Глава XVI
Лил холодный дождь, и сквозь его туманную завесу тусклый свет уличных фонарей казался пугающе мертвенным. Трактиры уже закрывались, у дверей группками стояли мужчины и женщины. Из одних питейных заведений доносились на улицу взрывы грубого хохота, из других — пьяная ругань и визги. Дориан Грей, откинувшись на спинку сиденья и низко надвинув на лоб шляпу, равнодушно взирал из кэба на эту отвратительную изнанку жизни большого города, и в ушах у него звучали слова, сказанные ему лордом Генри в первый день их знакомства: «Исцеляйте душу с помощью ощущений, а ощущения — с помощью души». Да, в этом весь секрет! Он, Дориан, часто старался это делать, будет стараться и впредь. Для этого существуют притоны курильщиков опиума, где можно купить забвение, или различного рода вертепы, где память о старых грехах можно утопить в безумии новых.
Низко висевшая в небе луна напоминала желтый череп. Порой к ней подплывали огромные, безобразные тучи и, протягивая свои длинные щупальца, закрывали ее. Все меньше становилось уличных фонарей, а извилистые переулки, по которым проезжал теперь кэб, становились все более узкими и мрачными. Извозчик даже сбился с дороги, и пришлось с полмили ехать назад. От лошади, больше часа шлепавшей по лужам, густо поднимался пар. Боковые стекла кэба были плотно окутаны серой пеленой тумана.
«Исцеляйте душу с помощью ощущений, а ощущения — с помощью души». Как настойчиво звучали эти слова в ушах Дориана! Да, душа его смертельно больна. Но можно ли ее исцелить ощущениями? Он пролил невинную кровь. Чем можно искупить этот грех? Нет, такое ничем не искупишь!..
Ну что ж, если такое нельзя простить, то, по крайней мере, можно забыть. И Дориан твердо решил вычеркнуть этот грех из памяти, убить прошлое, как убивают змею, ужалившую человека. В самом деле, какое право имел Бэзил говорить с ним подобным образом? Кто его поставил судьей над другими людьми? Он сказал ему ужасные слова, — слова, которые невозможно было стерпеть.
Кэб тащился все медленнее. Дориан опустил стекло и крикнул извозчику, чтобы тот ехал быстрее. Он чувствовал, что больше не может без опиума: в горле пересохло, холеные руки конвульсивно сжимались. Схватив трость, он в бешенстве ударил по крупу лошадь. Извозчик рассмеялся и в свою очередь подстегнул ее кнутом. Дориан засмеялся в ответ — и извозчик сразу притих.
Казалось, их путешествию не будет конца. Нескончаемая сеть узких улочек напоминала широко раскинувшуюся черную паутину, сотканную огромным пауком. В однообразии их было что-то угнетающее. Туман все сгущался. Дориану стало не по себе.
Путь их пролегал мимо пустынного квартала кирпичных заводов. Здесь туман был не так густ, и можно было разглядеть печи для обжига кирпичей, похожие на высокие бутыли, из которых вырывались оранжевые веерообразные языки пламени. На обочину дороги выскочила собака и проводила кэб заливистым лаем, откуда-то издалека доносились пронзительные крики заблудившейся в ночи чайки. Лошадь оступилась, попав копытом в колею, шарахнулась в сторону и припустила галопом.
Через некоторое время они свернули с грунтовой дороги, и кэб снова загрохотал по неровной мостовой. В окнах домов было темно, и только кое-где на освещенной изнутри шторе мелькали фантастические силуэты. Дориан завороженно смотрел на них. Они двигались, словно огромные марионетки, но жестикулировали, как существа из плоти и крови. Они были ненавистны ему. В душе у него зрела глухая ярость. Когда завернули за угол, на порог одного из домов выскочила женщина и стала что-то вопить им вслед, в другом месте за кэбом погнались двое мужчин и успели пробежать ярдов сто, прежде чем извозчику удалось отогнать их кнутом.
Говорят, у человека, одержимого страстью, мысли вращаются по замкнутому кругу. И действительно, искусанные губы Дориана Грея с назойливой настойчивостью твердили парадоксальную фразу лорда Генри о взаимном исцелении души и ощущений, пока он не внушил себе, что она полностью выражает его настроение и оправдывает владеющие им страсти, которые, впрочем, в любом случае владели бы им. Эта мысль заполонила его мозг, клетку за клеткой, и неистовая жажда жизни — самый страшный из человеческих аппетитов, заставляла трепетать все до единого нервы и фибры его существа. Уродства жизни, когда-то столь ненавистные ему, ибо являлись принадлежностью грубой реальности, по той же самой причине стали ему теперь дороги. Да, безобразие мира — это единственная реальность. Грубые ссоры и драки, грязные притоны, бесшабашный разгул, полная аморальность воров и других подонков общества поражали его воображение сильнее, чем прекрасные творения искусства и грезы, навеваемые музыкой. Они были ему нужны, потому что давали забвение. Он знал, что с их помощью он уже через три дня отделается от воспоминаний.
Вдруг извозчик резко остановил кэб у начала какого-то темного переулка. За крышами и ветхими дымовыми трубами невысоких домов виднелись черные мачты кораблей. Клубы белого тумана, похожие на призрачные паруса, льнули к корабельным реям.
— Мне сдается, это где-то здесь, сэр, — хрипло проговорил извозчик через стекло.
Дориан встрепенулся и окинул улицу взглядом.
— Да, это здесь, — ответил он и, поспешно выйдя из кэба, дал извозчику обещанный второй соверен, затем быстро зашагал по направлению к набережной. Кое-где на больших торговых судах горели фонари. Свет их мерцал и дробился в лужах. Сияющий красными огнями океанский пароход загружался углем, собираясь в далекое плавание. Скользкая, блестящая мостовая была похожа на мокрый макинтош.
Дориан пошел налево, то и дело оглядываясь, чтобы убедиться, что никто за ним не следит. Через семь-восемь минут он добрался до ветхого домика, вклинившегося между двумя захудалыми фабриками. В окне верхнего этажа горела лампа. Дориан остановился и постучал в дверь. Стук был условный.
Через минуту он услышал шаги в коридоре, и вслед за тем забренчала снимаемая с крючка дверная цепочка. Дверь тихо отворилась, и он вошел, не сказав ни слова приземистому тучному человеку, который отступил во мрак и прижался к стене, давая гостю дорогу. В конце коридора висела грязная зеленая занавеска, заколыхавшаяся от порыва ветра, залетевшего с улицы через открытую дверь. Отдернув занавеску, Дориан вошел в продолговатое помещение с низким потолком, похожее на третьеразрядный танцкласс. На стенах горели газовые рожки, их резкий свет тускло и криво отражался в засиженных мухами зеркалах. Над газовыми рожками рефлекторы из гофрированной жести казались дрожащими кругами огня. Пол был усыпан ярко-желтыми опилками со следами грязных башмаков и темными пятнами от пролитого вина. Несколько малайцев, сидя на корточках у топившейся железной печки, играли в кости, болтали и смеялись, скаля белые зубы. В углу он увидел какого-то матроса, который сидел, навалившись грудью на стол и положив голову на руки, а у безвкусно размалеванной стойки, протянувшейся вдоль всей стены, две изможденные женщины поддразнивали старика, который был занят тем, что брезгливо чистил щеткой рукава своего пальто.
— Ему все чудится, будто по нему ползают рыжие муравьи, — сказала одна из женщин проходившему мимо Дориану и рассмеялась. Старик испуганно посмотрел на нее и захныкал.
Из дальнего конца комнаты небольшая лестница вела в полутемное помещение. Дориан торопливо поднялся по трем расшатанным ступенькам и вошел внутрь. Его встретил тяжелый запах опиума. Он глубоко вдохнул, и ноздри его затрепетали от удовольствия. В глубине комнаты светловолосый молодой человек, склонившись над лампой, закуривал длинную тонкую трубку и, когда вошел Дориан, взглянул на него и неуверенно кивнул головой.
— Так вы здесь, Адриан?
— Где же мне еще быть? — последовал вялый ответ. — Со мной теперь никто из прежних знакомых и разговаривать не хочет.
— А я думал, вы уехали из Англии.
— Дарлингтон палец о палец не ударит для этого. А вот братец мой наконец уплатил по векселю… Джордж тоже меня знать не хочет… Ну да все равно, — добавил он со вздохом. — Пока у меня есть эта травка, никакие друзья не нужны. Да и слишком их у меня было много.
Дориан поморщился и обвел взглядом жалкие фигуры, в самых нелепых и причудливых позах лежавшие на рваных матрацах. Судорожно заломленные руки, разинутые рты, тупо уставившиеся в пространство глаза — это зрелище словно гипнотизировало его. Ему хорошо были знакомы и муки того рая, в котором пребывали эти люди, и тот мрачный ад, что открывал им тайны неизведанного блаженства. Сейчас они чувствовали себя счастливее, чем он, ибо он был в плену у своих навязчивых мыслей. Воспоминания, точно страшная болезнь, разъедали его душу. То и дело ему казалось, что на него пристально смотрят глаза Бэзила Холлуорда. Как ни жаждал он поскорее забыться, ему не хотелось здесь оставаться. Присутствие Адриана Синглтона беспокоило его. Хотелось уйти туда, где его никто не знает. Хотелось уйти от самого себя.
— Пойду в другое место, — сказал он после некоторого молчания.
— На верфь?
— Да.
— Но там, наверно, эта дикая кошка. Сюда ее теперь не пускают.
Дориан пожал плечами.
— Ну что ж! Мне до тошноты надоели женщины, которые чуть что — и влюбляются. Женщины, которые ненавидят, гораздо интереснее. Да и зелье там получше.
— Да нет, такое же.
— А я говорю — лучше. Пойдемте выпьем чего-нибудь. Мне сегодня хочется напиться.
— А мне ничего не хочется, — пробормотал Адриан.
— Все равно, пойдемте.
Адриан Синглтон лениво встал и пошел за Дорианом к буфету. Мулат в рваной чалме и потрепанном длинном пальто поставил перед ними бутылку бренди и две стопки. Женщины, стоявшие у стойки, тотчас же придвинулись к ним и попытались затеять с ними разговор. Дориан повернулся к ним спиной и что-то тихо сказал Синглтону.
Одна из женщин криво усмехнулась.
— Ишь какой он сегодня гордый! — фыркнула она.
— Ради бога, оставь меня в покое! — крикнул Дориан, топнув ногой об пол. — Чего тебе надо? Денег? На, возьми, но не вздумай больше со мной заговаривать.
Красные искорки вспыхнули на миг в мутных зрачках женщины, но тотчас погасли, и глаза ее снова стали тусклыми и безжизненными. Она тряхнула головой и с жадностью сгребла со стойки брошенные ей монеты. Ее подруга завистливо наблюдала за ней.
— Ни к чему это, — со вздохом сказал Адриан, продолжая разговор. — Я не стремлюсь вернуться туда. Зачем? Мне и здесь хорошо.
— Напишите мне, если вам понадобится что-нибудь. Обещаете? — спросил Дориан, помолчав.
— Не знаю, может быть.
— Ну, тогда прощайте.
— До свидания, — ответил молодой человек и, утирая платком запекшиеся губы, направился в конец комнаты.
Дориан с сожалением посмотрел ему вслед и пошел к выходу. Отодвигая занавеску, он услышал пьяный смех женщины, которой он дал деньги.
— Покидает нас это исчадие ада! — хрипло закричала она, икая.
— Не смей меня так называть, чертова кукла! — крикнул Дориан в ответ.
Она щелкнула пальцами и заорала ему вслед:
— А тебе хочется, чтобы тебя называли Прекрасный Принц, да?
Дремавший за столом матрос, услышав эти слова, вскочил и осоловело огляделся вокруг. Когда из прихожей донесся стук захлопнувшейся двери, он стремглав выбежал, словно за ним гнались.
На улице моросил дождь. Дориан Грей вышел на набережную и быстро зашагал вдоль реки. Встреча с Адрианом Синглтоном почему-то сильно взволновала его, и он спрашивал себя, прав ли был Бэзил Холлуорд, когда с такой оскорбительной прямотой сказал ему, что разбитая жизнь этого юноши — дело его, Дориана, рук. Он закусил губу, и ему стало грустно.
Хотя почему это его должно волновать? Жизнь слишком коротка, чтобы взвалить на себя еще и бремя чужих ошибок. Каждый живет, как хочет, и расплачивается за это сам. Жаль только, что так часто человеку за одну-единственную ошибку приходится расплачиваться так много раз. В своих расчетах с человеком Судьба никогда не считает, что с ней полностью расплатились.
Если верить психологам, бывают моменты, когда потребность совершить грех настолько овладевает человеком, что он не может этому противостоять. В такие моменты и мужчины, и женщины полностью теряют волю. Как автоматы, идут они навстречу своей гибели. У них уже нет иного выхода, сознание их либо молчит, либо своим вмешательством только делает этот мятеж еще заманчивее. Ведь теологи не устают твердить нам, что самый страшный из грехов — это грех непослушания. Великий дух, предтеча зла, был изгнан с небес именно за мятеж.
Бесчувственный ко всему, стремясь лишь поскорее утолить жгучую жажду своей порочной души, Дориан Грей спешил по набережной, все ускоряя шаг. Но когда он уже нырнул в темный крытый проход, которым часто пользовался для сокращения пути к тому притону с дурной славой, куда он направлялся, кто-то сзади неожиданно схватил его за плечи и, не дав ему опомниться, прижал к стене, сильной рукой вцепившись ему в горло.
Дориан стал отчаянно сопротивляться и, сделав последнее усилие, оторвал от горла сжимавшие его пальцы. В ту же секунду щелкнул курок, и перед глазами Дориана блеснул револьвер, который тут же был направлен ему в лоб. Он смутно видел в темноте стоявшего перед ним невысокого, коренастого мужчину.
— Что вам от меня надо? — спросил Дориан, задыхаясь.
— Стой тихо! — скомандовал незнакомец. — Попробуй только шевельнуться — и я тебя пристрелю.
— Вы с ума сошли! Что я вам сделал?
— Ты погубил Сибиллу Вейн — вот что, а Сибилла Вейн — моя сестра. Она покончила с собой. Я знаю, это ты виноват в ее смерти, и я поклялся прикончить тебя. Я разыскивал тебя много лет — у меня не было ни твоего имени, ни адреса, ничего… Только два человека могли бы тебя описать, но оба они умерли. Я ничего не знал о тебе — только то ласкательное прозвище, которое она тебе дала. И сегодня я вдруг случайно услышал его. Так что приготовься — сейчас ты умрешь.
Дориан Грей похолодел от страха.
— Я с ней не был знаком — заикаясь, произнес он. — И никогда не слышал этого имени. Вы с ума сошли!
— Лучше покайся в своих грехах, потому что сейчас ты отправишься на тот свет — это так же верно, как то, что я — Джеймс Вейн.
Дориан не знал, что делать, что сказать.
— На колени! — прорычал Джеймс Вейн. — Даю тебе одну минуту, чтобы ты помолился. Сегодня я ухожу в плавание, но сначала должен с тобой расквитаться. Даю одну минуту, не больше.
Дориан стоял, опустив руки, парализованный ужасом. Вдруг в душе его мелькнула отчаянная надежда.
— Постойте! — воскликнул он. — Сколько прошло лет с тех пор, как умерла ваша сестра? Ну скажите же мне!
— Восемнадцать, — ответил матрос. — Почему ты спрашиваешь? Какая разница, сколько лет?
— Восемнадцать лет! — Дориан Грей рассмеялся торжествующим смехом. — Восемнадцать лет! А теперь подойдемте к фонарю, и вы можете взглянуть на меня!
Джеймс Вейн некоторое время стоял в нерешительности, не понимая, что это значит. Но затем, схватив Дориана за воротник, подтащил к фонарю.
Как ни слаб был задуваемый ветром огонек фонаря, его было достаточно, чтобы Джеймс Вейн понял: он чуть было не совершил страшную ошибку. Лицо человека, которого он хотел убить, сияло всей свежестью юности, ее непорочной чистотой. На вид ему было не больше двадцати лет. Он был ненамного старше — а может быть, и вовсе не старше, — чем Сибилла много лет назад, когда Джеймс расстался с нею. Было ясно, что это не тот, кто погубил ее.
Джеймс Вейн отпустил Дориана из рук и шагнул в сторону.
— Господи помилуй! А я чуть было не застрелил вас!
Дориан тяжело перевел дух.
— Да, вы чуть не совершили ужасное преступление, — сказал он, с ненавистью глядя на Джеймса. — Пусть это послужит вам уроком: человек не должен брать на себя миссию отмщения, это может делать только Господь Бог.
— Простите меня, сэр, — пробормотал Вейн. — Меня просто сбили с толку те два слова, которые я услышал в этой проклятой дыре — и я пошел по ложному следу.
— Ступайте-ка домой, а револьвер спрячьте, не то попадете в беду, — сказал Дориан и, повернувшись, неторопливо зашагал дальше.
Джеймс Вейн, все еще не опомнившись от потрясения, так и остался стоять на мостовой. Он дрожал всем телом. Через некоторое время вдоль мокрой стены скользнула чья-то черная тень, затем вышла на свет и неслышными шагами приблизилась к матросу. Почувствовав на своем плече чью-то руку, он вздрогнул и оглянулся. Это была одна из тех женщин, которые стояли у буфета в притоне.
— Почему ты его не убил? — прошипела она, вплотную приблизив к нему свое испитое лицо. — Когда ты выбежал от Дэйли, я сразу догадалась, что ты погнался за ним. Эх ты, дуралей, надо было его пристукнуть. У него куча денег, и он — настоящий дьявол.
— Он не тот, кого я ищу, — ответил Джеймс Вейн. — А чужие деньги мне не нужны. Мне нужно отомстить одному человеку. Ему теперь, должно быть, под сорок. А этот — еще почти мальчик. Слава Богу, что я его не убил, не то запачкал бы руки кровью невинного человека.
Женщина саркастически рассмеялась и воскликнула:
— Почти мальчик! Как бы не так! Если хочешь знать, вот уже скоро восемнадцать лет, как Прекрасный Принц сделал меня такой, какой ты меня сейчас видишь.
— Ты врешь! — воскликнул Джеймс Вейн.
Она подняла руку:
— Говорю как перед Господом, это святая правда!
— Перед Богом?
— Чтоб у меня язык отсох, если я вру!.. Сюда таскаются многие, но этот — хуже их всех. Говорят, он за красивое лицо продал черту душу. Вот уж скоро восемнадцать лет как я его знаю, а он почти не переменился… Не то что я, — добавила она с печальной усмешкой.
— Можешь поклясться?
— Клянусь! — хриплым голосом произнесла она. — Но ты меня не выдавай, — добавила она жалобно. — Я его боюсь. И подкинь мне деньжонок — за ночлег заплатить.
Он чертыхнулся и бросился бежать в ту сторону, куда ушел Дориан Грей, но того и след простыл. Когда Джеймс Вейн оглянулся, женщины тоже не было.
