Книга: Беременность не болезнь
Назад: СВЕСТИ И РАЗВЕСТИ
Дальше: ЭПИЛОГ

САМОЕ ПРОСТОЕ

**

 

Приезд Люды сильно ускорил наш ремонт.
Лично мне она совершенно не мешала, а наоборот, готовила завтраки, а вот Сергей взвыл уже на второй день ночевки на диване.
После Сережиного дня рождения у нас в подъезде произошло окончательное братание и сестрение. Люди начали дружить просто с остервенением. Я даже пугаться стала, так активно все заботились о моем здоровье.
Сосед с восьмого этажа оказался бригадиром на стройке и пригнал бригаду, которая доделала ремонт у нас и за неделю сделала квартиру Люде.
Соседка с пятнадцатого, у которой девочки-близняшки, Машины ровесницы, договорилась с учительницей и оформила Машку в класс к своим дочкам. И школа оказалась недалеко, и детей водить можно по очереди.
Короче, жить бы и радоваться, но однажды вечером я случайно подслушала телефонный разговор Сергея. И этот разговор мне страшно не понравился.
– Да, – говорил мой муж, – так больше продолжаться не может. Конечно, я уйду. Я понимаю, что поступаю не очень красиво… А что обязательства? Ну не могу я больше себя насиловать. Ну переживут как-нибудь, буду помогать первое время. Нельзя зацикливаться, нужно пробовать новое. Да, такого у меня еще не было, чувств будет выше крыши. Девать некуда, сплошная романтика. Нет, не уговоришь. Все, пока.
Я изо всех сил старалась ничего такого не подумать. Я часа три ничего такого не думала. А потом меня осенило! Я же сама во всем виновата. Я уже месяца три с Сергеем не сплю! Все время не до того, то Маша под бочком, то Люда, то просто неохота. У меня гормоны перестроились так, что хочется спать в прямом смысле этого слова.
А с другой стороны, зачем же сразу уходить? И интересно, к кому? К своей бывшей Маше? Она, кстати, звонила на его день рождения. Как я выживу одна с двумя детьми?
Все эти мои рассуждения носили чисто теоретический характер, в сердце я их не пускала. Не могла поверить в то, что Сергей может нас бросить.
Но некстати вспомнился мой первый муж, который начал гулять, когда Маше был месяц. А потом я нашла у Сергея в кармане куртки любовный роман. Маленький покетбук, довольно замусоленный. Я поняла, что готова поверить в то, что у него есть любовница. По крайней мере, это выглядит правдоподобнее, чем то, что он сам решил почитать эту дребедень.

 

**

 

К концу августа суета с переездами и ремонтами как-то улеглась. Пару раз заходил по привычке в свою старую квартиру, но дверь мне открывала Люда. Она всегда заманивала меня внутрь, показать, как все устроила.
Эта энергичная девица явно тосковала. Пока шел развод, потом ремонт, потом жизнь с нами – она занималась преодолением временных трудностей. Некоторые из них были явно притянуты за уши, нос и другие части тела. Например, чего ради было две недели торчать у нас дома? Она же собиралась снять квартиру!
И вот настал момент, когда трудности остались позади. Что-то она там делала на работе, но энергия расходовалась, судя по всему, процентов на тридцать, остальное накапливалось и кипело, как в котле. И находиться рядом с этим котлом было небезопасно. Она так призывно двигала туловищем, что я… В общем, на фоне тотального сексуального воздержания вынести этот полный жара взгляд было непросто.
И ведь что ужасно? Вряд ли Люда осознавала, что делает. У нее просто дымилась шкура, а тупо завести себе мужика она не собиралась. Однажды, когда мы встретились в лифте, и Люда снова позвала пить чай, я вдруг понял – все, предел. Если я окажусь с этой женщиной наедине в пустой квартире, дело кончится бурной постелью, и виноват в этом буду только я.
Поэтому я нажал «Стоп» (глаза Людмилы загорелись рысьим пламенем) и очень внятно произнес:
– Люда! Ты очень сексуальная. Если бы у меня не было Кати, я… Короче, все было бы по-другому. Я бы гонялся за тобой по городу, дарил бы цветы мешками… и все такое. Но Катя есть. А я всего лишь мужчина. Не обижайся, но у меня от тебя башку сносит. Сама понимаешь.
– Понимаю, – кивнула Люда и добавила крылатое изречение.
Повторять его в приличном обществе не стоит, но смысл такой: где живешь – не заводи случайных связей, где заводишь связи – не женись.
Я так и не понял, обидел ли эту жаркую женщину, но с тех пор она держалась со мной слегка насмешливо, а вскоре стала появляться в обществе крепкого пожилого брюнета. Петрович тут же сообщил, что брюнета зовут Руслан Олегович, он работает в автомобильном бизнесе и ездит на новом «бумере».
Разборки с Людой всколыхнули мои гормоны, и, чтобы отвлечься, я стал работать с каким-то остервенением. К началу сентября выстроил по стойке «смирно» весь отдел и добился того, что макеты стали сдаваться точно в срок, а редакции (невзирая на период отпусков) отдавали рукописи почти день в день.
31 августа я почувствовал смертную скуку.
Прежняя моя должность позволяла развиваться практически безостановочно. А что я мог в качестве руководителя производства? Собственно, все силы уходили только на поддержание отдела в рабочем состоянии. О новациях и гениальных идеях я и думать боялся. И понял, что уперся в стену.
Московская выставка начиналась в этом году 3 сентября. Делать мне там было в общем-то нечего, но я все-таки решил сходить и развеяться. За два дня до выставки позвонила Алла Расуцкая, с которой мы когда-то вместе занимались компьютерной журналистикой.
После обычного подсчета лет и зим Алла спросила в лоб:
– Тебе не надоело в твоей богадельне париться?
– Почему это богадельне? – обиделся я. – Мы входим в тройку крупнейших компьютерных…
– Ах, оставьте! – сказала Расуцкая.- Компьютерка – это несерьезно. Какие у вас средние тиражи?
– От трех до пяти тысяч.
– Во-во! От трех до пяти. Детский сад. А в моей редакции – не меньше пятнадцати! А есть и по полтиннику!
Выяснилось, что Алла до недавнего времени заведовала сентиментальной литературой в одном из издательских монстров, а с 1 сентября ушла в замглавреды и теперь ищет толкового человека на свое место.
– Я собрала на тебя кой-какое досье, – сказала она. – Работа в Германии. Создание системы филиалов. Сейчас, по отзывам, производство на уши поставил.
– Не на уши, а на ноги.
– Вот такой человек мне и нужен. Денег проси сколько хочешь!
– И дашь?
– Дать не дам, но попросить можешь. Ладно, серьезно, сколько? Или давай так: встречаемся в первый день выставки, сразу после открытия, на нашем стенде. Все обсудим.
И мы встретились, и мы все обсудили. Я объяснил ситуацию с моим кабальным договором. Алла заявила, что проблема решаема, и обещала все устроить. Потом я начал ломаться, жаловаться, что не очень понимаю сентиментальную литературу (вернее, никак не понимаю). На это Расуцкая вручила потрепанный образчик под названием «Страсть и лед» и предупредила, что времени у меня – до конца выставки.
Домой я направился в полном ошеломлении. Мистика какая-то! Стоит только подумать о смене работы, а тут раз – и выгодное предложение. Как говорил Воннегут, «кто-то там, наверху, хорошо ко мне относится».
Кате решил пока не говорить (чего зря нервы трепать), зато всем знакомым позвонил и проконсультировался. После пятой фразы «Ты что, идиот? Конечно, уходи!» понял, что устал и нужно погулять по улицам. Так мне всегда легче думается.
Любовница была, причем совершенно точно. Во-первых, Сергей взбодрился. Шустренький такой стал.
Во-вторых, начал куда-то пропадать. То «Я пойду пройдусь», то «Мне на выставку срочно».
Сначала я решила, что это Люда, но потом подумала, что люди добрые мне бы уже об этом доложили. О том, что эти двое как-то застряли в лифте, мне на следующий же день сообщил Петрович.
Скорее всего, кто-то на работе.
Как ни странно, я совершенно не переживала. Точно знала, что Сергей от меня никуда не денется. Да я просто его не пущу! Неприятно, конечно, но что поделаешь! Мужики это животные. Пара месяцев воздержания – и бери их голыми руками. А лучше голыми ногами.
Но ревность давала о себе знать. В пятницу Сергей засобирался на выставку. Сначала час мылся, потом брился, потом наглаживал брюки. А когда он напялил мою любимую рубашку, я сразу поняла – у него свидание.
«Ха! – подумала я. – Я тебе испорчу праздник». И навязалась поехать вместе с ним.
Первый раз в жизни я приехала на выставку в качестве посетителя. К счастью, все радости своего нового статуса мне испытать не удалось, в очереди за входным билетом постоять не дали, у Сергея был пригласительный.
И вот мы зашли в павильон. И сразу куча эмоций ударила в голову. Все родное до боли, все знакомо до мелочей.
Толпа девочек в одинаковых майках, забрасывающих людей листовками прямо у входа, нечеловеческая очередь за автографом к автору очередного бестселлера.
Две презентации на соседних стендах пытаются переорать друг друга – в итоге не слышно ни одной.
Тут раздают бесплатные булочки от автора кулинарной книги, там детям дарят воздушные шарики, ходят политические деятели с телохранителями, распихивая всех на своем пути и привлекая к себе максимум внимания, а знаменитые актеры и телеведущие шмыгают потихоньку, чтобы внимания не привлечь.
Кажется, что здесь собрались все – астрологи и священники, рабочие и колхозники, дети и взрослые.
Ничего за год не изменилось. В буфетах продаются все те же засохшие бутерброды, и даже в женском туалете стоит все та же очередь. И все так же с криком: «Я не могу ждать, у меня через пять минут важная
встреча!» – отчаявшиеся женщины врываются в мужской. Мне всегда было интересно, что при этом чувствуют находящиеся там мужчины.
Оказывается, быть на выставке читателем – это очень грустно. Все вокруг заняты делом, а ты шатаешься по павильону и всем мешаешь. В буфете, в курилке, даже в том же туалете идет работа. Все что-то обсуждают, о чем-то договариваются, торгуются, спорят, а ты ходишь и чувствуешь себя чужой на этом празднике.
Я подошла к стенду фирмы, в которой когда-то работала, и окончательно расстроилась. Сначала все мне жутко обрадовались – целовали и обнимали, а потом… А потом занялись своими делами. А мне пришлось себе признаться в том, что в глубине души я надеялась, что без меня они если не загнутся, то, по крайней мере, будут страдать. А они как работали, так и работают! Все изменилось, отделы перепутались, набрали новых людей, я уже многих не знаю. Изменились визитки, изменился ассортимент. Я, которая знала каждую книжечку и в лицо, и на ощупь, половину того, что лежит на прилавке, вижу первый раз в жизни.
Решила хотя бы купить себе книжек, чтобы было не так грустно, и поняла, что это практически невозможно сделать! Оказывается, когда ходишь по выставке с бейд-жем, не замечаешь, как трудно живется простым покупателям. С нами никто не хочет возиться! Мы никому не нужны!
Как выбрать себе книжку, если их в серии уже вышло больше ста? Я обращаюсь за помощью к продавщице, она отвечает:
– Я их что, по-вашему, читаю?
– А что вы с ними делаете? – обалдеваю я.
– Продаю. Железная логика…
– Девушка, сколько стоит эта книга?
– Кнцги не продаются, – отвечает девушка голосом хорошо обученного робота и кивает куда-то вверх. Там наверху написано, что розничная торговля ведется на улице.
Они бы еще на потолке это написали! Я что, должна ходить по павильону с высоко задранной головой? И какого черта вообще было выставлять эти книги здесь, если они не продаются!
От обиды на весь мир я уже почти готова была заплакать, но тут меня окликнули.
– Катя?
Знакомый менеджер. Как зовут, не помню, помню только издательство и то, что мы с ним довольно много работали.
– Катя, а где ты теперь? Мне сказали, в Москву уехала.
– Да, уехала.
– И где работаешь?
– Да нигде не работаю. Дома сижу, ребенка рощу.
– А-а-а… – физиономия безымянного менеджера скучнеет. – Ладно, извини, у меня куча дел, сама понимаешь, выставка…
Никому я не нужна!
А Сергею жаловаться нельзя, а то он может окончательно от меня уйти к своей мерзкой толстой тетке.
Мне приятно думать, что тетка у цего мерзкая и толстая.
Была пятница – еще не последний день выставки, но я решил, что тянуть не стоит. Суббота и воскресенье не слишком подходят для принятия судьбоносных решений. Я позвонил Алле и договорился на двенадцать.
– Ты куда? – поинтересовалась Катя, наблюдая за моими сборами.
– На работу.
– В издательство?
– Нет, на выставку. У меня там важная встреча.
– Я с тобой!
Это было что-то новенькое. В последнее время Катерина всего раз выходила на улицу – на Машкин первый звонок. В школу и из продленки забирал ребенка я.
– Ладно, – сказал я, – только давай быстро. Катя уложилась в десять минут, что ломало стереотипы о скорости женских сборов.
В машине я пытался разговорить мою пухлую супругу, но она только морщилась. Несколько раз порывался вернуть ее на уютный диван, но Катя упрямо требовала отвезти ее на выставку и даже попыталась участвовать в моей деловой встрече. Я решил не препятствовать, но Алла, увидев Катерину Ивановну, мило улыбнулась и попросила о конфиденциальной беседе.
– Симпатичная, – сказала она, – беременная? Сейчас все беременные.
– А ты?
– Некогда. Ладно, давай к делу. Ты кому-нибудь рассказывал о нашем разговоре?
– Кой-кому успел.
– Плохо. Будем надеяться, что успеем все провернуть раньше.
– Что провернуть?
– Сейчас расскажу. Кстати, ты-то согласен? Только без соплей по столу: да или нет?
– Ну… да.
– Хорошо. Можешь своим вернуть хотя бы часть долга?
Я задумался. От продажи квартиры что-то осталось. Но все отдавать нельзя, на ребенка придется много тратить, все предупреждают.
– Половину верну.
– Нормально. Значит, решаем так: в понедельник отдаешь деньги и сидишь тихо. Тут такая история…
Еще полчаса Алла вводила меня в курс дела. Оказалось, что наши с ней директора находятся в каких-то сложных взаимоотношениях. В подробностях я моментально запутался, но понял, что если все сделать поумному, то я вообще никому ничего не буду должен, хотя это скажется на моей зарплате.
– Сильно скажется? – уточнил я.
– Первые полгода будешь получать всего в полтора раза больше, чем теперь, – усмехнулась Расуцкая.
– А потом?
– Посмотрим на твою работу. Значит, решили. Ты извини, у меня сейчас человек. Вон он уже маячит. Петр Константинович!
И Алла, не попрощавшись со мной, набросилась на следующего собеседника.
Катю я нашел у выхода из павильона. Она изображала картину: «Аленушка на берегу пруда считает всех козлами».
– Они все тупые! – пожаловалась она. – А о чем ты так долго?
Я поколебался, но рассказывать пока не стал. Хватит Кате и своих проблем.

 

**

 

Нельзя раскисать!
Нужно взять себя в руки и думать о хорошем!
Но мысли то и дело скатываются вниз, прихватывая с собой настроение.
А вдруг у Сергея с этой дурой все серьезно?
А еще меня начала страшно глодать самая настоящая ностальгия. То есть в прямом смысле слова тоска по родине. Пока шло активное обустройство квартиры, пока была масса новых впечатлений, я не скучала. А как только в жизни настало затишье, тоска вцепилась в меня так, что даже дышать стало тяжело.
Я проговорила дурные деньги по межгороду, но не могла не звонить. Я скучала по маме, по подругам, по тренажерному залу, по Машкиной учительнице, по соседям, по квартире…
Если бы я не была беременна, если бы у Маши не начался учебный год, если бы я не боялась сейчас оставить Сергея одного, я бы вечером села на поезд, а утром уже была бы дома.
Я бы собрала всех у себя, я бы ночами болтала с девчонками, я бы им рассказала про Сергея, и они бы мне дали какой-нибудь ценный совет.
Мы с Машкой перегуляли бы во всех любимых местах, просто ходили бы по городу и дышали бы воздухом, а не выхлопным газом! Я бы села за руль и три раза пересекла город по диагонали просто ради того, чтобы не сидеть в машине, а ехать!
Я бы собрала в квартире все мелочи, которые не привезла в Москву и без которых мне сейчас так плохо.
Я хочу постелить на постель свое постельное белье, хочу вытираться своим полотенцем, хочу надеть свой любимый джинсовый комбинезон, который остался еще от первой беременности!
И чем более все это недоступно, тем более мне всего этого хочется.
И тут мне звонит Дима, мой первый муж, и сообщает, что приехал в Москву в командировку и хочет повидаться с Машей.
Никогда еще я не была так рада его видеть!
Первый понедельник после выставки – время зализывать раны. Конечно, любой разговор на стенде заканчивается фразой: «После выставки созвонимся», но имеется в виду ближайшая среда. В крайнем случае, вторник. Но не понедельник же!
Как выяснилось, подобные рассуждения справедливы для всех, кроме производственного отдела. На меня с порога набросились завреды, художник и выпускающий. Вообще-то выпускающий набросился на меня из электронной почты, ICQ и телефона, но через час активных переговоров мне стало казаться, что Кузьма Павлович сидит в соседнем кресле и бубнит: «Где макеты? Почему не сдали макеты? Почему сдали не те макеты?»
Я огрызался, апеллировал к здравому смыслу и Господу Богу, но Бог молчал, а Кузьма продолжал бубнить. Каждую секунду мне хотелось заявить: «Да плевал я на ваши макеты с близкого расстояния! И вообще, я увольняюсь!» – но делать этого было нельзя. Дважды звонила Алла, которая замогильным шепотом напоминала об ответственности за разглашение. Заодно напомнила, что я должен отдать деньги. Это она здорово придумала, я, честно говоря, совсем забыл о куче наличных, которые находились в портфеле. А портфель… Я огляделся и похолодел. В комнате его не наблюдалось. Прервав очередную тираду выпускающего (примитивным образом – нажав на рычаг телефона), я бросился в приемную.
Портфель стоял возле вешалки. Любой случайный посетитель, любой рекламный агент мог завладеть им и скрыться. Впервые в жизни у меня закололо в области сердца. Или это был желудок? Сегодня я слишком долго собирал Машку и не успел даже кофе попить.
Прижав кожаного друга к груди, я отправился на поиски директора. Тот отсутствовал. Потому что понедельник после выставки (см. выше). Я представил, как проведу остаток дня, сидя на портфеле верхом, потом найму по телефону телохранителя и направлюсь домой. А ведь на работу я ехал совершенно спокойно. И портфель мирно возлежал рядом со мной на сиденье.
К счастью, Юра Анатольевич был совсем молодым директором. К обеду он появился. Я успел перехватить его у входа и протащил в кабинет мимо желающих пообщаться с начальством.
Когда я вышел с легким сердцем и распиской о приеме денег, снова набросились страждущие. Хуже того, Кузьма обиделся (около часа он не мог меня отловить и погундеть вволю), поэтому теперь я был вынужден искать его по всем каналам связи и пытаться решить проблемы. В полшестого пришло краткое письмо: «Просмотрел „Самоучитель интернета". Все плохо. Все переделать».
Напрасно я раз за разом посылал запрос: «Что именно переделать?» – ответом было одно слово: «Все».
Я отключил телефоны. Закрыл глаза. Начал глубоко, с чувством дышать. Досчитал до десяти.
– Сергей Федорович, – донеслось из внешнего мира.
Я открыл глаза. Если уж мой любимый техред Тома называет меня по имени-отчеству…
– Я ухожу, – сообщила любимый техред Тома.
Я покосился на часы. Половина седьмого. Можно было бы еще поработать, но раз надо…
– Мне предложили хорошую зарплату в «Минотавре», – продолжила Тома. – Я сколько должна доработать? Недели хватит?
«Они решили меня доконать, – понял я, – лишь бы не отдавать конкурентам».
– Будете работать месяц, как положено.
Техред Тома наклонила голову и расширила ноздри. Она собиралась идти в лобовую атаку.
– Или чуть меньше, – сманеврировал я, – до конца сентября.
Но все равно лобовое столкновение состоялось – с ледяным тоном, металлом в голосе и прочими атрибутами психологической атаки.
И вот, после всех этих министрессов возвращаюсь я домой и вижу на своем месте во дворе какой-то обнаглевший «форд», да еще с иностранными номерами! Между прочим, с номерами Катиной родины. Почему-то мне это очень не понравилось.
Едва я вошел в подъезд, наперерез метнулся Петрович.
– Ой, Сергей, здравствуйте! А Катя просила вас зайти в магазин. У нее кончилась соль, а до вас она дозвониться не смогла, наверное, в метро были.
– Я на машине.
– Сейчас такая плохая связь везде. Так она мне сказала…
– По телефону?
Я был убежден, что телефона охраны моя жена не знает.
– Нет, спустилась и сказала. Так вы уж сбегайте, пожалуйста!
Даже для сегодняшнего дурного дня это был перебор. Катя спустилась, чтобы передать для меня приказ? Во-первых, ей легче зайти к любому соседу и выпросить соль у него. Во-вторых, соль – не тот продукт, без которого мы не сможем прожить. Мы с Машкой его практически не потребляем, Кате его сейчас нельзя. В-третьих, она могла преспокойно дождаться меня, потерпеть, пока я расшнурую ботинки, а потом вспомнить: «Ах, да! Нужно же в магазин сбегать!» Этот финт Катя умела и любила проделывать.
Пока я анализировал ситуацию, на сцене объявилась глухая баба Маня. После того как ее пригласили на день рождения, она была в меня пламенно влюблена.
– Ой, Сереженька! – проворковала она. – Что ж ты стоишь? Не держи его, Петрович, его ж брат ждет!
– У меня нет брата,- я повернулся, к заботливой старушке и тщательно артикулировал.
– Так значит, это Катин, – обрадовалась баба Маня, – то-то она его обнимать сразу начала.
Я развернулся к Петровичу. Тот спешно сменил выражение лица на благодушное.
– Соли, значит,- сказал я.-А хрена она не просила? Тертого?
Дверь моей новой квартиры открыла хорошо накрашенная женщина в платье. Она очень напоминала Катю, но та давно не пользовалась косметикой и платьями.
– Где он? – произнес я самую главную фразу из арсенала рогоносцев.
– Дима? В ванной.
Как я ей не врезал? Это все интеллигентская слабосильность. Мама, на мою голову, научила, что девочек бить нельзя. Даже если девочка с порога заявляет, что в семейное гнездо проник чужой мужчина.
Поэтому я не ударил Катю, но изображать радость не стал.
– Что-то случилось? – супруга была само участие.
– Все прекрасно. А ты почему не в душе?
– Я с утра была. Что-то на работе?
Я почувствовал, что мамино воспитание дало брешь. К счастью, из ванной появилась новая цель – бывший Катин супруг и нынешний любовник. В моем халате. Том самом, что коварная жена подарила на день рождения. Допустим, я не люблю халаты. Я даже не облачался в него ни разу. Однако должны же быть какие-то пределы! Я прикинул, куда лучше двинуть этого наглеца, незаметно размял плечо…
– Дядя Сережа! – завопила Машка, вылетая из гостиной.-Дядя Сережа! Папа приехал! Вы опять будете веселые, как на моем дне рождения?
Вихрь мыслей пронесся в моей голове: «Они что, прямо при Машке это делали? Черт, я же ее обещал забрать! И кто же забрал? Выпить бы не мешало. А чего я ревную, Катя же беременная?!»
Я почувствовал себя полным идиотом. Бить морду человеку за то, что он якобы совратил твою беременную жену в присутствии собственной дочери… Это не театр абсурда, это театр бреда. И еще одна мысль пришла вдогонку: «И все равно обидно – для меня она так не прихорашивается».

 

**

 

Если бы это не было чудовищным бредом, я бы подумала, что Сергей ревнует. Как можно ревновать меня? Как можно ревновать женщину, которая больше всего напоминает кита, выброшенного на берег? Походка обожравшейся утки, нос на пол-лица, остальное – грудь. Ноги ничего, ноги не изменились, поэтому если надеть короткое платье, то больше всего я похожа на карамельку чупа-чупс, у которой вместо жвачки внутри ребенок.
Ну и ладно, ну и пусть! Чем страшнее я сейчас, тем красивее будет Наташка. Примета такая есть народная.
Но для Димы я решила все-таки накраситься, нельзя же так пугать человека, он меня давно не видел.
Я начала прихорашиваться и увлеклась, давненько я этим не занималась. Честно говоря, я вообще не очень люблю краситься летом – большая вероятность, что к концу дня краски неравномерно рассредоточатся по всему лицу. Сколько раз, приходя домой с работы, я обнаруживала, что глаза у меня подведены до ушей, или на подбородке нарисованы вторые губы.
Хотя Дима, и когда мы были женаты, не очень-то обращал внимание на то, как я выгляжу, да и приезжает он не ко мне, а к Маше, так что с тем же успехом я могла открыть ему дверь и в мешке из-под картошки.
– Дурацкий город,- вместо «здрасете» сказал Дима. – Два с половиной часа по МКАДу. Как вы здесь живете?
– Не сыпь соль на раны, – только и успела сказать я, как из комнаты вылетела торпеда по имени Маша и больше никому не дала раскрыть рта. Она выпулила сразу все новости: про школу, про то, что катка здесь рядом нет и она пойдет на танцы, про новых подружек в подъезде, про то, какая Наташка смешная была на УЗ И и махала ей ручкой, и так далее, и так далее. При этом она держала Диму обеими руками, чтобы он, не дай бог, не отвлекся на что-нибудь другое.
Дима доблестно выдержал минут пятнадцать.
– Машенька, а можно я хотя бы разденусь, десять часов ехал за рулем.
– Ух ты! – сказала Машка. – Можно.
Пока Дима переодевался, Машка скакала вокруг него на одной ножке и продолжала рассказывать. Отстала, только когда папа дошел до ванной, и села под дверью на корточках ждать, когда он выйдет.
Вот интересно, я прожила с этим мужчиной пять лет, я знала его вдоль и поперек. До сих пор он снимает
свитер абсолютно тем же жестом, и волосы у него точно так же топорщатся на затылке. Как будто мы и не расставались. А с другой стороны, сейчас передо мной стоит совершенно незнакомый человек. Я понятия не имею, с кем он живет, где работает, чем занимается в свободное время.
Мои раздумья прервал Сергей, который влетел в квартиру с видом «возвращается однажды муж из командировки». Вот дурачок! Как будто мне кроме него кто-нибудь нужен!
Мы с Димой разочаровали ребенка – не были такими веселыми, как на Машином дне рождения. Он весь день пилил за рулем и приехал за полчаса до моего прибытия. Я шился на весь свет, а пуще всего – на собственную глупость. Сто раз повторял себе, что ни о какой супружеской измене речи нет, а потом смотрел на Катю (глаза блестят, голос грудной) и Машку (прижалась к отцу так, что пальцы свело)…
– Мне предложили новую работу,- объявил я, вклиниваясь в милую семейную воркотню Кати, Димы и Маши. – Денег в два раза больше. Перспективы серьезные. Наверное, пойду.
Эффекта я добился. Дима посмотрел на меня осоловело, Катя – озадаченно. Машка, кажется, заснула.
– Подожди, – сказала Катерина, – но ты же контракт подписал. Мы деньги должны отдать.
– Деньги я частично вернул. Остальное будет погашено с течением времени. Бугаев договорился с Маса-новым.
Выстрел ушел в «молоко». Ни Катя, ни тем более Дима не затрепетали, услышав фамилии крупнейших книжных магнатов.
– Ты отдал все наши деньги? – спросила Катя.
– Не все. Но большинство. Не волнуйся, я все решу. Одолжу. Потребую подъемных.
– Кстати, – проснулся Дима. – Я же тебе алиментов привез!
И тот, кто хуже татарина, отправился куда-то, по пути захватив сопящую Машу.
– Он платит тебе деньги? – спросил я.
– Не мне, а Машке. Слушай, угомонись. Сейчас нам как раз нужны…
– Вот, – Дима протягивал Кате пачку купюр, – четвертая часть от моих доходов с мая по декабрь включительно.
– Еще сентябрь не закончился, – заметил я.
– Ничего, – зевнул заботливый отец. – Вряд ли мы до декабря пересечемся.
Я прикинул на глаз толщину пачки. Даже в далекой провинции некоторые люди умеют добывать деньги. Это злило еще больше, но крыть было нечем. Да и сил не было.
– А тебя куда зовут? – Дима считал необходимым поддержать интересующую меня тему.
– В заведующие редакцией. Издательство входит в четверку самых крупных в России. Буду топ-менеджером.
– А, понятно. Слушай, а чего ты свое дело не откроешь?
Он был наивен, этот провинциал.
– Рынок поделен. Создавать новое издательство – самоубийство. Сейчас, наоборот, идет процесс поглощения мелких игроков.
– Да и леший с ним, с издательством. Катя говорила, ты книги пишешь.
Катя сидела тихо, понурив очи.
– Пробовал. Это не выгодно. Разве что попасть в рынок…
– Подожди, ты же рынок знаешь? Аналитиком работал?
Я кивнул.
– Пишешь, наверняка, не хуже, чем большинство. Я не стал спорить.
– Так давай, вперед!
Он был, конечно, прав. Я мог. Несколько лет грамотного маркетинга, и…
– А не пора ли вам спать? – вступила в разговор Катя. – Я, например, с ног валюсь. А то вы уже допились до работы.
Рядом с теплой и тихой женой я вдруг понял, что все сегодняшние стрессы и проблемы – просто ерунда и суета сует. Только одна мысль за весь день глубоко запала в голову.
– Кать, – прошептал я, – а может, и вправду мне попробовать пойти в писатели? Рынок я знаю…
– А сколько ты будешь получать с книги?
– В среднем писатель у нас получает три рубля с экземпляра. Я в «Книжном бизнесе» читал. Значит, чтобы заработать, скажем, штуку баксов, нужно продать… почти десять тысяч экземпляров.
– А сколько времени уходит на книгу?
– Три месяца. Ну, два.
– Ой, нет. Давай дождемся хотя бы, пока я на работу выйду.
Я помозговал.
– Понимаешь, – прошептал я, – это ведь инвестиции! Если книги будут переиздаваться, то потом денежки будут капать безо всякого моего участия. Конечно, сегодня продать десять тысяч – проблема. Но если подойти к этому делу грамотно… Слушай, а давай я попробую первые книги писать без отрыва от производства? До Нового года как раз успею одну написать. Надо порыться в архивах, у меня же было уже кое-что написано. Как считаешь?
Катя никак не считала. Она сопела.
У Димы всегда были гениальные идеи! Кто его за язык тянул? Кто его просил давать мудрые советы?
А Сергей и рад! Ему грубо польстили, и он тут же уши развесил. Тоже мне, великий писатель! Неужели его от рукописей не тошнит? Неужели он еще не понял, что книга может быть либо хорошей, либо приносящей деньги. Лавры Роулинг покоя не дают?
Вот такая я злобная! А какой мне еще быть, если уже неделю подряд Сергей вечера и ночи просиживает, уткнувшись в монитор! Ложусь спать – он за компьютером, просыпаюсь – он за компьютером. Говорит, что иногда спит, но я не верю. Во всем этом есть только один плюс – сразу после работы он несется домой, не встречается ни с какими любовницами.
Я пыталась его отвлечь от экрана.
– Сергей, а ты где сейчас работать будешь?
– В сентименталке.
– Где? Любовные романы будешь издавать?
В ответ раздалось раздраженное бурчание. Я продолжила:
– Когда Она увидела Его, своего героя, у Нее подогнулись колени. Он просто излучал мужественность… Черные волосы, рост как минимум 185. Миллионер, естественно. А она, значит, длинноногая блондинка, красавица, глаза васильковые, волосы рыжие. И секс у них просто умопомрачительный, страницы на четыре.
~ Не смешно.
– Ну хорошо, на шесть.
– Нечего лазить по карманам.
– Что?!
. – Между прочим, это был образец продукции.
– Какой?
– То, что ты цитировала.
– Да я ничего не цитировала, я на ходу придумывала.
– Конечно! И про васильковые глаза?
– Сергей, ты о чем?
– Книжку, которая лежала у меня в кармане и которую ты стащила, дала мне моя работодатель.
– Работодатель? Это теперь так называется? И много вы с ней наработали? И ничего я у тебя не таскала! Ты сколько таких романов в своей жизни читал?
– Нисколько. Один. Страниц двадцать, больше не смог.
– Вот когда еще пару штук прочитаешь, поймешь, что у них у всех глаза васильковые, в крайнем случае – зеленые.
– Катя, у тебя плохое настроение? Чего ты злишься?
– А чего бы мне и не позлиться? Сначала у тебя любовные романы с работодателем, потом прилив вдохновения и роман с компьютером. А я? Если я тебе надоела, я вообще могу уехать!
Тут меня совсем развезло, и я, неожиданно для себя, расплакалась.
– Домой хочу!
После выставки в моей жизни установилось неустойчивое равновесие. Я никому ничего не говорил, но информация имеет свойство просачиваться, как керосин. Уже через неделю все твердо знали, что я ухожу, что мой долг (вместе со мной) перекупают конкуренты и что ЕМЦ активно ищет человека на мое место. Это давало определенные преимущества. В частности, на работу я приходил к часу, а покидал рабочее место не позже половины шестого.
Подобный распорядок оказался весьма кстати – я погрузился в сладкую каторгу литературного творчества. Извлек из загашников старые черновики, перечитал, ужаснулся и взялся за совершенно новую идею. Даже в издательстве удавалось выкроить часок для писательской деятельности, а уж дома я тратил на нее все, что оставалось от возни с Машкой и еды. С Катей старался общаться поменьше. По-моему, у нее уже начался предродовой синдром или что-нибудь в этом роде.
По крайней мере, так мне казалось, пока однажды вечером моя беременная радость не закатила сцену ревности. Оказывается, я уже месяц ей с кем-то изменяю. То есть не с кем-то, а с вполне конкретной Аллой, той самой, что сманила меня заниматься сентиментальной литературой. И вообще, я только и знаю, что торчу возле компьютера в перерывах между супружескими изменами. А в сентиментальной литературе совсем не разбираюсь.
Только последнее замечание задело меня за живое. Судя по отдельным фразам, Катя в любовных романах разбиралась хорошо. Пугающе хорошо.
Когда рыдания утихли и страдалица забылась сном, я проанализировал ситуацию. Проблем оказалось сразу несколько: Катя пребывала в депрессии, мне мешали писать книгу, а сентиментальная литература оказалась штукой специфической. Пожалуй, я действительно был полным нулем в этом жанре. Полежав полчаса с закрытыми глазами, я подобрал решение, которое могло закрыть все означенные проблемы.
За завтраком я сам завел разговор о своем литературном труде (Катя скорчила кислую физиономию) и между делом попросил:
– Кош, ты можешь мне консультацию дать? По поводу любовных романов?
– Романы у тебя и так неплохо получаются. Весьма любовные.
Ни в коем случае не следовало ввязываться в обсуждение моих гипотетических измен, и я продолжил:
– У меня в книжке завязывается интрижка между героем и одной теткой.
– Ее Алла зовут?
– Нет, Маша. И я там не совсем понимаю, как она будет реагировать.
Изложив свою версию, я выяснил, что совершенно не понимаю женскую логику и (отдельной строкой) женскую психику. Сделав вид, что страшно огорчен, я сказал:
– А ты можешь посмотреть и поправить? Катя пожала плечами.
– Замечательно. Я сейчас открою файл с текстом, а ты глянь, ладно?
Когда я возвернулся со своей необременительной службы, супруга пребывала в относительно бодром состоянии. О моей просьбе она демонстративно не вспоминала, а на прямой вопрос заявила:
– Я там подправила, что смогла. Ты перепиши потом этот бред.
Я помчался к компьютеру, оставив ужин на съедение Машке.
Это действительно был бред. Нет, с литературной точки зрения мне даже понравилось (только грамматических ошибок было многовато), а вот по сути…
– Видишь, – раздалось из-за моей спины, – полная ерунда. Просто заняться было нечем, так я…
– Все очень хорошо! Просто замечательно. Сколько ты тут набрала? Больше пяти тысяч знаков! Молоток!
– Это много? – Катя очень старалась выглядеть незаинтересованной. – Сколько в средней книжке?
– Тысяч четыреста-пятьсот. Дело даже не в количестве. Текст очень качественный.
– Да? Я вообще-то не старалась. Просто писала, что в голову взбредет.
– Тем более! Значит, у тебя талант! Только… кое-какие мелочи. Смотри: «Он прерывисто, с придыханием, вздохнул». Я когда-нибудь вздыхал с придыханием?
– Бывают ситуации, – Катя даже улыбнулась. – У тебя и глаза закатываются, и дыхание прерывается.
– Но ведь здесь не такая… ситуация! Это они в троллейбусе едут.
– Рядом.
– Неважно. Или вот еще: «Он мужественно выпятил подбородок».
– Подбородок ты часто выпячиваешь.
– Только выглядит это не мужественно, а глупо. Кроме того, не стоит использовать штамп. Мне тут одна редакторша показывала фразочку: «Он скупо, по-мужски, плакал за сараем».
Катя хихикнула. Следовало развивать успех, и я бросился в атаку. По пути узнал массу нового. Оказывается, женщина не должна признаваться мужчине в любви, а вот мужчина, наоборот, обязан повторять мантру:
«Я тебя обожаю!» – по сто раз на дню. Очень запутанно дело обстояло с телефонными звонками. Мужчина имел право позвонить любимой в любое время дня и ночи, а вот она могла только сидеть и ждать. В свою очередь, я раскрыл Кате глаза на некоторые особенности мужской психологии. Мы в десятый раз повторили: «Другая планета!» – когда в комнате материализовался ребенок Машка и заявил:
– А можно я купаться не буду, а сразу лягу?
Мы глянули на часы и испустили родительский «Ах!». Без четверти час. Пока я укладывал Машу (это было тяжело только физически – девочку пришлось тащить волоком), решение всех проблем сформировалось окончательно.
Катю я застал перед компьютером, она что-то перечитывала в написанном ею куске.
– Кошка, – сказал я, – а давай вместе писать!
– Ты что! Я же не умею!
– Умеешь. Написала же сегодня кусок.
– Аи, – отмахнулась Катя, но жест ее был неуверенным.
Я уже научился понимать, когда жена хочет, чтобы ее уговорили.
– Ничего не «Аи!». Я за свою жизнь повидал рукописей больше, чем ты книг читала! Так вот, поверь, у тебя получится. То есть уже получилось.
– Да не буду я ничего писать!'У тебя туг? фантастика, ужасы какие-то.
– Давай не фантастику! Давай просто книгу. Про жизнь.
– Так я же все неправильно про мужчин пишу.
– А я про женщин.
Катя прищурилась. Кажется, она начинала понимать, куда я веду.
– Давай напишем, – сказал я, – такой неправильный любовный роман. Ты будешь описывать с точки зрения женщины, а я – с точки зрения мужика.
На сей раз супруга даже не стала сопротивляться.
– Ладно. Давай попробуем. Делать мне все равно нечего. Только у меня одно условие.
– Какое? – напрягся я.
– В конце они должны пожениться.

 

**

 

Что такое любовный роман? В смысле любовный роман как литературный жанр. Для меня это не просто легкое, а суперлегкое чтиво. Это книги, в чтении которых мозг не участвует, они пролетают мимо. Они незаменимы в ситуации, когда голова чем-нибудь занята, а глаза и руки свободны.
Например, когда' кормишь грудью ребенка. Делать нечего, а что-то серьезное читать невозможно, потому что все время отвлекаешься. А тут, даже если перескочишь через пару страниц, можно этого и не заметить.
Есть женщины, которые в таких ситуациях предпочитают читать иллюстрированные журналы, по количеству заложенного смысла это примерно то же самое, но лично я больше люблю любовные романы. Журналы большие и тяжелые – их неудобно держать.
Очень удобно читать романы в роддоме. В это время вообще трудно на чем-нибудь сосредоточиться, а чтение создает иллюзию, что чем-то занята, а не просто лежишь и тупо ждешь схваток.
Когда я рожала Машку, то не рассчитала свою скорость чтения (стандартный романчик – три часа) и осталась без новой книжки. И ничего, прочитала второй раз одну и ту же, с тем же успехом. Соседка по палате говорит:
– Ты не читаешь!
– Почему?
– Ты слишком быстро переворачиваешь страницы, с такой скоростью читать невозможно.
Любовные романы – запросто! Ведь на самом-то деле все заранее известно – и характеры, и чем дело кончится, меняется только внешний антураж. В этой книге он миллионер, а она его секретарша, в этой он врач-миллионер, а она его медсестра, в этой он простой ковбой… Хм… Интересно… А! К концу книги он становится миллионером. Слава богу, а то я уже за него испугалась.
Вот интересно, как можно жить, если хоть на секундочку допустить, что такие мужчины существуют в природе? Как можно после этого опуститься до общения с обычными живыми мужиками, которые если миллионеры, то трудоголики, а если нежные, ласковые и больше всего на свете любящие заняться сексом с любимой женой, то, как правило, ни черта не зарабатывающие.
Так, наверное, и получаются одинокие мечтательницы, считающие, что если мужик пришел в рваных носках, то с ним жить нельзя. А ты ему купи новые, и через месяц тебе подруги будут завидовать – какой он у тебя аккуратный и замечательный.
Короче, когда Сергей предложил мне писать вместе книжку, я согласилась.
У меня не такой уж богатый жизненный опыт, но один урок я усвоила твердо – если любишь человека, то нужно любить его таким, какой он есть, не надеясь на то, что он изменится. Все разговоры о том, что мужчину можно изменить, – чушь. Можно только скомпенсировать его недостатки.
Пропадает неизвестно где и не звонит? Подари ему мобильник, чтобы в любой момент могла позвонить ему сама. Не помогло? Отключает телефон? Подумай, что тебе важнее: жить с ним (и он не звонит) или жить без него? Если с ним, то прекрати трепать всем нервы, скандалами ты все равно ничего не добьешься. А если его отсутствие тебя так раздражает, что ты готова уйти, то уходи и, опять-таки, не трепли всем нервы.
Если подумать, то мне все равно, изменял ли мне Сергей. Главное, что его отношение ко мне не изменилось. А об остальном я не знаю и знать не хочу. И убью любого «доброжелателя», который попытается открыть мне глаза.
Мне кажется, что счастливо жить вместе люди могут только тогда, когда они друг друга не напрягают. Как только один из них начинает подстраиваться под другого, эта семья обречена. Напряжение имеет свойство накапливаться и в один прекрасный момент ка-а-ак шарахнет! И тогда обоим не позавидуешь – и «ведущему», и «ведомому».
Интересно было бы написать про мужчину и женщину, про то, что они друг друга любят, про то, что они счастливы, но вместе с тем оба совершенно не вдеаль-ны. Они оба такие, какие есть.
Есть только пара условий: мужик все-таки должен нормально зарабатывать (миллионером, так и быть, становиться не обязательно), а женщина должна быть интересной. Не красивой, а именно интересной, потому что любая женщина, если она не дура и если она захочет, может выглядеть красавицей. Особенно в глазах мужика.

 

**

 

Поначалу я немного жалел о том, что пришлось отложить начатый фантастический роман, но скоро перестал. Писательство возвратило Катю к жизни. Депрессия и ревность рассосались, как только у моей жены появилось интересное, нужное дело. Она писала по десять- двенадцать тысяч знаков в день, и я почти не переписывал за ней – только на уровне отдельных реплик в диалогах. Ну и ошибки исправлял.
Мне это соавторство тоже ЗдЭрово помогло. На новой должности приходилось просматривать по нескольку рукописей в день. Если бы Катя меня не подготовила, я бы отказывался от них после прочтения заголовка. К счастью, подготовительная работа была проведена, я уже знал, что в подобных романах описывается параллельная, идеальная реальность. Там живут странные голубоглазые брюнеты (всю жизнь считал, что женщины вешаются на блондинов), которые совмещают в себе аннигилирующие качества. Они заколачивают бешеные бабки, не появляясь в офисе неделями. Они ранимы до такой степени, что непонятно, как выдерживают процесс бритья, – и вместе с тем железобетонно-мужественны. Они обладают нечеловеческим темпераментом, но умудряются хранить верность одной-единственной юбке.
О сюжете уж и не говорю. Весь ход событий подробно описан в сказке «Золушка». Меняются только профессии и имена.
Вместе с тем я смог понять очарование подобной литературы. Однажды по радио прозвучала замечательная песенка какого-то барда, как раз о любовных романах. Смешная песенка, особенно рефрен «соски отвердели». Но вывод из нее получался неожиданный: а что еще есть хорошего у бедной замотанной тетки, которая сутки напролет мечется между шкодливыми детьми, лентяем мужем и домашним хозяйством?
Я так расчувствовался после этой песни, что дал себе слово освободить беременную жену от кухни, стирки и уборки. И почти полностью выполнял взятые обязательства.
Это было не очень просто. На новом месте пришлось пахать без дураков, да и писательский темп трудолюбивой Кати я выдерживал с трудом. Недели пролетали со скоростью добросовестной пулеметной очереди.
Настал тот суетливо-скучный период жизни, когда событий много – а ничего не происходит. Делаешь за день тысячу дел, а потом едешь домой и думаешь: «А что я, собственно, сегодня совершил?» Впрочем, думаешь недолго, потому что нужно еще Машку забрать, в магазин зайти, придумать, что будешь писать сегодня вечером. Тоже, в общем-то, маета сует.
Я даже не сразу заметил, что наступила зима. И это была не самая поразительная новость, которая меня ожидала.
Однажды вечером я открыл файл с книгой, подсчитал знаки и объявил:
– Все, объема хватает. Можем закругляться.
Я ожидал протестов со стороны Кати – свадьба между героями виднелась только в долгосрочной перспективе. Однако она быстро согласилась:
– Хорошо. А то мне через неделю в больницу ложиться.
Вот так, совершенно неожиданно, я узнал, что через две недели стану отцом.

 

**

 

Знаете, чем роды отличаются от любой другой операции? Своей неотвратимостью. И неважно, сама рожаешь или тебе делают операцию, все равно понимаешь, что не сбежишь, не скроешься.
Если бы можно было в последний момент отказаться, я думаю, что население земного шара бы уполовинилось.
Самое страшное – это последняя неделя. Ожидание убивает, натягивает нервы, парализует мозг. Сегодня? Или завтра? Если я сейчас лягу спать, то где проснусь? Это уже схватки? А теперь это уже схватки? А вот это уже точно схватки! Или нет?
– Тебе хорошо, ты второй раз рожаешь, не так страшно, – завистливо говорит соседка по палате.
– Наоборот, еще страшнее. Это первый раз еще не знаешь, как это будет, питаешь иллюзии…
Молоденькая соседка бледнеет и отворачивается к стенке.
– Ты не волнуйся, – пытаюсь я ее подбодрить, – все будет хорошо.
– А если нет?
– То плохо. Шучу.
Девушка смотрит на меня прозрачными глазами и вдруг начинает хохотать. До слез. Через полчаса у нее начинаются схватки, ее уводят. Но за это время мы становимся родными, людьми, хотя даже не спросили друг у друга имена. Все спросили: мальчик или девочка, как назовешь, как прошла беременность, что сказали на УЗИ и тому подобное, а вот собственные имена спросить забыли. Наверное, обе понимали, что все равно не запомним.
Я бодрюсь. Рассказываю всем смешные истории про ремонт. Делаю вид, что страшная оптимистка. Днем получается отвлечься, а ночью приходят дурные мысли. Среди ночи звоню Наташке.
– Наташ, если со мной что-нибудь случится, ты позаботишься о Машке?
– Непременно, – отвечает добрая подруга, – я подберу ей детдом посимпатичнее.
– Ты злая.
– А ты не дури голову. Спи.
Что может быть страшнее врача? Врач, который шутит. К исходу тридцать девятой недели беременности мне сообщают, что рожать не дадут, будут оперировать.
– Когда?
– Скоро.
– Когда скоро?
– Да вы не волнуйтесь, беременной от нас еще никто не уходил.
Врачи смеются…
Я бессмысленно шатаюсь по коридорам больницы, захожу на этаж, где лежат женщины с детьми, через стеклянную дверь смотрю на туго запеленатые «батончики», которые развозят по палатам.
Неужели у меня в животе ребенок? Как она там помещается?
Сергей приходит, приводит Машу. Машка ноет, что ей без меня плохо, кричит животу: «Наташка, вылезай!»
Сергей все делает очень бодро: бодро говорит, бодро ходит, бодро рассказывает, как все будет хорошо. А глаза больные и вздрагивает при каждом стуке. Я боюсь ему лишний раз звонить, потому что теперь вместо «Алло» он орет в трубку «Что случилось?». А я каждый раз отвечаю «Пока ничего».
– Ну все, осталось самое простое! – сказал я и улыбнулся. – Девять месяцев мучений позади, всего пару дней поваляться на койке, и все. Все обязательно будет хорошо. Просто образцово-показательно!
Телефонный звонок заставил меня подпрыгнуть на месте.
– Извини, – сказал я зеркалу (именно к нему был обращен мой успокаивающий монолог),- я на минуточку. Алло?
Звонила Катя.
– Привет! – сказала она.
Не «Мяу!», не «Ну как ты там?», не «Слушай, я забыла дома важную хреновину» – именно «Привет!». И голос такой… напряженный. Какбудто она два часа рыдала, а теперь делает вид, что все хорошо. Я все понял. Случилась беда.
– Ничего не скрывай,- попросил я, – что произошло?
– Да ничего.
– Какие-то отклонения? Когда у тебя последний раз был врач?
– Только что.
– В половине девятого вечера? Почему ты вызвала врача? Начались схватки? Отошли воды?
– Какие воды? Да все нормально! Врач был не прямо сейчас, просто я спала, поэтому кажется, что недавно.
«Она не хочет жаловаться, – сообразил я. – Видимо, ей нужна моральная поддержка. Отлично, организуем».
– Вот и хорошо, моя умница! Я просто уверен, что у тебя все пройдет без сучка без задоринки! То есть у нас все пройдет. У меня предчувствие.
– Какое предчувствие? – голос Кати напрягся.
– Что у тебя не окажется никакой патологии! Ни преждевременных родов, ни обвития пуповины…
– Слушай, где ты этого набрался? «Воды», «пуповина», «патология»?
– Патологии не будет,-для убедительности я сделал амплитудный жест рукой.
Груда журналов «Здоровье», «Мать и дитя» и родственных им грохнулась со стола.
– Ты упал?
– Да все отлично! Ты только не волнуйся! У меня отличное настроение. И самочувствие.
Прижав трубку плечом, я попытался собрать красочные СМИ с пола, задел стул с одеждой, но успел поймать его у самого пола. Но Катя все-таки услышала вырвавшееся у меня экспрессивное междометие.
– Сергей, – попросила она, – ляг куда-нибудь. Желательно на пол.
– Почему на пол?
– Оттуда труднее всего свалиться.
«Она хочет сообщить шокирующую новость!» – понял я.
– Кошка! Если нужны какие-то особенные лекарства или особенное оборудование, ты только скажи…
– Сейчас скажу. Если ты перестанешь трещать.
Я заткнулся. В трубке нависла подозрительная тишина.
– Катя! – не выдержал я. – Ты почему молчишь? Схватки начались? Я сейчас еду!
– Еще раз так заорешь, точно схватки начнутся. Так, что-то я хотела…
На сей раз я закусил губу, чтобы не прерывать затянувшееся молчание.
– А Машка где? – наконец отозвалась роженица, и я судорожно вздохнул.
– У подружки. Кажется в сто восемнадцатой. Или в сто двенадцатой.
Я снова замер.
– Ага, вспомнила. Слушай, я забыла дома желтенький пакетик с… нужными вещами. Он должен лежать возле дивана. Или на столе. Ну, где-то там. Найди, ладно?
День операции подошел незаметно. Несмотря на то, что до него оставалось еще два дня.
Утром 25 декабря Наталье Сергеевне Емельяновой надоело сидеть в животе, и она решила, что пора выходить.
С утра ничего такого не подозревающая я валялась на кровати в ожидании врачебного осмотра. Врач, как обычно, опаздывал на пару часов, но это почему-то сегодня не раздражало. Вставать не хотелось, умываться не хотелось, вообще ничего не хотелось, даже есть.
– С добрым утром! – врач влетела в палату, прихлопнув дверью медсестру. – Как здоровье? Кто у нас сегодня рожает?
– Не дождетесь! – дежурно пошутила девушка Ира, дохаживающая 41-ю неделю беременности.
– Куда вы от нас денетесь! – Врач весело осматривала животы, пока не дошла до моего. Положила руки на меня, нахмурилась. – Живот не болит?
– Нет.
– Странно.
– Почему странно? Что тут странного?
– Да так. Пойдем-ка со мной.
Я притащилась к кабинету уже заметно нервничая. Что с моим животом?
С трудом взгромоздилась на смотровое кресло.
– Да-а-а… – через некоторое время сказала врач.
– Что?
– Да ничего… Ну, что будем делать? – обратилась она к коллегам.
– С кем? – всполошилась я.
– Живот не болит?
– Не болит.
– И не тянет?
– Не тянет.
– Может, доходит?
– Может и доходит… – ответили коллеги.
– Я уже дохожу, – сказала я, – а если вы мне не скажете, что случилось, то дойду прямо сейчас.
– Да ничего не случилось, – ласково объяснила врач, – ты рожаешь.
До планового срока оставалось еще целых три дня. Я питался валерьянкой, но периодически срывался на грузинский коньяк. Спокойствия не было. Максимум, на что я был способен, – это сконцентрироваться и провести бодрую беседу с Катериной. Она держалась молодцом, и хотелось этого молодца сохранить как можно дольше.
Я же, на свою умную голову, начитался гинекологи-ческо-акушерской литературы, а потом еще и в интернет полез – за дополнительной информацией.
Великое знание умножает стресс. Я прочел обо всех видах и формах родовых травм, о заражениях крови и угрозе СПИДа, о халатности людей в халатах и о сюрпризах матери-природы.
Главное, что я усвоил – удачный исход родов практически невероятен. Вообще непонятно, каким образом дети умудряются появляться на свет – при такой-то плотности опасностей на выходе!
Мне срочно нужен был авторитет в области деторождения. Знакомых врачей-акушеров я легкомысленно не завел. Звонить Кате по этому поводу не хотелось категорически. Спрашивать совета у мамы? Да нет, в ее время все это было как-то проще.
Я уложил Машку и набрал телефон Натальи. Как беременная женщина, она должна была обладать необходимой информацией.
– Чего хотел? – спросила она очень недовольным голосом.
– Консультацию, – признался я. – Я тут почитал всякие статьи, и там описаны жуткие вещи про роды и беременности. Это все может очень плохо кончиться…
– Сереженька! Ты уверен, что мне полезно все это выслушивать?
– Да не о тебе речь! Понимаешь, Катя говорит, что у нее все нормально, но я прочитал…
– Так, – снова перебила меня Наталья, – дай-ка мне телефон твоей мамы.
– Мамы? Зачем?
– Позвоню и отругаю. Зачем она тебя научила читать? Тянешь в голову всякую дрянь. Пока.
– Подожди! – взмолился я. – Я только один вопрос спрошу.
– Умный?
– Не уверен.
– Спрашивай.
– А мне-то чего делать? Ну, чтобы все было хорошо?
– Бери бумагу, записывай. «Купить бутылку водки… баночку огурчиков… и выпить ее на кухне в одиночку». Записал?
– Запомнил.
– Все, прощай. Еще раз позвонишь, пеняй на себя. Мыши все съедят.
Совет показался мне конструктивным. Инструкцию я выполнил в точности, а потом позвонил Кате и рассказал, как я ее люблю. Кажется, мы плакали в унисон. Или плакал только я, а Катя хохотала? Не помню.
Главное – помогло.

 

* *

 

Оказывается, девять месяцев – это исторически мизерный срок для того, чтобы осознать, что появится ребенок. Я оказалась совершенно не готова к такому известию. Через два дня – пожалуйста, но сегодня? Мы так не договаривались!
– Как рожаю? Так мне же нельзя? Так еще же рано!
– Она,- врач кивнула на живот,- так не считает. Ладно, не будем рисковать. У тебя два часа на подготовку к операции.
Совершенно пришибленная, я вернулась в палату. Жизнерадостная медсестра жужжала над ухом.
– Все вещи отдайте мужу, в послеродовое ничего брать не разрешают. Себе оставьте только воду, тапки… Вы меня слушаете? Понятно… Когда приедет ваш муж, вы ко мне подойдите, хорошо?
– Хорошо… Муж… О, кстати…
– Сергей, алло, Сергей… Я рожаю. В трубке послышалось пыхтение.
– Рожаешь, хорошо. А кого?
Видимо, у него случился мозговой паралич.
– Девочку.
– А. Хорошо. Как назовем?
– Наташа.
– Хорошо.
– Ну?
– Что?
– Сергей, я рожаю.
– Хорошо, я понял.
– Мне нужно, чтобы ты приехал и забрал вещи.
– О'кей. Приеду обязательно. Часов в пять вечера.
– Нет. Мне нужно, чтобы ты приехал в течение часа.
– Мяв, я не могу, я сейчас бегу на работу, у меня встреча, а потом…
– Сергей, у меня операция через два часа!
– Боже, что случилась? Что-то с тобой? Что-то с ребенком?
– Да не ори ты! Ничего не случилось!
– Ты что, рожаешь?!
– Да!!!
Похмелья как такового не наблюдалось. Только некоторая заторможенность. Благодаря ей я смог собраться с мыслями и выстроить планы на ближайшие двое суток. 27 декабря Катя рожает… то есть ее рожают… то есть ей делают кесарево, а рождается моя дочь. А может, все-таки сын? УЗ И тоже ведь не дает стопроцентную гарантию…
Не отвлекаться. С 27 по 29 декабря у меня законные отгулы. 30-го у нас корпоративный банкет-работы не будет. 31-го – понятно. С 1-го по 10-е на работе можно не появляться. С одной стороны, это удобно. С другой – придется за сегодня и завтра решить хотя бы самые важные вопросы, чтобы никто меня не дергал.
Я сел за составление списка самых важных вопросов, когда позвонила Катя. Голос у нее был встревоженный, но я-то понимал, что это обычное волнение перед родами, поэтому продолжал составлять список.
– Я рожаю, – сообщила мне жена потрясающую новость.
«А я думал, – чуть было не съязвил я, – что тебя с аппендицитом положили». Однако сдержался и сказал как можно более уверенно:
– Все будет хорошо, не переживай.
И вписал в список: «Проверить, поздравили ли новых авторов с Новым годом».
Катя продолжала ныть. «Главное, – подумал я, – побольше уверенности в голосе». И продолжил составлять список, время от времени издавая подбадривающие звуки. Однако по голосу роженицы я почувствовал, что на сей раз ей нужны не заклинания, а какие-то конкретные действия. Кажется, нужно было что-то забрать из больницы. Какие-то вещи. Потому что через час…
– Что!? – заорал я. – Ты рожаешь прямо сейчас?!
– Нет,- ответила супруга, ив голосе ее послышалось облегчение, – через час. И ты…
– Да понял я, понял! Нечего мне по два раза все повторять! Бегу!
Одевался я со скоростью застигнутого любовника, но все-таки успел подумать: «И почему она сразу мне не сказала? Решила подготовить? Мальчика нашла!»
– Эй! – Машка оторвалась от телевизора и с интересом наблюдала за моими акробатическими этюдами с одеждой. – Ты куда?
– К маме, – отозвался я, одновременно застегивая рубашку, брюки и часы. – Сиди дома. Можешь смотреть телевизор. Еда в холодильнике. Если что, звони.
Кажется, из-за захлопывающейся двери донеслось: «Я тоже к маме!» – но догнать меня не смогло – по пути к лифту я преодолел звуковой барьер.
В больнице я оказался за пятнадцать минут до времени «Ч» (или «Р»?). И там понял обиднейшую вещь: мужчина – бесполезное и даже лишнее существо. По крайнем мере, в процессе продолжения рода. У него в этом процессе есть всего две функции: обеспечить зачатие и забрать личные вещи из роддома. В момент родов мужчина способен только слоняться по коридору и мешать медперсоналу.
Теперь-то я пожалел, что не захватил с собой Машку, – это очень энергичный ребенок, все мое свободное время ушло бы на контроль за ней. А так пришлось потратить время на изучение наглядной агитации и здравоохранительных брошюр. Профессиональный интерес заставил заглянуть в выходные данные. Некоторые брошюры («Пьянство и беременность», например) были отпечатаны еще при советской власти. Прочитав все, что состояло из букв, я затосковал.
«Неужели нельзя родить побыстрее? – думал я. – Тоже мне, уникальная хирургическая операция! По нынешним временам, это – как зуб вырвать. Или, пардон, в туалет сходить!» Последняя мысль оказалась некстати: у меня тут же схватило живот.
Я чуть не заплакал. По моим прикидкам, операция вот-вот должна была закончиться. И что, моего ребенка вынесут как раз в тот момент, когда я буду сидеть на унитазе? Хорошенькое начало жизни! Как я ему… ей буду в глаза смотреть? И я решил терпеть. Терпят же женидины родовые схватки!
И тут на память пришли странности, которые творились со мной в начале Катиной беременности: токсикоз на расстоянии, обостренное обоняние… «А вдруг оно повторяется!» -испугался я. Судя по рассказам специалистов и очевидцев, мне светила смерть от болевого шока. «Спокойно, – приказал я себе, – у Кати сейчас никаких схваток нет. Она под обидим наркозом. Это у меня от нервов». Но легче не становилось. Я был настолько поглощен борьбой со своим бурлящим внутренним миром, что не сразу среагировал, когда сестричка выкатила кювету из операционной. В кювете было что-то живое.
– Эй! – я бросился наперерез, враз забыв о своем животе. – Это не мое случайно?
– Емельянов? – спросила сестра. – Тогда ваше. Смотрите, какая красавица!
Я посмотрел. Больше всего «красавица» напоминала полено, плотно обмотанное пеленкой. Ничего человеческого (тем более – вызывающего умиление) в сморщенном фасном личике не наблюдалось. Существо открыло ротовое отверстие и заскрипело.
– Вылитый папа! – заявила сестра и укатила мое сокровище дальше по коридору.
Видимо, она установила фамильное сходство по количеству глаз, ушей и носов.

 

**

 

Время – штука странная. В момент, когда отходишь от наркоза, кажется, что каждая секунда тянется час, а потом об этом и вспомнить нечего. Что я делала в реанимации? Заснула, потом проснулась. Все.
Помню, что надоедливая медсестра каждые пять минут меня будила и задавала дурацкие вопросы. Как потом выяснилось, это происходило раз в час. Помню, что разговаривала с Сергеем по телефону, и он мне в трубку что-то кричал, а я с трудом выдавливала из себя междометья. И в очередной раз потряс оптимизм врачей. Когда я спросила, когда мне покажут ребенка, медсестра радостно ответила:
– Если педиатр не пришел, значит, все хорошо. Они приходят только если плохо.
С Наташкой мы воссоединились только через сутки, когда меня выперли из реанимации и перевели в послеродовое отделение. Честно говоря, никакой радости я не испытала. В связи с переводом Мне забыли сделать обезболивающий укол, я долго перемещалась по лестницам с этажа на этаж и жутко устала, пока обустраивались на новом месте. И тут мне приносят Наташку. Хоть бы предупредили!
Пока я ходила беременная, все время представляла, что у меня в животе маленькая Маша. Или, по крайней мере, что-то очень сильно на нее похожее. А мне принесли совсем не Машу. Ну ни капельки не похоже. Красненькая вся, в уродских больничных пеленках, запелената так, что щеки висят, и глаза как щелочки. И пахнет от нее какой-то карболкой. Медсестра плюхнула ее рядом со мной на кровать.
– Первый ребенок?
– Нет, второй.
– А, ну тогда кормите. И ушла.
И тут Наташка открыла глаза. Оказалось, что они у нее огромные – синие-синие и обалденно красивые. Я просто утонула в этих глазах. Некоторое время мы сосредоточенно рассматривали друг друга. Причем у Наташки взгляд был намного осмысленнее. По крайней мере, через пару минут, когда в нем совершенно отчетливо начало читаться: «Мама, ну что ты смотришь? Есть давай!»
Когда медсестра пришла забирать ребенка я опять оказалась к этому совершенно не готова. Как забирать! Я еще не насмотрелась!
– Завтра отдам вам ваше сокровище. Насмотритесь еще. А сегодня поспите, пока дают. Последний раз.
Трудно сказать, помню ли я последующие несколько дней.
Кое-что навсегда врезалось в память. Катя, которую выкатили из операционной вслед за скрипучим детенышем. Мой приезд на работу, когда я ходил от человека к человеку и рассказывал главную новость своей жизни. По-моему, я сделал несколько кругов, но никто не поправил меня- все смеялись и поздравляли.
Еще помню, что в первый же день мне нужно было накупить кучу всяких тряпок и предметов. В частности, следовало приобрести коляску и кроватку. Мне сказали (еще до Рождества), что можно пока купить что-то одно, но что именно? Я взял бутылку коньяка и бутылку «Мартини» и двинулся по соседям за советом. Советы выпали из памяти, но на следующий день дома обнаружились все необходимые предметы туалета новорожденного, а также довольно крепкая деревянная кроватка. Но коляску я тоже купил тем же вечером.
Очень хорошо помню, как Катя с новороаденной стояли у окна палаты, а мы с Машкой прыгали внизу (и еще неизвестно, кто прыгал активнее).
Я, конечно, был счастлив. Наверное. Нет, я точно был счастлив. Не могло оказаться по-другому. Я бы набил лицо всякому, кто усомнился бы в моем отцовском счастье. Но, с другой стороны, я отчетливо вспоминаю шок, когда я осознал, что теперь в нашей спальне будет располагаться еще одна кровать, а в ней – еще одно живое и (потенциально) разумное существо. И это не Машка, которая сама о себе позаботиться сможет. Помню суеверный ужас, когда я впервые осознал, что вон в том окне – моя собственная дочь. Плоть от плоти. Даже не осознал, а почуял.
Помню, как во время очередного обмывания Наташки один из соседей хлопнул меня по плечу и объявил:
– Значит, девка? А у меня пацан! Три года уже парню. Возьмешь в зятья?
И мне не было смешно. Я понял, что напрягаюсь, когда какой-то незнакомый трехлетний мужик посягает на мою дочь.
Словом, запечатленных событий осталось много, но в цельную картину они так и не сложились. Все случилось слишком неожиданно. У женщины больше возможностей подготовиться к появлению на свет продолжателя рода. Она девять месяцев таскает в себе это существо, чувствует его первые движения. А муж… а что муж? Головой он все понимает, может прочитать лекцию о внутриутробном развитии, но когда маленький живой человечек оказывается у него на руках, а все вокруг уверяют, что это – его дочь… Это фокус покруче копперфильдовских.

 

**

 

Только 30 декабря до меня дошло, что на дворе Новый год. То есть я догадывалась, что он будет, но что буквально завтра, сообразила только что.
Мы с Наташкой окончательно обжились в новой палате. Я ее переодела в Машкины ползунки, и она сразу стала родная и запахла сладким молочком. Позади осталась послеродовая депрессия. Я всегда говорила* что фраза: «На третьи сутки после родов у женщины может внезапно испортиться настроение» – не полностью отражает ту гамму чувств, которую испытываешь в этот момент. Вселенская скорбь и неземная тоска в одном флаконе – вот приблизительные аналоги этого состояния. Сначала я расплакалась, потому что проснулась и не обнаружила в телефоне 8М8КН от Сергея. Что же это он, проснулся и о нас не думает? Потом я обрыдалась, потому что Наташка отказалась есть. Потом пришла врач и как-то не так мне улыбнулась… А потом я вышла в коридор и столкнулась с зареванной соседкой по реанимации.
– А у тебя что случилось?
– У меня у соседки по палате ребенок всю ночь ревел. Его так жа-а-алко…
И в этот момент я поняла, что мне тоже жалко этого ребенка. Так жалко, что я сейчас заплачу.
Коллективное рыдание прервала проходившая мимо акушерка.
– У-У-У, девочки, какие вы хорошенькие. Вы плачьте, плачьте, не держите в себе. Только не увлекайтесь, а то ребеночки нервничать будут. Пойдемте, я вам валерьяночки налью. Все на Новый год будут шампанское пить, а вы, значит, валерьяночку.
Видимо у акушерки был очень большой опыт по оживлению таких, как мы, потому что через несколько минут мы уже смеялись, стоя у нее на посту.,
– А вы попроситесь у врача, вас на Новый год домой отпустят. Толку вам здесь валяться, все равно не до вас будет. Потом приедете второго, швы снимут. Как раз уже все протрез… в себя придут.
К концу фразы в акушерке проснулась профессиональная гордость.
Врач согласилась меня отпустить с тщательно скрываемою радостью.
– Но только ты ничего не готовь. Твоя задача лежать на диване и есть. А тебе периодически должны подносить ребенка. А потом уносить, когда покормишь. Понятно?
Понятно-то понятно, только маловероятно…
Я как в воду глядела – полежать мне не дали. Но вовсе не потому, что заставляли что-то делать, об этом не могло быть и речи, а потому что к нам все время кто-то приходил. Зашел Петрович, сменяясь с дежурства, потом пришла Люда, принесла тарелку пирожков, потом пришли сестрички из 129-й квартиры, позвали Машку к себе. Я им сдуру рассказала про то, как у нас дома дети накануне Нового года ходят по квартирам «колядовать» и им за это дают много вкусного. У детей загорелись глаза, я торопливо добавила, что это можно делать только со взрослыми.
– Кто же нами пойдет? – с тоской в голосе спросила одна из сестер. – Может вы?
В детских глазах, обращенных на Люду, было столько надежды…
– Нет, – решительно сказала Люда, – я не могу. Я же взрослая женщина. Меня же узнают.
– А ты маску надень! – подсказала находчивая Маша.
– Но я все равно не могу. Не уговаривайте. Хотя это бы было забавно. У меня даже цыганская юбка сохранилась, во время ремонта нашла… А в 175-й квартире такой интересный мужик живет. Одинокий.
Все глаза были устремлены на Люду.
– Ну что вы все на меня пялитесь? Пошли одеваться! Мне даже страшно было спрашивать Машку, когда
она через три часа вернулась домой с мешком всяких вкусностей, где они были и что делали. Лучше мне этого не знать, молодой маме нервы нужно беречь.
Если начать рассказывать про этот Новый год, то получится, что хуже праздника в моей жизни не было. Во-первых, уже к девяти часам вечера я дико устала. Мне хотелось только одного – взять Наташку и забиться с ней куда-нибудь в тихое место. Во-вторых, Наташка очень бурно отреагировала на переезд домой – из тихого ангелочка в роддоме превратилась в орущего монстрика, которого приходилось кормить каждые два часа, чтобы он замолчал. Я специально покормила ее в одиннадцать в надежде встретить Новый год, но не тут-то было – без десяти двенадцать Наташенька открыла ясны очи и решила поучаствовать в празднике. Она лихо аккомпанировала бою курантов, сделала все, чтобы ее облили шампанским, и угомонилась, только когда Сергей взял ее на руки. Там она свернулась клубочком и принялась сопеть, улыбаясь и причмокивая во сне.
Это была самая умилительная картина, которую я видела в жизни – парадно одетый мужчина, на котором спит новорожденный ребенок.
Как там пишут в любовных романах?
«Она была счастлива. И так теперь будет всегда!»
Не будет. Хватит на нашу долю еще ссор и неприятностей, но возможно, если почаще вспоминать, как новорожденная Наташка мирно дрыхла на белой рубашке Сергея, нам удастся сохранить в жизни что-то, что позволит нам быть счастливыми, даже ругаясь.
Окончательно я понял, что произошло, 30 декабря. Катю согласились отпустить на Новый год, но потребовали вернуться 2 января – снять швы.
– Видишь, какая у нас умная дочь, – говорила Катя и кивала на кулек, который я неуклюже прижимал к себе. – Если бы операция была, как планировалось, 27-го, то Новый год мы бы в больнице встречали.
– Нет, в больнице плохо! – Машка забегала то с одной стороны, то с другой, но лица сестры рассмотреть никак не могла. – Там и елки нет, куда Дед Мороз подарки принесет?
Катя вдруг сжала губы и попросила:
– Маш, сходи к тете Вале. Попроси у нее вермишели, у нас, кажется, нет!
Как только дверь за Машкой захлопнулась, счастливая мать развернулась ко мне, но я уже знал, в чем проблема.
– Я все подготовил. На этот раз Дед Мороз принесет Машке альбом с наклейками для Барби, краски с пульверизатором и паззл. Большой, на весь ковер.
– Ах ты, радость моя, – только и сказала моя радость.
А потом мы праздновали Новый год. Самый странный в моей жизни. Все было шиворот-навыворот.
За хозяйку был я. За массовика-затейника – Машка. Вместо нормального шампанского мы пили безалкогольное игристое. Вместо проводов старого года пришлось кормить Наташку. Вместо встречи Нового… Нет, тут мы успели разлить и выпить, но в последнюю секунду. А все потому, что младший ребенок устроил громкий скрип (который заменял ей плач) за десять минут до полуночи. И угомонилась Наташка только у меня на руках!
Катя – из ревности, не иначе – стала объяснять, что это потому, что я теплый, а молоком не пахну. Но мы-то с Наташкой знали, в чем дело. Мы бродили по квартире, и она сопела, как маленький пылесос, а я раздувался от гордости, как воздушный шарик, надуваемый маленьким пылесосом.
Я вышагивал из угла в угол и повторял про себя: «Это моя дочка. Это мой родной ребенок».
Это был лучший Новый год в моей жизни.
Впрочем, мы с Катей еще вполне в детородном возрасте. Не исключено, что через пару лет весь этот странный праздник повторится, только бегать вокруг стола будут уже две сумасшедших дочки, а в кроватке надрываться – сын.
Черт с вами, пусть это снова будет дочка. Мы с Катей и через пару лет останемся в детородном возрасте…
Назад: СВЕСТИ И РАЗВЕСТИ
Дальше: ЭПИЛОГ