Глава 10

Все, что случилось через секунду, напоминало шумный эпизод из американского боевика. Совершенно нечаянно я пошатнулась, и в глазах у Гамаюнова возник не передаваемый словами испуг.

— Я предупреждал? — неожиданно обратился он ко мне. — Не обижайся, Женя!

Ни секунды больше не раздумывая, Альберт направил на меня пистолет. Сверкнула яркая вспышка. Она на минуту ослепила меня, но рука Гамаюнова дрогнула. Он промахнулся.

Вика воспользовалась этим моментом и юркнула в дверь.

Я проворно и стремительно присела и в ту же минуту бросилась на противника. Пальцы ухватили запястье Гамаюнова. Рука с пистолетом ушла вверх, и грохнул новый выстрел. Твердовский тоже прыгнул вперед и молча ударил своего давнего приятеля по лицу. Альберт потерял равновесие и грузно растянулся у батареи.

Где-то на площадке открылась дверь, и старческий женский голос завопил, как обычно вопит человек, потерявший всякое терпение:

— Вы перестанете шуметь, наконец? Вам что, милицию сюда вызвать?

Твердовский поднял Гамаюнова за грудки и усадил обратно в кресло. Я услышала нарастающий из недр подъезда шум и дернула Юрия за рукав. Он понял меня без слов, бросил Гамаюнова, и мы вместе ринулись к выходу из квартиры. Гамаюнов снова безжизненно рухнул на пол. По-моему, он был без сознания. Но не это сейчас волновало нас больше всего — кричавшая про милицию старушка еще не успела скрыться, и я вовремя поставила ногу между косяком и ее входной дверью. Вика была рядом. Я втолкнула ее в чужую квартиру и тут же последовала за ней. Твердовский не отставал. Он запер дверь и моментально закрыл рот пожилой хозяйки своей широкой ладонью. Шаги снизу приближались.

— Они? — только и спросила я Вику.

Девушка коротко кивнула. А затем на лестничной площадке раздался резкий голос Зотова:

— Где они?

— Здесь нет никого, — ответил Алевтину Андреевичу кто-то из соратников.

— Осмотрите все. Везде. Проверьте весь дом, — скомандовал Зотов. — Они не могли никуда уйти. Я уверен.

— А с этим что будем делать? — спросил кто-то голосом палача.

— Матильда! — послышался шепот позади нас, и в тусклом свете, падающем, очевидно, из кухни, возник трогательный, слегка дрожащий старичок. — Веди их сюда. Я открою им балкон, и они скроются… Не нужно никаких объяснений. Бегите с богом.

Твердовский отпустил старушку. Мы последовали за женщиной с экзотическим именем, но, едва ее супруг откинул штору, пропуская нас на балкон, в дверь требовательно постучали. Невозмутимый старичок в белой синтетической майке спокойно, стараясь ни на что не реагировать, открыл верхний и нижний шпингалеты, а Матильда, стоя в коридоре, крикнула:

— Сейчас, сейчас! Уже иду.

Твердовский взял Вику за руку и вытянул ее на балкон, полный колючего снега.

— Я боюсь высоты, — только и сказала она.

— Тут не высоко, — строго заметил Юрий.

— Сердится он, — ворчливо забубнила Виктория, переползая через перила, покрытые тонкой ледяной коркой. — А по-моему, сердиться должна я. Я не стану прыгать, Юра. Мне страшно.

Они не говорили, а ворковали. Они казались глупыми и счастливыми друг подле друга, а вся эта ужасная история представлялась не более чем романтическим антуражем, достойным их чувств.

Я прыгнула, тут же поднялась над сугробом, в котором осталась довольно внушительная вмятина от моего зада, потянула призывно руки, словно была в силах поймать летящую на меня Вику, и услышала сильный удар по двери, ведущей в квартиру, где мы только, что скрывались. На балконе замаячила белая майка.

— Давайте детки, давайте, — начал сухо подгонять нас старик.

Его лысеющую голову охватил ледяной ветер, майка вздувалась пузырем, но он делал свое благородное дело.

Вторым прыгнул Твердовский, следом без особого на то желания полетела и Виктория, которая вполне удачно приземлилась. Мы общими усилиями вытянули ее из сугроба.

Все сложилось тихо и мило, как в мелодраме. Тем не менее, едва мы добрались до нашей машины, как эту тишину нарушил первый выстрел.

Я увидела, как на нас прямо от подъезда побежал все проворонивший коренастый бритый наголо громила, одетый в черный тренировочный костюм. Он бежал и на ходу стрелял по нашей машине. Дико и нелепо было слышать этот грохот в столь тихом уголке Астрахани, жители которого, по-моему, никогда не слышали даже шума петарды.

Любопытные соседи раздвигали шторы, в окнах загорался свет. Люди спросонья силились понять, что же такое творится у них во дворе?

Наглости, безнаказанности киллеров мог бы позавидовать сам Тарантино. Из подъезда выпорхнул второй, а следом за ним и третий браток. Они начали стрелять в нашу сторону, словно мы не девушку у них утянули, а никак не меньше десяти миллионов долларов. Я вообще не могла понять, откуда в них бралась эта неудержимая спесь? Неужто порнотворец мог из-за хорошенькой модели учинить такую перестрелку? Здесь было что-то более продуманное, более значимое, чем просто похищение девицы для заколачивания гнусного барыша. При всех неоспоримых достоинствах Виктории, которых я бы ни в коем случае не решилась умалять, она не стоила того, чтобы из-за нее вдруг развязалась самая настоящая бойня.

Твердовский хорошо управлял машиной. Куда лучше, чем я, и моя работа состояла теперь в том, чтобы отстреливаться. Юрий направил машину прямо на преступников. Они почти бросались под колеса, перекрывая путь. Целились то в меня, то в Твердовского. Похоже, что Вика нужна была им живой.

Твердовский разогнал авто на скользком снегу и ткнул капотом неуклюжий «Хаммер», который от удара клюнул массивным носом в сугроб и забуксовал. Я не целясь грохнула из пистолета в колесо. Баллон разорвало, и машина просела. Твердовский проворно вырвался из западни, и опасный дворик остался позади.

— Юрочка, спокойнее! — не выдержала Вика.

Я глянула в зеркало заднего вида. Ни одного преследователя на горизонте. Нам удалось и на этот вырваться из цепких лап Алевтина Зотова.

— Как ты думаешь, Гамаюнова убили? — спросила я сидящего за рулем Твердовского, который все же по просьбе своей дамы сбросил скорость и теперь пристально вглядывался вперед.

— Понятия не имею, — ответил он. — Навряд ли. Хотя у меня с ним был бы разговор короткий. Не исполнил приказ — в ящик. Но, с другой стороны, Зотов строит свои отношения с людьми не на страхе, а на деньгах. А платит он только за сделанную работу.

— Он способен пойти на убийство? — спросила я, чувствуя, что Твердовский многого не договаривает.

— А как вы думаете? — Усмешка скользнула по его губам. — По-моему, наш случай показателен.

Юрий поправил зеркало, которое от непрерывной тряски несколько изменило угол наклона, и с нескрываемым удовольствием уставился на свою изрядно потрепанную возлюбленную.

— То есть ты хочешь сказать, что это не первый заказ подобного рода на твоей памяти? — убедившись, что преследователи отстали, я начала задавать провокационные вопросы.

— Не первый, — не стал запираться Юрий. — Но скажу откровенно, девушки, которых мы привозили к Зотову, уже готовы были сами сниматься. И даже бесплатно… Такой уж контингент подбирался. Мы их даже не искали. Мы просто сводили заказчика и клиентку. Получали деньги и расходились.

— Юра, это же мерзко, — наконец по-юношески поспешно осудила его Виктория.

В ее глазах заблестели слезы. Очевидно, опасаясь именно такой реакции, он и наблюдал за ней через зеркало. Ему важно было, что она скажет, как поведет себя, когда узнает ту правду, от которой невозможно было укрыться и которую нельзя было ни обелить, ни изменить.

— Это мой хлеб. — Обычно, когда свершается то, чего люди подсознательно боятся, они уже как-то расслабляются и начинают грубить. Нечто подобное происходило сейчас с Твердовским. — Да, он такой. У меня же нет папы Белохвостова, детка. А жрать и пить хочется каждый день.

Вика больше не сказала ни слова. Долго сидела надувшись, укутавшись в ворот своей шубки. Ни она, ни тем более я с этого мгновения уже ничего не могли поделать. Принц на белом коне сам разрушил свой сказочный образ.

— А как же теперь фильм? Как же теперь все то, что ты мне говорил, когда мы ехали сюда? — с болью, почти всхлипывая от слез, напомнила молодому человеку Белохвостова, когда машина, постепенно гася скорость, завернула на перекрестке.

Колеса автомобиля вильнули, и я заметила, как тут же побелели костяшки пальцев Твердовского.

— Я лгал тебе, Вика, — честно признался он. — Я в самом деле тебе лгал. Никакого фильма я не снимал.

Он больше не оглядывался в зеркало, не ждал ее одобрения и улыбки. Он говорил теперь пустоте, дороге, всему тому, что раскинулось в освещенном фарами мраке по левую и по правую руку от него.

— И не было киллеров, не было наркомафии, преследующей тебя? — в приступе изобличающего гнева спросило невозможно наивное существо в валенках. — Он сказал мне, что снял разоблачающий фильм и теперь вынужден скрываться. Честное слово, я считала, что поддерживаю его. Я была с ним по велению сердца, — делилась Вика со мной ужасным открытием.

— Ты отцу позвонить могла? — довольно недружелюбно, как мне показалось, спросила я. — Узнала бы про такого режиссера.

Вика смотрела на меня глазами, переполненными печалью.

— Я верила.

— Молодец, — нехотя ободрила я Белохвостову. — Про наркомафию в нашей стране снимают фильмы три-четыре человека, и их имена знают все, кто хоть немного интересуются этим. Даже я тебе скажу, что Твердовского среди них нет. Куда мы едем, Юрий? Что-то ты все время молчишь. Подозрительно даже.

У меня больше не было ни малейшего желания говорить о кинематографе. Слипались глаза. Я жутко хотела спать, а те проблемы, которые занимали голову моей клиентки, совершенно не трогали сейчас моего отключающегося сознания.

— Сменить лежбище, — спокойно ответил Твердовский. — Если Зотов так крепко стоит на ногах, что его через минуту после задержания выпустили, значит, у него есть свой человек в руководстве МВД. И стало быть, охота уже началась. Нам даже не дадут выехать за пределы Астрахани. Любой пост задержит нас, и мы окажемся в зубах у Зотова. До утра перекантуемся в одном укромном месте, а дальше… Дальше посмотрим.

Миновав бесчисленное количество дорожных колдобин и выбоин, мы наконец-то приехали на небольшую лодочную станцию. Спустились по старому пандусу к затону, покрытому льдом. Потом перебрались по деревянной сходне на небольшое сооружение, чем-то напоминающее картонный домик на понтоне, увешанном спасательными кругами, сделанными из пенопласта и выкрашенными суриком.

Твердовский трижды постучал по люку. В трюме не сразу обнаружилось какое-то движение, но уже минуты через три люк открыл тощий бородач в тельняшке.

Он только и бросил Юрию, оценив цепким взглядом всю нашу компанию:

— Что ж, проходи. Не знаю уж, как ты с ними управишься с двумя, сынок? Ох, молодой ты еще.

Бородач сокрушенно покачал головой и опять скрылся в трюме.

— Дед мой, — пояснил Твердовский. — Моряк в отставке. Сейчас рыбачит. На то и кормится.

Мы дружно спустились в трюм. Трап вел вниз и выводил в тамбур, разделявший два больших помещения. В одном обитал старик. Он сидел в полной тишине. Здесь не было ни радио, ни телевизора… Вообще невозможно было навскидку сказать, чем занимался здесь старик в полном уединении. Он просто сидел, и все.

Во втором помещении было абсолютно пусто. Интерьер оживляли только большой деревянный настил и сапоги-бродни.

— У тебя еда есть? — громко спросил деда Твердовский, когда мы столпились у двери. Юрий появился в проеме, потирая озябшие ладони и вглядываясь в тускло освещенный кубрик, источающий запах ржавеющего железа и солярки. Причем какой-то жженой, словно старик на ней жарил картофель.

Дед сидел в старом кожаном кресле.

— Чего ты хочешь? — Он был невелик ростом и страшно заросший.

— Еды надо. Барышни есть хотят.

Твердовский обернулся на нас, решая, как бы покрасивее за нас попросить, но не нашелся и добавил:

— Христа ради и… И, если можно, выпить, дед. Замерзли очень.

Но это он сказал зря. Старик сразу ощетинился.

— Нету у меня ничего. Иди отсюда и дверь закрой. Вон у тебя есть свой кубрик, туда и иди. И потише там. Знаю я их… С виду барышни, а разорутся потом, как проститутки. Не успокоишь. Да заплатить не забудь. У нас нынче дерьмократия.

Твердовский не стал с ним спорить. Посчитала излишним вмешиваться и я. Нам требовался ночлег и укромное место. Опасаясь, как бы старик не передумал и на этот счет, мы молча, без нареканий в его адрес, перебрались, так сказать, в противоположную часть корабля, где было не очень светло, очень пыльно, но тепло.

— Побудем здесь до утра, — сказал Юрий, присаживаясь прямо на пол. — А потом… Кто поездом, кто самолетом, но по домам. У кого как со средствами?

Мне его предложение совсем не понравилось.

— Я думаю, выбираться нужно вместе. — Я достала сигареты из сумочки. — Неизвестно, что может в дороге случиться с Викторией, а моя главная задача сейчас привезти ее в Москву живой и здоровой.

Вика села на одну из кушеток. Она совсем не реагировала на наши слова и была одинока, словно обиженный ребенок. Я все еще стояла у двери, не зная, куда мне присесть, да и вообще не решалась углубляться в это помещение. Я закурила и, не закрывая двери, встала у выхода в коридор. Как мне, так и Твердовскому нечего было сказать.

— Какая же ты сволочуга, Твердовский, — неожиданно раздался голос Виктории. — Сволочь и гадина…

Сказав это, она закрыла лицо руками и заплакала. Юрий уже было задремал, но тут открыл уставшие глаза и спросил:

— А?

— Сука ты, говорю. Кобель недорезанный, — заявила девушка, шмыгая носом.

— Ругается, — пояснил сам себе Твердовский и снова смежил веки.

Но не уснул. Подождав, когда Вика немного остынет, он тоже разродился не менее гневной нравоучительной тирадой:

— Не надо выдумывать себе людей, дорогая Виктория! Вы захотели увидеть во мне кинорежиссера — вы его увидели!..

— Ты обещал снять меня в кино! Ты убил надежду. Как и отец! Да, я обманулась, но ты наврал мне. Низко, жестоко наврал.

Я курила, разгоняя дым, и слушала этот детский чудной бред.

Мне надоели их выяснения отношений. Я докурила сигарету, прошла ко второй кушетке, легла и тут же уснула. События сегодняшнего дня вымотали меня до предела.

Когда я проснулась, мои спутники уже были на ногах. Юрий первым вышел из каюты, поднялся по узкому трапу к входному люку и попытался открыть его. Но сколько он ни бился, тугие флотские замки, очевидно, намертво примерзли к палубе. Мы с Викторией покорно ожидали, когда Твердовский выпустит нас наружу.

— Дед, блин, — скрипнул зубами Юрий. — Мать твою, люк примерз! Как выбираться-то будем?

— А вы на него кипяточком плесните! — хихикая, откликнулся старик. — Или открывайте как хотите.

— Чертова посудина, чтоб ты утонула, — играя желваками, грозно крикнул Твердовский, обернувшись в сторону деда.

Он спустился вниз и беспомощно сел на ступеньку, сплетя крабом пальцы.

— Ну, скоро?.. — нетерпеливо спросила Виктория.

Юрий не без раздражения бросил на нее косой взгляд.

— Секунду, барышни, — важно и даже где-то грозно ответил наш не совладавший с преградой боевой товарищ. — Дышите носом.

Переведя дух, он снова поднялся к выходу. Перекосившись от напряжения, Юрий начал бить что было силы в крышку люка.

— Дедушка, — позвала я тем временем старика. — Может, мы вообще не в тот люк ломимся? — И не дождавшись ответа, оглянулась на мрачного Твердовского. — Ты лучше вспомни, мы тут проходили или нет?

Наконец появился дед. В одной руке он держал ведро, в другой — топор.

— Кыш, щенок! — поставив на пол ведро, источающее дикое зловоние, приказал старик. — Право руля!

Мы с Викторией посторонились, а затем и вовсе освободили тамбур. Пропустил деда и Юрий.

— Ты не очень-то ругайся, — только и сказал он. — Тут все-таки представительницы прекрасного пола.

— Какой пол? — с издевкой бросил его глухой дед. — Палуба это! Тьма египетская! Понял? «Пол»! Взгреть бы тебя этим секачом промеж рог, да ведь в милицию побежишь жаловаться. Уйди, окаянный. Не доводи до греха.

Старик поднял топор и ухнул им по замку в направлении, противоположном всем предыдущим усилиям Твердовского. Вика зажмурилась, вжав в плечи тонкую шею. В уши она вставила мизинцы и вынула их только тогда, когда в трюм проник дневной свет. Раннее утро встречало нас жгучей вьюгой.

Первым по трапу поднялся Юрий. Он с трудом откинул крышку, выскочил, развернулся у люка и протянул вниз руку, чтобы помочь Виктории, а затем и мне подняться наверх.

В воздухе висел вороний крик, еле слышно поскрипывали сходни. Веревки, которые крепились к ней, сальные, мореные соляркой, окаменели и провисли до самого речного дна, уходя прямо под лед, в который они благополучно вмерзли. Лед почти вплотную подходил к барже, в которой мы провели эту ночь.

— Ну? — спросил Твердовский, когда старик захлопнул за нами люк. — Куда дернем?

Он достал из кармана пачку, в которой оставалось три или четыре сигаретки, привычным быстрым движением прикурил и пустил густое облако дыма.

Я смотрела вдаль и чувствовала, насколько все происходящее нелепо. Теперь необходимо было выбраться из Астрахани живыми и как-то поставить в известность о нашем местонахождении господина Белохвостова.

Твердовский будто прочел мои мысли.

— Мы за городом. Мой телефон не работает, — безрадостно сообщил он.

— А у меня баланс на нуле, — тем же голосом ответила я. — Проще будет, полагаю, машиной добраться до Москвы, сдать в целости и сохранности наше сокровище и отправляться по домам.

Я с трудом представляла, что за место мы облюбовали вчера для ночлега, поэтому для душевного успокоения убрала руку за борт куртки и положила ее на пистолет, покоившийся за ремнем брюк. Баржа, в которой мы провели ночь, была спарена с другой, такой же, как и она, ржавой посудиной, лишенной вообще каких бы то ни было надстроек. Она была совершенно безжизненной, и странно было видеть на ней человеческие следы, оставленные на снегу. Я даже не знала, что подумать или предположить по этому поводу и на кого грешить. Поэтому я просто, но взвешенно попробовала оценить прилегающие к затону места.

Узкой цепочкой следы уходили на противоположный берег и там исчезали в неразберихе кустов и поваленных деревьев. Холм круто нависал над затоном, на него вела деревянная лестница с перилами. Слева от нее высился штабель необструганных бревен, справа — горы ржавого хлама, огромные стальные катушки, якоря, кабины мостовых кранов… Короче, лом черных металлов.

Следы на посудине мог оставить какой-нибудь бомж или просто свободный искатель приключений. Берег был покрыт камышом. Камыш — идеальное укрытие в случае бегства. Значит, если что, надо рвать в эти заросли.

Когда мы наконец поднялись на самый верх холма, я первый и последний раз окинула взглядом всю окрестность. Увиденным осталась довольна. Если нашу машину не вынюхали шакалы Зотова, убежище мы нашли идеальное. Ни одна сволочь не взялась бы предположить, что мы прячемся именно тут.

Машина стояла там, где мы ее и оставили, в полутора метрах от кособокой ели, окруженной тонкими пеньками.

Постепенно, шаг за шагом, мне открывалась сначала крыша машины, припорошенная снежком, потом стекла, потом капот и колеса. Слава богу, все было на месте. Заводи, и в путь. Так мы и сделали.

— Я за руль, — сказал мне Твердовский. — Я знаю эти места.

— Договорились, — не стала я противиться и легко согласилась на его предложение.

Однако достала из-за ремня пистолет, и с этой минуты он постоянно маячил за спиной у Твердовского. Не скрывая своего опасения, Юрий окинул меня недовольным взглядом, но ничего не сказал, а молча отомкнул дверь, жестом приглашая нас с Викторией в салон.

— Я сзади. Мое место не занимать. — Белохвостова сама открыла дверь и, устав от долгого подъема, плюхнулась на сиденье.

На мой взгляд, она сказала это, чтобы в очередной раз напомнить Твердовскому, что он виноват во всем происходящем и что она, вся такая замызганная, несчастная, обманутая, совершенно справедливо его подначивает. Юрий, церемонно поклонившись, закрыл за Викторией дверь, едва заметно улыбаясь. Так же, впрочем, не без холодка, преклонил голову и передо мной.

Ночью я не заметила красоты, которая окружила нас, а между тем местность, по которой мы ехали, была довольно живописной. Подернутые изморозью веселые отряды молодых елей расступились, и перед нами открылась красивейшая картина: вниз убегала извилистая дорога, огибавшая огромный холм, возникший на нашем пути, и скрывающаяся за горизонтом, а на вершине холма, выше серого частокола густого смешанного леса, сияла в лучах солнца старинная часовня. Может, даже усыпальница какого-нибудь местного князя. Далеко за ней виднелся мост, соединяющий нашу дорогу с двумя берегами неизвестной мне реки, которая, в свою очередь, терялась в далеком лесном массиве. Далее простиралась бесконечная равнина.

Мы спустились ниже. На какое-то время часовенка исчезла из виду и показалась снова уже тогда, когда наша машина проходила под ней.

— Покаяться, что ли? — тихо спросил сам себя Твердовский. — Пока не поздно.

Ему никто не ответил.

Автомобиль обогнул весь холм почти полностью, а потом еще долго катился под гору сквозь эту безмолвную, торжественную красоту, которая искрилась в лучах слепящего солнца.

Вот так мы и ехали. Твердовский легко управлялся с рулем, я изредка любовалась пистолетом. Вика смотрела за окно, но я чувствовала, что она не вникает в эту красоту. Пялится и ничего не видит, потому что ее одолевает страшное желание поспорить с Твердовским, а лучше обругать его, чтобы до него наконец дошло, как он ее разочаровал.