Глава 2

Обещанный ураган в этот вечер так и не добрался до наших краев.

Я сидела на кухне и смотрела из окна на гору с телевышкой — как раз напротив нашего дома. Сначала даль заволокло закатными красками, потом атмосфера начала сгущаться, и небо медленно стало приобретать какой-то грязно-песчаный оттенок — сначала ярко-желтый, потом все темнее и темнее, пока наконец он не перешел в грязно-серый.

Ветер заметно усиливался, но вскоре стих так же неожиданно, как начался.

«Похоже, на сегодня шторм отменяется», — заключила я, задергивая занавески.

Пока я наблюдала за неудачной репетицией шторма, чайник успел остыть, и мне пришлось снова поджечь под ним газовую конфорку.

В поисках спичек я заглянула в комнату тети Милы — она частенько использовала спички в качестве закладок, а потом складывала их на тумбочку. Так было и на этот раз.

Тетушка Мила как раз добивала последнюю страницу сегодняшнего триллера.

Захлопнув книгу, она с облегчением вздохнула и провела рукой по лицу — как бы снимая пелену иллюзорной реальности, в которую была погружена часов шесть подряд, и возвратилась к действительности.

— Какие, однако, стали писать пухлые книги, — с неодобрением посмотрела она на только что захлопнутый том. — Прямо Уилки Коллинз какой-то. Я думаю, что это неправильно. Детективный роман должен читаться за один вечер. Подумай сама — ведь если я не смогу одолеть за день пятьсот с лишним страниц, то не узнаю, в чем же там дело. И какие сны мне будут после этого сниться?

— А если просидите глубоко за полночь, чтобы дочитать книгу, то утром встанете разбитая, и еще неизвестно, сможете ли с новыми силами приступить к очередному произведению, — поддакнула я, сгребая с ее столика «закладки», накопившиеся за неделю.

— Сто пятьдесят, пусть двести страниц — идеальный объем, — вздохнула тетя.

— Мой любимый размер, как говорил Пятачок, — улыбнулась я. — Кстати, об игрушках. Тетушка, вам не приходилось пересекаться с Генрихом Штайнером? Это предприниматель из сосланных поволжских немцев, который несколько лет назад вернулся сюда и теперь…

— Милочка, — укоризненно посмотрела на меня тетушка, — я же еще в самый первый день, когда ты приехала, сказала, что меня можно использовать как справочное бюро. За свою жизнь я, слава Богу, узнала в этом городе почти всех людей, которые хоть чем-то да выделяются из общей массы. А если не знаю кого-нибудь сама, то у нас наверняка найдутся общие знакомые.

Это действительно было правдой. По роду своей деятельности — преподавания в юридическом институте — тетушка Мила знала всех и вся, причем не только с официальной, так сказать, стороны.

Моя тетя также читала лекции в академии МВД и общалась со следователями, которые отсиживали у нее семинары по психологии, консультировала она и судейский корпус; приблизительно два раза в год ее приглашали просветить по тому или иному вопросу работников местного партаппарата, а в новейшее время — чиновников городской и областной администрации.

А поскольку тетя Мила была на редкость общительным и любознательным человеком, то она постоянно была в курсе всего мало-мальски значительного, что происходило в нашем городе.

— Тебе разве не говорили в твоей шпионской академии, что все люди на земле знакомы через цепочку в пять человек? — с иронией поинтересовалась тетя.

— Я в курсе, тетушка, — заверила я ее в своей компетентности. — Вот и давайте восстановим эту цепочку относительно Штайнера. Возможно, она будет включать гораздо меньше звеньев.

— Конечно, солнышко, — согласилась тетя Мила. — Пожалуй, всего два.

Она отложила книгу и, сняв очки, стала протирать стекла специальной тряпочкой из голубой замши, которая всегда лежала у нее в кармане халата.

— Я мельком пересекалась с одной дамой, близкой к театральным кругам, у нее были неприятности с сыном, и требовалось найти хорошего адвоката, который не взял бы много денег. Разумеется, я ей помогла, и мы пару раз пили чай у нее дома. Помнится, она подарила мне тогда подписку на Эда Макбейна…

Здесь тетушка на секунду прервала свой рассказ, бросив взгляд на книжные полки.

Судя по количеству томов этого солидного подписного издания, Эд Макбейн обеспечил тетушку Милу чтивом недели на две.

— Ну так вот, — продолжила Мила. — Эта женщина рассказывала про местный драматический театр, про то, что у государства нет денег, чтобы подготовить новую постановку по Чехову, про сложности с реквизитом, про то, как дирекция отчаянно ищет спонсора среди бизнесменов. И вот спонсор был найден. Им оказался этот самый Штайнер, который, по словам моей знакомой, был на редкость интеллигентным человеком, не то что эти «новые русские». Во всяком случае, у театра с ним проблем не было и деньги он давал чуть ли не с радостью. Впрочем…

Тут тетя Мила снова умолкла, склонив голову набок, словно что-то припоминая.

— Впрочем, есть одна тонкость… — неуверенно произнесла она. — Я даже не знаю, стоит ли об этом упоминать…

— Почему же нет?

— Потому что я не уверена, что это правда, — ответила тетя.

— Ну и что? — пожала я плечами. — Нас учили не только тому, что все знакомы друг с другом через пять человек, но и тому, как следует работать с недостоверными источниками информации.

— То есть?

— К примеру, человек сообщает тебе заведомо ложные сведения. Если ты знаешь, что он врет, то правду можно вычислить с точностью «до наоборот», — пояснила я. — Этот прием, впрочем довольно топорно, используется в различных фильмах про наших шпионов, то есть разведчиков. «Вариант „Омега“» припоминаете?

— Да, — кивнула тетушка, — там еще такой Олег Даль с тросточкой по Таллину ходит и полощет рот водкой, чтобы все думали, что у него запой. Но ведь там шла речь о дезинформации. А какое отношение к работе с недостоверными источниками имеют обычные сплетни?

— Самое что ни на есть прямое, — заверила я тетушку. — Сплетни, независимо от того, истинны они или ложны, — это легендарный ореол вокруг того или иного человека. Сплетня четко фиксирует, чего ждет публика от данного персонажа, и уточняет отношение к нему окружающих, дает его, так сказать, отражение.

— Пожалуй, я согласна с тобой, — одобрительно посмотрела на меня Мила. — Ну так вот, насчет Штайнера поговаривали, что он стал спонсировать местный драматический театр не только из-за бескорыстной любви к русской культуре. Был у него якобы и свой интерес.

— Кто-то из актрис?

— Совершенно верно, — наклонила голову тетя. — Говорили, что у него роман с Ниной Петровской. При старом режиссере она всегда была на вторых ролях, а когда руководство сменилось — и это, кстати сказать, совпало с периодом кризиса в театре и появлением Штайнера в роли постоянного спонсора, то Петровская стала получать главные роли чуть ли не во всех новых постановках. А репертуар обновился на девяносто процентов.

— Что ж, история кажется мне вполне правдоподобной, — согласилась я.

— Есть еще один нюанс, — добавила тетя. — Нина Петровская вскоре развелась с мужем. Он у нее тоже был бизнесменом, но каким-то неудачливым. Бывает ведь такой тип — за что ни возьмется, все получается как-то не так…

— А намерения самые благородные, — продолжила я ее мысль.

— Вот именно. Но все складывается наперекосяк, и человек, вместо того, чтобы задуматься, а почему, собственно, у него так получается, рвется в новый бой со старым оружием, — развела руками тетя Мила. — А потом выясняется, что твоя жена не намерена терпеть все это дальше и у нее уже есть новый партнер. И человек получает отставку, теряя жену и дочь.

— Но Штайнер не женится на ней, — продолжила я мысль тетушки.

— Да, — согласилась Мила. — Он предпочитает оставаться на положении богатого друга семьи. Впрочем, и Нина, и Гера…

— Кто?

— Генрих Штайнер, — пояснила тетушка. — Знакомые переделали его имя и зовут просто Герой. Так вот, и Гера, и Нина — свободные люди и, с точки зрения строгой морали, супружеской измены тут нет. А у самого Генриха жена умерла еще в Казахстане, если я не ошибаюсь. От брака осталась дочь. Послушай, дорогуша, а не она ли тебе вчера названивала?

Я рассмеялась.

— У вас, тетушка, не голова, а сверхчувствительный компьютер.

— Впрочем, твои дела меня не касаются, — зевнула тетя Мила. — Буду ложиться спать — уже поздно. Нужно как следует выспаться.

И она кивнула на тумбочку возле кровати, на которой возлежал приготовленный на завтра фолиант, сравнимый по толщине с «Анной Карениной».

* * *

Утро, вопреки прогнозам синоптиков, снова выдалось ясным и солнечным. Казалось, что устоявшаяся в нашей области жара не хочет без боя, за просто так, уступать свое место какому-то залетному урагану.

Выскочив из кровати — я всегда просыпалась за несколько секунд до того, как зазвонит будильник, привычка, приобретенная во время полевых учений, — выглянула в окно и убедилась, что за ночь деревья в нашем дворе не повырывало с корнем.

Я уже успела привыкнуть к огромным тополям и кленам и, зауважав эти сильные деревья с крепкими стволами, прониклась симпатией к недавно въехавшей в третий подъезд соседке. Она методически, каждое утро поливала с третьего этажа деревья из толстого шланга, подсоединенного к крану кухни. Хотя остальные жильцы дома, наблюдая эту водную процедуру, недоуменно хмыкали и крутили пальцем у виска.

Мой утренний комплекс зарядки занимал минут тридцать.

Затем следовали контрастный душ и пять минут глубокого сосредоточения с аутосуггестивными формулами, направленными на поддержку бодрого и внимательного состояния сознания в течение дня. Существовал еще специальный комплекс вечерних упражнений, он преимущественно был направлен на профилактику — «вымывание» из психики отрицательных эмоций, скопившихся в течение дня, и особый настрой во время сна, активизирующий работу подсознания.

Затем последовал легкий завтрак, кофе и сигарета. В течение дня я позволила себе прогулку до ближайшего лотка с видеокассетами и купила «Телохранителя». Фильм конечно же не Бог весть какой, но мне захотелось его пересмотреть на предмет некоторых деталей перед сегодняшним визитом в дом Генриха Штайнера.

Затем я нашла на полке кассету с документальным фильмом, в котором работники секьюрити кинозвезд делились опытом своей нелегкой работы.

Как и следовало ожидать, по сравнению с художественным фильмом реальная жизнь охранников оказалась гораздо проще и грубее.

Замотанные бодигарды — русский язык скомкал наименование их профессии до «богартов» — делились со зрителями своими проблемами. Тут были и причуды кинозвезд, и наглые фанаты, и хищные маньяки.

Честно говоря, жаль было прежде всего объект охраны, который уже не может просто так пройтись по улицам или потанцевать на дискотеке — только в плотном кольце вооруженных, ежесекундно оглядывающихся охранников со зверски-озабоченным выражением на лицах.

Меня же сегодняшним вечером ожидала куда более серьезная работа. Объект охраны — Генрих Штайнер — не должен был догадаться, что он находится под моим пристальным наблюдением.

Если говорить честно, то вряд ли я смогла бы обезопасить Штайнера от возможного покушения, если бы не обещание Джули постоянно находиться рядом с отцом. А я, как дотошная учительша, в свою очередь, не должна была ни на шаг отходить от своей ученицы, поведение которой я якобы проверяю.

Конечно, я не смогу выполнять свою работу столь же качественно, как в том случае, если бы сама поговорила обо всем со Штайнером и предупредила его об опасности.

Но… Но тогда почему я согласилась на предложение Джули?

Задав себе этот простой вопрос, я не смогла сразу же ответить на него. То, что вчера вечером казалось само собой разумеющимся, сегодня утром требовало новых убедительных аргументов.

Наконец я поняла, в чем тут дело, и озабоченно покачала головой.

Ай-яй-яй, Женя, ты поймалась на такую простую наживку! Кто бы мог подумать, что ты так тщеславна! А ведь на первый взгляд не скажешь.

Если быть честной перед собой — на самом деле крайне редкое состояние сознания, — то следовало признать неутешительный факт: я хотела выполнить сверхсложную задачу, чтобы еще раз подтвердить себе профессиональную состоятельность.

Еще бы! Может ли простой бодигард на все сто процентов соответствовать своей роли в тех условиях, в которых буду находиться я на званом вечере?

Ответ прост и однозначен: нет. А, значит, я хотела прыгнуть выше собственной головы.

Это желание само по себе не Бог весть какой проступок, но лишь в том случае, когда оно касается только одного человека — Жени Охотниковой.

А самоутверждение за счет других — в данном случае Генриха Штайнера, которому, судя по вчерашнему состоянию Джули, угрожала нешуточная опасность, — это уже почти должностное преступление.

Понятно, что никто меня на должность телохранителя не назначал, и я сама «назвалась груздем». Но ответственность перед собой едва ли не тяжелее, чем перед любым работодателем.

«Надо как-то изменить эту ситуацию, — решила я. — Так дело не пойдет».

С одной стороны, я не могла отказаться от предложения Джули. С другой — не могла согласиться с условием собственного инкогнито.

И я сделала единственно возможный в данной ситуации вывод.

Мой клиент — Джуля. Но она — своего рода посредник по отношению к главному клиенту — Генриху Штайнеру.

Я отвечаю за безопасность Генриха. Я отвечаю перед Джулей за сохранение инкогнито.

Что важнее — моя маска учительницы или безопасность Штайнера? Стоит ли ломать голову над ответом на такой простой вопрос?

Значит, я должна поговорить с Генрихом и рассказать ему то, о чем умалчивает его дочь. Джуля, конечно, будет на меня сердиться, но, думаю, она должна понять всю серьезность ситуации.

И, в конце концов, Юлия Штайнер еще несовершеннолетняя. Следовательно, она нуждается в контроле и вряд ли может свободно принимать столь важные решения, когда речь идет о жизни и смерти.

Кроме того, меня серьезно смущало то обстоятельство, что моя юная клиентка сама будет распоряжаться крупными денежными средствами, пусть даже из собственного кармана.

Итак, решение принято.

Стрелка часов уже приближается к двум, и мне пора начинать сборы.

Без чего трудно представить себе женщину практически в любой ситуации?

Правильно, без сумочки.

А что обычно лежит в этой сумочке? В обыденном представлении — груда бесполезных, с точки зрения мужчины, вещей, причем вперемешку.

Вот и мы не будем рассеивать такую удобную для меня иллюзию. Заполним эту в меру изящную емкость, отделанную кожей «под крокодила», массой разнообразных причиндалов.

Например, моя любимая головная щетка. На вид — обычный ширпотреб довольно вульгарного исполнения. Но в ее ручку вмонтирован баллончик с нервно-паралитическим газом. Очень удобно для нейтрализации объекта, скажем, в лифте. Кабина, снабженная зеркалом, тихо ползет вверх, вы якобы намереваетесь причесаться, а на самом деле выводите из строя своего спутника, который имеет по отношению к вам недобрые намерения.

А еще больше мне нравится вот эта авторучка, корпус которой стилизован под «Паркер». Но если вы попадетесь ее владельцу под горячую руку, то имеете шанс получить пулю. Всего одну пулю, разумеется. Но многим хватает и одной.

Если же стрелять не очень хочется, можно использовать еще одно приспособление — тушь для ресниц с кисточкой, в которой размещается игла, вызывающая мгновенное онемение той части тела, в которую ей посчастливится вонзиться, — например, руки с пистолетом.

И особо любима мной губная помада — отвинтив крышечку у ее основания, вы можете погрузить пространство на двадцать метров вокруг себя в густой непроницаемый дым плюс желтые языки «огня», который на самом деле вполне безопасен для жизни. Этот милый пиротехнический эффект не раз выручал меня, когда требовалось имитировать пожар в помещении. Действует безотказно, а стоит всего сорок баксов — у меня дома целый ящик подобных игрушек.

Ну вот, кажется, и все. Теперь примемся за внешность. Значит, Женя Охотникова должна на этот вечер предстать перед почтеннейшей публикой в роли преподавательницы этикета, особы наверняка не очень продвинутой, но с претензиями на светскость — так я ее вижу.

Тут все решат тени и крем-пудра. Скажем, чуть темноватый оттенок персикового цвета оттенит глаза. Ага, получается нечто среднее между деловитостью натуры и личным неблагополучием в жизни.

Прекрасно. Теперь нанесем немного крема на скулы и чуть подпустим румянца. Пожалуй, сойдет. Нацепим очки, а вслед за ними определенное выражение лица. Пусть мой сегодняшний персонаж как бы говорит: «Я еще могу устроить мужчине пылкую африканскую ночь, но где же они, черт возьми, настоящие мужчины?»

В более интимных компаниях такие дамы обычно под вечер напиваются и становятся легкой добычей представителей противоположного пола, а поутру с ужасом убегают в свою нору и корят себя за проявленную «минутную слабость».

Но сегодня компания ожидается совсем другая, поэтому придадим форме губ строгий силуэт. Да-да, подойдет именно эта помада приглушенного тона.

Дальше — одежда. Блюстительница этикета, которую я представляю, должна быть все время на виду и вместе с тем оставаться почти незаметной.

Идеальный цвет для такой роли — темно-синий. Юбка чуть ниже, чем нужно, и белая блузка под синим жакетом. Прекрасно! Даже если в такой прикид обрядить невероятной красоты переводчицу при какой-нибудь стареющей кинозвезде, на нее никто не обратит внимания и все фотокамеры корреспондентов будут прикованы к перенесшей шестнадцатую пластическую операцию кинодиве пятидесятых.

* * *

Я подошла к офису фирмы на полчаса раньше назначенного Джулей срока.

Привычка обязательно изучать месторасположение предстоящей акции обязывала тщательно осмотреть здание, входы-выходы и на глаз оценить данную территорию с точки зрения бойца отряда «Сигма», каковым я некогда и была. Хотя теперь я являюсь сугубо частным лицом, но со старыми привычками курсанта разведгруппы не рассталась.

Контора Генриха Штайнера занимала первый этаж дома хрущевской постройки и, очевидно, была выкуплена с отселением жильцов.

Я насчитала два подъезда с фасада, причем один явно не отпирался длительное время — замочная скважина была забита какой-то паклей. Второй служил парадным входом, и его ступени устилали дорожки из искусственной травы, изрядно, впрочем, уже потертой.

Сзади был один черный ход, открытый, но снабженный железной решетчатой дверью с висячим замком, запирающимся изнутри.

Что касается окон, то они были снабжены уже неизбежными в современных офисах жалюзи и, судя по освещенности, прием предполагалось проводить в той части здания, которая была снабжена «нерабочим» подъездом — по-видимому, там располагался зал, к которому вел длинный коридор из центрального входа.

Усевшись в только что открывшемся после обеденного перерыва кафе, я заказала яблочный пирожок и десерт из клубники со сливками и, выбрав столик у окна, стала смотреть на подъезжающие к офису автомобили.

Одним из первых приехал довольно невзрачный «Фольксваген», навстречу которому тем не менее из здания вышло аж шесть человек.

Среди них я заметила Джулю, которая была одета довольно скромно: в короткое платьице и высокие гольфы. Не думаю, что ей очень нравился этот наряд — девица вполне могла бы щеголять в прикиде «от кутюр». И уж, во всяком случае, в ее возрасте одеваться как девочка десяти-двенадцати лет было не очень-то уместно.

Нужно будет замолвить словечко за Джулю перед ее отцом. Ага, кажется, вот и он.

Из толпы встречающих выделился человек довольно высокого роста с ярко-рыжими волосами. Он широко улыбался, поджидая гостя возле крыльца, и, когда тот подошел к ступеням, обменялся с ним крепким рукопожатием, обнял и легонько потрепал по спине.

Приезжий, как я поняла, немецкий партнер Генриха, был плотным, спортивного телосложения блондином, что называется, «истинным арийцем» — голубые глаза, точеный профиль. Нордический, в общем, тип. Немного похож на Макса фон Сюдова в фильме «Седьмая печать», разве что значительно плотнее и лицо не такое изможденное.

Джуля сделала книксен, стоявшая рядом с ней женщина — вся в белом — протянула гостю руку и выдавила из себя улыбку. Эта «снежная королева», как я ее сразу же окрестила — на ней еще было такое длинное платье из плотной белой ткани с серебряными блестками, — была чем-то вроде переводчицы. Впрочем, нет, Генрих понимает по-немецки — я сейчас читаю по губам, что гость рассказывает ему, как он долетел, а хозяин смеется довольно тупой шутке.

Значит, эта дама не толмач, а какая-то из работниц Генриха. Может быть, секретарша? Думаю, что мы это выясним по ходу дела.

Ну да, конечно, Генрих назвал ее Региной. Джуля мне говорила, что он вывез из Казахстана одноклассницу, которая позже вошла в дело. Значит, вот она какая, Регина. Имя вполне подходит к моей кличке — «королева». Самая натуральная, судя по осанке. Только снежная.

Забавно читать по губам, сидя через улицу от говорящих. Одно время меня это развлекало — когда передавали, скажем, трансляцию из Верховного Совета, где депутаты о чем-то переговаривались между собой, поначалу не обращая внимания на телекамеры.

Беседовали они о чем угодно, только не о докладе, который в данный момент произносился с высокой трибуны. И когда в один прекрасный день я прочитала в газете, что депутату такому-то предъявлено обвинение в мошенничестве, то вспомнила, как накануне он в прямом эфире договаривался о какой-то сделке с коллегой по депутатскому корпусу. Наверное, не одна я умею читать по губам…

Время медленно, но неумолимо приближалось к назначенному Джулей сроку.

Ровно без трех минут три парадная дверь распахнулась, и моя юная знакомая появилась на пороге, в нетерпении оглядываясь по сторонам.

Немецкая точность, черт побери! Если даже это всего лишь миф, то сами немцы поддерживают его всеми силами. Что ж, будем точными и мы.

Я расплатилась за кофе, вышла из заведения и, помахав Джуле рукой, перешла улицу.

Увидев меня, Джуля вздохнула с явным облегчением.

— Я уже думала, что вы не придете, — шепнула она мне, вцепившись в рукав, как будто я собираюсь убежать. — Пойдемте, скоро тут негде будет яблоку упасть. Обещал приехать консул…

На мое имя был выписан пропуск, и охрана проявила к моей персоне весьма краткий интерес. Я заметила, что входящих даже не проверяли на предмет оружия, а, между прочим, могли бы. Не в смысле пассов металлоискателем вокруг корпуса, но хотя бы вмонтированной в дверной проем стойкой, вроде аэропортовых.

Камеры наблюдения, установленные по обеим сторонам над дверью, кажется, вообще не работали. То есть прием был именно дружеским, веселым, и никаких пакостей на нем в принципе быть не могло. Если честно, идеальная атмосфера для преступления.

Впрочем, пока я сидела в кафе, никаких перемещений вокруг здания, которые могли бы показаться мне подозрительными, я не обнаружила.

Продавец газет («Самая полная телепрограмма на неделю вперед!»), печальный слепой с кларнетом (на самом деле был слеп — я видела, как он ощупывал пальцами монеты), девушка, долго ловившая машину и, наконец, ее поймавшая, — вот, собственно, и все. Я не заметила, чтобы кто-либо из прохожих дважды проследовал бы по этой стороне улицы. Так что если что и готовилось, то скорее всего с расчетом на неожиданность.

Разумеется, в том случае, если беда Штайнеру грозила снаружи. Но столь же велика была вероятность, что она подстерегает его изнутри.

Поэтому я попросила Джулю сразу же познакомить меня с отцом и уговорить его показать мне помещение — мол, учительница интересуется.

Генрих был еще не очень занят с гостями — подъехало всего человек пять. Когда Джуля представила меня Штайнеру, я удивилась — насколько взрослой казалась она мне в кафе, настолько явным ребенком была сейчас, даже голос стал каким-то писклявым.

— Папа, а это Евгения Максимовна, — произнесла она, подходя вместе со мной к отцу. — Она преподает у нас этикет. Помнишь, я тебе говорила?

— Нет, не помню, — тотчас же ответил Генрих. — Не припоминаю…

Рука Джули, сжимавшая мой локоть, на мгновение напряглась.

— К сожалению, моя память очень избирательна, — с виноватой улыбкой обратился ко мне Генрих. — Увы, бизнес съедает почти все свободное время, и я не могу как следует контролировать учебу Джули. Впрочем, я думаю, что она не очень огорчается из-за этого.

Мы все рассмеялись.

Генрих провел меня по коридору, рассеянно тыкая пальцем в двери по обеим сторонам:

— Тут бухгалтерия, дальше — отдел рекламы, группа по работе с красителями, слева — отдел новых разработок. Надеюсь, вы не занимаетесь промышленным шпионажем? — спросил он полушутя.

— Макет нового слоника может оказаться прибыльным товаром, если я украду чертежи? — спросила я, призывно сверкая глазами.

Штайнер скривился.

Ему совсем не улыбалось общаться с дамой, озабоченной поиском «настоящих» мужчин. Но мы уже миновали коридор, и Штайнер ввел меня в конференц-зал, где и должен был состояться прием. После огромного холла, уставленного кадками с искусственными пальмами, здесь приятно было видеть охапки живых цветов.

— Тюльпаны прямо из Голландии, — похвасталась Джуля. — Нам самолетом привозят. А вон в той корзине особый сорт, ни у кого таких нет…

— Да-да, по пятнадцать марок за штуку… Джуля, солнышко, — тут же спохватился Генрих, — разве можно так откровенно хвастаться? Евгения Михайловна тебя за это не похвалит!

— Максимовна, — поправила я его. — Смею вас заверить, Генрих Оттович, Джуля на редкость послушная и способная ученица.

Штайнер довольно улыбнулся. Комплименты в отношении собственных детей любят все, а уж мужчины — в особенности, это я не раз замечала.

Пока Джуля бегала между корзинами и старалась потрогать и понюхать приглянувшиеся ей тюльпаны — совершеннейший ребенок, — я улучила минуту, когда она отошла от нас на значительное расстояние.

— Господин Штайнер, — серьезно проговорила я. — Понимаю, как вы заняты, особенно сегодня, но, поверьте, мое появление здесь не случайно. Нам с вами необходимо срочно переговорить по крайне важному вопросу. Это касается вашей дочери.

— Да? — удивленно поднял брови Генрих. Казалось, он выглядел расстроенным. — Ну что же, давайте пройдем в кабинет. Только, прошу вас, недолго. Может быть, вы изложите самую суть, а детали…

— Герр Штайнер! — появилась в дверном проеме Регина с миниатюрным мобильным телефоном в руке. — Звонили из консульства, гости уже выехали.

Я заметила, что Регина следовала за нами по коридору в небольшом отдалении. Хотя я и не оглядывалась, блестки ее платья отражались в начищенных панелях и латунных табличках на дверях.

Мне показалось, что в ее сугубо деловом сообщении проскользнули личные нотки.

«Мне не нравится, дорогой босс, что возле вас вьется эта озабоченная дама, и мне еще больше не нравится то, что вы уделяете ей столько времени», — таков был интонационный подтекст.

Фраза про гостей из консульства была произнесена хорошо поставленным голосом человека, который привык распоряжаться в этой фирме, человека, с мнением которого не может не считаться босс.

Впрочем, я могла уловить не все до конца… Мне показалось, что Регина чем-то крайне обеспокоена. И относится ли ее внутренняя тревога ко мне (повод — ревность), или она по-настоящему боится чего-то?

Но чего? Может быть, Регина тоже осведомлена о телефонных звонках с угрозами?

— Что? Уже выехали? — с видимым облегчением отозвался Генрих.

Мое общество явно начинало тяготить его, и он был рад переключиться на хлопоты, связанные с приемом столь важных гостей.

— Ну, вы пока тут осмотритесь… — бросил он мне на ходу, отделавшись виноватой улыбкой. — Мне нужно еще кое-что подготовить…

И был таков. Да-да, улепетнул из зала в коридор, и до меня уже доносились приветственные возгласы из холла — очевидно, подъехали немцы.

Я раздраженно оглянулась по сторонам. А где же Джуля? Как же ее обещание все время находиться рядом с отцом, чтобы я могла постоянно быть рядом с ней и, значит, поблизости от Генриха?

А никак.

Девочки и след простыл. Только что она пробегала между цветочными корзинами, а теперь ищи ее где хочешь. Вот и полагайся после этого на твердые обещания несовершеннолетних.

Я решила идти напролом и, развернувшись, быстро возвратилась в холл. Как бы там ни было, нарушение обязательного условия со стороны Джули — еще не повод для отказа от работы. И не такое случалось…

* * *

А случались действительно самые ужасные вещи. Казалось, какой-то злой дух из всех вероятных возможностей всегда выбирает наихудшую.

Вспоминая фильм «Ее звали Никита», я каждый раз улыбаюсь сцене, когда героиня, выполнив задание по ликвидации какого-то субъекта в ресторане, бежит в сортир с намерением улизнуть через окошко.

Ан нет, фигушки, окошко замуровано. Казалось бы, и без того непростое задание усложняется сразу на десять порядков. Девица с фигурой подростка и огромным пистолетом бегает по ресторану и отстреливается от целой группы охранников, проворонивших своего шефа.

Впоследствии, само собой, выясняется, что никакой ошибки с окошком не было: его заделали специально, чтобы посмотреть, как Никита выберется из этой безвыходной ситуации.

И со мной случалось нечто подобное. Нет-нет, не подумайте дурного — я, в отличие от героини французского фильма, а потом его американского римейка, ни в кого по кабакам не палила.

Хотя положа руку на сердце вполне могло бы дойти и до этого, останься я в отряде «Сигма» — пришлось бы выполнять приказы, не очень-то рассчитывая, что тебе будут что-то объяснять.

Если говорить о конкретном случае, то однажды мне было поручено следующее задание. Оно состояло из трех частей: угнать черный «Крайслер» с дипломатическим номером от австралийского посольства в Москве, вручить на посту ГАИ конверт с неизвестным мне содержимым, который находится в «бардачке» автомобиля, и прибыть на базу «Сигмы» точно в назначенный срок. Все остальное — на мое усмотрение.

С первой задачей я справилась без особого труда. Машины были припаркованы одна возле другой и стояли в рядок, охрана могла вполглаза наблюдать за ними лишь из своей будки в Кропоткинском переулке.

Сигнализация тоже особых проблем не вызвала, и уже через минуту я катила по Ленинскому проспекту к Кольцевой. Честно тормознув у будки ГАИ, я просигналила, опустила стекло и, нашарив конверт в «бардачке», протянула его подошедшему гаишнику.

То, что произошло потом, не поддается никакому описанию. Гаишник прочитал бумагу, вложенную в пакет, и посмотрел на меня как на сумасшедшую. Кстати сказать, когда гаишник доставал записку, из конверта весело выпорхнули три стодолларовые бумажки. И, пока он нагибался, чтобы их поднять, мне удалось быстро прочесть то, что было написано на листе бумаги печатными буквами:

«Я угнала эту машину. Помогите мне сменить номер, и вы получите триста долларов».

«Вот сволочи! — подумала я, выжимая газ изо всей силы и уносясь по направлению к Наро-Фоминску. — А ты сама виновата, Женя, поймалась на ерунде. Ты ведь что думала? Шпионаж, то-се. А оказывается, тебя в очередной раз испытывают на прочность».

Так что не следует, на будущее, просчитывать ситуацию в наиболее банальном ее варианте — под ним может находиться гораздо более опасный слой. Опасный, в том числе и для тебя.

Как бы там ни было, два задания я тогда выполнила. Оставалось третье. И оно оказалось самым трудным — прибыть на базу точно к назначенному сроку.

Разумеется, за мной была снаряжена погоня. Я еще не доехала до Апрелевки, а по моим следам уже мчались две «Волги» с сиренами. Конечно, за «Крайслером» им было не угнаться, но я понимала, что рано или поздно меня возьмут, это неизбежно. Шипы на дороге, мешки с песком, наконец, железнодорожный переезд — шоссе шло слева от путей.

Решив, что третью часть задания следует трактовать буквально — вернуться на базу самой, а отнюдь не с машиной, я круто свернула на проселочную дорогу и на повороте, когда мой автомобиль на секунду пропал из зоны видимости преследователей, снизила скорость и выпрыгнула, прокатившись под откос.

Вскочив на ноги, я со всех ног устремилась к ближайшему леску. Далеко за спиной послышался звук взрыва, завывание сирен милиции и «Скорой»… Добравшись до Бекасова, я спокойно села на электричку и вскоре была уже на базе «Сигмы».

Мне поставили зачет по практике и дали двухдневный отпуск…

* * *

Возвращаясь в холл по коридору, я спешила, но все же успела заметить, что дверь с табличкой «Красители» была чуть приоткрыта.

Краем глаза я засекла в комнате Юсефа, который спешно перебирал бумаги на столе, стоящем возле окна. Услышав мои шаги, он резко отпрыгнул в сторону и отвернулся к окну, сделав вид, что поправляет жалюзи.

Любопытно, а что охранник Юлии Штайнер забыл в служебном помещении, которое, кстати сказать, только что было заперто — я своими глазами видела, как Генрих толкнул эту дверь, устроив для меня краткую экскурсию по офису. Выходит, у Юсефа есть ключи?

Возьмем на заметку. Не исключено, конечно, что охранник Джули занимается в фирме еще какой-то деятельностью, которая согласована с начальством.

Но коридор таил для меня еще один сюрприз. Когда я уже подходила к двери, ведущей в холл, то услышала тихий голос Генриха, который неожиданно резко отчитывал Регину. Секретарша старалась оправдываться, но ее реплики были сродни фразе «я не нарочно» в устах ребенка, который угодил своим мячиком в стоявшую на шкафу антикварную китайскую вазу.

— Какого черта вы не просмотрели списки приглашенных? — шипел Генрих.

— Я просматривала…

— Где были ваши глаза, когда вы этим занимались? — продолжал злобствовать Генрих. — Что мне теперь прикажете делать с этим ублюдком?

— М-м… Может быть, я как-то смогу его нейтрализовать? — предложила Регина.

— Вот как? — язвительно хохотнул Генрих. — И каким же образом?

Регина не успела ответить. Штайнер вынужден был о чем-то перекинуться парой слов с подошедшим гостем, но, когда тот удалился, снова принялся за Регину. Оказывается, Генрих умел быть очень злым и жестким.

— Похоже, ты старишься, подруга дней моих суровых, — говорил он своей секретарше. — Не общение ли с Юсефом провоцирует у тебя склероз, а?

В этом месте Регина промолчала. Бывает такое молчание, которое выразительнее любых слов, даже для подслушивающего через чуть прикрытую дверь.

Но Генриху снова пришлось отвлечься от интимной беседы со своей секретаршей. Послышался сиплый мужской бас, который по-немецки осведомлялся у Штайнера относительно времени запуска новой линии на его игрушечной фабрике. Следом за ним, умело используя паузы в речи немца, дробно сыпала свою скороговорку переводчица.

Судя по мгновенно сменившемуся тембру Штайнера, я поняла, что он говорит с самим консулом. Теперь Генрих был предельно вежлив, исполнен чувства собственного достоинства, но слегка подобострастен.

Звуки разговора стали удаляться — говорившие медленно отходили от двери. До меня явственно доносился звон бокалов — очевидно, уже начали разносить подносы с шампанским.

За моей спиной послышался быстрый топот ног, и в коридор вбежала Джуля, оставив за собой незахлопнутую дверь. Девочка выглядела запыхавшейся.

— Вот вы где! — радостно приветствовала она меня. Можно было подумать, что Джуля обежала все здание в поисках своей «учительницы».

— Я-то здесь, а вот где черти носят тебя? — поинтересовалась я. — Ты не забыла о том, что должна постоянно находиться возле отца?

— Оказывается, это не так-то просто, — виновато ответила Джуля.

— А раз так, то я считаю нашу договоренность расторгнутой, — развела я руками. — Мне придется открыть карты твоему папочке.

Джуля попыталась сделать умоляющее лицо, но я была тверда как скала.

После третьего «нет» с моей стороны она перестала меня уламывать и, оправив подол платьица, покорно склонила голову. В этот момент Юлия Штайнер снова казалась гораздо моложе своих лет.

Переходный возраст любопытен еще и тем, что может направлять свой вектор как в одну, так и в другую сторону. Один и тот же человек может казаться вполне сформировавшимся и почти зрелым, а через минуту вновь превращаться в сущего младенца, готового играть в паровозики и прыгать на одной ножке.

«Вот и связывайся после этого с младенцами, — снова укорила я себя, глядя на то, как Джуля сосредоточенно что-то чертит носком туфельки на мраморном полу коридора. — Поделом тебе, Женя Охотникова, не будь впредь такой самонадеянной!»

Глядя на погрустневшую Джулю, мне захотелось ее утешить, и рука непроизвольно потянулась к девочке — погладить по голове, сказать какие-нибудь ласковые слова. Но я решила, что не стоит разводить нюни — пора действовать. Я взяла Джулю за руку, снова натянула на себя маску учительницы, и мы вышли в холл.

Прием вяло подвигался к основной его части — фуршету, который должен был иметь место в освобожденном от излишней мебели конференц-зале. Там же намечалась выставка игрушек — с первого года существования фирмы Штайнера — плюс демонстрация новых моделей.

Штайнер был окружен плотной толпой гостей, и я просто не могла бы к нему пробиться, не то что поговорить.

Поэтому, продолжая держать Джулю за руку — она уже попыталась улепетнуть вслед за рабочим, который нес огромного поролонового медвежонка, — я медленно прохаживалась по холлу, стараясь держаться в непосредственной близости от Генриха.

Между тем среди недавно прибывших гостей мое внимание привлекли несколько фигур.

Роскошно одетая женщина с иссиня-черными глазами стояла возле кадки с пальмой вместе с девушкой, которая была лет на пять старше Джули, во всяком случае, на первый взгляд. Принимая во внимание сходство лиц, можно было предположить, что это мать с дочерью.

Рядом с ними находились двое мужчин — вальяжный великан в бархатном пиджаке и невзрачный брюнет с галстуком, съехавшим на сторону.

Оба они обращались к спокойно стоявшей женщине, но ее глаза были устремлены на Генриха, который что-то с жаром объяснял чиновнику из областной администрации.

При этом Штайнер не упускал возможности постреливать глазами в сторону дамы под пальмой, и взгляды его были настолько откровенны, что начинало казаться, будто пыл его аргументов абстрагируется от слов и направляется конкретно этой женщине.

«Наверное, Штайнер неплохой любовник, — подумала я, — если умудряется ласкать глазами женщину, не отрываясь от деловой беседы».

Но объект его внимания не отвечал Штайнеру таким же образом. Женщина была грустна и рассеянна. Что же касается ее чада, то девушка-подросток вообще выглядела испуганной и потерянной.

А мужчины вокруг них не унимались. Бархатный пиджак, дымя дешевой сигарой, толковал что-то о заказных рецензиях в центральной прессе и предстоящих гастролях, которые должны иметь непременный успех.

— А ты бываешь в театре, которому помогает твой папа? — спросила я у Джули.

— Иногда, — ответила девочка. — То вместе с папой, то ходим всем классом. Видите вон ту тетю под пальмой? Это, как говорит папа, прима. Она играет в «Трех сестрах» и в «Маскараде». Очень здорово, когда муж в последнем акте травит ее лимонадом. А сам потом очень переживает. Наша директриса даже прослезилась.

«А это, должно быть, и есть тот новый режиссер, при котором Нина Петровская стала получать главные роли», — констатировала я, глядя на замедленную жестикуляцию бархатного пиджака.

Второй мужчина, по идее, мог быть «поклонником», которые хвостом вьются за звездами сцены, либо как минимум завзятым театралом, убившим сразу двух зайцев — попал на прием и увидел Петровскую.

Но его поведение не укладывалось в мою гипотезу. Мужичонка со скособоченным галстуком явно не вмещался в эти рамки, вел себя чересчур развязно для «поклонника», да и говорил он вовсе не о театре, а преимущественно о своей персоне. При этом он умудрялся периодически хватать Нину Петровскую за локоть, который она осторожно высвобождала, и даже пытался апеллировать к ее дочке.

— На этот раз все должно пойти хорошо, — переводил он взгляд с одной на другую, умело вклиниваясь в паузы речи режиссера. — И кредит обещали, и процент маленький. А то, что конкуренция большая — так это ничего. Главное — работать, ведь правда?

Дамы проигнорировали этот вопрос, а режиссер так вовсе не замечал пытавшегося в чем-то убедить актрису озабоченного человечка.

Обойдя эту группку по кругу, я внимательнее вгляделась в профиль мужичонки и, переведя взгляд на Таню — дочку актрисы, — все быстренько поняла.

Это, разумеется, был ее отец, тот самый неудачливый коммерсант, с которым Нина Петровская развелась, когда в драматическом театре появился Штайнер и получил главную роль — роль спонсора.

Кстати, не его ли имел в виду Генрих, отчитывая свою секретаршу, недостаточно внимательно просмотревшую списки приглашенных?

Ведь на прием была приглашена уйма народу, значительную часть гостей составляли предприниматели, среди которых мог оказаться и Петровский.

Понятно, что Генрих был недоволен его появлением. Но что значила эта странная фраза Регины: «Кажется, я смогу его нейтрализовать».

Впрочем, секретарша Генриха — тот еще крепкий орешек. С виду — неприступная скала, снежная королева, но кто может поручиться, что в ней не кипят африканские страсти и не бурлит злая кровь?

Может быть, она намеренно внесла отставного супруга примы в список приглашенных?

С какой целью? Досадить шефу? Вызвать скандал? Или это ревность? Или… или это связано с предстоящей акцией, направленной против Генриха, о которой предупреждал неизвестный своими звонками?

И потом: что имел в виду Штайнер, выговаривая Регине за ее небрежность? «Не твои ли отношения с Юсефом провоцируют у тебя склероз?»

Так ли прост Юсеф, как кажется на первый взгляд? Что он делал в комнате с табличкой «Красители»? Да, видимо, в этой фирме все обстоит не так радужно, как может показаться с первого взгляда.

Между тем Нина сумела отделаться от бывшего супруга, «переключив» его на какого-то знакомого из «новых русских», которого заметила в толпе.

Тот подошел поздороваться, и Нина, мгновенно переменившись — теперь ее улыбка излучала радушие, — представила супруга гостю и быстро переместилась с дочерью и бархатным пиджаком в другой конец холла. Петровский проводил ее печальным взглядом, но тут же стал что-то лихорадочно объяснять новому знакомцу, очевидно, пытаясь зачистить с ним деловой контакт. При этом он украдкой бросал взгляды в публику, как будто искал кого-то. Я заметила, как менялось выражение его глаз, когда он отводил их от собеседника — они становились холодными и безжалостными, но, возвращаясь к беседе, Петровский снова казался «активным неудачником».

«Вот кто настоящий актер, — подумала я, наблюдая за бывшим мужем Нины. — Какой тут Станиславский! А ведь именно так должен выглядеть идеальный киллер-инкогнито. Его никто не воспринимает всерьез, никто не подумает, что он может сделать свое дело за считанные доли секунды и снова нацепить свою маску».

Нина с дочерью медленно бродили по залу и наконец после двух кругов приблизились к Генриху. Дочь неотступно следовала за ней, сутулясь и явно чувствуя себя не в своей тарелке.

Я с Джулей тоже немного пробилась вперед, по шагу в минуту, и теперь была совсем рядом со Штайнером. Но вызвать его на тет-а-тет пока было нереально. Теперь он беседовал со своим партнером из Германии — Людвигом — и представлял ему Нину.

После поклонов и рукопожатий слово перехватил режиссер и стал рассказывать Людвигу о театре. Переводчица, стоявшая за плечом белокурого немца, честно исполняла свою работу, дословно воспроизводя каждую фразу.

Но и Людвиг оказался «замаскированным», как те персонажи, которые уже привлекли мое внимание. После одной удачной шутки, которую отпустил режиссер, немец чуть было не рассмеялся, хотя переводчица проговорила эту фразу по-немецки, дождавшись окончания еще одного предложения. Тут уже Людвиг позволил себе расхохотаться.

Вот, значит, как?

Даю голову на отсечение, что Людвиг понимал по-русски. Но предпочитал делать вид, что его запас ограничивается словами «здравствуйте» и «спасибо». Наверное, такой ход давал ему возможность узнавать, о чем говорят вокруг — а говорили и о нем тоже, — и сравнивать обращенную к нему речь с реальным положением дел.

В тот момент, когда режиссер распинался о декорациях к «Макбету», Нина наклонилась к Генриху и чуть слышно прошептала ему на ухо:

— Мне страшно.

— Вот как? — с улыбкой ответил Генрих. Эта фраза могла относиться как к вежливой реплике, обращенной к режиссеру, так и к Нине.

— Я кое-что узнала и теперь не могу спокойно спать, — еще тише проговорила Петровская. — Я ожидала чего угодно, только не этого.

— Мы обязательно это обсудим, — широко, по-американски улыбнувшись, сказал Генрих.

Окружающие, конечно, подумали, что эта фраза тоже обращена к режиссеру, который мимоходом пожаловался на устаревшее освещение — ведь постановку «Макбета» так украсят световые эффекты!

Народ, однако, уже начинал проявлять нетерпение. Время подходило к четырем — часу икс, если верить звонившему незнакомцу.

Уже распорядители бегали докладывать Регине о том, что все готово, уже публика начала мало-помалу сдвигаться к дверям, и, наконец, Генрих пригласил всех пройти в зал. Заиграла негромкая музыка, и гости не торопясь стали выходить в коридор и двигаться по направлению к главному месту проведения торжества.

Петровская несколько замешкалась, и ее бывший супруг снова оказался рядом с актрисой.

— Вот, теперь ты сама все понимаешь, — донеслись до меня его слова, — тебе сейчас даже хуже, чем мне. Только не делай глупостей.

И Нина печально улыбнулась ему в ответ, отрицательно покачав головой — то ли соглашаясь с Петровским, то ли отказываясь послушаться его совета.

Генрих Штайнер подождал, пока гости пройдут в зал, и вместе дочерью — а значит, и со мной, замкнул шествие приглашенных.

Конференц-зал теперь был полон не только цветов, но и игрушек. Сотни мягких детских любимцев были расставлены как попало, отчего их казалось еще больше. Слоники выглядывали из корзин с тюльпанами, на люстре примостилось целое семейство обезьян, по углам таились тигры и крокодилы. Огромный медведь сидел в центре зала, а из-под столиков с закусками выглядывали черепашки.

Дальнейшие полчаса были самыми скучными во всем этом мероприятии.

Сначала слово взял консул, потом его сменил чиновник из отдела по внешним сношениям, за ним несколько теплых слов произнес Людвиг, и сам Штайнер завершил официальную часть церемонии.

Затем началось обычное на таких приемах суетливое общение плюс гастрономические удовольствия. И так все должно было продолжаться еще часа полтора. Честно говоря, никогда не понимала, какой кайф можно словить с этого, но раз так заведено — ничего не поделаешь.

А время между тем уже перевалило за четыре, и настенные часы в виде стилизованного фигурного замка с башенками пробили половину пятого — сначала ударил негромкий гонг, а потом на корпусе приоткрылась дверца и по диаметру циферблата проехала маленькая фигурка в капюшоне с косой в руке. Когда же пробил следующий час, то аллегория смерти сделала пять оборотов.

Джуля, казалось, забыла о причине моего пребывания на приеме и весело щебетала, обрадованная таким количеством игрушек на единицу площади.

— А вон того крокодила я сама придумала. Ну, не совсем сама, но подсказала, что хвостик у него должен чуть загибаться в сторону, — тараторила девочка, демонстрируя мне зубастое чудовище. — А еще папа хочет запустить новую серию экзотических птиц. Первые образцы должны были появиться уже в этом квартале, но возникли какие-то заморочки то ли с макетами, то ли с окраской…

— «Заморочки» — это слово не из твоего лексикона, Джуля, — строго поправила я ее.

— Ах да, Евгения Максимовна, прошу прощения, — подыграла мне Джуля. — Я хотела сказать — проблемы или заминки. Юсеф, как ты думаешь, скоро папа сделает новых птичек?

Подошедший к нам охранник хитро улыбнулся и ответил девочке:

— Думаю, что очень скоро.

Юсеф выглядел как старый сторожевой пес — столь же любимый хозяевами дома, сколь и потерявший былой задор. Казалось, что передо мной стоит не работник службы безопасности, а ключник или постельничий в поместье знатного феодала.

— Генрих Оттович, — Юсеф подошел к Штайнеру и протянул ему сложенный пополам лист бумаги. — Это то, что вы просили…

— Угу, — радостно буркнул Штайнер, положил бумагу во внутренний карман своего пиджака и довольно погладил его снаружи.

Генрих весело, с каким-то ребяческим озорством поглядел на Юсефа, потом на Джулю, подмигнул ей и, улыбнувшись, произнес:

— Ну, вот, кажется, и все. Знаешь, сейчас я хочу собрать всех в кабинете. Есть одно сообщение, которое я хочу огласить в узком кругу.

— Папа, — решительно сказала Джуля, — сегодня я весь день рядом с Евгенией Максимовной. Можешь считать, что у меня контрольная работа.

— А я разве возражаю? — пожал плечами Генрих Штайнер. — Евгения Максимовна нам нисколько не помешает. Так что никаких проблем.

Затем он попросил нас никуда не уходить, совершил круг по залу и вернулся, прихватив с собой Регину, Нину Петровскую с дочерью и Людвига с переводчицей. Все они выглядели заинтригованными.

— Пройдемте ко мне на минуточку, — предложил Генрих таинственным шепотом.

И указал на дверь, ведущую из конференц-зала в сторону, противоположную коридору.

— А там что? — тихо спросила я у Джули. — Еще какие-то помещения?

— Папин кабинет, — ответила мне девочка. — Его личная комната, а директорская приемная — в начале коридора, возле холла.

Мы прошли к двери и на время покинули гостей.

Кабинет оказался довольно просторным помещением с хорошей вентиляцией и железными шторами на окнах. Я обратила внимание на то, что дверь была не заперта, и Генрих лишь повернул круглую ручку, чтобы ее распахнуть. Штайнер не сразу зажег свет, и, когда я ступила на порог и дверь за нами закрылась, мне показалось, что потолок усеян крошечными лампочками.

— Помнишь, Нина, как ты смеялась, когда первый раз увидела это? — спросил стоящий за моей спиной Генрих, немного помедлив перед тем, как зажигать свет. — Казалось бы — такая малость, да? Фианитовая крошка, а как впечатляет, не правда ли?

— Небо в алмазах, — медленно произнесла Петровская. — Как в «Дяде Ване» у Чехова.

Переводчица Людвига продолжала лопотать, а немец кивал головой, довольно покрякивая — ему явно нравилось убранство кабинета компаньона.

— Ну вот, — включил свет Генрих. — Теперь попрошу у вас минуточку внимания.

Штайнер подошел к столу и остановился, опираясь двумя руками на толстую крышку из букового дерева с позолоченными реечками по периметру.

Я, Джуля, Петровская, Таня, Людвиг с переводчицей и Юсеф стояли перед Штайнером, словно персонал фирмы во время производственного собрания.

Генрих собрался с мыслями, облизнул губы и медленно начал говорить:

— Сейчас в этом кабинете находятся самые близкие и дорогие мне люди. Я собрал вас всех здесь не случайно. Скажем так: я хочу поставить вас в известность относительно одной очень важной вещи.

Штайнер явно волновался. Он перевел дух, потом уставился в потолок, как будто бы просил силы у искусственных звезд, и только потом продолжил:

— Не уверен, что всем вам придется по сердцу то, что я сейчас скажу. Кое-кто может подумать, что это чересчур. Кое-кто может рассердиться. Но рано или поздно все поймут, что я был прав. — Генрих открыл ящик стола и вынул оттуда шкатулку с резной крышкой. — Итак, — произнес он, выдержав театральную паузу, — я приступаю. — Штайнер открыл шкатулку и замер, с удивлением глядя внутрь. — Это еще что такое? — пробормотал он недоуменно, потом вдруг рассмеялся и, хитро поглядев на Людвига, запустил туда руку.

Предмет, который он извлек, был действительно нестандартным. То, что вызвало удивление у Штайнера, оказалось имитацией фекалий — колбаска, завернутая в круг с выступающим концом.

Генрих Штайнер с шутливой укоризной покачал головой, отложил в сторону дурацкую игрушку и достал из шкатулки еще что-то.

Вот тут и рвануло.

Я даже не успела ничего предпринять — да и не было такой необходимости. Спасти Генриха Штайнера было уже невозможно.

Его тело буквально разорвалось на куски — руки со скрюченными пальцами оказались возле туфелек Джули, а голова, склонившись направо, повисла на перебитой кости, окровавленное тело, словно набитый трухой мешок, отбросило к закрытому железной шторой окну.

Нину с Таней взрывной волной швырнуло в противоположную сторону — к двери. Мы с Джулей стояли дальше всех от стола, так что нас почти не задело.

А вот переводчице Людвига опалило волосы и обожгло щеку. Девушка стонала, уткнувшись лицом в ковер, так что все не сразу поняли, что ее жизнь находится вне опасности — таков был первый шок.

В дверь уже вбегали люди, ахала прислуга, среди огромного количества игрушек, выглядевших в эту минуту крайне неуместно и даже зловеще, царили суета и паника. Доблестные органы прибыли через несколько минут и принялись производить опрос присутствующих.

Впрочем, несмотря на их оперативность, сразу же запереть двери не догадались, и кто хотел, вполне мог выскользнуть незамеченным.

Например, Петровский. В тот момент, когда прибыли оперативники, его среди гостей я уже не видела. Интересно, почему он решил смыться пораньше?

А Регина, казалось, ожидала чего-то подобного. Или ее нервы были такими же прочными, как корабельные канаты. Лицо секретарши Штайнера, по крайней мере, осталось холодным и непроницаемым.

Что касается актрисы, то она сначала впала в истерику, а потом, отплакавшись, дважды произнесла, глядя куда-то в пространство:

— Все к лучшему.

Окружающие недоуменно посматривали на нее, но, очевидно, списывали подобную реакцию на шок. Дочку ее так вообще отпаивали минералкой — Таня, словно рыба, открывала рот, как будто хотела что-то сказать, но вместо слов исторгала только очередные всхлипы. Джуля сидела на пуфике в холле, закрыв лицо руками. Лишь однажды она посмотрела на меня, и я не могла не уловить в ее взгляде — взгляде сироты — горький упрек.

Незнакомец оказался опаснее, чем мы предполагали. Ему все же удалось свершить то, что он задумал. А ровно в четыре часа или около пяти — какая разница. Во всяком случае ему удалось сбить нас с толку.

* * *

Людвиг оказался первым человеком, который заинтересовался моей персоной.

Когда суета улеглась, гости рассосались, милиция уехала и труп увезли, компаньон Штайнера поманил меня пальцем в холл и напрямик спросил на чистейшем русском языке, разве что слегка окая:

— Евгения Максимовна, вы ведь знали, что Генриху угрожает опасность?

— Да, вы совершенно правы. Я знала об этом, — не стала я отрицать. — И собиралась его предупредить. Но, как видите, не успела.

— Хорошо, — хрустнул суставами пальцев Людвиг. — Я переговорил с дочерью моего покойного компаньона. Фройлен Юлия все мне рассказала об этих звонках. Я очень, очень опечален происшедшим.

Людвиг тщательно выговаривал каждую букву и заботился больше о том, чтобы правильно произнести слово, чем о проявлении своих чувств.

Сказывалась ли в этом немецкая педантичность, нежелание демонстрировать перед посторонними свою скорбь? Или на самом деле Людвиг не так уж и сожалел о гибели компаньона?

— Если вам трудно говорить по-русски, мы можем перейти на немецкий, — предложила я.

— О, нет, это совершенно излишне, — замахал руками Людвиг. — Я ведь из прибалтийских немцев — мой дедушка был родом из Эстонии. Да и фамилия у меня вполне русская — Попофф.

Людвиг Попофф предложил мне пройти в директорский кабинет — тот, что располагался в коридоре. Устроившись за массивным столом, он указал мне на кресло напротив. Чувствовалось, что гость выступает теперь в роли хозяина фирмы.

Поймав мой взгляд, Людвиг улыбнулся и счел своим долгом пояснить:

— Да-да, вы правы. Теперь я — владелец всего этого. Он обвел рукой вокруг. — И завод, и контрольный пакет акций. Согласно уставному договору, фирма переходит по наследству к дочери, а фройлен Юлия еще недееспособна. Так что я беру на себя обязанности опекуна. Не ее самой, разумеется, а ее доли в нашем с Генрихом предприятии.

Тут он вздохнул и провел дрожащей рукой по своим белокурым волосам.

— Бедный Генрих, бедная фройлен Юлия… Утрата очень тяжела. Плюс новая головная боль с этой фабрикой. Если бы вы знали, как мне не хочется всем этим заниматься! Фирма, конечно, процветает, но, будем откровенны, только по вашим, российским меркам.

— Поясните, пожалуйста, что вы имеете в виду, — попросила я.

— О, все очень просто! Игрушечная фабрика такого типа может быть неубыточной только в вашем конкретном регионе, где у нее нет серьезных конкурентов и есть поддержка с Запада — в моем лице. А уже за его пределами — это геморрой, так, кажется, сейчас говорят в России, когда хотят обозначить что-то ненужное и хлопотное? Впрочем, следует отдать Генриху должное, он сумел сделать все, чтобы поднять производство, все возможное и даже невозможное. Как это ни удивительно — предприятие работает.

— Тогда что же вас не устраивает, герр Попофф? — спросила я.

— Многое, госпожа Охотникова. Видите ли, пока всем занимался Генрих, это было удобно. Теперь же мне придется нести неизбежные расходы. А прибыль именно от этого конкретного предприятия несоизмерима с теми компаниями, которыми я владею в Германии. Ну, четыре процента, пять от силы… Стоит ли вообще браться за это, я еще не решил.

— Вы можете уступить контрольный пакет акций местным властям.

— Еще чего, — буркнул Людвиг. — Чтобы они все развалили за полгода? Нет уж, увольте. Я как-нибудь сам разберусь.

— Но ваш компаньон мертв, — напомнила я Людвигу о теме, которая интересовала меня гораздо больше, нежели деловые заботы немца.

— Да, это факт. И, как вы можете видеть, я вовсе не был заинтересован в его гибели, — тотчас же счел нужным заметить Людвиг.

Если принять за чистую монету все, что мне только что изложил герр Попофф, — да.

Если же встать на точку зрения обыденного сознания — весьма сомнительно; ведь Людвиг как-никак получает теперь в свои руки практически неограниченную власть над фирмой Штайнера.

— И, что самое неприятное, — продолжил мой собеседник, — мне придется вести дела с теми людьми, которые убили Генриха.

— Вы хотите сказать, что у вас есть какие-то предположения на этот счет?

— Конечно, — с готовностью отозвался Людвиг. — Это ваша местная мафия.

Герр Попофф настолько спокойно произнес эти слова, как будто общение с нашими гангстерами было для Людвига делом обыденным и вполне вписывающимся в рамки коммерции в ее российском варианте.

— То есть, несмотря на звонки, гипотеза об убийстве на почве национальной неприязни не кажется вам обоснованной? — спросила я.

— Сложно сказать, — пожал плечами Людвиг. — Видите ли, я в курсе того, что в современной России повышается рост националистических настроений. В Шереметьеве в меня даже швырнули банку кофе.

— Банку кофе?

— Ну да. Какой-то пенсионер-ветеран, как мне потом объяснили в милиции, получил спецпаек, в котором был растворимый кофе немецкого производства. Старичок был сильно пьян и возмутился тем, что ему, победителю во Второй мировой войне, выдают в качестве пайка немецкий кофе. Чем я ему не приглянулся — ума не приложу. Да и кофе, как выяснилось, оказался «левым» — изготовленным в Польше…

Людвиг Попофф с хитрецой взглянул на меня и осторожно спросил:

— А вы знаете, почему я так откровенен с вами? Впрочем, можете не отвечать, не будем терять времени. Я хочу вас нанять. Да-да, не удивляйтесь, раз уж вы ввязались в эту историю по неосторожной просьбе фройлен Юлии, вам придется идти до конца. Я не верю, что местная милиция сможет распутать это дело. А о вас я успел навести справки, и отзывы были самые положительные.

Людвиг достал визитницу и, открыв ее в нужном месте, продемонстрировал мне одну из аккуратно вложенных в целлофановые углубления карточек.

— Да-да, пока милиция тут возилась, я, как только Джуля мне обо всем рассказала, позвонил своим знакомым в Берлин — у них хорошая база данных на таких людей, как вы. Знаете, как это бывает, вы помогли человеку, он рассказывает о вас другому человеку, тот помечает это себе в блокнотик, а потом передает эту информацию тем, кого она интересует. Так что мои друзья в столице порылись в своих анналах и указали на вашего знакомого, который отлично отрекомендовал вас. Кстати, просил передать вам привет.

— Спасибо, — коротко поблагодарила я. — Можете считать, что ваше предложение принято.

Визитная карточка, продемонстрированная Людвигом, была мне знакома. На перламутровом кусочке картона было вытиснено имя человека, которому я в свое время очень помогла. Теперь, не без моей помощи, разрулив свои проблемы, он жил в Бельгии и потихоньку врастал в тамошний бизнес, благо его капиталы это позволяли.

Такая рекомендация должна была круто поднять меня в глазах Людвига. Теперь я понимаю, почему немец так разоткровенничался со мной.

— Чтобы покончить с неопределенностью, хочу сразу сказать вам следующее, — деловым тоном произнес Попофф. — Я хочу знать правду о смерти Генриха, потому что ответ на вопрос: «Кто убил моего компаньона?» будет иметь отношение к его бизнесу, который теперь курирую я. У меня на этот момент есть три версии. Каждая из них обладает правом на существование, но ни одна не имеет хоть сколько-нибудь весомых подтверждений.

— Две вы уже обозначили, — напомнила я. — Местная мафия и местные националисты.

— Третья еще проще, — продолжал Людвиг. — Возможно, мы имеем дело с психически неполноценным человеком, маньяком. Не исключено, что его мания развилась именно на почве ксенофобии — ненависти к иностранцам, — и он похож на того старичка в Шереметьеве, только еще покруче. Хотя не исключено, что вся эта болтовня о национализме — лишь прикрытие для того, чтобы отвести глаза от истинного убийцы. И, если совсем уж честно, я не очень-то верю в сказки о «русском фашизме». Само это сочетание слов для меня, немца, звучит дико.

Я не могла не согласиться с Людвигом, но решила, что Попофф чересчур сужает рамки предполагаемого расследования. И еще вопрос — случайно или намеренно он это делает. Может быть, пообещав мне солидный гонорар, герр Попофф пытается направить расследование по наиболее простому пути и запутать следы?

— Как это ни печально, я бы не стала отметать еще и четвертую версию, — возразила я. — Мы должны принимать во внимание все аспекты этого дела и не имеем права забывать, что убийство Генриха могло произойти на личной почве.

— Вот как? — удивленно спросил Людвиг. — Что ж, если вы считаете, что стоит поработать в этом направлении — почему бы и нет? Но на вашем месте я бы не терял времени даром. Генрих Штайнер был на редкость хорошим человеком, и у него не было врагов.

— Мне уже говорили, что у него не было недругов в бизнесе, — подтвердила я. — Но сейчас мы говорим о личной жизни Штайнера.

— Но здесь это утверждение верно вдвойне, — настаивал Людвиг. — Генрих был на редкость светлой личностью. Можете пойти и опросить хотя бы тех людей, которых он собрал в своем кабинете перед смертью, — там присутствовали действительно самые близкие и дорогие для него люди. Любой из них скажет вам, что Генрих Штайнер был едва ли не ангелом. Спокойный, добрый, любящий друг и отец, талантливый бизнесмен, честный предприниматель. Я даже не знаю, что тут можно добавить…

— И тем не менее человек, у которого не было врагов и которого все любили, лежит сейчас в морге, обезображенный взрывом. И взрыв этот произошел в его кабинете, где присутствовали как раз наиболее близкие и дорогие ему люди, — парировала я.

Людвигу не очень понравился ход моей мысли, но возражать он не стал.

— Вот и работайте, — посоветовал он мне. — Но я хочу попросить вас об одной вещи: полная конфиденциальность. Я вас нанял, я и получаю от вас всю информацию о ходе расследования.

— Нет возражений.

— Понимаете, Евгения Максимовна, если тут действительно замешано что-то личное, я не хотел бы, чтобы в этом копались посторонние. — Попофф помолчал и добавил: — Даже если у этих посторонних будут милицейские погоны.

«Очень удобная позиция, — скептически улыбнулась я про себя. — Интересно, а что будет в том случае, если в итоге я назову вам имя убийцы, а вы сочтете, что это имя не стоит обнародовать? Зачем копаться в личных делах покойного и выносить их на обсуждение публики? Что вы предпримете в таком случае? Удвоите гонорар? Или…»

— Поскольку я теперь тут хозяин, то я немедленно отдам соответствующие распоряжения, — заверил меня Людвиг. — Вы можете говорить с любым работником фирмы и получать любую информацию.

— Кстати, о фирме, — подошла я еще к одному важному моменту. — Не кажется ли вам, герр Попофф, что тут имеется еще одна тайна. Как по-вашему, что именно собирался огласить Генрих Штайнер перед смертью?

— Понятия не имею.

— И никаких предположений?

— Абсолютно никаких.

— Не исключено, что взрыв должен был помешать ему сделать это. И, стало быть, не исключено, что заявление, которое Штайнер так и не сделал, могло иметь отношение к его фирме.

— Да, такое возможно, — вынужден был согласиться немец.

Мы договорились, что я приступлю к работе немедленно. Попофф посоветовал мне для начала побеседовать с Региной и Юсефом, а также встретиться с личным юристом Штайнера Борисом Аронзоном.

Созвонившись с его конторой, Попофф попросил Аронзона приехать в офис как можно быстрее и, закончив разговор, сообщил мне, что тот будет через полчаса. Поднявшись с кресла, немец дал мне понять, что наши предварительные переговоры закончены и я могу приниматься за работу. Уже в дверях Попофф остановился и, немного помолчав, произнес, стараясь не смотреть мне в глаза:

— Можете называть меня просто Людвиг. Хорошо, Женя? Желаю вам удачи.

Это показалось мне достаточно странным. Дело в том, что немцы называют друг друга по именам либо в том случае, если они достаточно долго знают друг друга, либо если они находятся в близких отношениях.

Выходит, этой фразой Людвиг Попофф намекал на то, что между нами устанавливается особая степень доверительности. Притом я ясно видела, что он не собирается закручивать со мной роман.

Значит, он хочет дать мне понять, что мы — друзья и при проведении расследования мне следует учитывать его точку зрения. То есть с возможно большей осторожностью касаться дел фирмы и личной жизни Штайнера. Но зачем тогда было меня нанимать? Я не привыкла так работать — либо правда, либо ничего — вот мой принцип. И если кто-то думает, что я изменю своим правилам, — то он жестоко ошибается…

* * *

Аронзон приехал через двадцать минут. Борис Хаимович оказался сосредоточенным старичком с седыми космами, обрамляющими лысину.

Юрист недоверчиво оглядел меня с ног до головы и, скептически хмыкнув, сказал, что готов ответить на любые мои вопросы.

— Начнем с наследства, — предложила я. — Верно ли, что устав фирмы составлен таким образом, что предприятие является частной собственностью покойного и переходит к его дочери?

— Да, это так, — скрипучим голосом подтвердил Аронзон. — Или почти так. Внесу поправку: все, что вы сказали, — верно по отношению собственно к фабрике игрушек. Но существует еще одна фирма, которая не производит продукции, а занимается общим руководством. Это предприятие совместное, и его совладельцем является господин Попофф. В данном случае речь идет о передаче пакета акций госпоже Штайнер при управлении им в лице компаньона до того времени, пока Юлия не достигнет совершеннолетия.

— Хорошо. А как насчет завещания? Имеется ли подобный документ?

— Конечно, — тут же кивнул Аронзон. — Вся собственность Штайнера — счета в банках, ценные бумаги, недвижимость, наличные деньги и драгоценности, — все переходит в собственность Юлии.

— Но она пока что не может ими распоряжаться, не так ли?

— Совершенно верно, — снова подтвердил Аронзон. — Учреждается опекунство. Думаю, что не выдам тайны, если скажу, что скорее всего опекуном будет Попофф. Это разумно, и, надеюсь, Юлия согласится.

— Я знаю, что Генрих Штайнер похоронил жену еще во время пребывания в Казахстане, — осторожно сказала я, тщательно подбирая слова. — Вам известно что-либо о родственниках его супруги?

Аронзон поджал губы и полез в карман пиджака. Достав оттуда носовой платок, он высморкался, скомкал платок и сунул его обратно.

Затем выудил из наружного кармана очки в широкой толстой оправе и водрузил их на переносицу. Я заметила, что в них были вставлены простые стекла, даже без намека на плюс или минус.

Просто таким образом Борис Аронзон отгораживался от собеседника, а массивная оправа придавала ему чувство уверенности.

А когда нам так необходимо это чувство, если не в тот самый момент, когда мы собираемся солгать? Что Аронзон и проделал.

Самым убедительным тоном с обезоруживающей интонацией юрист важно произнес, демонстрируя свою сверхкомпетентность:

— По просьбе покойного я проводил соответствующие разыскания. После самых тщательных поисков мы с клиентом смогли удостовериться, что подобные родственники отсутствуют. Таким образом, никто не сможет предъявить никаких имущественных прав.

«Врет как сивый мерин, — констатировала я. — И даже не краснеет. Впрочем, это его работа, а краснеть разучаются быстро».

Выдав мне эту информацию, Аронзон с чувством выполненного долга снял очки и принялся протирать стекла бархатным лоскутком, который лежал в футляре. Закончив эту ритуальную процедуру, юрист спрятал очки и вопросительно посмотрел на меня.

— Что-то еще?

— О да, — кивнула я. — Расскажите мне о делах фирмы. Судя по словам господина Попоффа, вы занимались и этими вопросами.

— Совершенно верно, — с облегчением выдохнул Аронзон. Мне показалось, что он ожидал от меня совсем другого вопроса, и уже снова потянулся за очками. — Тут все обстоит достаточно просто.

И юрист за полчаса ознакомил меня с финансовым состоянием фабрики. Я смогла еще раз убедиться в том, что Людвиг был прав, когда сравнивал положение дел в бизнесе у себя, в Германии, и у нас, в одном из областных центров России.

Дела действительно обстояли неплохо, но только по здешним меркам. Сумма дохода была приличной, если ее не переводить в конвертируемую валюту и не сравнивать с окладами среднего класса на Западе.

— То есть можно сделать вывод, что некто мог быть заинтересован в устранении директора, чтобы затем постепенно прибрать к рукам все это хозяйство, — предположила я. — Например, оказать давление на компаньона и, задействовав авторитет городских властей, выставить свою кандидатуру в качестве опекуна.

— Да-да, это вполне возможно, — быстро согласился со мной Аронзон.

Так обычно учителя отмахиваются от назойливых и дурацких вопросов школьников, предоставляя им самим разбираться в собственных головоломках. Я сделала вид, что проглотила эту наживку.

У меня в запасе оставалось главное оружие — «принцип хамелеона» в его, так сказать, интимном варианте. Собственно, эта методика сотни раз описана в различных пособиях, но народ почему-то ленится воплощать ее на практике, кроме разве что криминальных элементов низкого пошиба, те-то давно взяли ее на вооружение.

На обыденном языке данный вариант «принципа хамелеона» заключается в том, чтобы «войти в доверие и, умело отвлекая внимание, получить нужную информацию».

Что я немедленно и проделала. Давая понять, что мои расспросы закончены, я сменила тон, из которого напрочь исчезли нотки, характерные для серьезной беседы, и появились оттенки личного интереса. Да-да, это всего какие-то неуловимые полутона, но как много они определяют! Почти всё, если быть честной!

— Борис Хаимович, — попросила я Аронзона, — у меня тут возник один приватный вопрос… Нет-нет, ничего касающегося лично меня. Скорее вопрос теоретический. Поделитесь опытом?

— Излагайте, — предложил Аронзон, тотчас же насторожившись.

Очевидно, он решил, что я буду просить у него консультации по поводу своих проблем или заковыристой ситуации кого-нибудь их моих знакомых, используя возможность бесплатно побеседовать со специалистом.

— Видите ли, — плавно начала я, — один мой друг отсидел в советское время срок по семидесятой статье.

— Антисоветская агитация и пропаганда, — машинально уточнил Аронзон.

— Совершенно верно, — подтвердила я. — Недавно его реабилитировали…

— Должны выплатить компенсацию, — Аронзон еще не мог понять, к чему я клоню.

— Уже выплатили. Но дело не в этом. Вопрос сугубо теоретический. Если честно, то моя тетушка — тоже юрист, вот мы с ней и поспорили. Может быть, вы даже знакомы с ней? Да наверняка!

Я била в десятку. Не было в городе человека, который имел хоть какое-то отношение к юриспруденции и не знал бы мою тетку.

Как только я назвала ее фамилию, лицо Аронзона сразу же просветлело.

— О, как же, как же! — с теплотой в голосе проговорил он.

— Ну так вот, — продолжала я. — Суть нашего спора такова. Реабилитация означает отсутствие состава преступления, ведь так?

Борис Семенович кивнул.

— Но по существовавшему тогда законодательству получается, что моего знакомого осудили правильно. Значит, надо говорить не о реабилитации, а употреблять какой-то другой термин.

— О, это чрезвычайно заковыристый вопрос! — мгновенно оживился Аронзон. — Сейчас я вам попробую объяснить, как я его понимаю…

Пока Борис Хаимович излагал мне существующие по этому поводу точки зрения, я внимательно наблюдала за его реакцией.

Аронзон явно не ожидал с моей стороны подобного вопроса и был рад, что может порассуждать о сложных вопросах юриспруденции.

Здесь очень важен элемент неожиданности. Когда от тебя ждут подвоха или желания поживиться информацией «на халяву», ни о каком расположении собеседника по отношению к тебе речи быть не может.

Но когда неожиданный поворот беседы позволяет ему проявить бескорыстие и показать себя с самой лучшей стороны плюс наличие у задавшего вопрос человека тоже бескорыстного интереса — тут уж собеседник открывается просто — как ларчик из басни. И если сначала казалось, что замок у ларчика с секретом, то позже выясняется, что у ларчика вообще нет никакого замка.

— Таким образом, суммируя все вышеизложенное, мы можем провести некую среднюю линию между полярно противоположными точками зрения и принять термин «реабилитация» в качестве возможного, но с несколько иным объемом содержания, — подытожил свой рассказ Аронзон.

— Да, вот, оказывается, как все непросто, — покачала я головой. — Даже такие, казалось бы, определенные слова могут менять значение.

— И это не единичный случай, заметьте, — поднял палец Аронзон.

— Что уж тогда говорить о нас, грешных, — вздохнула я. — Вот, скажем, с завещанием Штайнера. Я, честно говоря, ожидала, что Генрих что-нибудь оставит своей пассии из театра.

Тут самое главное — выдержать прежний доверительный тон разговора. Шаг влево — шаг вправо на миллиметр — на носу юриста снова появятся «защитные» очки и нарастет броня отчуждения.

Но, кажется, я смогла верно выдержать интонацию. Аронзон понимающе кивнул.

— Если между нами, было еще одно завещание. Но Генрих его переписал. Знаете, немцы народ аккуратный. Подчас даже слишком.

Борис Хаимович заметно понизил голос, хотя в этом не было никакой необходимости, и придвинулся ко мне поближе.

— Видите ли, как это ни банально прозвучит, Генрих не собирался умирать, — сообщил мне Аронзон. — Я думаю, Гера полагал, что госпожа Петровская и театр и так будут обеспечены и не стоит прописывать их, что называется, отдельной строкой. Не знаю, может быть, Гера открыл Нине счет, хотя и сомневаюсь… А вот что касается театра, то тут полный швах.

— Неужели?

— Да-да, — доверительно поведал мне Аронзон. — Суммы на спонсирование театра выделялись раз в полгода, и каждый раз это делалось по особому распоряжению Геры. А так как очередного приказа не последует, то…

— То театр лишится уже ставших привычными денежных вливаний, — заключила я.

— Я сомневаюсь, чтобы наш новый хозяин из Баварии считал бы разумным поддерживать местный театр. Но это лишь мое мнение…

— Да, им не позавидуешь… И еще один вопрос, Борис Хаимович. Вы располагаете какой-либо информацией относительно антинемецких настроений в городе, которые были бы направлены лично против Штайнера? Мне, честно говоря, это кажется маловероятным.

— Антинемецкие? — скривился Аронзон. — Это мы проходили еще в перестройку, когда муссировался вопрос о восстановлении автономии. Сейчас это не актуально. Что касается Геры, то он никогда не говорил со мной о подобных выпадах в его адрес. — Борис Хаимович задумался и, горько улыбнувшись, произнес: — Милые семейные разборки — а может быть, он просто считал неуместным говорить со мной, старым евреем, о националистических настроениях. Как знать…

* * *

Регина Юматова держалась молодцом. «Снежная королева» настолько умело контролировала свои эмоции, что могло показаться, будто перед тобой — совершенный биоробот, а не женщина.

«К такой сложно подобрать отмычку, — думала я, глядя в пустые холодные глаза Регины. — Если Аронзон был ларчиком, то сейчас передо мной сейф».

Вы спросите: не аморально ли подобное отношение к людям? Не теряю ли я часть своей души, воспринимая окружающих только в качестве объектов, из которых мне нужно выкачать определенную информацию?

Но этот вопрос не так прост, как кажется на первый взгляд.

На самом деле такой подход к ближним действительно аморален и заслуживает самого строгого порицания. Но тут же сделаем одну немаловажную оговорочку: когда он практикуется в обыденной жизни с корыстными интересами, которые могут повредить собеседнику.

Я же в настоящий момент нахожусь на работе и стараюсь честно выполнить свой служебный долг — то соглашение, которое мы заключили с Людвигом.

Так что можете считать, что я общаюсь действительно с сейфами разнообразной конструкции и сложности.

Ведь речь идет об убийстве, не так ли? Об убийстве холодном, жестоком и расчетливом.

И до тех пор, пока все не встало для меня на свои места и картина преступления не восстановлена полностью — так, как ее видел убийца; до тех пор, пока преступник не разоблачен, — я просто не могу позволить себе оставаться обычным человеком.

И, кстати, замечу, что у нас в отряде «Сигма» не очень-то церемонились. О том, чтобы нагружать свою голову подобными вопросами — что есть зло и что есть добро, что морально, что аморально, — никто и не думал.

Потому что вместо этих абстрактных понятий существовало всего одно, но зато самое что ни на есть конкретное понятие — приказ…

— Могу сказать лишь одно: мой шеф был выдающимся человеком, — сквозь зубы процедила Регина. — На таких Россия держится. Как видите, я не боюсь громких слов, если они несут в себе правду.

«Кажется, Регина была у Штайнера еще и уполномоченной по связям с прессой, — подумала я. — Излагает, будто перед нею репортер областной газеты. Ну хорошо, пусть будет так. Может быть, это именно то, что нам нужно».

— Я понимаю вас, госпожа Юматова, — скорбно кивнула я. — Потеря — и фирмы, и ваша личная — невосполнима. Но жизнь, как бы она ни была теперь тяжела, идет дальше, не правда ли?

С таким банальным утверждением нельзя было не согласиться. Регина вынуждена была сказать «да», к этому ее обязывала элементарная вежливость.

Впрочем, Юматова оказалась в сложном положении. Соглашаясь с моим утверждением, она невольно признавала и «личную потерю». А вот этот клубок уже можно было разматывать дальше.

Постараемся перевести ораторскую патетику в более человечное русло. Пусть Регина говорит так, как ей удобно, но пусть хотя бы говорит — это один из наиболее важных законов «принципа хамелеона».

— Знаете, мне сейчас не хочется копаться в подробностях, выспрашивать вас о деталях, которые могут показаться вам либо несущественными, либо опасными, — продолжала я и, не дав времени Регине возразить (ведь молчание — знак согласия), тотчас же перешла к другой теме. — Лучше расскажите мне о более раннем периоде ваших взаимоотношений. Ведь они не всегда были деловыми. Вы ведь вместе росли…

— Да… да… — как зачарованная повторила Регина. — Это было так давно… Но кажется, будто вчера. Между тем прошла целая жизнь…

И пошло-поехало.

Сначала про Казахстан — Регина была полукровкой, отец немец, мать казашка. Про школу и уроки по обществоведению. Про степи и пески. Про пыль и грязь. Про снег и жару. Про мечты и реальность.

В общем, Регина Юматова слегка размякла — не будешь же говорить о прошлом, да еще о таком, на языке газетных передовиц.

Довольная тем, что мне удалось «переключить» ее, я пока что успокоилась на достигнутом и лишь изредка «подбрасывала поленья в костер», вставляя междометия и задавая наводящие вопросы.

— Наверное, вы не верили, что все переменится?.. Как же вы жили?.. Да, это трудно себе представить… Зато вы получили такую закалку на всю оставшуюся жизнь!.. Опыт — это внутренний капитал…

Наконец Регина спокойно взяла предложенную мной сигарету. Я поднесла ей огонь, закурила тоже, и Юматова сама не заметила, как после двух затяжек мы уже называли друг друга по имени.

Ну что ж, теперь дело сделано. Есть контакт, как рапортуют в космосе.

— Я не знаю, у кого могла подняться рука, — произнесла Регина, когда мы вновь вернулись к теме убийства. — Ума не приложу…

«Снежная королева» теперь была простой усталой женщиной, которой перевалило за вторую половину тридцати — красивой, но несчастной.

— Мафия? Конкуренты?

— Нет, что ты! — Регина даже не сочла нужным объяснять. — Это исключено.

— Но убийство как-то связано с его бизнесом? — продолжала я гнуть ту же линию.

— Как знать! — пожала плечами Регина. — Могу лишь сказать, что никаких предпосылок к криминалу с внешней стороны не было.

— Тогда это что-то личное, — вынуждена была констатировать я. — Штайнера убили по личным мотивам. Что это может быть? Деньги? Ревность?

— Ревность… — медленно повторила Регина, глубоко затягиваясь сигаретой. Она как бы не то спрашивала, не то утверждала. — Ревность — это страшная сила. Можно убить человека только потому, что он не достался тебе. Знаете, Женя, наверное, я — самый идеальный подозреваемый. Да-да, не надо улыбаться.

А я и не улыбалась. Регина сейчас была действительно искренна. Может быть, через пять минут она пожалеет о том, что сказала, но сейчас она уже не могла сдержать себя. Да я ей и не препятствовала.

— Я любила Генриха, — произнесла Регина так пронзительно, как говорят только раз в жизни. — Да что я такое несу. Я и сейчас люблю его. Вы знаете, какая это мука — любить и знать, что взаимности не будет. Кто может испытать такое и сохранить себя?

«Сотни тысяч людей на земле, — ответила я ей про себя. — Каждый почему-то думает, что его случай уникален. На самом деле подобных примеров более чем достаточно. Но посмотреть на себя со стороны и серьезно сказать себе всю правду дано не каждому».

— Конечно, я вас понимаю, — ответила я. — Но понимаю лишь так, как одна женщина может понять другую. Вы знали, что сердце Генриха занято…

— Да-да, его связь с Ниной Петровской ни для кого не была секретом…

— …и не хотели переходить ей дорогу, — завершила я фразу. — Наверное, для вас было главным — счастье Генриха, ведь так?

Ну что тут скажешь? Только всплакнешь. Но Регина не стала плакать. Ее лицо снова приобрело каменный оттенок, а глаза нехорошо заблестели.

— Конечно, — саркастически усмехнулась она. — Генрих был богат. А деньги для Нины значили очень многое. И деньги, и покровительство такого человека, как Гера. Да знала ли она, каким Генрих был прекрасным, солнечным! Для любой женщины было бы счастьем одно лишь его присутствие рядом! Но теперь она осталась ни с чем! Посмотрим, как дальше сложится ее карьера!

Регина исторгла злой смешок и, затушив сигарету, тотчас же закурила новую.

— Вы имеете в виду тот факт, что спонсирование театра будет прекращено?

— Не только, — быстро откликнулась Регина. — Дело в том, что у Нины теперь нет ни гроша за душой.

— Вы уверены?

— Конечно! — воскликнула Регина. — Я уж точно знаю, что Генрих не успел открыть счет на имя Петровской. Собирался, но не успел.

— Означает ли это, что Нина не была заинтересована в его смерти?

— В смерти Геры никто — слышите?! — никто не был заинтересован!

— Но тогда почему его убили? — резонно спросила я. — Просто так?

Регина закрыла глаза. Мне показалось, что она хочет что-то сказать, но изо всех сил подавляет в себе это желание.

— Тут есть что-то, чего я не понимаю, — наконец произнесла она через силу, медленно выговаривая каждое слово. — Сейчас я боюсь делать выводы… Мне надо еще кое-что уточнить. Тогда мы встретимся снова, и, кто знает, может быть, я смогу вам помочь.

Я поняла, что из нее больше ничего не выжмешь. Напоследок я спросила Регину, не было ли ей известно о телефонных звонках с угрозами.

— Я узнала об этом только сегодня от Джули, — ответила Регина. — Могу сказать, что я ни на секунду не поверю в существование антинемецкого заговора против Генриха. Но Джуля поступила глупо и опрометчиво, не рассказав сразу же обо всем отцу. Ведь это могло спасти ему жизнь…

Тут я не могла с ней не согласиться. Мы расстались, пообещав держать друг друга в курсе событий. Во всяком случае я рассчитывала, что Регина Юматова выполнит это обещание.

* * *

С Юсефом мне в этот день поговорить не довелось. Охранник торчал в милиции, и его допрашивали с особым пристрастием.

Еще бы — ведь Юсеф был главным телохранителем Штайнера. Хоть я и знала, что время и обстоятельства переориентировали его на Джулю, но формально он оставался главой службы безопасности фирмы. И, я почти в этом не сомневалась, едва ли не единственным ее членом.

На улице было особенно томительно. Если ожидание банальной грозы может превратить жизнь в подобие тихой пытки, то что говорить об урагане, который вот-вот должен разразиться, но все медлит и медлит.

По дороге домой я принялась сопоставлять полученные за день факты. Картина получалась довольно пестрая — в глазах рябило.

Первым звеном в цепи были звонки Штайнеру. Особо отметим, что звонивший имел намерение беседовать только с Юлией Штайнер.

За время моего пребывания на приеме я заметила следующее: Юсеф, что-то делающий украдкой в комнате с надписью «Красители»; страх Нины, в котором она призналась Генриху; таинственная фраза Петровского, обращенная к его бывшей жене: «Теперь ты все понимаешь… Только не делай глупостей»; и, наконец, упрек Штайнера в адрес Регины по поводу ее отношений с Юсефом.

А главное — сцена в кабинете. Уничтоженный при взрыве загадочный документ, который Генрих так и не огласил. Двусмысленное поведение Людвига: с одной стороны, он горит желанием докопаться до истины, с другой — умело пытается направить мое расследование в нужное ему русло.

На закуску мы получили признание Регины в любви к покойному шефу и ее нескрываемую ненависть к любовнице Штайнера. Плюс сведения о сложном финансовом положении Нины, в которое она попала после смерти спонсора и любовника. Для начала расследования негусто.

Из дома, несмотря на поздний час, я дозвонилась до Людвига, остановившегося в номере люкс центральной гостиницы.

Попофф уже располагал кое-какой информацией и сообщил мне результаты предварительной экспертизы. Оказывается, взрывное устройство было самым что ни на есть самодельным. Работал явно непрофессионал.

И тем не менее этот дилетант сумел оставить меня, Женю Охотникову, в дураках. Тем более я должна его обнаружить во что бы то ни стало!

Гонорар Людвига конечно же не помешает, но моя честь — честь профессионала — дороже.

Итак, урагана сегодня мы, пожалуй, так и не дождемся. Значит, пора спать.

Заглянув перед сном к тете, которая добивала очередной пухлый том Агаты Кристи, я подумала, что не стоит отрывать Милу от столь увлекательного занятия, и ограничилась кратким пожеланием спокойного сна. Я решила, что расспрошу ее об Аронзоне завтра утром. Адвокат показался мне человеком, которому можно доверять, но все же не мешало бы навести справки. Тем паче, что Борис Хаимович, когда мы с ним расставались, просил меня передать привет тетушке.

Назад: Глава 1

Дальше: Глава 3