безопасности у мафиози, хотя, в принципе, последняя должность подразумевает то же самое, что и предыдущая, только в больших масштабах. А жена его была в прошлом проституткой. И вот в этой первичной ячейке общества росли две дочки — самые ангельские создания, которых я когда-либо видела.

И как папа с мамой их воспитывали! Куда там Макаренко с Ушинским…

Но такая семья — скорее исключение, лишь подтверждающее общее правило, что у людей экстремальных профессий часто имеются проблемы личного свойства. А моя профессия — элитный телохранитель-"личник" — относилась именно к такой категории профессий.

— Между прочим, — сообщила я тетушке неожиданно для самой себя, — вчера ко мне в клубе подошел мужчина — трезвый! — и предложил руку, сердце и прочие органы плюс личный лимузин в придачу. И все это только за то, чтобы я с ним потанцевала.

— И что? — довольно равнодушно осведомилась тетушка.

— Потанцевала! Правда, у меня было такое предчувствие, что танцевала я сразу с двумя мужчинами, потому что рядом с моим партнером синхронно топтался его телохранитель. Знаешь, кто это оказался?

— Кто?

— Эллер. Леонард Эллер.

— А кто это такой? Хотя постой… А, ну да, вроде математик.

— Ну вот… — протянула я, — математиком, тетушка, был Леонард Эйлер. К тому же он жил в восемнадцатом веке. А Эллер, с которым я танцевала вчера, жив, здоров и весьма упитан к тому же. Кстати, странно, что ты его не помнишь. Ведь кто, как не ты, не так давно усиленно им восхищалась?

Именно ты говорила, что такие, как он, движут вперед нашу культуру.

— Погоди.., это который Эллер? Кинорежиссер? Наш, из Тарасова, переехавший в Москву и там выдвинувшийся? У него своя киностудия.., на «Оскара» номинировался…

Это этот самый?

— Ну, по-моему, фамилия и имя достаточно редкие, чтобы встречаться на каждом углу. Кстати, тетушка, сначала я его в Москве видала. В одном клубе. У нас с ним появилась странная традиция — встречаться в клубах. Там, в Москве, смешно получилось: ко мне подошел молодой человек и назвал каким-то странным, певучим, явно не моим именем. То ли Изабелла, то ли Полина… что-то вроде того.

Я не сказала, что в ту ночь хорошо выпила, потому что мы отмечали с московской подружкой ее день рождения. Такие подробности совершенно излишни для тетушки.

— А потом оказалось, что этот молодой человек — охранник Эллера, — продолжала я. — В Тарасове же мне привелось и с самим Леонардом Леонтьевичем познакомиться.

— Но он же.., личный друг Олега Табакова, Никиты Михалкова.., да мало ли кого!

Он Альфреда Шнитке знал. И с ним ты вчера танцевала?

— Совершенно верно.

Тетушка в который раз за это утро всплеснула руками:

— Да что же ты молчала? Как всякую ерунду, так рассказываешь по пять раз, а тут знакомство с самим Эллером! Ты хоть автограф у него попросила?

— Знаешь, он вел себя со мной так, что было похоже, будто он сам у меня вот-вот автограф попросит, — подбоченясь, лукаво сообщила я. А потом ответила на тетушкин вопрос:

— Зачем мне автограф Эллера? Я ни одного его фильма не видела, а те его полторы роли в кино, что я одним глазком видела.., не очень-то мне и понравились, честно сказать.

— Так для меня бы попросила! Леонард Леонтьевич Эллер — это же российская величина! А я и не знала, что он сейчас в Тарасове, — ахала тетушка, не в силах успокоиться после моего сообщения.

— И он долго еще будет в Тарасове. На днях приехал. Он тут свой очередной фильм снимает. То есть не весь фильм, а эпизоды для него. Ландшафт, говорит, подходящий.

К тому же здесь его малая родина и тесть у него тут живет.

— Тесть?

— Ну да. Борис Оттобальдович Бжезинский. Слыхала?

— Ну как же! — Тетушка буквально расцвела. — Борис! Я Бориса Оттобальдовича с тех времен помню, когда он еще не был первым секретарем Тарасовского горкома партии. Да-да, бывали времена, когда и он не слишком гордый был. А теперь только слышишь — польская кровь, немецкая кровь, чешская кровь… Спеси во всех более чем достаточно появилось. А Борис Оттобальдович…

— Мне кажется, тетушка, ты ведешь националистическую пропаганду, — иронически заметила я. — Что еще за польско-чешская кровь?

— Ну как же! Фамилия-то у него какая:

Бжезинский. Из графов, польской шляхты предок был. А отчество — Оттобальдович, немецкое. И по отцовской линии у него чешская примесь есть. Он, помнится, любил пиво чешское и, когда его пил, все подмигивал и говорил, что это в нем чешская кровь играет. Я с ним познакомилась, когда мне лет семнадцать было. Погоди, — спохватилась вдруг тетушка, — а как же так выходит, что Бжезинский — тесть Эллера?

Ведь, если мне не изменяет память, они чуть ли не одногодки.

— Вероятно, да. Только Леонард Леонтьевич твой хваленый — кобель, каких поискать. У него, по-моему, только русских жен штук пять или шесть было. А еще были шведка, американка и даже японка, кажется. Причем я только официальных жен считаю.

— Ну уж ты, Женя, скажешь, — засомневалась тетушка. — По твоему счету выходит, что у него чуть ли не десять жен было, так, что ли?

— И это не учитывая любовниц. Впрочем, человек он творческий, ему постоянно нужен стимулятор вдохновения… — Я пожала плечами. — Вот вчера он меня, вероятно, тоже использовал в качестве стимулятора. Только недолго. Я все-таки предпочитаю более молодых мужчин.

— Эллеру, если не ошибаюсь, около пятидесяти? — уточнила тетя Мила.

— Да, где-то так, — согласилась я.

— Ну вот что, Женька, — произнесла тетушка назидательно, — если ты увидишь Эллера еще раз, все-таки возьми у него автограф. А лучше купи его книгу — он, кажется, издал автобиографию, — и пусть он на ней распишется. Ладно?

Я снова пожала плечами:

— Это уж как получится. Может, ты его сама увидишь. На какой-нибудь презентации.

Тетушка заерзала в кресле и проговорила:

— Значит, Эллер женился на дочери Бориса Оттобальдовича? Так-так, понятно. Наверное, она молодая?

— Ничего не знаю, — сказала я и повторила по слогам: — Ни-че-го не зна-ю. Если ты так хорошо знакома с этим Бжезинским, то должна сама знать, сколько лет его дочери.

Тетушка тяжело вздохнула и произнесла:

— Да дело в том, что это могла быть и моя дочь.

— Что, прости? — резко повернулась к ней я.

— Я ведь два года встречалась с Борисом Оттобаль.., с Борисом. Он меня лет на пять старше.

— Значит, сейчас ему лет шестьдесят.

— Да. Он тогда меня даже с родителями своими познакомил. Представляешь, я — простая студентка, живу в институтской общаге, а Борис приглашает меня к себе в гости. Его отец, Оттобальд Бжезинский, — генерал КГБ, руководил местными чекистами. Мать — холеная такая, лощеная, не работала. А по тем временам в домохозяйках могли себе позволить сидеть лишь жены крупных военных, от полковника начиная, и крупной партноменклатуры. Представляешь? Твой отец, мой брат Максим, тогда в лейтенантах ходил, а мой друг — сын генерала КГБ. Помню, пришла я к ним домой, они в центре, на Бахметьевской, в четырехкомнатной квартире жили, а там — ох! Белая кожаная мебель, стенка югославская, посуда чешская, техника… В общем, все!

Я просто онемела. А великосветские манеры мамаши Бориса меня просто убили. Для нее положить вилку не по ту сторону тарелки было как уголовное преступление. А я с перепугу вилку от ложки отличить не могла и нож в левую руку взяла… Она потом сказала Борису: дескать, милая девушка Мила, но нам не пара. Она так и говорила: нам. Ну а что я хотела? Все равно не допустили бы.

Борис, правда, гордый был, говорит: «Все равно по-своему сделаю, буду жить с ней в коммуналке, а вас не послушаю». Да гордость гордостью, а балованный он с рождения был, балованный, капризный, ничего делать толком не умел, да и зачем ему было самому что-то делать? Над ним с пеленок мамушки-нянюшки носились. Так что, даже если бы с ним поженились, ничего бы не вышло.

— Понятно, — кивнула я, — мезальянс.

Да ладно тебе, тетушка, что было, то прошло. У них, у этой знати, замкнутое общество, чужих туда не пускают.

— Это точно, — отозвалась она, — да я и не жалею. Поздно жалеть. Ладно. Пойдем лучше завтракать. Я блинчиков с мясом понаделала. Идем, Женя.

Но аппетитных блинчиков с мясом, до приготовления которых тетушка большая мастерица, я отведать не успела. Только мы уселись за стол, как зазвонил телефон. Тетя, как всегда, сама взяла трубку. Дело в том, что я никак не сподоблюсь приобрести аппарат с определителем номера, поскольку говорить хочу далеко не со всеми, кто звонит. Вот тетя Мила и выступает в роли живого определителя номера и плюс автоответчика.

— Да, слушаю, — услышала я теткины слова. — Квартира Охотниковых, вы не ошиблись. Евгению Максимовну? А кто ее спрашивает?

Я усмехнулась: въедливая тетушка никого не допускает до моей персоны, не разведав все от и до. Кстати, для особо заветных друзей у меня имеется сотовый, чтобы миновать цензуру в лице любезной Людмилы Прокофьевны.

В этот момент из прихожей, где она говорила по телефону, раздались грохот, звон разбитого стекла… Привыкшая мгновенно реагировать на авральные ситуации, я вскочила из-за стола и ринулась на шум.

Что за чепуха? Уж не ворвался ли к нам пьяный сантехник дядя Гриша из соседнего подъезда, который постоянно принимает нашу квартиру за свою. Однажды он даже взял ключи у тети Милы и собрался сделать с них копию. Тетушку он, понятное дело, принял за свою жену, а она была так растеряна его мамаевым наскоком, что ключи отдала. Пришлось мне идти к нему и разбираться, отбирать ключи, хотя дядя Гриша сам толком не помнил, сколько дубликатов сделал…

Нет. Зря я грешила на сантехника дядю Гришу.

Посреди прихожей стояла только растерянная тетушка. В одной руке она держала телефонную трубку, во второй — башмак, при посредстве которого она, видимо, и повалила полочку для обуви. На полу валялся разбитый телефонный аппарат.

— Тебя, — ошеломленно выговорила тетя Мила.

Я взяла у нее трубку и приложила к уху.

В трубке стояла глухая тишина. По всей видимости, аппарат раскололся так основательно, что связь прервалась.

Я вырвала провод из телефонной розетки и бросила испорченный телефон в мусорное ведро.

— Что случилось-то? — спросила я у по-прежнему остолбенелой родственницы. — Кто меня спрашивал?

Она открыла было рот, но тут зазвонил другой аппарат, располагавшийся в зале. Не дожидаясь, пока тетушка выйдет из столбняка, я сняла трубку:

— Да!

— Доброе утро, Евгения Максимовна, — пророкотал в трубке бархатный баритон со смутно знакомыми нотками. — Побеспокоил? Соединение как-то странно оборвалось.

— Да нет, ничего. А кто это говорит?

— Говорит Леонард. Если более конкретно — Леонард Леонтьевич Эллер. Мы познакомились вчера в клубе. Вы помните?

Ах, вот оно что! Теперь понятно, почему тетушка учинила невольный разгром в прихожке. Наверное, когда она услышала имя звонившего в ответ на свой строгий допрос, то непроизвольно схватилась за первую попавшуюся под руку вещь, а ею оказался ботинок, заправленный в среднюю полку обувной стойки.

— Да, я помню, — произнесла я. — Было приятно познакомиться.

— Мне тем более, — рассыпался в любезностях мой собеседник, — все-таки не оскудевает моя малая родина красотой и талантами. Евгения Максимовна, я вот по какому поводу звоню. Нам необходимо увидеться.

— А зачем?

Он кашлянул. Наверное, мэтру нечасто приходилось слышать такое в ответ на свое предложение. Чтобы кто-то выражал сомнение в необходимости встречи с ним, самим Эллером… Ну что вы, разве такое возможно!

— Понимаю, Евгения Максимовна, вы могли подумать, что я напрашиваюсь на легкий флирт. Хотя человеку моей профессии такое вполне простительно, вы не находите? Но я хотел поговорить с вами о серьезном деле. Никаких амуров. Уверяю вас, это самая деловая встреча, о какой я когда-либо просил женщину.

— Конечно, Леонард Леонтьевич, — ответила я. — А когда и где вам удобно?

— Мне удобно там и тогда, когда это удобно вам.

В чем, в чем, а в галантности ему не откажешь. Вчера, находясь в подпитии, он вообще произносил столь витиеватые комплименты, что к концу фразы забывалось, с какого восхваления он, собственно, начал.

— Хорошо, тогда давайте разделимся в определении места и времени, — с улыбкой предложила я. — Я скажу — во сколько, а вы скажете — где.

— Это было бы прекрасно, — отозвался он. — Ну так что же, я жду.

— Давайте часов в восемь, если у вас на это время не приходится каких-либо неотложных дел.

— Неотложных дел не бывает. Восемь вечера? Принято. Я буду ждать вас в это время в ресторане «Львиная грива». Правда, меня усиленно сватали в «Дикий Запад», но я, право, не люблю американскую кухню.

Если вообще допустить, что такое понятие, как «американская кухня», имеет право на существование. По мне, это словосочетание звучит так же нелепо, как, скажем, «зулусская архитектура» или «японские березки».

Нечто эфемерное, надуманное, не существующее в действительности, но способное быть преподнесенным за деньги. Я не сильно утомляю вас своими рассуждениями?

— Да нет, что вы.

— Кстати, вот интересно: только в русском языке есть словосочетание «да нет».

Помню, однажды меня буквально допрашивал немецкий дипломат, как все же понимать это наше «да нет». Как «да»? Или все-таки как «нет»? И я так и не смог ему объяснить, все списал на загадку русской души.

Хотя сам я наполовину немец. Поволжский, разумеется. До свидания.

— До свидания, — несколько потерянно ответила я, завороженная потоком красноречия своего собеседника.

Я вышла из гостиной, и меня встретила тетушка, уже успевшая избавиться от башмака в руке.

— Это в самом деле был Эллер?

— В самом деле.

— Ты оставила ему наш телефон, да?

— В том-то все и дело, что телефон я ему не давала, — удивленно протянула я.

— А что он звонил?

— Пригласил меня в ресторан.

Тетушка замерла. Потом медленно склонила голову к плечу и выговорила:

— В рес-то-ран? В какой еще ресторан?

— В «Львиную гриву», — утомленно ответила я. — Он утверждает, что у него ко мне какой-то деловой разговор и деловой же интерес. Хотелось бы верить.

— А ты не думаешь… — тихо промолвила тетя Мила и огляделась по сторонам, словно в нашей квартире было полно соглядатаев, — а не думаешь, что он собирается за тобой.., приударить? Что же ты будешь делать в таком случае, а?

— Расслаблюсь и получу удовольствие.

А если серьезно, то, если что, у господина Эллера нет никаких шансов. Он, конечно, богат, знаменит и все такое, но он еще и женат, плюс имеет кучу любовниц по всем городам и весям. А у нас в городе не один Борис Оттобальдович Бжезинский гордый.

— Тогда ты вот что, — засуетилась тетушка, — купи его книжку в магазине напротив и попроси его подписать для меня.

Или, — она опасливо глянула на меня, — это тоже против твоей гордости? От тебя же, Женька, чего угодно можно ожидать.

— Да ну уж, ты совсем из меня какой-то перл гордыни делаешь, — отозвалась я с мимолетной усмешкой, — а гордыня, как тебе известно, тетушка, самый страшный из смертных грехов.