Глава 4
Настроение было основательно испорчено, это известие меня выбило из колеи. Я очень расстроилась, но постаралась взять себя в руки, ведь день еще не окончен, меня ждет встреча с Лагутиной, и поэтому я должна быть в форме, разогнать мрачные мысли ровно к шести часам вечера. В назначенное время за мной должен прибыть автомобиль с личным шофером моей знаменитой приятельницы — я могу с полной уверенностью и полным правом назвать ее таковой. Много раз отец, когда я была маленькой, оставлял меня с Лагутиной, даже во время концертов. Сидя в ее гримуборной и наблюдая за тем, как она готовится к выступлению, я столько раз ловила себя на мысли, что мне это нравится — вся эта жизнь в лучах славы, а также и жизнь за кулисами. Лагутина всегда была честна со своим окружением и со своими поклонниками, никогда не задирала нос, звездная болезнь обошла ее стороной. Она любила повторять, что главное — это быть честным прежде всего с самим собой. Из неуважения человека к себе и проистекают различные комплексы, нежелательные проявления характера и подавленность личности.
Что-то я углубилась в психологию. Почему я не упомянула в разговоре с Суховым о визите ко мне в клинику двух подозрительных субъектов?
Да потому, что не уверена в полной мере в том, что это как-то связано с делом о покушении на бизнесмена. На днях нужно будет заглянуть в налоговую инспекцию. Посмотрим, чем они там занимаются. Должно быть, чем угодно, кроме, собственно, работы. Ничего, поговорим, обсудим, так сказать, и постараемся во что бы то ни стало урегулировать конфликт.
За размышлениями я совсем не заметила, как спустилась вниз, села в машину и с силой захлопнула дверцу своего старенького «Фольксвагена». Этот самый хлопок и привел, должно быть, меня в чувство и вновь соединил с реальностью. Как же я ему благодарна!
Я посмотрела на часы: какой кошмар, половина четвертого! Невезение преследует меня по пятам. Можно подумать, неприятностей с правоохранительными органами мне было мало, а тут еще эта ужасная пробка. Дело в том, что автотранспортное движение остановили забастовщики. Все как полагается — плакаты с агитацией: свержение существующего режима и установление власти рабочих; один из забастовщиков призывал к этому на словах при помощи громкоговорителя, другой ходил между автомобилями и предлагал какие-то листовки, кто-то принимал их из его рук, а кто-то матерился, недовольный своим положением невольной жертвы обстоятельств, и слал этого беднягу куда подальше. А что еще можно ожидать от разъяренных автомобилистов? Сочувствие люди испытывают только тогда, когда не затронуты их личные интересы.
Всего недовольных нынешним режимом было семь человек — пять мужчин и две женщины. Пока их лидер кричал в громкоговоритель пламенные речи, а его товарищ занимался рекламной кампанией, оставшиеся пятеро участников акции, сидя по-турецки на холодном асфальте проезжей части, колотили по нему что есть мочи пустыми железными мисками и кружками. Символизируя тем самым призыв к тому, чтобы наконец-то накормить народ вдоволь, и не пустыми, как эта посуда, словами и обещаниями, а реальным хлебом и мясом. Конечно, я немного утрирую, но суть все-таки остается такой, какой я обрисовала ее здесь в нескольких словах. Призыв явно был адресован к нашему ослепшему и оглохшему правительству.
Я попала в пробку буквально с самого начала сидячей забастовки и теперь могла без труда наблюдать за происходящим спектаклем под открытым небом из окна собственного автомобиля.
Впереди меня стояли несколько таких же «счастливчиков», как и я. Прибывшая почти сразу же милиция просто наблюдала за всем со стороны и успокаивала, как могла, разбушевавшихся автомобилистов — никому не хотелось тратить свое драгоценное время впустую, да к тому же люди так быстро теряют над собой контроль, когда попадают в безвыходное положение. Милиционерам ничего не стоило взять и убрать митингующих с дороги, но они этого почему-то делать не стали. Старший группы, прибывшей из ближайшего отделения, — он был в звании капитана, мне удалось это разглядеть до того, как он залез в милицейский «УАЗ», — долго переговаривался по рации: наверняка советовался с начальством и ждал дальнейших указаний.
Неожиданно для меня, да, думаю, и для других, появился конный патруль из трех человек, все были в касках, в милицейском обмундировании, только сапоги были такие же, как у наездников-спортсменов. В общем, смотрелись они довольно внушительно, а резиновые дубинки у них на поясе бились о бедро, словно шашки казаков. Все трое восседали на вороных жеребцах и у одного из жеребцов были белые звездочки на лбу и на груди.
Гарцуя перед испуганными людьми, патруль начал теснить их к кромке тротуара. Казалось, еще немного, и лошади их затопчут, но ничего подобного, слава богу, не случилось. Только один из патруля, молодой парень, орал во все горло на участников неудавшейся и не поддержанной никем из толпы забастовки и все время грозно размахивал перед их лицами дубинкой. Он был по-настоящему красив и статен, форма ему очень шла. Сейчас, верхом на лошади, этот жестокий, по-видимому, человек казался прекрасным. При других обстоятельствах я ни за что бы не отказалась от его приглашения сходить куда-нибудь вместе и наверняка влюбилась бы, даю вам честное слово. Какие же темные стороны нашей женской души открываются в такие моменты, если мы можем, не задумываясь, любить и обожать самых отъявленных негодяев и подлецов, прощая им буквально все. На этот вопрос еще долго не ответят не только мужчины, но и мы, женщины.
Так, без применения силы, людей оттеснили к милицейским фургонам, расчистив дорогу.
Сработал, как я его называю, инстинкт страха перед властью. Его испытывают даже самые непокорные индивидуумы — уж поверьте мне.
Как все это напоминает эпизоды из нашего прошлого! Известные мне, конечно же, не из личного опыта — тогда меня еще не было на свете, — а из учебников истории и фильмов о революции. Царское правительство, казаки на улицах городов, недовольные уровнем жизни рабочие и крестьяне и так далее и тому подобное. Не хватало еще, чтобы ввели чрезвычайное положение.
Вот тогда будет совсем замечательно, и мирно решить проблемы, возникшие снова не так давно, станет уже нереальным.
Я посмотрела на часы. Десять минут пятого показывали электронные часы на приборной доске. Пятнадцать минут на дорогу, час на то, чтобы привести себя в порядок и подобрать надлежащий туалет по такому случаю. Останется даже время про запас. Думаю, что успею к шести вечера, решила я, выбравшись наконец-то из пробки.
Через шестнадцать минут я подкатила к подъезду нашего с тетей Милой жилища. Поставила машину на сигнализацию и как угорелая влетела в подъезд. Подниматься на свой этаж пришлось пешком — лифт, как всегда, вышел из строя, а чтобы капитально его отремонтировать, ни у кого времени не хватало и руки не доходили. Я имею в виду наше ЖКУ, которое просто по долгу службы обязано заниматься такими вещами и следить за исправностью всей техники в подвластных ему домах, но такое случалось крайне редко.
Успешно преодолев все лестничные пролеты, я открыла своим ключом дверь и вбежала в квартиру, едва не сбив с ног тетю Милу. Занимаясь своими делами, я одновременно успевала общаться с тетей, ведь мы не виделись с ней с самого утра и теперь делились друг с другом своими новостями.
Приняв душ, смыв с себя весь груз накопившихся проблем и почувствовав, что немного приободрилась, я приступила к приведению себя в порядок.
Все вышло, как я и задумывала: без десяти шесть макияж был наложен, прическа сделана, остался лишь последний штрих — вечернее платье. Пусть все будет как можно шикарнее, раз уж это мероприятие носит гордое название «бал».
— Я сварила тебе кофе, Женя, — сказала тетя Мила, появившись из кухни с подносом в руках. Она прошла в гостиную и поставила его на журнальный столик.
— Спасибо, — вежливо поблагодарила я тетю. — Может быть, вот это? — спросила я ее, стоя в одном нижнем белье перед зеркалом и примеряя очередной наряд.
Это было короткое серое платье с воротником-стоечкой и с длинными рукавами. Как раз то, что мне сейчас необходимо, плечи же теперь не оголить, ведь на левом красовался ужасный шрам — тоже мне хирурги-профессионалы, не могли работать поаккуратнее, деньги как-никак за это получили, и немалые. Когда я увидела счет, к моему счастью, уже оплаченный Лагутиной, то чуть не лишилась дара речи — сумма, проставленная прописью, была довольно внушительная.
— Так как насчет этого серого? — снова посоветовалась я с тетей.
Она оценивающим взглядом осмотрела меня с ног до головы и вынесла свой вердикт:
— С черными замшевыми туфлями на высоком каблуке будет смотреться шикарно, — сказала тетя Мила и начала разливать из кофейника по чашкам дымящийся смоляной напиток, а потом добавила, не смогла удержаться от очередного комплимента в мой адрес:
— Ты же знаешь, Женя, на тебе все смотрится хорошо.
— Вы мне льстите, — совсем смутившись, ответила я. — Просто это платье из любой дурнушки сделает Ким Бессингер. Так и быть, решено, я надеваю его.
Тетя застегнула мне молнию сзади, и тут я увидела отражение ее лица в трюмо. Хотя она всегда умело скрывала все свои эмоции, но на этот раз их мог не заметить только слепой: в ее глазах читались озабоченность и некоторая тревога. После того как тетя помогла мне облачиться в вечерний наряд, она прошла на свое любимое место — в кресло рядом с журнальным столиком, — взяла чашку и сделала маленький глоток.
— Тетя Мила, вы чем-то взволнованы? — спросила я ее напрямик. Она подняла удивленные глаза, делая вид, что не понимает, о чем это я говорю.
— С чего ты взяла, девочка моя? — удивилась она.
— Ну глаза у меня пока на месте, как уж тут не заметить. Первый раз вижу вас, тетя, в таком настроении, — продолжала я настаивать на своем. Тетя немного помолчала, но потом все-таки сказала:
— Не нравится мне, что ты связываешься с этой ресторанной певичкой, — начала она. — Лагутина тебя обязательно втянет в какую-нибудь авантюру.
— Тетя, вы к ней несправедливы. И вовсе Лагутина не ресторанная певичка, голос у нее роскошный, — попыталась я смягчить твердую настроенность тети Милы против Лагутиной, — был когда-то, пять лет уже прошло с тех пор, как случилось это несчастье, хорошо еще, что опухоль оказалась доброкачественной, — добавила я, сделав существенную оговорку.
— Вот именно, что был когда-то давным-давно, — тут же подхватила мои слова тетя и постаралась их перевернуть так, как ей было нужно.
— Почему вы так ее ненавидите? — спросила я тетю Милу, действительно не понимая причины такого отношения к Лагутиной.
— Я ее не ненавижу, она просто не вызывает у меня симпатии как человек и доверия тоже, — воскликнула она. Никогда не видела ее столь агрессивно настроенной. — Надо еще проверить, на какие деньги она финансирует этот свой благотворительный фонд, — потом тете стало явно стыдно за то, что так вспылила без повода, за свою несдержанность, и она постаралась извиниться передо мной:
— Женя, извини меня, давай больше не будем об этом говорить. После упоминания фамилии Лагутиной у меня начинается нервная дрожь. Просто будь поосторожнее.
Извинения были мной приняты, инцидент исчерпан.
— Хорошо, я буду осторожна и внимательна до предела. Только прошу вас, тетя Мила, не волнуйтесь, пожалуйста, — мы улыбнулись друг Другу.
Вдруг в наступившей тишине раздался сигнал клаксона, да так неожиданно, что тетя Мила чуть не выронила из рук чашку.
— Наверное, это за мной, — воскликнула я и метнулась к окну. Отдернула тяжелую портьеру и посмотрела вниз. Так и есть — возле подъезда стояла черная «Хендай». О том, какая машина за мной приедет, предупредила сама Лагутина.
Дело в том, что я ее не видела ни в больнице, ни после выписки в течение оставшихся до благотворительного бала дней, но слышала — мы разговаривали по телефону, звонила она вчера, во второй половине дня, тогда-то и договорились о том, что шофер заедет за мной.
Я быстренько обулась, схватила сумку — там лежал «Макаров», — попрощалась с тетей, заверив ее, что буду как никогда начеку, и стрелой вылетела из квартиры: не хотелось заставлять человека ждать.
Проблема возникла тогда, когда я очутилась на лестничной клетке и поняла, что лифт по-прежнему не работает. Придется спускаться по лестнице, а это займет уйму времени и сил, ведь я на высоком каблуке.
Удивлению моему не было предела, когда я поняла, что спустилась меньше чем за минуту.
Так резво я еще никогда не скакала, могла бы дать фору любому бегуну, преодолевающему препятствия. Перед тем как выйти из подъезда, я отдышалась немного, поправила платье и, распахнув дверь, направилась к машине. Подумала, почему шофер не выйдет из нее и не откроет мне дверцу, ведь так положено по этикету, но, вспомнив, что нахожусь в российской действительности, постаралась не задумываться об этом и нисколько не насторожилась по этому поводу, а зря. Буквально через мгновение я об этом пожалела.
Автомобиль стоял ко мне правым боком. С противоположной стороны, со стороны водителя, распахнулась задняя дверца, из салона выскочил мужчина и, положив руки на крышу, заговорил со мной, предварительно направив в мою сторону пистолет с глушителем.
— Ну вот и встретились. А то, понимаешь, мы за ней бегаем, бегаем, совсем с ног сбились.
Можно подумать, она нас видеть не желает. Обижаешь, Охотникова. Садись в машину, и прошу без фокусов, — приказал он. Это был один из тех двух наемных убийц, второй наверняка отсиживается внутри.
Я находилась от машины всего в нескольких шагах и представляла для него удобную мишень, убийца же вел себя осторожно — предусмотрительно укрылся за автомашиной. Мне ничего другого не оставалось, как подчиниться. Подумалось: неужели это конец, неужто все кончится безымянной могилкой где-нибудь в лесу? Не будет со мной такого никогда, мы еще повоюем, дайте только собраться с мыслями, посмотрим, чья возьмет.
Когда я очутилась на заднем сиденье, то первым делом осмотрелась и постаралась не обращать внимания на мерзкие ухмылки двух убийц, решивших, что после одного удачного заказа могут все. Второй сидел рядом с шофером, чьи печальные глаза я увидела в зеркале заднего вида, в них отнюдь не было растерянности, можно даже с уверенностью сказать, что он был совершенно спокоен. Этот человек может мне помочь, если, конечно, не играет в чужой команде, не заодно с ними, в чем я убедилась тотчас же.
— Они остановили меня при подъезде к вашему дому. Просто дорогу перегородили и пушку к виску приставили, — сообщил мне шофер, потерев левый висок.
— Ага, вот так вот, — засмеявшись, сказал убийца, сидевший впереди, и показал вновь, как он это сделал совсем недавно, приставив свою пушку к другому виску водителя. Второй постарался не отставать от своего товарища и тоже загоготал, как гусь. Им было на вид не больше тридцати. Первый вдруг затих, но его друг продолжал хохотать. Тогда первый посмотрел в упор на подельника, и тот сразу же смолк, задушив приступ веселья, потом отвернулся и уставился в лобовое стекло, а одним глазом все же следил за действиями водилы, который буквально врос в кресло, слился с ним, превратившись в одно целое.
Лицо того, которого я увидела первым, сейчас не выражало никаких эмоций, только губы шевелились, слегка приоткрывался рот при каждом слове. Он поведал мне «душещипательную» историю их с другом похождений:
— А мы ведь почти три недели никак к тебе подобраться не могли, случая удобного не подворачивалось. Все ходили вокруг да около, столько обуви стоптали, — наемник зацокал языком и замотал головой, ставя, по-видимому, это мне в упрек, но я ответила ему:
— Вы знаете, мне до этого нет никакого дела, вас — ну нисколечко не жалко. Пусть даже подошвы бы ваши стерлись по самую шею, мне работы меньше было бы.
Он улыбнулся, вернее, его лицо расплылось в какой-то ужасной гримасе, больше похожей на оскал, чем на улыбку, а затем оно снова будто бы окаменело. Продолжил, не обратив на мое высказывание никакого внимания.
— Мы уже знаем, что ты и в мусарню сбегать успела — жаль только, что лечение твое на пользу не пойдет, — и то, что родственников вовремя оповестить о своей смерти мученической не успеешь. Лежать тебе в могилке, землицей сырой присыпанной, — он глубоко вздохнул, делая вид, что очень опечален моей незавидной участью, и закончил свой монолог обращением к шоферу:
— Ну что, дед, поехали. Чего нам без толку стоять на открытом месте и людям глаза мозолить. Если уж так приспичит выговориться, ты не стесняйся, Охотникова. Дорога у нас длинная, — обратился уже ко мне, но я любезно отказалась от такого предложения. Только посмотрела вновь в зеркало заднего вида и, встретив взгляд пожилого водителя, тихо произнесла:
— Да, поезжайте, — затем добавила:
— И прошу вас, как можно медленнее и осторожнее. Хочу перед смертью как следует подумать над своей несложившейся, пошедшей наперекосяк жизнью.
Надеюсь, он понял мой прозрачный намек.
Если нет — то лежать нам рядом под слоем грунта.
На переднем сиденье второй киллер снова захихикал, а потом обратился к своему напарнику:
— Дед-то у нас, оказывается, юморист. Как это я сразу не заметил такого прикола. Кореш, ты только посмотри, — позвал он державшего меня на мушке своего друга.
Тот с неохотой откликнулся:
— Ну что там у тебя еще?
Теперь я это тоже увидела. Дело в том, что на крышке бардачка красовалась надпись, которая так рассмешила наемного убийцу. Там было выведено крупными буквами следующее предупреждение: «Внимание, секретное оружие. Применять только в экстренных случаях». Когда убийца открыл бардачок, то обнаружил в глубине монтировку, долго ее рассматривал, а потом зашелся в приступе смеха.
Дед предусмотрительно пристегнулся ремнем безопасности, повернул ключ в зажигании, отпустил сцепление, и машина плавно тронулась. Затем вдавил педаль газа до упора, и автомобиль стал быстро набирать обороты. Стрелка спидометра поползла вправо. «Хендай» уже через несколько секунд неслась с угрожающей скоростью прямо на рефрижератор, стоявший в самом конце двора; водитель специально направил машину в его сторону, все шло по задуманному сценарию.
— Ты чо делаешь, придурок, — заорал на шофера его ближайший пассажир, который вдруг схватился за баранку и постарался вывернуть ее на себя.
Перед тем как дед нажал резко на тормоз, я успела пригнуться и обхватить колени руками.
После почти мгновенной остановки восседавший на переднем сиденье молодчик вылетел в лобовое стекло, пробив его своим телом, скользнул по капоту и покатился по земле впереди машины. Другой ударился о переднее сиденье головой, но быстро пришел в себя и направил свой «ТТ» с глушителем в мою сторону. Я молниеносно перехватила его руку и отвела вверх, прежде чем раздался хлопок, и пуля прошила крышу насквозь. Следующая пуля пробила стекло позади меня, а третья окончательно разнесла его вдребезги. Между нами завязалась борьба, через некоторое время я поняла, что победа будет за мной. Я перегнула его руку с оружием через колено, он закричал от боли и выпустил, наконец, пистолет из правой руки.
Водитель тем временем взял монтировку и саданул ею моего противника по голове. Одного раза оказалось, как ни странно, мало, тогда дед врезал ему еще раз. После второго удара убийца, оказавшийся теперь в роли жертвы, потерял сознание и привалился своей головой мне на плечо. Я отбросила его тушу назад и добавила для верности ему кулаком в челюсть. Наверняка эта мера была излишне жестока, но мне так хотелось это сделать, аж кулаки зачесались.
— Вот вам, ребятишки, и юморист, — выпалил дед.
После мы подтащили к машине летуна, валявшегося на асфальте, и пристегнули его самого и подельника наручниками к рулевой колонке.
— Откуда у вас наручники? Разрешите поинтересоваться? — спросила я своего помощника.
— Поинтересоваться можно, — разрешил он и продолжил:
— У нас на работе всем выдают, только зачем, не поясняют. Оружия ведь у меня никогда не было. А вот, глядишь, наручники и пригодились.
— Скажите спасибо начальству, — улыбнулась я. Мне нужно было подумать, как добраться до места назначения, а то Лагутина обидится.
Я обратилась к шоферу:
— Вы подождите милицию, а мне уже пора. — — Хорошо. Если опаздываешь, то лови тачку, дочка, — предложил старик, а потом спросил:
— Не замерзнешь в своем коротком платьице, осень все-таки на дворе, ноябрь. Давай куртку свою одолжу. Только смотри верни, а то это моя любимая кожаная куртка.
— Нет, спасибо, не нужно, — поблагодарила я его, — как-нибудь доберусь. Не сахарная, не растаю, — произносила уже на бегу.
Направлялась я к ближайшей автостраде.
Можно было, конечно, забежать домой, захватить плащ, но времени и так уже в обрез, а если честно — я уже опоздала. Думала ведь, что меня доставят к самым дверям, вот и оделась так легко. И почему это вдруг мне пришла в голову такая шальная мысль, сама не пойму.
С горем пополам добравшись до дороги (оживленной ее никак не назовешь), я не поймала, как надеялась, машину: ни одна не проехала за время моего пребывания у кромки тротуара. Невдалеке, на трамвайной остановке, закопошились люди, завидев приближающийся электротранспорт. Я тоже решила воспользоваться его услугами и помчалась на остановку.
До центра города трамвай меня доставит, а там уж как-нибудь соображу, как побыстрее добраться до нужного мне места.
В салоне трамвая, как ни странно, было пусто, люди, стоявшие на остановке, быстро рассредоточились по вагонам. Я зашла в последнюю дверь второго вагона и расположилась на задней площадке у самого окна. Две пожилые женщины вели непринужденную беседу, но мое появление, по-видимому, сбило их с мысли, они недружелюбно начали коситься в мою сторону, наверное, им не нравился мой наряд, чего нельзя было сказать о молодом парнишке, которому явно приглянулись мои ножки — это первое, на что он обратил внимание, но, я думаю, он посчитал все-таки меня сумасшедшей. Кто еще станет разгуливать в такой холод, можно сказать, в одном нижнем белье.
— Молодежь сегодня совсем стыд потеряла, — сказала одна пожилая дама другой.
«Ну, пошло-поехало, нашли тему для обсуждения», — разозлилась сначала я, но потом решила, что будет даже забавно их послушать.
Вторая ей отвечала, согласно закивав головой. Выглядела она попроще, в отличие от своей случайной наверняка собеседницы.
— У меня внучка, — начала она, — как размалюется, а одежды, ну совсем немножко, только чтобы места срамные прикрыть. И все просит: баб, дай на это, баб, дай на то. Дочка ведь с зятем одни не справляются, — бабка тяжело вздохнула, продолжая причитать над своей незавидной долей. — В университет пошла, на первый курс, а там деньги нужны большие, так ведь просто не пробьешься. Тем более Людка, внучка моя, — глупая, как пробка, одни женихи на уме.
— А на каком факультете ваша учится? — спросила ее напарница.
— Ой, дай бог памяти, да кажись, на этом, как его.., экономическом, — вспомнила, наконец, бабка.
— На экономическом берут много, — подтвердила собеседница, взмахнув, словно крыльями, руками. Это, по-видимому, символизировало крайнее возмущение.
— Сейчас везде берут много, — не унималась другая, — жизнь-то дорожает. Слышали, хлеб опять подорожал, а пенсию повышать не хотят!
— Как это не слышала, даже видела! Я вам больше скажу. Тут вот, буквально, на днях…
Что еще мне остается добавить к этому?