Пролог
Инэвера
300 П. В.
Инэвера и ее брат Соли сидели на солнцепеке. Они удерживали босыми ногами основы корзин, ловко поворачивали их по мере того, как руки плели. В этот час маленькая беседка довольствовалась лишь тонкой полоской тени. Рядом трудилась над собственной корзиной их мать Манвах. Втроем они образовали круг, в его центре неуклонно уменьшалась груда тугих пальмовых листьев.
Инэвере было девять. Соли – почти вдвое больше, но он все еще слишком юн для полноценного одеяния даль’шарума, черная краска которого еще дышала свежестью. Он заслужил его всего неделю назад и сидел на коврике, дабы не запятнать одежду вечной пылью Великого базара. Верх был распущен, обнажая гладкую мускулистую грудь, блестящую от пота.
Он обмахнулся пальмовым листом:
– Эверамовы яйца, как же жарко в этой одежде! Жаль, что больше нельзя разгуливать в одном бидо.
– Садись в тень, шарум, если хочешь, – предложила Манвах. Соли цокнул языком и покачал головой:
– Ты этого ждала? Что я вернусь в черном и начну вами помыкать, как…
Манвах усмехнулась:
– Лишь хочу убедиться, что ты остался моим милым мальчиком.
– Но только для тебя и дорогой сестренки. – Соли потянулся и взъерошил волосы Инэверы.
Она шлепком отвела его руку, но сделала это с улыбкой. Она всегда улыбалась, когда дело касалось Соли.
– Для остальных я страшен, как песчаный демон.
– Да полно! – отмахнулась Манвах, но Инэвера задумалась.
Несколько лет назад она увидела, что брат сделал с двумя мальчишками-Маджахами, дразнившими ее на базаре, – тот, что оказался послабее, не пережил ночь.
Инэвера закончила корзину, положила ее в очередной штабель. И быстро сочла:
– Еще три штуки, и заказ дама Бадена готов.
– Возможно, Кашив пригласит меня на Праздник Растущей Луны, когда заберет их, – мечтательно заявил Соли.
Кашив был кай’шарумом дама Бадена и аджин’палом Соли – приставленным к нему воином, что сражался рядом с ним в его первую ночь в Лабиринте. Считалось, что между двумя мужчинами не бывает более прочных уз.
– Если он это сделает, – проворчала Манвах, – то дама Баден поставит тебя несущим, разденет догола и умастит маслом, чтобы его старые распутные прихлебатели отпраздновали Луну Растущую и заполучили Луну Полную – в твоем виде.
Соли рассмеялся:
– Я слышал, бояться надо не стариков. Большинство из них просто глазеет. Опасны те, что помоложе, которые несут в поясах сосуды с маслом. – Он вздохнул. – Правда, Керраз прислуживал у дама Бадена на последнем копейном торжестве и сказал, что дама дал ему двести драки. Это стоит жжения в заднице.
– Отцу – ни слова, – предупредила Манвах.
Взгляд Соли метнулся к шторке, за которой почивал родитель.
– Рано или поздно он узнает, что его сын – пуш’тинг, – проговорил он. – Я не собираюсь жениться на какой-нибудь несчастной лишь для того, чтобы держать его в неведении.
– Почему бы и нет? – осведомилась Манвах. – Плела бы с нами, и так ли уж тяжело осеменить ее несколько раз и подарить мне внуков?
Соли состроил недовольную мину:
– Для этого есть Инэвера, придется тебе подождать. – Он посмотрел на сестру. – Завтра Ханну Паш, дорогая сестренка! Быть может, дама’тинг найдет тебе мужа.
– Не меняй тему! – Манвах огрела его пальмовым листом. – Тебя не пугает то, что творится в стенах Лабиринта, но ты боишься того, что находится у женщины между ног?
Соли скривился:
– По крайней мере, в Лабиринте я окружен сильными потными мужчинами! И как знать? Быть может, я приглянусь какому-нибудь дама из пуш’тингов. Такие могущественные, как Баден, переводят шарума-любимчика в личную стражу, а она выходит на бой только в Ущерб! Представь – всего три ночи в месяц в Лабиринте!
– И трех ночей много, – пробормотала Манвах.
Инэвера пришла в недоумение:
– Разве Лабиринт не священное место? Не почетное?
Манвах что-то буркнула и вернулась к плетению. Соли долго глядел на сестру отрешенным взором. Его непринужденная улыбка растаяла.
– Смерть в Лабиринте – священная смерть, – наконец сказал брат. – Мужчина, который там гибнет, не минует Небес, но мне пока не хочется свидеться с Эверамом.
– Прости, – уронила Инэвера.
Соли встряхнулся, и улыбка мигом вернулась.
– Лучше не забивай голову такими вещами, сестренка. Лабиринт не твое бремя.
– Сын мой, – возразила Манвах, – в Красии каждая женщина несет это бремя, и не важно, воюем мы вместе с вами или нет.
Из-за шторки послышались стон и шорох. Мгновение спустя появился Касаад, отец Инэверы. Даже не взглянув на Манвах, он толкнул ее сапогом и занял тенистое место сам. Швырнул на землю пару подушек, разместился на них, опрокинул крохотную чашку кузи и сразу же, щурясь на солнце, налил вторую. Его взгляд, как обычно, прошел сквозь Инэверу, словно дочери не существовало, и остановился на ее брате.
– Соли! Поставь корзину! Теперь ты шарум и не должен трудиться руками, как хаффит!
– Отец, у нас срочный заказ. Кашив…
– Тьфу! – Касаад пренебрежительно махнул рукой. – Мне дела нет до желаний этого намасленного и надушенного пуш’тинга! Поставь корзину и встань, пока никто не увидел, как ты мараешь новые черные одежды. Довольно и того, что нам приходится день-деньской торчать на грязном базаре.
– Ему, похоже, невдомек, откуда берутся деньги, – проворчал Соли, но тихо, чтобы отец не услышал.
– Или еда на столе. – Манвах закатила глаза и вздохнула. – Лучше сделай, как он велит.
– Если теперь я шарум, то и делать могу, что хочу. Кто он такой, чтобы запрещать мне плести пальмовые листья, если это меня успокаивает? – Соли говорил, а руки его двигались все проворнее, пальцы мелькали, сплетая листья.
Он был близок к завершению и собирался закончить дело. Соли умел плести почти так же быстро, как Манвах.
– Он твой отец, – возразила Манвах, – и если ты ему не подчинишься, пожалеем мы все.
Она сладким голосом обратилась к Касааду:
– Муж мой, вам с Соли нужно оставаться лишь до поры, когда дама возгласит сумерки.
Касаад с кислой миной опрокинул очередную чашечку.
– Чем я настолько оскорбил Эверама, что я, великий Касаад асу Касаад ам’Дамадж ам’Каджи, отправивший в бездну несметное число алагай, унижен до охраны кучи корзин? – Он с отвращением обвел рукой штабеля. – Я должен собираться на алагай’шарак во славу ночи!
– То есть пьянствовать с другими шарумами, – пробормотал Инэвере Соли. – Отряды, собравшиеся первыми, отправляются в центр Лабиринта, где бой свиреп. Тот, кто дольше всех тянет, кто сильнее хмелеет от кузи, у того меньше шансов встретиться с алагай.
Кузи. Инэвера ненавидела это зелье из сброженного зерна, приправленного корицей. Его продавали в крохотных глиняных бутылочках, а пили из чашечек еще меньших. Инэвере хватало запаха опустевшей бутылочки, чтобы защипало в носу и закружилась голова. И в нем не было ни намека на корицу. Говорили, что вкус проявляется лишь после трех доз, но как это можно проверить после трех чашек кузи? Известно, что оно вызывает склонность раздувать из мухи слона, а заодно и бред величия.
– Соли! – окрысился Касаад. – Оставь работу женщинам и ступай пить со мной! Отметим смерть четырех алагай, которых ты уложил прошлой ночью!
– Можно подумать, я в одиночку сделал дело всего отряда, – буркнул Соли.
Его пальцы задвигались еще быстрее.
– Отец, я не пью кузи! – крикнул он. – Эведжах запрещает.
Касаад грубо хохотнул и прикончил новую чашку.
– Манвах! Сготовь тогда своему сыну-шарику чайку! – Он снова наклонил бутылочку над чашкой, однако на сей раз вылилось лишь несколько капель. – И принеси мне еще кузи!
– Ниспошли мне терпение, Эверам, – пробормотала Манвах и крикнула: – Это была последняя бутылка, муж мой!
– Так поди купи еще! – огрызнулся Касаад.
Инэвера услышала, как заскрипела зубами мать.
– Муж мой, половина палаток на рынке уже закрыта, а мы должны доплести корзины до прихода Кашива!
Касаад с отвращением отмахнулся:
– Какая беда, если никчемный пуш’тинг подождет?
Соли резко втянул воздух, и Инэвера увидела на его кисти кровавый росчерк – порез, оставленный острым краем пальмового листа. Брат стиснул зубы и продолжил плести.
– Прости меня, почтенный муж, но дама-то Баден ждать не станет, – проговорила Манвах, не бросая работы. – Если Кашив явится, а заказ окажется не готов, он пойдет в переулок и снова купит корзины у Кришн. Без этого заказа у нас не будет денег на уплату военной подати – не говоря уже о кузи.
– Что?! – взревел Касаад. – Куда же ты подевала все мои деньги? Я приношу в дом по сотне драки в неделю!
– Половина которой возвращается к дама в виде военной подати, – напомнила Манвах, – а еще двадцать ты исправно кладешь себе в карман. Остальные деньги уходят на твои кузи и кускус, и их никак не хватает, особенно когда ты каждый Шаббат приводишь в дом полдюжины шарумов, которые сгорают от жажды. Кузи обходится дорого, муж мой. Хаффитам, что им торгуют, дама рубят пальцы, и в цену заложен риск.
Касаад сплюнул:
– Хаффит продал бы и солнце, кабы сумел достать его с неба. Давай же, бегом – купи немного, чтобы скрасить мне ожидание этого полумужчины.
Соли закончил корзину, поднялся и водрузил ее на вершину своего штабеля.
– Я схожу, мама. У Чабина найдется, и он никогда не закрывается до объявления сумерек.
Манвах напряглась, но не отвела глаз от работы. Она тоже принялась плести быстрее, руки так и мелькали.
– Мне не нравится, что ты уходишь, когда у нас выставлены напоказ плоды месячного труда.
– Нас никто не ограбит, пока отец здесь, – сказал Соли и вздохнул, глядя, как Касаад пытается высосать из бутылочки последнюю каплю. – Я обернусь так скоро, что ты даже не заметишь моего отсутствия.
– Не спи, Инэвера, – прикрикнула Манвах, когда Соли выбежал вон.
А Инэвера осознала, что перестала плести, наблюдая за развитием событий. Она поспешно возобновила работу.
Инэвера не посмела бы взглянуть на отца прямо, но невольно поглядывала на него краешком глаза. Отец изучал Манвах, пока та вертела корзину в босых ногах. Ее черное платье было подоткнуто, виднелись голые лодыжки и икры.
Касаад почесал мошонку:
– Иди-ка сюда, жена, я собираюсь…
– Я. Же. Работаю! – Манвах выдернула из кучи пальмовую ветвь и с треском отломала листья.
Касаад как будто искренне удивился:
– Почему ты отказываешь мужу, который и часа не пройдет, как отправится в ночь?
– Потому что я неделями надрывала спину над этими корзинами! – возмутилась Манвах. – Потому что час поздний и переулок затихает. И потому что у нас выставлен целый склад готовых корзин, который некому охранять, кроме возбудившегося пьяницы!
Касаад издал лающий смешок:
– От кого охранять-то?
– В самом деле – от кого? – раздался новый голос, и все, оглянувшись, увидели Кришу, которая обогнула стойку и уже входила в беседку.
Криша была крупная женщина. Не тучная – в Копье Пустыни мало кто мог позволить себе телесную роскошь, – но дочь воина: плотно сбитая, с тяжелой поступью и мозолистыми руками. Как все даль’тинг, она с головы до пят закутывалась в такое же черное одеяние, что и Манвах. Она тоже занималась пальмовым плетением, будучи главной соперницей Манвах в племени Каджи – менее искусной, но более честолюбивой.
За нею вошли еще четыре женщины в черных одеждах даль’тинг. Две – ее сестры-жены, их лица прятались за черными покрывалами. Другие две – незамужние дочери с открытыми лицами. Наружность их скорее отпугивала женихов. Все женщины были крупные, они рассредоточились по беседке, как шакалы, травящие зайца.
– Ты заработалась, – заметила Криша. – Почти все шатры уже закрепили пологи.
Манвах пожала плечами, не отрывая глаз от своего ремесла.
– До комендантского часа еще час остался.
– А Кашив, насколько я знаю, всегда приходит на исходе дня в канун Растущей Луны у дама Бадена?
Манвах не взглянула на нее:
– Мои заказчики тебя не касаются, Криша.
– Касаются, когда ты уводишь их от меня с помощью своего сынка-пуш’тинга, – возразила Криша голосом тихим и грозным.
Ее дочери придвинулись к Инэвере и оттеснили ее от матери. Сестры-жены углубились в беседку, приближаясь к Касааду.
Манвах оценила происходящее.
– Я ничего не украла. Кашив пришел ко мне и сказал, что твои корзины разваливаются, едва их наполнишь. Прогораешь, так вини своих мастеров, а не меня.
Криша кивнула и взяла корзину, которую Инэвера только что добавила к остальным.
– Вы с дочерью мастерицы, – отметила она и провела пальцем по плетеному узору.
Затем швырнула корзину и с силой топнула по ней обутой в сандалию ножищей.
– Совсем ошалела, баба?! – взревел потрясенный Касаад, не веря глазам.
Он вскочил на ноги – вернее, попытался, его шатало. Огляделся в поисках копья и щита, но оружие осталось за шторкой.
Пока он собирался с мыслями, сестры-жены Криши дружно двинулись в наступление. Из просторных рукавов к ним в ладони выпали короткие ротанговые дубинки, обернутые в черную ткань. Одна женщина схватила Касаада за плечи и развернула к другой, придержав, чтобы он сполна заработал в брюхо. Касаад хрюкнул от боли, дух вылетел из него, а женщина продолжила начатое размашистым ударом в пах. Всхрюк Касаада превратился в истошный вопль.
Инэвера с криком вскочила, но дочери Криши грубо схватили ее. Приподнялась и Манвах, но Криша сбила ее мощным ударом в лицо.
Криша взглянула на валяющуюся корзину. Та выдержала натиск и вернула исходную форму. Инэвера улыбалась, пока женщина, взгромоздившись сверху, пыталась раздавить корзину. С третьей попытки у нее получилось.
В стороне сёстры-жены Криши избивали Касаада.
– Визжит, как баба! – расхохоталась одна и еще раз заехала ему между ног.
– А дерется даже хуже! – подхватила другая.
Они отпустили его, и Касаад рухнул на пол, хватая ртом воздух. Его лицо исказилось в гримасе боли и унижения. Женщины оставили его в покое и принялись разбивать корзины ротанговыми дубинками.
Инэвера попробовала вырваться, но молодые женщины лишь усилили хватку.
– Не дергайся, иначе пальцы переломаем и больше не сможешь плести!
Инэвера затихла, но прищурилась и чуть сместилась, готовясь со всей мочи топнуть по подъему вражьей ступни. Она глянула на Манвах, но мать помотала головой.
Касаад выхаркнул кровь и оперся на локти.
– Шлюхи! Пусть только дама узнает, и тогда…
Криша гоготом оборвала его речь:
– Дама?! Неужели ты, Касаад, сын Касаада, пойдешь и расскажешь, как опился кузи и был избит женщинами? Да ты и своему аджин’палу не вякнешь, когда он тебе нынче засадит!
Касаад сделал усилие, чтобы встать, но женщина пнула его в живот, и он опрокинулся навзничь. Больше не шелохнулся.
– Ха! – воскликнула та. – Он обмочился, как малое дитя!
Все расхохотались.
– А это мысль! – Криша подошла к груде корзин и задрала подол. – Зачем потеть, ломая поганые корзины, когда можно их осквернить?
Она присела на корточки и выдала фонтан, поводя тазом, чтобы задеть как можно больше добра. Остальные покатились со смеху, заголяясь с той же целью.
– Бедная Манвах! – издевательски произнесла Криша. – Два самца в семье – и ни одного мужчины! Твой муж хуже хаффита, а сына-пуш’тинга здесь вообще нет, он слишком занят отсосом.
– Не совсем так.
Инэвера повернулась вовремя, чтобы увидеть, как могучая кисть Соли сомкнулась на запястье державшей ее молодки. Женщина взвыла от боли, когда Соли дернул с жестокой подкруткой, а после выполнил новый бросок, и ее сестра растянулась на полу.
– Заткнись, – приказал он кричащей женщине, оттесняя ее. – Еще раз тронешь мою сестру – и я не вывихну тебе кисть, а отрежу.
– Посмотрим, пуш’тинг, – ухмыльнулась Криша.
Ее сестры-жены оправили одеяния и двинулись на Соли с дубинками наготове. Криша дернула рукой, и в ладонь легло ее собственное оружие.
Инэвера задохнулась от страха, но безоружный Соли шагнул к ним без всякой боязни. Первая женщина нанесла удар, но Соли оказался быстрее, увернулся и поймал ее за руку. Послышался хруст, и она с воплем упала, оставив дубинку у Соли. К нему подступила вторая, и он сперва отбил ее выпад, а после с силой ударил в лицо. Его движения были плавными и отточенными и напоминали танец. Инэвера видела, как он отрабатывал шарусак, когда на Ущерб возвращался домой из Ханну Паш. Женщина грохнулась оземь и отвела покрывало, чтобы сплюнуть огромный сгусток крови.
Когда же приблизилась Криша, Соли бросил свое оружие и голой рукой перехватил ее дубинку, зафиксировал намертво. Другою сгреб ворот, развернул Кришу и перегнул через груду корзин. Для верности стукнув ее по затылку, он взялся за подол балахона и задрал его до пояса.
– Пожалуйста! – проскулила Криша. – Делай со мной что хочешь, но пощади девственность дочерей!
– Тьфу! – с отвращением сплюнул Соли. – Я скорее отымею верблюда, чем тебя!
– О, ну давай же, пуш’тинг!.. – подначила она, заегозив бедрами. – Представь, что я мужчина, и засади в дупло.
Соли взял ее ротанговую дубинку и принялся лупить Криту. Его голос был звучен и перекрывал шлепки дерева по голому телу и страдальческие завывания.
– Мужчине не нужно быть пуш’тингом, чтобы не совать свой жезл в навозную кучу! А что касается твоих дочерей, я не сделаю ничего, что помешает им выйти за убогого хаффита и наконец прикрыть свои безобразные рожи!
Он убрал руку с ее шеи, но лупить не прекратил и резкими ударами выгнал ее и остальных женщин из беседки. Все пятеро заковыляли по улочке, дочери Криши поддерживали ее сестер-жен.
Манвах встала и отряхнулась. Не взглянув на Касаада, подошла к Инэвере:
– Ты цела?
Инэвера кивнула.
– Проверь корзины, – велела Манвах. – У них было мало времени. Посмотри – может, удастся спасти…
– Поздно, – вмешался Соли, кивнув в сторону.
К беседке приближались три шарума в безрукавных черных балахонах; нагрудные пластины черной стали выкованы так, чтобы подчеркнуть безупречные грудные мышцы. На мощные бицепсы повязаны черные шелковые ленты, кожаные наручи сверкали заклепками. К спинам приторочены золотые щиты; короткие копья шарумы несли небрежно и двигались с неспешной волчьей грацией.
Манвах схватила небольшой кувшин с водой и окатила Касаада, тот застонал и кое-как приподнялся.
– Живо внутрь! – прошипела Манвах и отвесила ему хорошего пинка, чтобы пошевеливался.
Касаад заворчал, но заполз в палаточную часть беседки и скрылся из виду.
– Как я выгляжу? – Соли отряхнул и оправил одежду, распахнул ворот пошире.
Нелепый вопрос. Инэвера в жизни не видела никого, кто хоть бы наполовину сравнился по красоте с ее братом.
– Прекрасно, – шепнула она.
– Соли, мой милый аджин’пал! – окликнул его Кашив.
Двадцатипятилетний кай’шарум был, без сомнения, самым красивым из троицы: коротко остриженная бородка умащена благовонным маслом, на коже – безупречный шоколадный загар. Нагрудная пластина украшена лучистым солнцем, эмблемой дама Бадена – безусловно, из чистого золота, – а в центре тюрбана красовался большой самоцвет – бирюза.
– Я надеялся застать тебя здесь, когда мы придем забрать вечерний… – Кашив подошел достаточно близко, чтобы увидеть разгром, – заказ. О небо! Здесь что, пронеслось стадо верблюдов? – Он принюхался. – Мочась на бегу?
Он прикрыл нос ночным покрывалом белого шелка, до сей поры свободно распущенным на шее. Его спутники поступили так же.
– У нас случилась… неприятность, – объяснил Соли. – Моя вина, я ненадолго отлучился.
– Чудовищный позор. – Кашив подступил к Соли, не обращая ни малейшего внимания на Инэверу. Провел пальцем по его мускулистой груди, там, куда чуть брызнула кровь. Задумчиво растер влагу между пальцами. – Однако похоже, что ты поспел вовремя и разобрался.
– Да, это стадо верблюдов вряд ли вернется, – согласился Соли.
– Хотя они свое дело сделали, – печально подытожил Кашив. – Придется снова покупать корзины у Кришн.
– Пожалуйста, – произнес Соли, тронув его за руку, – нам нужен этот заказ. Погибла не вся партия. Можно продать тебе хоть половину?
Кашив скосил глаза на руку Соли, улыбнулся и пренебрежительно махнул на разбросанные корзины:
– Ха! Если напрудили в одну, то осквернили все. Я не оскорблю моего господина товаром с таким душком. Окати их из ведра и продай хаффиту.
Он придвинулся ближе и вновь положил ладонь на грудь Соли.
– Но если тебе нужны деньги, можешь заработать их, неся корзины на завтрашнем торжестве, а не торгуя ими. – Его пальцы скользнули под распущенный ворот Соли, лаская плечо. – Вернешься домой с выручкой втрое большей… если пронесешь хорошо.
– Корзины – мое ремесло, Кашив, – улыбнулся Соли. – Лучше меня не носит никто.
Кашив рассмеялся:
– Мы придем завтра утром и заберем тебя на праздник.
– Ищи меня на тренировочной площадке, – ответил Соли.
Кашив кивнул и со своим сопровождением неторопливо направился к беседке Криши.
Манвах положила руку на плечо Соли:
– Прости, сынок, что тебе приходится это делать.
Соли пожал плечами:
– Сегодня ты петушок, завтра – курочка. От одного мне тошно: Криша выиграла.
Манвах отвела покрывало и сплюнула:
– Криша не выиграла ничего. У нее нет корзин на продажу.
– Откуда ты знаешь? – спросил Соли.
Манвах издала смешок:
– Неделю назад я запустила ей в склад вредителей.
Соли помог навести порядок и, как только дама с минаретов Шарик Хора пропели сумерки, отвел семью в маленькое глинобитное строение, где находились жилые помещения. Они спасли большую часть корзин, но несколько нуждалось в починке. Манвах принесла на закорках здоровый пук пальмовых веток.
– Мне нужно спешить, скоро построение, – сказал Соли.
Инэвера и Манвах обняли его и расцеловали, после чего он повернулся и побежал в темнеющий город.
Они же подняли меченую крышку люка и на ночь спустились в Подземный город.
В каждом красийском доме имелся хотя бы один заглубленный этаж с выходом в коридоры, которые вели в собственно Подземный город – огромный улей из туннелей и пещер, раскинувшийся на мили. Именно там еженощно укрывались женщины, дети и хаффиты, в то время как мужчины сражались на алагай’шарак. Огромные блоки тесаного камня преграждали демонам прямой путь из бездны Най. Эим камни были покрыты могущественными резными метками, которые не пропускали тех, кто поднимался окольными путями, загоняли их в западню.
Подземный город был неприступным убежищем – не только укрытием для горожан, но городом как таковым на тот немыслимый случай, если Копье Пустыни падет и очутится во власти алагай. Здесь имелись спальные помещения для каждой семьи, школы, дворцы, молитвенные дома и многое другое.
Инэвера с матерью владели только подвальчиком со спальными тюфяками, стылой конурой для приема пищи и крохотным отхожим местом с глубокой ямой.
Манвах зажгла лампу, и они сели ужинать. Еда была холодной. Когда блюда опустели, Манвах взялась за пальмовые ветки. Инэвера подсела помочь.
Манвах покачала головой:
– Иди спать. Завтра у тебя важный день. Не хочу, чтобы ты предстала перед дама’тинг с красными глазами и квелой.
Инэвера взглянула на длинную очередь девочек и матерей, выстроившуюся к шатру дама’тинг. Невесты Эверама постановили, что на девятом году жизни все девочки должны, как только дама пропоют зарю в день весеннего равноденствия, пройти Ханну Паш, дабы узнать предначертанный Эверамом жизненный путь. Для мальчиков Ханну Паш растягивался на годы, но для девочек завершался с единичным предсказанием дама’тинг.
В большинстве они попросту признавались чадородными и получали свой первый платок, но некоторые покидали шатер обрученными или призванными к новому служению. Других – в основном бедных и неграмотных – выкупали у отцов и обучали постельным танцам, после чего направляли в великий гарем обслуживать воинов Красии в качестве дживах’шарумов. Их почетным долгом было вынашивать новых воинов взамен тех, что еженощно гибли в сражении с демонами на алагай’шарак.
Проснувшись, возбужденная Инэвера облачилась в бурое платье и расчесала гриву черных волос. Они ниспадали волнами и блестели, как шелк, но выставлялись напоказ последний день. Она войдет в шатер дама’тинг девочкой, но выйдет молодой женщиной, чьи волосы предназначены только для мужнина взора. С нее снимут бурое платье, заменят его на подобающие черные одежды.
– Может быть, меня заберет в гарем Дамаджи, – сказала Инэвера. – И я заживу во дворце, а выкуп дадут такой щедрый, что тебе не придется ткать.
– И больше не выйдешь на волю под ясное солнце, – подхватила ее мать Манвах тихо, чтобы не слышали окружающие. – Поговорить будет не с кем, кроме жен-сестер, и будешь ты ублажать старца, который годится тебе в прадеды. – Она покачала головой. – По крайней мере, наша пошлина уплачена и за тебя выступят двое мужчин, а потому ты вряд ли угодишь в великий гарем. Но даже такая участь лучше, чем оказаться бесплодной най’тинг и быть отвергнутой.
Най’тинг! Инэвера содрогнулась. Бесплодным запрещено носить черное, и они на всю жизнь остаются в бурых одеждах, как хаффиты, с позорно неприкрытыми лицами.
– Возможно, меня сделают дама’тинг, – предположила Инэвера.
– Этому не бывать, – фыркнула Манвах. – Никого не делают.
– Бабушка говорит, что в год ее испытания одну девочку выбрали.
– Это случилось полвека тому назад, если и было на самом деле, – ответила Манвах, – а достопочтенная мать твоего отца, да хранит ее Эверам, любит… приукрасить действительность.
– Откуда же тогда берутся най’дама’тинг? – подивилась Инэвера, имея в виду учениц дама’тинг, чьи лица оставались открыты, но белые одежды указывали на обручение с Эверамом.
– Говорят, сам Эверам зачинает своим невестам детей и най’дама’тинг – их дочери, – просветила ее Манвах.
Инэвера вскинула брови: не иначе мать шутит.
Манвах пожала плечами:
– Объяснение не хуже других. Уверяю тебя: ни одна мать на базаре не знает случая такого избрания и ни в одной най’дама’тинг еще никто не признал свою родню.
– Мама! Сестра!..
Инэвера расплылась в улыбке при виде Соли, которого сопровождал Кашив. Черное одеяние брата еще хранило пыль Лабиринта, а щит, повешенный на плечо, покрыли новые вмятины. Кашив был, как обычно, подтянут и свеж.
Инэвера бросилась обнимать Соли. Он рассмеялся, подхватил ее одной рукой и закружил. Инэвера восторженно взвизгнула, ни капли не испугавшись. Брат опустил ее легко, как перышко, и обнялся с матерью.
– Что ты здесь делаешь? – нахмурилась Манвах. – Я думала, ты на пути во дворец дама Бадена.
– Так оно и есть, – ответил Соли, – но я не мог отправить сестренку на Ханну Паш, не пожелав ей всех мыслимых в Ала благ.
Он потянулся и взъерошил волосы Инэверы. Она шлепнула его по руке, но брат, как всегда, оказался проворен и вовремя отдернул кисть.
– А как ты думаешь, отец придет меня благословить? – спросила Инэвера.
– Мм, – замялся Соли, – насколько я знаю, отец еще спит в беседке. Ночью он глаз не сомкнул.
Соли беспомощно пожал плечами, и Инэвера потупила взор, не желая выдать огорчение.
Брат нагнулся и ласково приподнял ей голову, заглянул в глаза:
– Поверь, отец желает тебе блага не меньше, чем я, пусть даже не всегда это показывает.
– Я знаю, – кивнула Инэвера и на прощание обняла Соли за шею. – Спасибо тебе.
Кашив взглянул на Инэверу, будто впервые заметил. Затем нацепил свою очаровательную улыбку и поклонился:
– Всех благ тебе, Инэвера вах’Касаад, в становлении женщиной. Желаю тебе хорошего мужа и много сыновей – таких же ладных, как твой брат.
Инэвера улыбнулась и зарделась. Воины неспешно пошли прочь.
Наконец очередь сдвинулась с места. Инэвера томилась на солнцепеке, девочек с матерями впускали по одной зараз, и день тянулся медленно. Одни проводили внутри считаные минуты, другие – чуть ли не час. Все выходили в черном, обычно с видом вразумленным и облегчением в глазах. Иные, увлекаемые матерями домой, напряженно смотрели в пустоту и отрешенно оглаживали руки.
Перед входом в шатер мать Инэверы так сильно впилась в плечи дочери пальцами, что ногти едва не проткнули материю.
– Не поднимай глаз и держи язык за зубами, когда с тобой заговорят, – прошипела Манвах. – Не отвечай, когда не спрашивают, и не перечь. Повтори за мной: «Да, дама’тинг».
– Да, дама’тинг, – покорно произнесла Инэвера.
– Запомни этот ответ накрепко, – наказала Манвах. – Оскорбляя дама’тинг, ты оскорбляешь саму судьбу.
– Да, мама. – Инэвера с трудом сглотнула, чувствуя, как сердце уходит в пятки.
Что творится в шатре? Разве мать не подвергалась тому же обряду? Чего она так боится?
Най’дама’тинг отвела полог шатра, выпуская девочку, что недавно стояла впереди Инэверы. Теперь на ней был головной платок, но бурого цвета, как платье, которое осталось прежним. Мать гладила ее по плечам и бормотала слова утешения, но обе побрели прочь в слезах.
Най’дама’тинг проводила их невозмутимым взглядом и повернулась к Инэвере с матерью:
– Меня зовут Мелан. – Она жестом пригласила их внутрь. – Вами займется дама’тинг Кева.
Инэвера сделала глубокий вдох, они с матерью разулись, начертили в воздухе метки и шагнули в шатер дама’тинг. Сквозь полотняный свод пробивалось солнце, заливало просторное помещение ярким светом. Все было белым, от стен до крашеной мебели и толстого напольного холста.
Тем явственнее и страшнее выделялась кровь. Пол за порогом был в огромных красных и бурых пятнах; за перегородки слева и справа густо тянулись багровые следы.
– Это кровь шарумов, – произнес чей-то голос, и Инэвера подпрыгнула, впервые заметив, что перед ними стоит невеста Эверама в белых одеждах, которые почти сливались с фоном. – На рассвете доставили раненых с алагай’шарак. Напольный холст ежедневно выкраивают и сжигают на минаретах Шарик Хора во время призыва к молитве.
И тут же, как по сигналу, вокруг Инэверы послышались крики боли. За толстыми перегородками умирали мужи. Она вздрагивала при каждом вопле и стоне, представляя отца или, того хуже, Соли.
– Забери меня, Эверам! – отчаянно голосил кто-то. – Я не буду жить калекой!
– Ступай аккуратно, – предупредила дама’тинг Кева. – Подошвы твоих ног недостойны касаться крови, которую пролили за тебя достославные воины.
Инэвера и Манвах осторожно пошли вперед, огибая кровавые пятна. Кева, закутанная до пят в белый шелк так, что обнаженными остались лишь кисти и глаза, была крупной, кряжистой женщиной на голову выше матери Инэверы.
– Как тебя зовут, девочка? – Голос невесты Эверама звучал гулко и строго.
– Инэвера вах’Касаад ам’Дамадж ам’Каджи, дама’тинг, – ответила Инэвера и отвесила низкий поклон. – Наречена в честь первой жены Каджи.
Ногти Манвах впились в плечо, едва прозвучало это уточнение, и Инэвера задохнулась. Но дама’тинг, казалось, не придала ему значения.
– Поэтому ты, несомненно, считаешь себя особенной, – отрезала Кева. – Если в Красии будет по воину на каждую никчемную девку, носившую это имя, то Шарак Ка завершится.
– Да, дама’тинг, – сказала Инэвера и вновь склонилась, а материнские ногти чуть отпустили ее.
– Ты миловидна, – заметила дама’тинг.
Очередной поклон.
– Спасибо, дама’тинг.
– Хорошенькая всегда пригодится в гареме, если еще не приспособили к полезному делу, – проговорила Кева, глядя на Манвах. – Кто твой муж и какой у тебя род занятий?
– Даль’шарум Касаад, дама’тинг, – с поклоном ответила Манвах. – Я занимаюсь пальмовым ткачеством.
– Первая жена?
– Единственная, дама’тинг.
– Мужчины склонны заводить жен по мере преуспевания, но правильно и обратное, – сказала Кева. – Пыталась ли ты, Манвах из племени Каджи, прирасти, как предписано в Эведжахе, сестрами-женами, которые помогут тебе ткать и принесут мужу больше детей?
– Да, дама’тинг. Много раз. – Манвах стиснула зубы. – Их отцы… не одобрили партию.
Невеста Эверама хмыкнула. Ответ многое сообщил о Касааде.
– Девочка грамотна?
– Да, дама’тинг, – кивнула Манвах. – Инэвера у меня в подмастерьях. Она отличная ткачиха, и я научила ее решать задачи и вести счета. Она по разу прочла Эведжах перед семью столпами Небес.
Взгляд дама’тинг был непроницаем.
– Ступайте за мной.
Она отвернулась и направилась в глубину шатра, не обращая внимания на кровь под ногами. Ее ниспадающие шелковые одежды плыли легко, их не марала ни единая капля. Не смела.
Най’дама’тинг Мелан последовала за ней, ловко огибая кровавые пятна, а Инэвера с матерью замкнули шествие. Шатер представлял собой лабиринт белых матерчатых стен с многочисленными поворотами, которые возникали прежде, чем Инэвера успевала заметить. Пол был уже чист, крики раненых шарумов сделались глуше. За очередным поворотом белое – стены и потолок – вдруг стало черным, как будто день сменился ночью. За следующим – воцарилась такая тьма, что мать Инэверы в черных одеждах даль’тинг едва было видно и даже одетые в белое дама’тинг с помощницей превратились в призрачные силуэты. Кева резко остановилась, и Мелан, обойдя ее, отвела полог, который Инэвера сперва не разглядела. За ним удалось различить лишь каменную лестницу, что спускалась в непроглядный мрак. Камень холодил босые ноги, Мелан задернула полог, и тьма стала полной. Они медленно спускались, и Инэвера обмирала, боясь оступиться и увлечь за собой невесту Эверама.
Лестница оказалась милосердно короткой, хотя Инэвера и правда споткнулась, когда неожиданно достигла низа. Она быстро восстановила равновесие, и никто, похоже, не заметил ее неловкости.
В руке Кевы вспыхнул красный огонь, распространив зловещее свечение, которое позволило видеть друг друга, но не спасло от общего гнетущего мрака. Дама’тинг привела их к череде темных келий, вырубленных в материнской скальной породе. На стенах с обеих сторон были вырезаны метки.
– Жди с Мелан здесь, – бросила Кева Манвах и пригласила Инэверу в келью.
Инэвера поморщилась, когда за ними затворилась тяжелая дверь.
В углу виднелась каменная подставка, и дама’тинг положила на нее светящийся предмет. Он напоминал кусок угля, изрезанный горящими метками, но даже Инэвера поняла: это алагай хора.
Кости демона.
Кева повернулась к Инэвере, в ее руке сверкнул кривой клинок. При красном свете казалось, что он в крови.
Инэвера вскрикнула и попятилась, но сразу налетела на стену крохотной кельи. Дама’тинг поднесла лезвие к носу Инэверы, и та свела глаза, рассматривая.
– Боишься клинка? – спросила дама’тинг.
– Да, дама’тинг, – ответила Инэвера надтреснутым голосом.
– Закрой глаза, – приказала Кева.
Инэверу трясло от страха, но она подчинилась, и сердце ее гулко колотилось в ожидании стали, которая вот-вот пронзит плоть.
Но удар не последовал.
– Представь себе пальму, дочь ткачихи, – велела Кева.
Инэвера не поняла, зачем это нужно, но кивнула. Образ дался легко, благо она ежедневно вскарабкивалась на пальмы, ловко цепляясь за ствол, и собирала ветки для плетения.
– Пальма боится ветра? – спросила дама’тинг.
– Нет, дама’тинг.
– Что она делает?
– Гнется, дама’тинг.
– Эведжах учит нас, что страх и боль суть просто ветер, Инэвера, дочь Манвах. Пусть он веет, не задевая тебя.
– Да, дама’тинг.
– Повтори трижды.
– Страх и боль суть просто ветер, – произнесла Инэвера и глубоко вздохнула. – Страх и боль суть просто ветер. Страх и боль суть просто ветер.
– Открой глаза и встань на колени, – приказала Кева.
Когда Инэвера повиновалась, она добавила:
– Протяни ладонь.
Инэвере почудилось, что рука отделилась от нее, стала чужой, но не дрогнула. Невеста Эверама подняла ткань и надрезала предплечье, оставив яркую кровавую линию.
Инэвера сделала глубокий вдох, но не отпрянула и не вскрикнула. Страх и боль суть просто ветер.
Дама’тинг чуть подняла покрывало и лизнула нож, пробуя кровь Инэверы. Затем вложила его в поясные ножны и сильной рукой сдавила разрез, изливая кровь на горсть черных меченых костей.
Инэвера стиснула зубы. Страх и боль суть просто ветер.
Кости, когда на них пала кровь, засветились, и Инэвера поняла, что это тоже алагай хора. Ее кровь соприкасалась с костями демонов. При мысли об этом она содрогнулась.
Дама’тинг шагнула назад, негромко напевая и встряхивая кости, свечение которых усиливалось с каждой секундой.
– Эверам, податель света и жизни, молю тебя послать сей смиренной слуге знание о том, что грядет. Скажи мне об Инэвере, дочери Касаада из рода Дамаджа клана Каджи.
С этими словами она метнула кости на пол перед Инэверой. Свечение взорвалось вспышкой, и Инэвера моргнула, а свет уменьшился до тусклого, из пульсирующих символов сложились лиственные ветви, из которых сплелась ее судьба.
Дама’тинг ничего не сказала. Она прищурилась и надолго приковалась взглядом к рисунку. Инэвера не могла судить точно, сколько прошло времени, но ее шатнуло – подвели мышцы, не привычные к длительному стоянию на коленях.
Кева заметила движение:
– Сядь на пятки и не шевелись!
Она закружила по келье, рассматривая костный узор под всеми углами. Свечение медленно угасало, но дама’тинг все размышляла.
Пальма на ветру или не пальма, но Инэвера изрядно разнервничалась. Напряженные мышцы сильно ломило, и тревога удваивалась с каждой секундой. Что увидела невеста Эверама? Ее отберут у матери и продадут в гарем? Она бесплодна?
Наконец Кева взглянула на Инэверу:
– Тронешь кости – заплатишь жизнью.
Она вышла. Донеслись приглушенные распоряжения. Послышался топот ног – Мелан куда-то побежала.
Мигом позже в келью вошла Манвах. Осторожно обогнула кости и опустилась на колени за Инэверой.
– Что стряслось? – шепнула она.
– Не знаю, – покачала головой Инэвера. – Дама’тинг рассматривала кости так, будто не понимала смысла.
– Или ей не понравилось, что они сказали, – пробормотала Манвах.
– Что там происходит? – спросила Инэвера, холодея.
– Они зовут дамаджи’тинг Кеневах, – ответила Манвах, породив в Инэвере трепет. – Последнее слово будет за ней. Теперь молись.
Дрожа, Инэвера опустила голову. Ее уже достаточно напугала дама’тинг. Мысль о том, что для оценки явится их главная…
«Пожалуйста, Эверам, – взмолилась она, – позволь мне быть плодоносной и выносить сынов Каджи. Если я буду най’тинг, моя семья не переживет позора. Даруй мне только это, и я навеки отдамся тебе».
Коленопреклоненные, они долго молились при тусклом красном свете.
– Мама? – позвала Инэвера.
– Что? – ответила мать.
Инэвера сглотнула:
– Если я бесплодна, ты все равно будешь меня любить?
На последних словах ее голос сломался. Она не хотела плакать, но почувствовала, что смаргивает слезы.
В следующий миг Манвах обняла ее:
– Ты моя дочь. Я буду любить тебя, даже если ты погасишь солнце.
После нескончаемого ожидания вернулась Кева, сопровождаемая другой невестой Эверама – старшей, худой, с острым взглядом. На ней были белые одежды дама’тинг, но покрывало и платок – из черного шелка. Дамаджи’тинг Кеневах – самая могущественная женщина Красии.
Дамаджи’тинг взглянула на обнявшихся мать и дочь, и те поспешно разделились, утерли глаза и снова опустились на колени. Ничего не сказав, она направилась к костям и долго изучала расклад.
Наконец Кеневах буркнула:
– Забирай ее.
Инэвера задохнулась, когда Кева подскочила к ней, схватила за руку и вздернула на ноги. Она ошалело посмотрела на мать и увидела страх в округленных глазах:
– Мама!
Манвах повалилась ничком, вцепилась в подол белого балахона Кевы, когда дама’тинг оттащила Инэверу.
– Пожалуйста, дама’тинг! – возопила она. – Моя дочь…
– Твоя дочь больше не имеет к тебе отношения, – оборвала ее Кеневах, а Кева брыкнула ногой, высвобождая подол из хватки Манвах. – Отныне она принадлежит Эвераму.
– Тут какая-то ошибка, – беспомощно сказала Инэвера, когда Кева повела ее по дороге, крепко держа за локоть.
Казалось, ее гнали не во дворец, а на порку С ними шли дамаджи’тинг Кеневах и послушница Мелан, най’дама’тинг.
– Кости не ошибаются, – возразила Кеневах. – А ты должна ликовать. Ты, дочь корзинщицы и заурядного шарума, будешь обручена с Эверамом. Разве не видишь, какая честь выпала на долю твоей семьи?
– Тогда почему мне не позволили проститься с родными? Даже с матерью? – Манвах наказывала ни в коем случае не отвечать вопросом на вопрос, но Инэвере было все равно.
– Лучше отсечь их разом, – посоветовала Кеневах. – Теперь они ниже тебя и несущественны. Тебе не позволят видеться с ними во время обучения, а к моменту, когда будешь готова пройти испытание для белых одежд, ты и сама не захочешь.
У Инэверы не нашлось ответа на столь дикое утверждение. Не захотеть увидеть мать? Брата? Это немыслимо. Она затоскует даже по отцу, хотя Касаад, по всей вероятности, вообще не заметит ее отсутствия.
Вскоре показался дворец Каджи дама’тинг. Будучи ровней даже дворцам виднейших Дамаджи, он был окружен двенадцатифутовой меченой стеной, надежно защищавшей как от дневных врагов, так и от алагай. За нею Инэвера не раз видела высокие шпили и огромный дворцовый купол, но никогда не бывала внутри. В большие ворота не входил никто, кроме дама’тинг и их учениц-послушниц. На эти священные земли не смел ступить ни один мужчина, включая самого андраха.
По крайней мере, так Инэвере говорили, но, когда ворота – казалось, распахнувшиеся сами собой – захлопнулись за ними, она углядела двух мускулистых мужчин, которые толкали створки. На них были только белые бидо и сандалии, а волосы и тела блестели от масла. У обоих на лодыжках и запястьях сверкали золотые оковы, но Инэвера не заметила цепей.
– Я думала, во дворец не пускают мужчин, блюдя непорочность дама’тинг, – пробормотала Инэвера.
Невесты Эверама отрывисто расхохотались, как от хорошей шутки. Прыснула даже Мелан.
– Ты наполовину права, – ответила Кеневах. – У евнухов нет ядер, а потому они не мужчины в глазах Эверама.
– Значит, они… пуш’тинги? – уточнила Инэвера.
Кеневах гоготнула:
– Ядер нет, но копья достаточно хороши для мужского ремесла.
Инэвера болезненно улыбнулась, когда они взошли по широким мраморным ступеням, отполированным до девственной белизны. Она съежилась, стараясь казаться как можно меньше и неприметнее, а очередные рабы в золотых кандалах, еще более красивые и крепкие, распахнули огромные двери. Рабы поклонились, и Кева мазнула одного пальцем под подбородком:
– День выдался трудный, Хавель. Придешь в мои покои через час, принесешь горячие камни и благовонные масла, чтобы снять напряжение.
Рабы молча отвесили глубокие поклоны.
– Им запрещено говорить? – спросила Инэвера.
– Они не могут, – ответила Кеневах. – Языки им отрезали вместе с ядрами, и евнухи неграмотны. А потому никому не расскажут о чудесах дворца дама’тинг.
И в самом деле, дворец изобиловал роскошью и богатством, превосходившими всякое воображение Инэверы. Все, начиная с колонн и высокого свода и заканчивая полами, стенами и лестницами, было вытесано из безупречного белого мрамора, отполированного до яркого блеска. Толстые ковры ручной работы, поразительно мягкие под ее босыми стопами, выстилали коридоры, наполняя их красками. На стенах висели гобелены – шедевры, на которых оживали притчи Эведжаха. На мраморных подставках красовались великолепные керамические сосуды, покрытые глазурью, а также всевозможные хрустальные, золотые и серебряные вещицы – от изящных статуэток и филигранных изделий до увесистых потиров и чаш. На базаре такие вещи угодили бы под зоркую охрану; на выручку от продажи любой из них семья кормилась бы десяток лет – но кто во всей Красии осмелится украсть у дама’тинг?
В коридорах встречались другие невесты; они проходили мимо – кто в одиночестве, кто щебечущими стайками. На всех были одинаковые одежды из текучего белого шелка, покрывала и капюшоны – даже вне мужского взора. Поравнявшись с Кеневах, все останавливались и глубоко кланялись, а Инэверу, как ни пытались это скрыть, неизменно награждали любопытными и не особо дружескими, оценивающими взглядами.
Некоторые невесты носили под сердцем дитя. Это стало подлинным потрясением, особенно если учесть, что единственные допущенные к ним мужчины были оскоплены, но Инэвера надела маску торгаша и скрыла удивление. Не стоило испытывать терпения Кеневах подобным вопросом, и, коль скоро ей предстоит здесь жить, ответ не замедлит явиться сам.
Во дворце было семь крыльев – по числу Небесных столпов, и центральное указывало на Анох-Сан, место последнего упокоения Каджи. Это было личное крыло дамаджи’тинг, и Инэверу препроводили в блистательную приемную первой невесты. Кеве и Мелан приказали ждать снаружи.
– Сядь, – указала дамаджи’тинг на обитые бархатом диваны, расставленные перед полированным деревянным столом.
Инэвера робко присела, чувствуя себя мелкой и ничтожной в огромном кабинете. Кеневах устроилась за столом, свела пальцы домиком и уставилась на нее. Инэвера обмякла под строгим взглядом.
– Кева говорит, ты знаешь о твоей тезке, – мрачно произнесла Кеневах, и Инэвера не поняла, насмешка это или нет. – Расскажи, что тебе известно о ней.
– Инэвера – дочь Дамаджа, ближайшего друга и советника Каджи. В Эведжахе сказано: она была так прекрасна, что Каджи влюбился в нее с первого взгляда и заявил, что волею Эверама она будет первой среди его жен.
Кеневах засопела:
– Дамаджах была больше этого, девочка. Намного больше. Возлегши на подушки с Каджи, она нашептала ему на ухо мудрые вещи и вознесла на неописуемые высоты могущества. Сказано, что она говорила голосом Эверама, вот почему ее имя означает также волю Эверама.
– Кроме того, Инэвера была первой дама’тинг, – продолжила Кеневах. – Она вручила нам и лекарство, и яд, и магию хора. Она соткала для Каджи невидимый Плащ и вытравила метки на его могущественных Копье и Короне.
Кеневах взглянула на Инэверу:
– И она придет вновь в канун Шарак Ка, дабы найти следующего Избавителя.
Инэвера ахнула, но Кеневах посмотрела снисходительно:
– Я сотню раз слышала эти ахи от твоих тезок, но ни одна не создала Избавителя. Сколько таких в одном клане Дамаджа? Двадцать?
Инэвера кивнула, и Кеневах хрюкнула. Она извлекла из ящика стола тяжелую книгу с потертым кожаным корешком. От былой позолоты остались только проплешины.
– Эведжах’тинг, – сказала Кеневах. – Ты прочтешь ее.
Инэвера поклонилась:
– Конечно, дамаджи’тинг, хотя я уже много раз прочла Священное Писание.
Кеневах покачала головой:
– Ты читала Эведжах, версию Каджи, а она много лет как изменена, чтобы служить целям дама. Но Эведжах – только половина истории. Ему сопутствует Эведжах’тинг – книга, написанная самой Дамаджах, в которой заключена ее мудрость и представлен отчет о возвышении Каджи. Ты выучишь каждую страницу.
Инэвера взяла книгу. Страницы оказались неимоверно тонкими и легкими, но Эведжах’тинг был таким же толстым томом, как Эведжах, к чтению которого приучила ее Манвах. Девочка прижала книгу к груди, словно защищая от воров.
Дамаджи’тинг вручила ей плотный мешочек из черного бархата. Внутри тренькнуло.
– Твой мешочек с хора, – пояснила Кеневах.
Инэвера побледнела:
– Там кости демонов?
Кеневах мотнула головой:
– Пройдут месяцы, прежде чем ты обретешь навык хотя бы дотрагиваться до настоящих хора, и годы – до того, как тебя допустят в Палату Теней и ты вырежешь собственные кости.
Инэвера распустила тесемки и вытряхнула на ладонь содержимое мешочка – семь глиняных костей, у каждой – свое число граней. Все выкрашены в черный цвет, как кости демонов, и на каждой грани виднелись красные символы.
– Кости способны открыть все тайны мира, если научишься читать их правильно, – сказала Кеневах. – Это напоминание о твоей высокой цели и образец для обучения. Их толкованию посвящена большая часть Эведжах’тинг.
Инэвера ссыпала кости в мешочек, накрепко затянула его и положила поглубже в карман.
– Тебя возненавидят, – предупредила Кеневах.
– Кто, дамаджи’тинг?
– Все. И нареченные, и невесты. Здесь нет женщины, которая обрадуется тебе.
– Почему? – удивилась Инэвера.
– Потому что твоя мать не дама’тинг. Ты не была рождена для белизны, – объяснила Кеневах. – В последний раз кости призвали девушку извне два поколения тому назад. Тебе придется трудиться вдвое усерднее других, если хочешь заслужить покрывало. Твоих сестер тренируют с рождения.
Инэвера переварила новости. За стенами дворца доподлинно знали о благочестии дама’тинг. Похоже, что все и каждый, кроме самих дама’тинг.
– Тебя возненавидят, – продолжила Кеневах, – но и будут бояться. Ты воспользуешься этим, если достанет мудрости.
– Бояться? – переспросила Инэвера. – Во имя Эверама – почему меня нужно бояться?
– Потому что последняя девушка, призванная костями, сидит перед тобою в должности дамаджи’тинг, – ответила Кеневах. – Так было всегда со времен Каджи. Кости показывают, что ты можешь наследовать мне.
– Я стану дамаджи’тинг? – Инэвера не верила ушам.
– Может быть, – подчеркнула Кеневах. – Если проживешь достаточно долго. Другие будут следить за тобой и судить. Кто-то из сестер по учению будет заискивать перед тобой, а кто-то попытается подчинить. Ты должна быть сильнее.
– Я… – начала Инэвера.
– Но ты не должна выглядеть слишком сильной, – перебила ее Кеневах, – иначе дама’тинг спокойно убьют тебя до того, как примешь покрывало, и предоставят костям выбрать другую.
У Инэверы кровь застыла в жилах.
– Для тебя изменится все, девочка, – сказала Кеневах, – но, я полагаю, в конечном счете ты обнаружишь, что дворец дама’тинг не так уж отличается от Великого базара.
Инэвера склонила голову набок, не понимая, шутит ли с ней эта женщина, но Кеневах проигнорировала ее и позвонила в золотой колокольчик. В приемную вошли Кева и Мелан.
– Отведите ее в Каземат.
Кева снова взяла Инэверу за локоть и то ли подняла, то ли стащила с дивана.
– Мелан, ты будешь наставлять ее в обычаях обрученных, – объявила Кеневах. – Двенадцать следующих Ущербов ее промахи будут твоими.
Мелан скривилась, но отвесила глубокий поклон:
– Да, бабушка.
Каземат располагался вне семи крыльев дворца, в подземелье.
Дворец дама’тинг, как всякое крупное здание в Копье Пустыни, уходил вниз на столько же этажей, на сколько возносился. В подземелье оказалось холоднее – и в смысле температуры, и с точки зрения общей роскоши. Здесь не было ни намека на краски, золочение и полировку, отличавшие дворец. Удаленный от солнца Подземный город – не место для показного шика. От него не ждали большого уюта.
Но в подземном дворце было все-таки больше великолепия, чем в глинобитном строении на несколько комнат, которое Инэвера и ее родные называли домом. Высоченные потолки, огромные колонны и арочные проходы придавали величия голому камню, а вырезанные на них метки казались произведениями искусства. Даже вдали от солнца здесь сохранялось приятное тепло, и каменные полы были устланы мягкими коврами с вышитыми по краям метками. Если алагай каким-то образом проникнут в это священнейшее из мест, то невестам Эверама ничто не грозит.
Мимо то и дело проходили дама’тинг, патрулировавшие коридоры. Они кивали Кеве и шли дальше, но Инэвера чувствовала на себе сверлящие взгляды.
Они спустились по лестнице еще на несколько уровней. Воздух стал теплее и влажнее. Ковры исчезли, а мраморный пол разделился на скользкие от конденсата плитки. Портал охраняла дородная дама’тинг, которая откровенно уставилась на Инэверу, как кошка на мышь. Инэвера содрогнулась, когда они вошли в просторное помещение с десятками колышков на стенах. На большинстве висели балахоны вкупе с длинной лентой белого шелка. Впереди Инэвера различила смех и плеск воды.
– Снимай платье и бросай на пол, его сожгут, – скомандовала Кева.
Инэвера быстро сбросила бурое платье и бидо – широкую полоску материи, защищавшую ее естество от вездесущей базарной пыли и песка. Манвах носила черную и научила Инэверу быстро завязывать ее надежным узлом.
Мелан разделась, и Инэвера увидела, что под балахоном и шелковыми шароварами у нее тоже бидо, но гораздо более замысловатое, многократно выплетенное из шелковой ленты в дюйм шириной. На голову был тоже намотан шелк, скрывавший волосы, уши и шею. Лицо оставалось открытым.
Мелан развязала узелок, что находился ниже подбородка, и размотала головной убор. Ее руки действовали быстро, с выученной сноровкой расплетали хитроумное, на взгляд Инэверы, сооружение из ткани. Она постоянно поводила кистями, аккуратно и плотно наматывая на них шелк.
Инэвера была поражена, когда выяснилось, что голова девушки обрита нагло. Гладкая оливковая кожа блестела, как полированный камень.
В конечном счете от головного убора осталась тугая шелковая коса, спускавшаяся по хребту Мелан. Девичьи руки продолжили свой танец за головой, расплетали десятки перехватов, пока не остались две отдельные ленты, тянувшиеся к бидо. Но пальцы послушницы продолжали трудиться.
«Это все один лоскут», – поняла Инэвера, благоговейно следя, как Мелан медленно распускает бидо. Ощущение танца лишь укрепилось, когда Мелан принялась перешагивать через расплетаемые ленты, выбивая босыми пятками устойчивый ритм. Шелк охватывал ее бедра и промежность десятки раз и теперь падал волнами, виток за витком, укладывался петлями.
Инэвера изготовила достаточно корзин, чтобы оценить умение плести, и сейчас лицезрела совершенство. Такой мудреный наряд можно носить весь день, и ни один элемент не разболтается, а человек неискушенный наверняка запорет дело и никогда не распутает связанное.
– Плетеное бидо подобно паутине плоти, которая охраняет девственность, – пояснила Кева, швырнув Инэвере огромный моток тонкого белого шелка. – Ты будешь носить его постоянно, снимая только для омовений и по нужде; сплетать будешь здесь, в нижней палате Каземата. Ты не выйдешь отсюда без него ни при каких обстоятельствах, а если сплетешь неправильно, тебя накажут. Мелан научит, как это делать. Дочь корзинщицы управится без особых трудов.
Мелан фыркнула, а Инэвера с трудом сглотнула и постаралась не глазеть на голый девичий череп. Мелан была старше на несколько лет и очень хорошенькой без головного убора. Она простерла руки – на каждую было намотано не меньше десяти футов шелка. Инэвера сделала то же самое, и обе перешагнули через свои ленты, провисшие между руками, так что шелковые полоски расположились поперек ягодиц.
– Первый оборот называется «Страж Эверама», – сообщила Мелан, туго натягивая шелк и перекрещивая его над лоном. – Семь перекрестов – по числу Небесных столпов.
Инэвера повторила ее действия и умудрилась какое-то время продержаться, пока не вмешалась Кева.
– Шелк перекрутился, начинай заново, – велела дама’тинг.
Инэвера кивнула, обе девушки расплели связанное и начали снова. Инэвера свела брови, изо всех сил стараясь обматываться без изъяна. Кеневах сказала, что бремя ее ошибок ляжет на Мелан, и ей не хотелось, чтобы девушку наказали за ее криворукость. Инэвере удалось дойти до головного плата, когда дама’тинг сделала очередной выговор.
– Не так туго, – сказала Кева. – Ты же завязываешь бидо, а не бинтуешь расколотый череп шарума. Еще раз.
Мелан раздраженно посмотрела на Инэверу, и та вспыхнула, но им пришлось снова все распустить и начать с нуля.
На третий раз Инэвера поймала ритм и вошла в струю. Процесс стал естественным, и вскоре они с Мелан стояли в одинаковых шелковых бидо.
Кева ударила в ладоши:
– Возможно, девочка, из тебя все же выйдет толк. Мелан училась сплетать бидо не один месяц, а она из самых смышленых. Правду я говорю, Мелан?
– Как будет угодно дама’тинг. – Мелан скованно поклонилась, и у Инэверы возникло чувство, что Кева язвит.
– В купальню, – скомандовала Кева. – День кончается, и скоро откроются кухни.
При упоминании еды у Инэверы заурчало в желудке. Она уже много часов не ела.
– Скоро покушаешь, – улыбнулась Кева. – После того, как вы с девочками подадите ужин и отскребете посуду.
Издав смешок, она указала в сторону, откуда доносился плеск и валил пар. Мелан быстро расплела бидо и устремилась туда. Инэвера провозилась дольше – старалась не запутать шелк; затем пошла следом, шлепая босыми пятками по плитке.
Проход закончился большим бассейном с горячей водой. Воздух загустел от пара. Там находились десятки девушек – все наголо обритые, как Мелан. Попадались ровесницы Инэверы, но многие были старше, а некоторые уже почти достигли зрелости. Все они либо стояли и мылись в каменной купальне, либо разморенно сидели на скользких боковых ступенях, сбривая волосы и подрезая ногти.
Инэвера подумала о ведре теплой воды, которым они с матерью обходились для мытья. Их норма позволяла только изредка менять воду. Дивясь, она пошла по купальне; горячая вода ласкала бедра, а кончики пальцев легко бороздили поверхность, будто оглаживали выставленный на рынок шелк.
Их сразу же заметили. Лентяйки сели прямо, уподобившись шипящим змеям, и все глаза в затуманенном помещении приковались к двум девушкам.
Инэвера повернула назад, но путь к отступлению оказался закрыт. Кольцо девушек смыкалось плотнее, исключая бегство и не давая увидеть обеих снаружи.
– Это она? – спросила одна.
– Та самая, которую призвали кости? – подхватила другая.
Вопрошающие затерялись в клубах пара, девицы кружили, рассматривая Инэверу под всеми углами так же, как изучала кости Кева.
Мелан кивнула, и круг еще больше сузился. Инэвера ощутила себя сокрушенной под грузом коллективного взгляда.
– Мелан, что ты…
Инэвера с колотящимся сердцем потянулась рукой.
Мелан поймала ее кисть, вывернула и с силой дернула. Инэвера повалилась на нее, и Мелан сгребла ее густые волосы в горсть, воспользовавшись инерцией падения и погрузив ее голову в воду.
Далекая трескотня, шум воды. Инэвера непроизвольно вздохнула и захлебнулась, но кашлянуть под водой не могла, внутренности свело спазмом. Горячая вода обжигала лицо, и Инэвера отчаянно сопротивлялась, но Мелан держала крепко, и все было тщетно. Она забилась, когда ожгло легкие, но Мелан, как Соли в беседке, применяла шарусак, ее движения были быстры и точны. Инэвера ничего не могла сделать.
Мелан что-то орала в ухо, но вода скрадывала звук, и Инэвера не различала ни слова. Понимала лишь, что неизбежно захлебнется. Это казалось чудовищной нелепостью. Инэвере ни разу не довелось зайти в воду выше колен. В Копье Пустыни вода считалась драгоценностью, а на базаре была и товаром, и валютой. Существовало присловье: «Сверкает золото, но божественна вода». Позволить себе утонуть могли только самые зажиточные граждане Красии.
Она уже теряла надежду, когда Мелан с плеском выдернула ее и поставила прямо. Волосы Инэверы прилипли к лицу; она сотрясалась от кашля и судорожно глотала густой, наполненный паром воздух.
– …явилась сюда, – кричала Мелан, – затеяла беседу с дамаджи’тинг, как с постельной подружкой, и с трех попыток научилась вязать бидо!
– С трех попыток? – переспросила одна девушка.
– Убить ее за это, – добавила вторая.
– Считает себя лучше нас, – сказала третья.
Инэвера затравленно осмотрелась сквозь спутанные волосы, но напоролась на бесстрастные, мертвящие взгляды. Никто и пальцем не пошевелит, чтобы помочь ей.
– Мелан, пожалуйста, я… – пролепетала она, но Мелан усилила хватку и снова погрузила ее в воду.
Инэвере удалось задержать дыхание, но воздух вскоре вышел, и когда Мелан дозволила ей вдохнуть еще разок – она уже билась в очередном приступе паники.
– Не разговаривай со мной! – рявкнула Мелан. – Меня пристегнули к тебе на год, но мы не подруги. Ты воображаешь, что можешь явиться и одним махом занять место Кеневах? Обойти мою мать? Обойти меня? Во мне течет кровь Кеневах! А ты просто… неудачный расклад.
Откуда-то она извлекла острый нож, Инэвера в ужасе вздрогнула, а Мелан черкнула им по волосам, отсекая густые локоны.
– Ты никто.
Она перекинула нож в пальцах, взялась за лезвие и протянула его рукояткой следующей девушке, которая как раз приблизилась.
– Ты никто, – поддакнула та, сгребла очередную прядь волос Инэверы и отхватила ее.
Поочередно подошли все, беря нож и кромсая волосы Инэверы, пока от гривы не осталась лишь тень – уродливая, неровная и окровавленная.
– Ты никто, – произносила каждая в свой черед.
Когда отошла последняя, Инэвера стояла на коленях в воде, сломленная и плачущая. Ее вновь и вновь разбирал кашель, жег горло огнем. Казалось, что в легких осталась капля воды, и они непреклонны в намерении ее выхаркнуть.
Кеневах была права. Дворец дама’тинг почти не отличается от Великого базара, только нет ее заступника Соли.
Инэвера подумала о Манвах и ее последних словах насчет Кришн. Коль скоро ей неведом шарусак, то она разберется с Мелан и остальными так, как поступила ее мать. Опустит очи долу и будет делать, что скажут. Усердно работать. Слушать. Учиться.
А потом, без посторонних глаз, разыщет склад Мелан и запустит вредителей.
Назад: Благодарности
Дальше: Глава 1 Арлен
