1

На привокзальной площади Карасева с каждой минутой становилось все меньше и меньше народу. Солнце скрылось за горизонтом, и на небо медленно восходила ночь, подавляя сопротивление остатков света, приглушая дневные звуки. Рейсовые автобусы из Тарасова стояли полупустыми. Старые желтые монстры с облупившейся краской, которые народ окрестил погремушками, они помнили еще эпоху рассвета коммунизма и тосковали по прежним временам, угрюмо взирая на мир через мутные стекла. Места пассажиров на дерматиновых сиденьях мрачных автобусов вместо живых людей занимали черные тени. Водители курили на улице под деревьями. Листву шевелил легкий теплый ветер, однако было не душно, все-таки конец августа. К ночи теперь холодало.

Моя машина стояла за одним из автобусов у высокого бордюра, окна открыты. С сигаретой в зубах я откинулась на водительском сиденье. Пальцы со скоростью счетчика банкнот листали стопку стодолларовых купюр, полученных за дело, оконченное несколько часов назад. Не то чтобы я не верила клиенту, просто процесс подсчета заработанных дензнаков сам по себе был чрезвычайно увлекателен. Считая, я замечталась.

Сумма — приличная, и если добавить мои прошлые накопления, то можно внести почти половину стоимости квартиры, на остальную часть оформить кредит. Не хотелось злоупотреблять гостеприимством тети. Она, конечно, замечательная, во мне души не чает. Приняла, как родную дочь, после того как я переехала в Тарасов, сбежав от отца и его новой жены, ненавидевшей меня всеми фибрами души. Каждый раз тетя Мила убеждает, что я могу жить у нее сколько угодно, забывая об одном обстоятельстве — я взрослая двадцатисемилетняя женщина и должна строить собственную жизнь. Да и моя профессия телохранителя такова, что лучше быть от тети подальше, дабы не навлечь на нее месть разных отморозков, планы которых я сорвала.

Меры предосторожности не могут на сто процентов гарантировать безопасность единственного близкого человека, оставшегося у меня на этой планете после смерти матери. Отца я исключила из списка близких людей из-за его предательства, ведь он женился на своей стерве чуть ли не сразу после похорон мамы. Он будто только и ждал ее смерти.

Задумавшись о своей теперешней жизни, я решила, что она слишком нестабильна, чтобы брать кредит. Сегодня у меня есть клиенты, а завтра их может не быть. Помнился период, когда я больше месяца сидела без работы. Если такое повторится, что я буду делать, имея на шее долговое бремя? Впрочем, я могла бы работать переводчиком или преподавателем иностранных языков; но я не могу без экстрима, и потом, в провинции этим на жизнь не заработаешь.

Порою меня брала злость, что в «Ворошиловке» в диплом не могли написать специальность поприличнее. Понятно — они делали это для прикрытия внедренных в посольства разведчиков и не принимали в расчет, как студентки будут жить, оказавшись вдруг на гражданке, так как редко кто из девушек вырывался из шпионской паутины. Из специального разведывательно-диверсионного подразделения КГБ «Сигма», куда я попала после стажировки в силовых ведомствах, вообще отправлялись лишь на небеса и редко кто доживал до пенсионного возраста.

Миссии у отряда были исключительно невыполнимые. В случае провала — жестокие пытки и мучительная смерть. Нестабильность политической ситуации в стране в те времена приводила к тому, что агентов сдавали свои же, принося в жертву резко меняющейся конъюнктуре в отношениях со странами противника. Сегодня враг, а завтра по телевизору показывают обнимающихся руководителей, и что делать, если в этот момент операция уже идет полным ходом и переиграть почти невозможно.

Мне чудом посчастливилось ускользнуть оттуда. Помогли и связи отца-генерала, и мои собственные способности. Те времена были самыми темными в моей жизни. Их хотелось быстрее забыть и не вспоминать, но такое не забывается. Очутившись в Тарасове, я словно заново родилась. Помогла тетя и то, что я нашла себе применение в обычной жизни.

Мои мысли прервало неожиданное появление перед капотом бритоголового парня. Вопя дурным голосом, он выскочил из здания вокзала и метнул пустую бутылку из-под пива куда-то в сторону. Послышался звон разбитого стекла. Я дернулась за револьвером, но остановилась. Парень просто перебрал или обкололся и не понимал, что творит. За ним из дверей вокзала высыпала целая толпа — человек семь, и все как один лысые, в темной одежде и высоких шнурованных ботинках. Их главарь отличался от остальных наличием тюремных наколок и белыми шнурками в ботинках. Куражась, толпа проследовала мимо моего «Фольксвагена» и скрылась за автобусами. Я расслабилась, закурила сигарету и сунула окурок в пепельницу. Затем достала портсигар и, открыв его, сделала неприятное открытие — сигареты кончились. Несмертельно. Я взглянула через лобовое стекло на улицу. Здесь где-то, конечно, должен быть какой-нибудь магазин, где можно купить сигареты.

Выбравшись из машины, я подошла к водителям междугородных автобусов и спросила о магазине. Ответили они раза с четвертого, тщетно набиваясь мне в провожатые. Аргументы приводились самые банальные: такой красивой девушке опасно ходить по вечерам одной; и я могу заблудиться в незнакомом месте.

Отделавшись от водителей, я пошла в указанном направлении. До магазина на самом деле было рукой подать. В связи с переустройством привокзальной площади его просто перенесли за здание вокзала. Шагая, я подумала, что по приезде домой надо внести изменения в цифровую карту Карасева, содержащуюся в моем компьютере, также неплохо бы проверить карту Тарасова, иначе как-нибудь, уходя от погони или преследуя кого, можно нарваться на неприятный сюрприз, в виде проезда, превратившегося в тупик. Для моей профессии знание местности, где приходилось работать, имело одно из первостепенных значений. От этого зависела жизнь и клиента, и моя собственная.

Магазин представлял собой вагончик, обшитый белым пластиком, с синим козырьком. На козырьке почти анекдотичное название «Мини-супермаркет „Меркурий“». Несмотря на приставку «мини», нужные мне сигареты я все же нашла. Выйдя из вагончика, я тут же закурила. Трещали цикады в буйно разросшейся на газоне траве, дул легкий ветерок. Да, лето заканчивалось… Пролетело так стремительно, что я и не заметила. А большинство из моих планов на отдых так и остались невыполненными.

— На следующий год наверстаю, — бодро пообещала я себе и услышала неподалеку радостно-возбужденные голоса бритоголовых, что проходили мимо моей машины пару минут назад. По разговору я поняла, что они пристали к какому-то прохожему. Их пьяный, идиотский гогот вперемешку с матом резал слух.

— Посмотри на его морду, ха-ха-ха, видно, что педик! — хрипло басил кто-то из отморозков. — Что ты не молишься, молись, самое время. Знаешь, что мы делаем с такими, как ты?

Тот, на кого они наезжали, ответил абсолютно спокойно звучным, сильным голосом:

— Опомнись, сын мой, пока не слишком поздно. Зло, сделанное тобой, в конце концов вернется к тебе же в десятикратном размере, а душа погибнет в адском пламени.

— Я тебе не сын, козлина! Ты че вздумал меня пугать своими поповскими россказнями? — заливисто раздалось в ответ.

Ноги сами понесли меня к месту разборки. По голосам парней я понимала, что с минуты на минуту может произойти серьезная потасовка. Мужчина, видимо, думал, что этих парней достаточно пожурить и они, попросив прощения, пойдут по своим делам.

Я свернула в переулок и увидела толпу, прижавшую к дощатому забору православного священника в черной рясе с массивным серебряным крестом на груди. По сравнению с двухметровым священником восемнадцатилетние парни выглядели мелюзгой, как стая волков против медведя. Однако бородатый мужчина в рясе не предпринимал никаких попыток воздействовать на нападавших силой, которая, если судить по могучему телосложению, у него имелась в избытке. Священника задирали, пихали, дергали за рясу, а он только призывал опомниться. На мое приближение никто не обратил внимания.

— Снимай цацку, бородатый, — заорал предводитель ватаги, хватая священника за крест, — у нас бабки кончились, а твоего креста как раз хватит на пару пузырей.

— Нет, — спокойно ответил священник и накрыл узкую ладонь парня своею могучей лапищей.

Лицо предводителя пошло красными пятнами. Он выхватил из кармана финку и приставил к горлу священника:

— Ты че, не понял, в натуре! Я тебя щас попишу, паскуда!

— Убив меня, ты погубишь и себя, и своих друзей, — произнес священник так, словно был уверен в своей неуязвимости. — Вас арестуют и посадят, но это ничто по сравнению с тем, как вы оскверните грехом свои души. Я говорю вам — отвратитесь от зла, еще есть шанс. Диавол затуманил вам разум.

— Ты, дебил, сейчас сдохнешь, и бог тебе не поможет. Жалеешь теперь, что с нами связался? — рот предводителя бритоголовых растянулся в хищном оскале. В эту минуту парень выглядел как натуральный посланец ада. Небольшая круглая голова на длинной тощей шее, маленькие, прищуренные, бегающие глазки, уши, плотно прижатые к черепу, крошечный искривленный нос — все в нем вызывало отвращение.

Я приблизилась к парню как раз в тот момент, когда он размахнулся, чтобы полоснуть священника ножом по лицу, и перехватила его запястье. Вывернув из руки парня нож, я врезала отморозку сзади по шее и вырубила его. Затем, крутнувшись, ударом ноги свалила двоих его товарищей, вскочила, саданула третьего под дых, четвертого схватила за горло и провела удушающий прием, одновременно вырубив пятого ударом пятки в челюсть.

Лишь после этого сильно поредевшие противники поняли, что на них напали. На лицах парней отразилось недоумение, даже испуг. Они не поверили в то, что увидели своими глазами. Их пыл несколько поутих. Осмотревшись, я повернулась к священнику. Тот стоял и со скорбью в глазах смотрел на меня.

— Дочь моя, в тебе слишком много агрессии, — прозвучал его спокойный голос. — Насилие порождает насилие. Они же, в сущности, дети, заблудшие в жизни. Разум их затуманен, в сердце нет Бога. Они нуждаются в помощи и наставлении.

— Я их и наставила немного. Попыталась объяснить, как ужасно бывает насилие, — пояснила я с иронией, — можно, если хотите, связать их, и, когда они придут в себя, вы им проповеди почитаете. Вдруг и правда поможет.

— Путь к Богу личный выбор каждого, и принуждать никого нельзя, — наставительно произнес священник, улыбнувшись уголками губ, — так как сам Господь вручил право выбора сынам и дочерям. В этом есть Божий промысел. Человек сам по собственной воле должен отвратиться от зла, а остальные лишь могут помочь советом, показать на собственном примере.

— Точно. Все верно, но давайте лучше уйдем отсюда. Мне не хотелось бы снова прибегать к насилию, — попросила я и добавила: — Я бы могла вас подвезти, если не возражаете.

Священник согласился, и мы быстро пошли по улице. Украдкой я изучала взглядом священника. Своим видом он напоминал мне древнерусского богатыря. Одухотворенное лицо, черная с проседью борода, густые брови. Возраст от сорока до пятидесяти, точнее я определить не могла.

— Отец Василий, — представился священник, ожидая того же самого от меня.

У меня на такие случаи было заготовлено с десяток имен и биографий, но в этот раз врать не хотелось. Какая опасность может исходить от священника православной церкви? Подумав, я сказала правду:

— Евгения Максимовна Охотникова, телохранитель.

— Так драться вы научились явно не на курсах телохранителей. — Священник бросил на меня проницательный, изучающий взгляд: — Я сам бывший спецназовец и знаю, о чем говорю.

От удивления я даже открыла рот. И как только я сразу не догадалась?! Выправка, движения священника — все выдавало в нем опытного бойца.

— То есть, отец Василий, вы сами могли уложить их одной левой, но стояли и спокойно ждали, когда тот не совсем нормальный парнишка перережет вам горло? — спросила я удивленно.

— Я решил вручить свою жизнь в руки Господа, — пояснил священник. — Все свершается лишь по Его воле. И то, что произошло минуту назад, — живое доказательство этому. Сами небеса прислали вас на помощь мне в трудный момент.

— Ох и повезло же вам, что у меня кончились сигареты, — покачала я головой. — Если бы я не пошла их купить, вы бы сейчас уже предстали перед творцом.

— Везение выдумали люди. Ничто на свете не происходит случайно, — заметил отец Василий. — Кроме того, я бы все равно не позволил совершить ему грех. Я до последнего момента надеялся утихомирить их убеждением. Если б не получилось — тогда бы отнял нож и выкинул бы его через забор. Бить мальчишек очень не хотелось по той простой причине, что я мог бы кого-нибудь случайно покалечить. Ведь их, неразумных, просто науськали на меня люди, которые попирают церковь и Бога.

— Мне все понятно как день, — буркнула я, выключая в машине сигнализацию и открывая дверцу. — Садитесь, отвезу вас домой.

Священник еле втиснулся в салон «Фольксвагена». Я завела двигатель и, вырулив со стоянки, направила машину в сторону золотых куполов церкви Преображения, что виднелись над крышами домов частного сектора. По рассказу священника, он жил там же, при храме.

— Почему вы думаете, что на вас этих парней кто-то науськал? — спросила я из профессионального интереса.

— Потому, что я, оказавшись в Карасеве, веду непримиримую борьбу со злом и многим это не нравится, — ответил отец Василий грустным голосом. — Не знаю, успею ли я окончить дела, которые начал, противление зла слишком велико, однако я не отступлюсь, сколько бы на меня ни нападали.

— А на вас не в первый раз нападают? — спросила я.

— За неделю третье покушение, — пояснил священник. — Поздно вечером возвращался домой, и на улице на меня напал какой-то сумасшедший, хотел зарезать. Я отразил удар машинально. Едва не сломал нападавшему руку. Слава Богу, тот вскочил и убежал, но буквально через два дня меня чуть не сбила машина. Шофер специально ехал на меня, заскочил прямо на тротуар, задел забор, на который я запрыгнул, и если бы не моя реакция и умения, полученные на войне, то мы бы сейчас с вами, Евгения, не разговаривали.

— Это уже серьезно, — заметила я и поинтересовалась: — Отец Василий, а вы в милицию заявляли?

— Да, но там сослались на случайности, — вздохнул священник. — Шофер, дескать, не справился с управлением, наскочил, испугался и побыстрее уехал, чтоб не нарываться на скандал. Однако я точно знаю, что это не случайности. Мужчина, что напал на меня, до этого целый день следил за мной издали. Я его заметил, но не придал большого значения.

— Отец Василий, если милиция не может вас защитить, то почему бы вам не нанять телохранителя? — осторожно поинтересовалась я.

Священник от души рассмеялся:

— Как вы, Евгения, до такого додумались? Представляю глаза настоятеля отца Афанасия, когда я ему доложу, что нанял телохранителя. В голове не укладывается.

— Не пойму, что тут такого? — пожала я плечами. — Вот у папы целая куча телохранителей, хоть он и католик, ну и что?

— Нет, я не могу на это пойти, — покачал головой отец Василий.

— Например, я не только охраняю клиента, но и веду расследование, — поспешно сказала я. — Разве вы не хотите, чтоб я узнала, кто на вас покушался? У меня есть возможности, средства, связи и достаточно большой опыт, чтоб сделать это. Установление истины — разве грех? Я могу вычислить этих людей и передать в руки милиции, чтобы их изолировали от общества.

— Тюрьма их не исправит, — задумчиво возразил отец Василий.

— Тюрьма нет, но при таких учреждениях везде служат священники, и они помогут им прийти к богу, если у них возникнет желание, — убежденно сказала я.

— В ваших словах есть доля истины, — согласился священник. — Эти юнцы не ведают, что творят, и принесут окружающим много зла, если их не остановить. Вы их найдете, а я призову к покаянию, и если это не поможет, то придется действительно их изолировать. Только вы не должны никого убивать. Ничто не оправдывает убийства человека.

— Именно так я и собиралась действовать, — с готовностью кивнула я. — Меня вообще можно назвать пацифисткой. Я из КГБ ушла, так как не желала участвовать в убийствах.

— Видите, а вы говорите случайность! — воодушевляясь, воскликнул отец Василий. — Мне нужна была помощь, и Бог послал вас. Вместе мы сможем сдвинуть дело с мертвой точки. У меня мечта — создать центр реабилитации для бывших осужденных и бомжей, чтобы они могли адаптироваться к нормальной жизни. При посильном вспоможении отца настоятеля я работаю над этим, но путь тернист, много противников, людей непонимающих, и еще эти нападения… Они выбили меня из колеи. Если меня убьют, то кто продолжит мое дело?

— Конечно же, — воскликнула я, — у нас все получится. Я помогу вам разобраться с организаторами покушений, а вы продолжите со своим центром реабилитации.

— Да благословит вас Господь, Евгения, за ваше доброе сердце, — с жаром произнес отец Василий и перекрестился.

Мы как раз подъехали к массивным деревянным воротам старинного белокаменного храма. Я затормозила и, заглушив двигатель, произнесла будничным тоном:

— Раз вы согласны, тогда обсудим условия контракта. За свою работу я беру две тысячи в сутки.

— О, Евгения, извините, я посчитал, что вы предлагаете мне безвозмездную помощь, — погрустнел священник. — Таких денег мне нипочем не найти.

Мне, глядя на него, стало как-то неловко, будто я вымогательница какая. Непохоже было, что отец Василий лукавит. Ряса на нем была самая простая. Крест хоть и серебряный, но, видать, очень старый и достался ему, вероятно, от кого-то из прежних священников. Из украшений только советские часы «Луч» с кожаным потертым ремешком.

К лицу жаркой волною прилила кровь.

— Отец Василий, поймите, все, чем я пользуюсь при защите клиента, стоит денег, и немалых, тот же бензин для машины, за день столько, бывает, наездишь. — Я говорила, а он лишь молча смотрел на меня печальными глазами, кивая. — Подслушка от тысячи до нескольких десятков тысяч, — продолжала я и, не выдержав его взгляда, попросила: — Не смотрите на меня так. Я просто физически не могу позволить работать забесплатно. Я с голода умру.

— Знаете, как сказано в Библии по этому поводу? — медленно произнес отец Василий. — Это Иисус Христос сказал: «Приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создателя мира, ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и напоили; был странником, и вы приняли Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне. Истинно говорю вам: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих, то сделали Мне». Иными словами, находясь среди людей, Евгения, которым вы протянули руку помощи, вы не умрете с голоду, и каждый нормальный человек окажет вам помощь, если вы в ней будете нуждаться. Жажда помогать ближнему заложена Богом в каждом, так как это одно из проявлений любви. В настоящее время многие просто подавляют в себе это под гнетом общества, где проявление добродетелей считается слабостью. Но если человека подтолкнуть…

— Все, я согласна, — прервала я его. — Вы выиграли. Я помогу вам, однако без денег это будет намного труднее и опаснее.

— Я не играл с вами, Евгения, — спокойно возразил отец Василий. — А согласились вы потому, что в душе очень хороший человек и интуитивно чувствуете, где правда, а где ложь. Вы же не прошли мимо, когда увидели, что на меня напали. Могли ведь просто вызвать по телефону милицию и идти дальше. Вместо этого вы рисковали жизнью ради совершенно незнакомого человека.

— Милиция бы не успела, — ответила я, насупившись. — Да и не так уж я и жизнью-то рисковала.

— Не умаляйте своих заслуг, — покачал головой отец Василий. — Ложная скромность тоже порок.

— Вот такая я порочная, и подумайте, стоит ли со мной связываться, — пробормотала я, понимая, что крупно влипла. Никогда, даже в страшном сне, я не думала, что стану работать забесплатно.

— Кстати, о пороках. Евгения Максимовна, когда была ваша последняя евхаристия? — спросил отец Василий неожиданно.

— Как вы сказали, евхаристия? — переспросила я, не решаясь соврать. — Дайте-ка подумать. Евхаристия, евхаристия… Понимаете, я так много работаю и не могу делать это так часто, как хотелось бы. Было бы время, я бы каждый день…

— Евхаристия — это таинство причастия, — пояснил отец Василий на всякий случай. — Когда вы это делали в последний раз, месяц назад, год назад или два года?

— Да никогда, — со стыдом призналась я.

— Вы что, некрещеная? — воскликнул отец Василий.

— Нет, меня мама окрестила в детстве, — ответила я.

Отец Василий воздел глаза к небу и перекрестился, потом произнес:

— Значит, в детстве один раз было. Советую прийти в храм завтра на литургию исповедоваться и причаститься, а затем я вас благословлю на выполнение миссии. Каждое дело следует начинать с благословения. И на будущее знайте, причащаться надо как можно чаще, на каждый пост, а если возникают препятствия этому, то хотя бы не реже одного раза в год.

— Хорошо, ясно, — кивнула я, ничего не обещая. — Меня вот несколько беспокоит исповедь. Я служила в разведывательно-диверсионном подразделении КГБ и давала кучу подписок о неразглашении. Сейчас своим клиентам я тоже обещала сохранять обстоятельства дел в тайне и не нарушу своего обещания. Так о чем мне тогда рассказывать на исповеди?

— О чем и я рассказывал в свое время, приехав из Чечни, — ответил отец Василий. — Главное, признать свои грехи, осознать свою виновность перед Господом. И пообещать, что, исправив свою жизнь и примирившись с людьми, вы будете надеяться на милосердие Божие. Вы, Евгения, ведь покинули свое подразделение и стали, по сути говоря, помогать людям. Пусть пока методы ваши не совсем богоугодные, но вы же стараетесь не причинять людям напрасных страданий. Бог видит ваше усердие. Крестик носите, Евгения?

— Нет, что-то не получается, цепочка все время рвется, — пожаловалась я и обреченно призналась, что потеряла крестик в одной из драк, когда меня сбросили с пристани в воду. Новый купить по сию пору не удосужилась.

Отец Василий только успевал осуждающе кивать головой:

— Плохо, Евгения, очень плохо, что у вас даже креста нет. Однако не тревожьтесь, мы это быстро поправим. С завтрашнего дня у вас начнется новая, наполненная Его светом жизнь. Я сам это познал, когда пришел в храм к Богу.

— Хорошо бы, — поддакнула я.

Мы условились встретиться завтра, перед утренней службой, чтобы я успела исповедоваться, а позже, во время литургии причаститься. Вечером мне было велено ни есть, ни пить (так называемый евхаристический пост), и с непонятной радостью я согласилась. Не знаю, повлияло бы на это решение знание того, что тетя Мила напекла пирогов, или нет, но дома меня ждал неприятный сюрприз — эти самые пироги.

Запах я почувствовала еще в коридоре, и по спине побежали мурашки от осознания произошедшего. Какая чудовищная несправедливость! Первый раз в жизни решила попоститься, и на тебе.

— Женя, привет! Я испекла твои любимые яблочные пироги! — выскочила из кухни тетя Мила. — Как у тебя дела?

— Пока не вошла, были терпимо, — буркнула я, снимая туфли.

В моей голове в этот момент крутилась бесконечно повторяющаяся фраза: «У меня железная воля. У меня железная воля. Да не совратят меня яблочные пироги».

— Ой, Женя, ты не представляешь. Пироги удались невероятно. Я попробовала кусочек и не поверила себе, — улыбаясь, сообщила тетя. — Тесто такое воздушное, мягкое. Так и тает во рту. А начинка — это невозможно описать! Надо попробовать. Я сейчас тебе отрежу кусочек.

— Нет, — выдохнула я.

Из прихожей, мимо обалдевшей тети, я пробежала в свою комнату, упала на постель и зарылась лицом в мягкое пушистое покрывало.

Тетя зашла в комнату следом и с тревогой спросила:

— Женя, ты не заболела? Раньше ты бы никогда не отказалась от пирогов. Я ведь не только с яблоками испекла, но и с малиной, смородиной, вишней. Знаешь, как с мороженой вишней мучилась: косточки вынимала, она вся раскисла, я туда крахмала добавила с сахаром, потом дрожала, что пирог потечет в духовке, но получилось отменно.

— Уходи, — простонала я в покрывало, закрывая уши ладонями.

Тетя присела на край кровати, заботливо склонилась надо мной, отняла от ушей руки и спросила:

— Ну, что случилось, Женя? Расскажи мне, а то у меня сейчас сердце разорвется. Клиент отказался платить, да?

— Нет, он заплатил, я даже нашла нового клиента и согласилась на контракт, он священник, — сказала я дрогнувшим голосом, подняв на тетю глаза.

— Священник! — Тетины брови удивленно подались вверх. — У них что, тоже бывают какие-то проблемы? Я думала, они только молятся целыми днями. Этот, наверное, сказочно богат, и кто-то ему позавидовал.

— Нет, он не богат, — возразила я сквозь зубы. — Я ухитрилась найти бедного священника, он даже не может заплатить мне за работу.

— Не может быть! — изумилась тетя Мила. — Ты что же, будешь работать бесплатно?

— Да, он меня попросил, и я не смогла отказать, — буркнула я и села рядом с тетей. — Понимаешь, мне показалось, что, если я не соглашусь, его точно пристукнут. Он выбрал путь непротивления насилию. Ему какие-то подонки нож к горлу, а он рассуждает вместо того, чтобы врезать. Раньше, прикинь, этот священник был спецназовцем, служил в Чечне.

— Думаю, что ты поступила правильно, — серьезно сказала тетя, погладив меня по голове. — Всех денег не заработаешь. Если человеку нужна помощь и ты можешь ему помочь, то надо сделать это. Если он бедный, значит, подлинный. А то вон как некоторые, только карманы набивать — утопают в золоте. Ты из-за денег расстроилась?

— Нет, прошлый клиент хорошо заплатил, можно легко перетерпеть, дело в другом, — ответила я и рассказала про предстоящее причастие. — Я обещала ему поститься. А если я обещаю, то выполняю свои обещания, не могу иначе. Ты же, тетя, вечно, как наготовишь вкуснятины. Обычно я спокойно отношусь к еде, но сегодня магнитная буря, что ли. От одного запаха слюнки текут. Ничего, и не такое терпела, справлюсь.

— Это все потому, что нельзя, — осмыслив, сказала тетя. — Я пойду, уберу пироги в шкаф и закрою кухню, чтобы ты не мучилась.

Когда она ушла, я встала, переоделась в спортивное трико, майку и, проделав комплекс дыхательных упражнений, перешла к отжиманиям, сначала на кулаках, потом на пальцах, а в заключение — на внешних сторонах ладоней. Пять подходов по сто раз здорово отвлекли меня от мыслей о еде. Да, с тетей голодать одно мучение. То ли дело тренировки кандидатов в «Сигму» — отобрали после выпуска студенток, выбросили в пустыню, и голодай сколько душе угодно. Воды кругом ни капли. За полярным кругом тоже голодать нетрудно. Животных минимум, под рукой только ягель, а он аппетит не очень пробуждает. А как мы голодали на каменистом атолле в океане! Была буря, как-то пытались собрать дождевую воду, пришлось выжимать ее из одежды. Только на третий день удалось подбить камнем случайно залетевшую чайку. Пробовали ловить рыбу. Когда у некоторых из кандидатов начала ехать крыша, нас все же забрали оттуда.

Повиснув на турнике, я решила думать о тухлой рыбе. Однако аппетит это не убавляло. За годы службы брезгливость во мне начисто уничтожили.

— Женя, ты не могла бы потише скрипеть своим турником, все-таки поздно уже, почти одиннадцать, — попросила тетя Мила, заглядывая в комнату. В глазах ее таилось беспокойство и смущение. — Соседи могут еще невесть что подумать.

Я мягко спрыгнула с турника на ковер и, отдышавшись, бросила с раздражением:

— Думаешь, соседи прислушиваются ко всяким скрипам? Нужны мы им сто лет.

— Они прислушиваются, прислушиваются, Женя, и такое потом говорят, — закивала тетя Мила. — Помнишь, ты недавно била кулаками по чурбаку и вошла в раж, что даже начала что-то выкрикивать. Потом Мария Александровна мне рассказала: во дворе болтали, будто ко мне приходил мужчина и избивал меня полтора часа. Все сошлись на том, что это мой бывший любовник и я ему изменила со слесарем, который приходил к нам трубу менять на кухне. А в любовники мне записали соседа из двадцать третьей. Помнишь этого молодого бизнесмена?

Я не смогла удержаться от смеха:

— Тетя Мила, да успокойся. Ничего страшного. Наоборот, в нашем дворе за тобой закрепится имидж роковой обольстительницы.

— В наше время таких обольстительниц знаешь, как называли? — хмуро буркнула тетя и добавила совсем уж печальным голосом: — Как я посмотрю в глаза жене этого бизнесмена, если встречу ее на улице?

— Ты лучше ей не в глаза смотри, а следи за руками, — посоветовала я. — Электрошокер, который я тебе купила, все еще функционирует?

— Да. Только я его боюсь, он так страшно трещит. — Вдруг глаза тети от страха расширились. — Ты, что, считаешь, она может напасть на меня?

— Очень даже может быть, — ответила я. — На вид она неврастеничка и из-за своего мужа любую порвет на лоскуты голыми руками, поэтому бей первой и беги. С теми, кто отбивает мужиков, не церемонятся.

— Я же не отбивала, — прошептала тетя и села, медленно бледнея. — Как же теперь-то? Может, ей позвонить и сказать, что между нами ничего не было?

— Так она тебе и поверит, не вздумай, — велела я строго. — Со временем все успокоится.

— Да, наверное, — согласилась тетя удрученно, а затем попросила: — Женя, а ты не могла бы забрать мои туфли из починки завтра, и продукты кое-какие надо купить.

— Уж не думаешь ли ты теперь скрываться дома от жены соседа? — насмешливо спросила я. — Лучше открыто сойтись в честном бою, разобраться как женщина с женщиной, — я про выдирание косм и расцарапывание лица. Подеретесь раз и успокоитесь.

— Женя, перестань издеваться, — потребовала тетя. — Я не хочу ни с кем сходиться в бою.

— Не будет она на тебя нападать, расслабься, я просто пошутила. — Обняв тетю Милу за шею, я добавила: — Но электрошокер все равно носи с собой. Кругом полно всяких психов.

— Женя, я теперь спать не смогу, — горестно всплеснула руками тетя Мила.

Часа в два ночи я проснулась и поплелась на кухню. Налила в бокал воды и вспомнила, что мне и пить-то нельзя. С воспоминанием о посте вернулись греховные мысли о пирогах, закрытых в шкафчике.

— У меня стальная воля, — сказала я себе, выплеснула воду в раковину и решительно поставила пустой стакан на стол.

А пирогами между тем все же пахло. Казалось, все стены пропитались этим манящим запахом. Ехидный голос подсознания посоветовал наплевать на обещания какому-то попу. Он-то сам наверняка во все посты так трескает, что за ушами трещит. Я задавила в себе этот противный голос. Обещание не будет нарушено ни при каких условиях.

В доказательство крепости своего характера я решила заглянуть в шкафчик. Посмотрю на пироги, и ничего со мной не сделается.

Аккуратно отворив дверцы, я заглянула: пироги как пироги, ничего особенного. Пять штук. Они лежали каждый на своем блюде, три из них надрезаны, и была видна начинка: в одном — порозовевшая малина, в другом — истекающие густым соком ягоды вишни, а в третьем — кусочки яблок, застывшие в прозрачном желе.

— Не очень-то они мне и нужны, — сказала я себе, сглотнув слюну. — Да я могу на них часами смотреть и не притронусь. В «Ворошиловке» я сносила такое, что какой-то пост по сравнению с этим — детский лепет.

Мои глаза были прикованы к отрезанному от яблочного пирога куску, лежавшему тут же на блюде. Для тренировки силы воли я взяла его и, приблизив к носу, втянула кисло-сладкий яблочный аромат раз, другой.

Уши уловили едва слышный шелест ткани в коридоре, словно бесплотный дух крался ко мне. Свободной рукой инстинктивно схватилась за нож и начала поворачиваться к двери. Вдруг тишину разорвал отчаянный крик:

— Нет, Женя, не смей этого делать!

Вздрогнув, я уронила пирог на пол. Тетя Мила подскочила ко мне и захлопнула дверцы шкафчика с сердитым шепотом:

— Я не позволю тебе нарушить пост. В кои-то веки собралась причаститься, а чуть-чуть потерпеть не можешь?

— Я все могу и не собиралась ничего такого делать, — буркнула я в ответ. — Ты зачем так кричала? Соседи небось уже милицию вызывают, решили, что я прирезала тебя ради жилплощади.

— Они вызовут, от них дождешься, только музыку врубают так, что стены дрожат, — проворчала тетя, подхватила кусок пирога с пола и отправила его в мусорное ведро. — А ты, Женя, больше не думай сюда пробираться, я буду следить.

— Она будет за мной следить! — хмыкнула я. — Только посмотрите на нее. Тетя, я умею себя контролировать. Не занимайся ерундой. Спи спокойно и ни о чем не думай.

Проворчав себе что-то под нос, тетя пошла в свою комнату, я — в свою. Легла на кровать, укрылась простыней, но сон не приходил. Даже самогипноз не помогал. Из-за проклятых пирогов я не могла сконцентрироваться. Да что ж это за наваждение такое! Перевернулась на один бок, на другой, на живот, снова на спину. Открыла глаза и тяжело вздохнула. Навязчивые мысли о еде не покидали. Запах пирогов, казалось, проник даже в мою комнату. Открытые глаза смотрели в потолок, на котором в свете уличных фонарей на стене формировались различные тени, в основном овальной формы, очень похожие на… Я зажмурилась, затем вскочила и ринулась на кухню.

Плевать на все. Священник ничего не узнает. Навру ему завтра да и все…

С этими мыслями я ворвалась на кухню, схватила со стойки нож и напала на пирог, который тетя по неизвестным причинам оставила на столе. Секунд тридцать — и от него остались только крошки на тарелке. Чувствуя, как едва не лопается мой желудок, я с нетипичной для себя жадностью впихивала в измазанный начинкой рот последний кусок, и тут на кухню вбежала тетя. Глаза ее округлились. Страшно закричав, она кинулась ко мне. Я с пирогом метнулась в угол и доела его в одно мгновение.

— Женя! Что ты натворила! Это же был пирог для соседей сверху! — закричала тетя Мила.

Я обернулась и, чтоб пирог не полез из меня обратно, с набитым ртом проговорила:

— Обойдутся твои соседи. С чего им вдруг такая честь? Ты же сама говорила, что они сводят тебя с ума музыкой.

— Вот поэтому я в этот пирог положила «Крысина», — с горечью бросила тетя и печально спросила: — Где я теперь нового яда найду среди ночи?

— Тетя, — прохрипела я, пошатнувшись, схватила тетю Милу за плечи слабеющими руками и сползла на пол.

Мир перед глазами мерк, силы уходили. В животе начались страшные рези, характерные для отравления крысиным ядом. Тетя что-то говорила, но я не слышала. Свалившись окончательно на пол, возвела я на нее глаза, протянула руку и попыталась закричать, чтоб тетя Мила вызвала «Скорую», хотя и ежу понятно: при такой дозе ей не успеть. Сказать ничего не получалось. Губы словно заледенели и не слушались. Я напрягла последние силы и, крича, проснулась. Перед лицом темный силуэт склонившегося надо мной человека. Тут же я вскочила и вывернула руки, тянувшиеся к моему горлу.

— Женя, что ты делаешь? — жалобно пискнул нападавший голосом тети Милы. Я включила ночник и увидела, что действительно скрутила собственную тетю. Резкие пробуждения посреди ночи не способствовали улучшению мыслительных процессов, поэтому я тупо спросила:

— Ты что тут делаешь посреди ночи?

Тетя вырвалась и, разминая вывернутую руку, с обидой в голосе бросила:

— Ты кричала во сне и металась. Я не могла заснуть. Вот решила встать и разбудить тебя, потому что слушать эти стоны посреди темноты просто невозможно. Пришлось нарушить твой запрет не подходить к тебе, когда ты спишь.

— Фу, ладно, фиг с ним, с запретом, — махнула я рукой, вытирая испарину со лба. — Теть, ты не поверишь, какой мне только что кошмар приснился.

— Отчего не поверю, — хмуро буркнула тетя. — При твоей работе подобные кошмары объяснимы. Боюсь и представить, как ты, когда выйдешь замуж, будешь спать с мужем в супружеской кровати. Он у тебя, наверное, будет постоянно битым, с вывернутыми руками и ногами. Захочет тебя поцеловать, а ты ему шею свернешь.

— А я его предупрежу, чтобы во сне не целовал, — бодро ответила я, меряя шагами комнату. — Тебя же, тетя, я не убила.

— Большое спасибо за твое великодушие, — проворчала тетя. — Жень, давай я тебе дам хорошего снотворного?

Я посмотрела на часы, показывавшие половину четвертого, и решительно покачала головой:

— Нет, тетя, я справлюсь сама и без всякой химии.

Тетя пожала плечами и пошла в свою комнату. Я легла, а через несколько секунд уже смотрела следующий сон, ненамного лучше предыдущего. И так до утра. В шесть подъем. Десятикилометровая пробежка и комплекс силовых упражнений, душ, а после на своем «Фольксвагене» я рванула к церкви.