Мог ли Шелепин сменить Брежнева
На ноябрьском пленуме 1964 года Александр Николаевич Шелепин получил повышение, вошел в президиум ЦК. Его включили и в состав Главного военного совета при Совете Обороны СССР, о чем в газетах в ту пору не писали. Само существование Совета Обороны было секретом. Теперь он уже официально воспринимался как один из руководителей страны. В реальности — и это станет ясно очень быстро — его влияние определялось особым расположением к нему Хрущева. Никита Сергеевич ушел, и положение Шелепина вскоре станет шатким, несмотря на членство в президиуме (политбюро) ЦК.
Как же у него складывались отношения с Брежневым?
— Вначале они были едины, — рассказывал Валерий Харазов. — Они даже семьями встречались, вроде бы дружили, а потом возникли разные мелкие проблемы, оставлявшие, однако же, неприятный осадок.
Между Брежневым и Шелепиным быстро пробежала черная кошка.
Леонид Митрофанович Замятин (генеральный директор ТАСС, затем заведующий отделом ЦК КПСС):
— Брежневу сначала был нужен сильный человек, который бы имел ключи к КГБ и поддержал его как лидера партии и государства. Образовался тандем Брежнев-Шелепин. Но потом Брежнев стал присматриваться к Шелепину. И доброхотов много оказалось, которые о Шелепине разное рассказывали…
Внешне Брежнев вел себя очень дружелюбно, многозначительно намекал Шелепину, что, дескать, ты меня будешь заменять во время отпуска или командировок. А потом, уезжая, оставлял на хозяйстве других. Шелепину не доверял.
Как-то старый друг по комсомолу Вячеслав Кочемасов заехал в ЦК к Шелепину, поинтересовался, какие у него теперь обязанности? Все думали, что Шелепин будет вторым секретарем. Александр Николаевич развел руками:
— Постоянных обязанностей у меня нет, есть только постоянные разговоры.
Владимир Семичастный:
— На несколько месяцев Шелепин был выдвинут на вторую роль, Брежнев вручил ему оргдела, кадры, все самое важное. Шелепин этим занимался. Затем кадры Брежнев передал новому секретарю ЦК Капитонову и замкнул его на себя. А Шелепину поручил легкую и пищевую промышленность, финансы.
Ключевым в аппарате ЦК был отдел организационно-партийной работы. Все кадровые перемещения номенклатуры регулировались этим отделом. Поэтому Брежнев поставил во главе отдела Ивана Васильевича Капитонова, человека, который ничего не смел сделать без его ведома.
Очень быстро Шелепин оказался в конфликте с ведущими членами президиума ЦК.
2 сентября 1965 года на президиуме ЦК в конце заседания Брежнев сказал, что надо обсудить записку первого секретаря ЦК компартии Украины Петра Ефимовича Шелеста о работе союзного министерства внешней торговли. Леонид Ильич сразу заметил, что не знал о существовании письма, поскольку находился в отпуске. Это был сигнал: первый секретарь инициативу украинцев не поддержит.
Решительно все члены президиума возразили против предоставления Украине права самостоятельно торговать с заграницей. Микоян сказал, что еще сорок лет назад был решен вопрос о монополии внешней торговли и его пересмотр невозможен.
Записка Шелеста стала поводом для политических обвинений. Члены президиума говорили, что Шелест не только подрывает ленинский принцип монополии внешней торговли, но и искажает ленинскую внешнюю политику. Заговорили о том, что на Украине слабо ведется борьба против буржуазного национализма, что республиканское руководство претендует на особое положение, проявляет местничество, нарушает государственную и плановую дисциплину.
Поставили Шелесту в вину и то, что вывески на магазинах и названия улиц написаны на украинском языке. Севастополь — город русской славы, а надписи на украинском. На эту тему резко высказались Суслов и Косыгин. Не ожидавший такой реакции, Шелест сказал, что он теперь видит ошибочность своего письма и готов взять его обратно. Но товарищи по президиуму ЦК не дали ему возможности избежать проработки.
Микоян добавил:
— Товарищ Шелест, ваш долг, приехав в Киев, сообщить обо всем членам президиума ЦК компартии Украины, навести настоящую самокритику в связи с той политической ошибкой, которая вытекает из вашего предложения, и сделать необходимые выводы.
Новый секретарь по вопросам идеологии, науки и культуры Демичев завел разговор о том, что на Украине и в самом украинском Центральном комитете вообще процветает национализм и в партийном аппарате в Киеве почти не осталось русских.
Еще жестче выступил Шелепин, который сказал, что за политическую ошибку Шелеста несет ответственность не только он сам, но и Подгорный, который, пользуясь своим положением второго человека в партии, никому не позволяет вмешиваться в дела Украины.
«Кураторство над Украиной» — это была опасная формула. За «кураторство над Ленинградом» при Сталине расстреляли члена политбюро Николая Вознесенского и секретаря ЦК Алексея Кузнецова.
Шелепин возмущенно сказал:
— Дело дошло до того, что в Севастополе при вручении награды Черноморскому флоту, флоту русской славы, все выступления были на украинском языке. В Крыму русских больше, но передачи по радио, по телевидению ведутся на украинском языке. И вообще украинский язык насаждается в ущерб русскому. Так что националистическая линия просматривается не только во внешней торговле, но в политике, в идеологии.
Шелепин потребовал провести пленум ЦК компартии Украины и по-настоящему разобраться, что происходит в республике. В отличие от других членов президиума он говорил с цифрами в руках. Как руководитель комитета партийно-государственного контроля, он точно знал, что происходит в республике.
Шелест отверг все обвинения. Зло ответил Шелепину:
— Что касается оргвыводов, то вы не разбираетесь, что делается на Украине. Если вы хотите созвать пленум, то созывайте и послушайте, что вам там скажут!
Столь же резко реагировал на обвинения Подгорный.
Анастас Микоян увидел в этой атаке на украинское руководство проявление великодержавного шовинизма. Но потом пришел к выводу, что за этой схваткой стояла попытка группы Александра Шелепина подорвать позиции влиятельной украинской группы, на которую первоначально опирался Брежнев.
Брежнев спустил это дело на тормозах. Он примирительно сказал, что сомневается, надо ли проводить пленум, наверное, достаточно, что члены президиума обменялись мнениями, а товарищ Шелест все замечания учтет.
Леонид Ильич, с одной стороны, был обеспокоен жесткостью атаки со стороны Шелепина, а с другой — доволен ослаблением позиций Подгорного. Это развязывало ему руки. Он не хотел иметь рядом с собой Подгорного в роли полноправного второго секретаря и нашел ему место председателя президиума Верховного Совета.
Брежнева поначалу считали руководителем слабым, временным. А стране нужна крепкая рука, вот и думали, что Брежневу придется уступить место более сильному лидеру Шелепину.
— Скоро все переменится. Леня долго не усидит, придет Шелепин. Шурик меня не забудет, ему без меня не обойтись. Надо только немного подождать, — говорил Аджубей, ссылаясь на старых приятелей по комсомолу — директора ТАСС Дмитрия Горюнова, заместителя управляющего делами ЦК Гранта Григоряна.
Однажды даже сообщил, что встречался с самими Шелепиным. По словам Аджубея, «Шелепин ни в грош не ставил Брежнева. Да тот по силе характера не годился и в подметки Шелепину, “железному Шурику”, как называли его в ближайшем окружении… Многое обещало Шелепину победу в предстоящей схватке с Брежневым. Он к ней готовился. Однако не учел, что силу ломит не только сила, но и хитрость. И тут ему было далеко до Брежнева».
Шелепин был образованнее, моложе и энергичнее Брежнева. Вокруг него группировались в основном недавние выходцы из комсомола, которые занимали видные посты в органах госбезопасности, внутренних дел, аппарате ЦК, идеологических учреждениях. Они отзывались о Брежневе очень небрежно и полагали, что страну должен возглавить Шелепин. Многие тогда верили, что Брежнев — временная фигура, отзывались о нем очень небрежно.
Леонид Замятин:
— Так и Шелепин его воспринимал. Брежнев — работник максимум областного масштаба, а не руководитель огромного государства, примитивный, две-три мысли связать не в состоянии, теоретических знаний никаких. Ему все речи писали…
Сам Шелепин (уже на пенсии) рассказывал горбачевскому помощнику Валерию Болдину:
— Теоретически Брежнев был малограмотным. Ленина, видимо, не читал. В этом я убедился, например, когда работал в Завидово. Он меня пригласил, готовили доклад на XXIV съезде партии. Я был поражен: самых основных произведений Ленина он не знал. И литературные произведения не читал. Он, кроме «Крокодила», ничего не читал. Я убедился, что никакие идеи, предложения, мысли у Брежнева не возникали — не помню этого. Единственное, что он говорил: «Это слово, может быть, заменить на другое». Вот и вся его роль в подготовке доклада к съезду…
Это было столкновение не только двух личностей. Молодые партийные руководители, которые свергли Хрущева, быстро обнаружили, что Брежнев их тоже не устраивает. Они ждали больших перемен в политике, экономике, личной судьбе, а получилось, что они убрали Хрущева только для того, чтобы Леонид Ильич мог наслаждаться властью.
Николай Егорычев:
— Мы разошлись с тем руководством, которое возглавлял Брежнев, в наших политических взглядах.
Владимир Семичастный:
— Мы с Шелепиным занимали довольно критическую позицию с момента прихода Брежнева к власти. Это убеждало его, что мы куда-то рвемся. Его напугало, что операция с Хрущевым была проведена так тихо и спокойно.
Наверное, у Леонида Ильича возникала неприятная мысль: а вдруг Шелепин с Семичастным нового первого секретаря захотят убрать, как убрали Хрущева?
Брежнева принято только ругать. Но, может быть, он был не так уж плох? Его считают сравнительно либеральным, мягким, приличным человеком, зла особого он никому не делал. Может быть, и к лучшему, что Брежнев, а не Шелепин стоял во главе страны?
Люди, которые знали их обоих, говорят, что Брежнев только казался добродушным. Он мягко стелил, но спать было жестко. Александр Николаевич Шелепин был немногословным, волевым, организованным, держал себя в руках, не любил расхлябанности. Но едва ли он был таким уж крутым и жестким, каким его изображали.
Николай Месяцев:
— «Железный», значит, все должен подминать под себя, так? А он был демократичный по натуре человек. Милый, симпатичный парень. И он не был мстительным. У нас ведь принято: как попал в беду, так вколачивают в землю по уши. А он не мстил людям.
Николай Егорычев:
— Разговоры, что он был очень крутой, думаю, завели, чтобы его дискредитировать. А не было этого на самом деле. Он был демократичным и доступным. Я знал только двух человек в руководстве страны, которые сами снимали телефонную трубку, Косыгина и Шелепина. К остальным надо было пробиваться через помощников и секретарей. Причем если Шелепин был на совещании и не мог разговаривать, он всегда потом сам перезванивал…
Самому Шелепину страшно не нравилось, что его называют «железным Шуриком».
«Я никогда не тяготел к диктаторским методам руководства, — писал он, уже будучи на пенсии. — Считаю себя убежденным демократом, и это хорошо видели товарищи, работавшие со мной, близко меня знающие на протяжении многих лет».
А мог все-таки Александр Шелепин стать первым человеком в стране?
Его слабым местом считалось отсутствие опыта практической работы. Из комсомола он перешел сразу в КГБ, а затем в ЦК. Он никогда не руководил регионом или какой-то отраслью народного хозяйства.
С одной стороны, он не был своим для первых секретарей обкомов. Говорят, что они бы его не поддержали. С другой — в областях и краях многие партийные руководители были выходцами из комсомола. Они с уважением относились к Шелепину. Он был самым молодым членом политбюро и, возможно, самым умным. Так что у него был шанс стать первым.
Александр Исаевич Солженицын писал тогда: «Готовился крутой возврат к сталинизму во главе с “железным Шуриком”»… Шелепин представлялся Солженицыну монстром: «”Железный Шурик” не дремлет, он крадется там, по закоулкам, к власти, и из первых его движений будет оторвать мне голову».
— Шелепин неглупый был человек, с хорошим образованием, — вспоминал академик Александр Николаевич Яковлев, который в те годы руководил отделом пропаганды ЦК партии. — Способный, но догматик. На секретариате ЦК однажды он выступил в защиту Лысенко. Тошнехонько было его слушать.
У Шелепина было сложное отношение к Сталину. На посту председателя КГБ он многое сделал для процесса реабилитации незаконно осужденных. Он, безусловно, осуждал репрессии тридцать седьмого года. Но за остальное, по мнению Шелепина, особенно за победу над Германией, Сталин достоин глубокого уважения. Тут он радикально расходился с Хрущевым.
Леонид Замятин:
— Александр Николаевич был своего рода сталинистом. Получилось, что Хрущев, когда начал борьбу со сталинизмом, оперся на человека, который был против самого Хрущева.
Александр Яковлев:
— Он был прожженный сталинист, андроповского типа, может быть даже жестче. А положительное в нем было то, что он говорил: начинать обновление надо с партии, чтобы аппарат вел себя прилично. Мне нравилось, что он говорил о привилегиях как о заболевании партийно-государственного аппарата…
«Он имел репутацию “сталиниста”, — вспоминает Карен Брутенц, который многие годы работал в международном отделе ЦК, — не исключено, специально созданную “брежневцами”, опасавшимися честолюбивого деятеля, который, считалось, нацелился на пост генсека».
Между тем именно Шелепин выступил на XXII съезде КПСС с бескомпромиссным докладом, посвященным сталинским репрессиям. Он возглавлял реабилитационные комиссии, и за его подписью — он какое-то время был председателем КГБ — нет ни одной записки об арестах. Впрочем, не исключено и то, что он был не прочь несколько «натянуть вожжи» после хрущевских метаний».
Шелепин настаивал на том, чтобы в партийных документах акцентировался классовый подход, требовал давать отпор империализму и добиваться взаимопонимания с маоистским Китаем. Интеллигенция и даже часть аппарата ЦК боялись его прихода, считая, что это станет возвращением к сталинским порядкам.
Шелепин (да и Семичастный) с его характером и решительностью внушал страх не только самому Брежневу, но и многим другим высшим чиновникам, вцепившимся в свои кресла. Им куда больше нравился Брежнев с его основополагающим принципом: живи и давай жить другим.
Говорят о том, что Шелепин возражал против решений ХХ съезда, требовал жестких мер в экономике.
Валерий Харазов:
— Это не так. Он был сторонником того, чтобы открыть частные парикмахерские, часовые мастерские. Считал глупостью ликвидацию промкооперации… А то еще был период, когда выпускали только большегрузные автомобили, а возили на них три ящика. Но была линия, и никто не хотел от нее отходить. А он понимал: это глупость…
Шелепин представлял молодую образованную часть аппарата, которая пришла на государственные должности после войны. Она исходила из того, что экономика нуждается в обновлении, в реформах и прежде всего в технической модернизации. Она хотела экономических реформ при жесткой идеологической линии. Это примерно тот путь, который избрал Китай при Дэн Сяопине. Молодые партийные руководители поддерживали Косыгина и Шелепина. Если бы Шелепин возглавил страну, страна пошла бы, условно говоря, по китайскому пути.
Характер Шелепина проявился во время одной знаменитой истории с большими последствиями.
«Комсомольская правда» в июне шестьдесят пятого года опубликовала невиданно резкую статью писателя Аркадия Сахнина «В рейсе и после», в которой расписала художества обласканного властью генерального капитан-директора Одесской китобойной флотилии Героя Социалистического Труда Алексея Соляника, чье имя гремело по всей стране. Он руководил флотилией из трех десятков судов-китобойцев, тогда еще промысел китов не был запрещен.
Из статьи следовало, что капитан-директор Соляник оказался и самодуром, и хамом, и занимался фантастическими по тем временам махинациями. Флотилия вела промысел в тропиках, в тяжелых условиях, моряки болели и умирали, их тела замораживали и доставляли в порт только после окончания промыслового рейса.
Главным редактором «Комсомольской правды» был известный журналист и поэт Юрий Петрович Воронов, он вел газету смело и интересно. Первым замом главного был Борис Дмитриевич Панкин, еще один талантливый редактор и еще более смелый человек. Они вдвоем и решили опубликовать статью Сахнина.
Панкин потом вспоминал, что они учитывали и настроения Шелепина, который по старой привычке опекал «Комсомольскую правду».
«Больше всего на свете, — писал Панкин, — Шелепин боялся идеологической ереси. Но считал, что питательной почвой для нее является реальное зло — бюрократизм, коррупция, своевластие партийных и советских вельмож. С этим он призывал бороться не на жизнь, а на смерть. Прущая наверх «днепропетровская мафия» была для него олицетворением многих из этих зол. Все это делало Шелепина естественным нашим союзником».
Флотилия Соляника была приписана к Одессе, и руководство Украины возмутилось, потребовало наказать газету. Председатель президиума Верховного Совета Украины Демьян Сергеевич Коротченко твердо сказал руководителям Одесского обкома:
— Статья лживая. В обиду мы Соляника не дадим. Из этого и исходите.
Бюро Одесского обкома приняло решение:
«Целый ряд фактов в указанной статье изложен необъективно, а в отдельных случаях рассчитан на сентиментальную слезливость обывателя. Героический труд коллектива коммунистического труда освещен как рабский труд подневольных людей.
Товарищ Соляник заслуживает суровой критики, но делать это такой ценой, как сделала газета, не нужно и вредно. Это привело к дезинформации общественного мнения как у нас в стране, так и за рубежом».
В Москве за Соляника вступился и самый влиятельный выходец с Украины член президиума ЦК Николай Викторович Подгорный. С его мнением вынужден был считаться и Брежнев. Секретарь ЦК КПСС, отвечавший за идеологию, Михаил Андреевич Суслов поручил отделу пропаганды и Партийной комиссии при ЦК разобраться и доложить.
Отдел пропаганды, которым руководил Александр Николаевич Яковлев, изучил всю ситуацию с флотилией, привлек прокуратуру и составил служебную записку: за исключением некоторых мелочей статья правильная.
Партийная комиссия поддержала эти выводы. Первый заместитель председателя парткомиссии Зиновий Сердюк, в прошлом секретарь компартии Украины, не очень любил новое киевское начальство, поэтому не горел желанием наказывать газету. В Одессу отправился ответственный контролер парткомиссии Самойло Алексеевич Вологжанин. Он, как и Шелепин, был убежденным партийцем и ненавидел таких «перерожденцев», как Соляник.
Самойло Вологжанин выяснил, что Соляник присваивал деньги, которые выделялись ему на закупку продовольствия для моряков. Зато щедро оделял подарками сильных мира сего в Одессе, Киеве и Москве. Так что покровителей у него оказалось предостаточно. Вологжанин представил соответствующую справку Сердюку.
Зиновий Тимофеевич прочитал и сказал:
— В таком виде информация не пойдет. Товарищ Подгорный выразил недовольство вашей работой. Недоволен и первый секретарь ЦК компартии Украины товарищ Шелест.
Но Вологжанин был человеком принципиальным и отказался переделывать справку. Его поддержал и помощник Сердюка Стефан Могилат, который спустя почти четыре десятилетия рассказал, как все это было. Сердюк подписал справку. Он понимал, какими будут последствия. Ему стало плохо. Его уложили на диван в комнате отдыха, дали валидол.
Через четыре месяца, в октябре шестьдесят пятого, вопрос обсуждался на секретариате ЦК. Председательствовал Суслов. Первому он дал слово Алексею Солянику. Чувствуя мощную поддержку, капитан-директор уверенно говорил, что статья в «Комсомолке» — это клевета, подрыв авторитета руководства, оскорбление коллектива… Требовал наказать газету и тех, кто ее поддерживает.
Вдруг открылась дверь, и появился Брежнев. Леонид Ильич никогда не приходил на заседания секретариата: это был не его уровень. Он председательствовал на политбюро. Брежнев молча сел справа от Суслова. Присутствующим стало ясно, что генеральный секретарь пришел поддержать Соляника. Известно было, что у Брежнева особо тесные отношения с украинским руководством.
Все выступавшие дружно осудили выступление газеты и поддержали Алексея Соляника. А относительно записки отдела пропаганды ЦК дипломатично говорили: отдел не разобрался, не глубоко вник. Дело шло к тому, что надо наказать газету и реабилитировать Соляника. И тут слово взял Александр Шелепин, секретарь ЦК и член политбюро:
— У нас получилось очень интересное обсуждение. Но никто не затрагивал главного вопроса: а правильно в статье изложены факты или неправильно? Если неправильно, то давайте накажем и главного редактора «Комсомолки», и тех, кто подписал записку. А если факты правильные, то давайте спросим у товарища Соляника: в состоянии он руководить делом или нет? У него во флотилии самоубийство, незаконные бригады… Давайте решим главный вопрос.
В зале заседаний секретариата наступила гробовая тишина. Все растерялись, потому что Шелепин был еще в силе и его слово многое значило. Его возмущение не было наигранным. Александр Николаевич искренне ненавидел коррупцию и бюрократизм советского аппарата.
Тут как ни в чем не бывало заговорил Суслов. Его выступление было шедевром аппаратного искусства:
— Вопрос ясен. Правильно товарищи здесь говорили, что товарищ Соляник не может возглавлять флотилию.
Но никто этого не говорил! Все, кроме Шелепина, наоборот, пытались его защитить!
— Здесь звучали предложения исключить товарища Соляника из партии, — продолжал Суслов, — но этого не надо делать.
Опять-таки никто этого не говорил!
— Вместе с тем мы не можем допустить, чтобы существовали незаконные бригады, — гневно говорил Суслов.
Карьера Соляника закончилась. Его сняли с должности, по партийной линии объявили ему строгий выговор с занесением в учетную карточку.
Потом выяснилось, что Соляник незаконно продавал изделия из китового уса в Новой Зеландии, Австралии, привозил из-за границы дорогие ковры и дарил их членам политбюро компартии Украины. Московских начальников он тоже не обделил вниманием. Суслов и Шелепин обо всем этом уже знали.
Брежнев не рискнул выступить в защиту Соляника, хотя пришел, чтобы его спасти. После слов Шелепина он предпочел промолчать.
Заседание закончилось. Все стали выходить. Брежнев подозвал к себе Александра Яковлева и главного редактора «Комсомольской правды» Юрия Воронова. Мрачно предупредил:
— Критиковать критикуйте, но не подсвистывайте!
То есть он свое отношение все-таки высказал.
Первого заместителя председателя парткомиссии Зиновия Сердюка вызвал к себе Подгорный и велел писать заявление о выходе на пенсию. Причина? Близость к Хрущеву и «избиение кадров». Это был излюбленный брежневский способ решения проблем.
В «Комсомольской правде» исход секретариата ЦК восприняли как победу и отметили ее распитием горячительных напитков. Вероятно, поспешили. Через несколько месяцев главному редактору «Комсомолки» Юрию Воронову предложили должность заместителя главного редактора «Правды». Это выглядело повышением, и Воронов не мог отказаться. Но в решении политбюро было написано другое: назначить ответственным секретарем — это было на ступеньку ниже и означало наказание за историю с Соляником. Вскоре Воронова сослали корреспондентом «Правды» в Берлин, и ему долго не разрешали вернуться в Москву.
Тут уж Шелепин ничего не мог поделать. Идеологические кадры не были в его ведении. Правда, «Комсомолке» повезло: новым главным назначили Бориса Панкина. Он умудрялся как-то и ладить с партийным и комсомольским начальством, и делать интересную газету в самые трудные времена.
Чем же Брежнев был лучше Шелепина? У Брежнева была завидная биография — работал на заводе, воевал, прошел целину, был первым секретарем обкома, первым секретарем в Молдавии, в Казахстане. Он наладил хорошие отношения с военными и промышленниками. Это имело значение. А у Шелепина в послужном списке — комсомол, КГБ и комитет партийно-государственного контроля. Это не те должности, которые прибавляют друзей. Партийного контроля боялись еще больше, чем КГБ. Шелепин был человеком с характером: строгий, по долгу службы суровый. А рядом — улыбающийся симпатичный Леонид Брежнев, который умел ладить с людьми.
Николай Месяцев:
— Молодой Брежнев — уважительно относящийся к людям, добрый, умный, красивый парень. Не только женщины от любви к нему трещали по всем швам, но и мужчины в него влюблялись. Но, когда он почувствовал, что такое власть, он стал другим человеком. Слаще власти ничего нет и быть не может.
Леонид Ильич видел, что должность председателя Комитета партийно-государственного контроля дает Шелепину слишком большую власть, и ловким ходом предложил этот комитет расформировать.
6 декабря 1965 года на пленуме ЦК Брежнев поставил вопрос о преобразовании комитета:
— Сейчас органы контроля называются органами партийно-государственного контроля. Это не совсем точное название. Оно недостаточно полно отражает тот факт, что контроль в нашей стране является народным. Поэтому будет правильным преобразовать эти органы и назвать их органами народного контроля…
Это был ловкий демагогический ход. Кто решился бы возразить Леониду Ильичу?
— Не вызывает ли это сомнений у членов ЦК? — вопрошал Брежнев на пленуме.
В зале раздались голоса:
— Все ясно.
— Кто желает выступить по этому вопросу?
Желающих не нашлось. Единогласно проголосовали за преобразование комитета. Пугавший Брежнева параллельный центр власти исчез.
— Товарищи, — продолжал Леонид Ильич, — мы считаем, что председатель комитета народного контроля не должен быть по положению секретарем ЦК и заместителем председателя Совета министров.
Зал согласился.
— В связи с этим, — изящно завершил Брежнев свою интригу, — не имеется в виду оставлять товарища Шелепина председателем комитета народного контроля. Товарищ Шелепин будет работать секретарем ЦК. Вопрос об освобождении его от обязанностей заместителя председателя Совета министров СССР будет решать сессия Верховного Совета, которая завтра начнет свою работу. Это правильно, товарищи?
Зал поддержал Брежнева.
Александр Николаевич Шелепин утратил полномочия, которые фактически делали его вторым по влиянию человеком в президиуме ЦК. Но всем еще казалось, что Шелепин — ключевой человек в партийном аппарате.
— Я пришел на работу в ЦК в шестьдесят шестом году, — рассказывал Наиль Бариевич Биккенин, который со временем стал главным редактором журнала «Коммунист». — Тогда еще окончательно не было определено, кто же станет лидером — Брежнев или Шелепин. Это я сразу почувствовал: любой первый секретарь обкома, приходивший к Шелепину, обязательно шел и к Брежневу. И наоборот.
Михаил Степанович Капица, который со временем станет заместителем министра иностранных дел, вспоминал, как в январе шестьдесят шестого года в Ханой отправили советскую делегацию. Поездка была секретной, речь шла о военной поддержке Вьетнама.
Делегацию возглавлял Шелепин, который, как считал Капица, занимал второе место в партийной иерархии, с ним поехали секретарь ЦК Дмитрий Федорович Устинов, отвечавший за военную промышленность, и генерал Владимир Федорович Толубко, первый заместитель главнокомандующего ракетными войсками стратегического назначения.
«Времени до поездки оставалось мало, — вспоминал Капица, — и мы часто работали вместе с Шелепиным, который требовал подготовить весомые директивы, яркую речь на приеме. Шелепин был взвинчен, потому что как раз в это время западные разведки и печать ежедневно подбрасывали вымыслы о том, что он намеревается отстранить Брежнева и стать во главе партии и государства.
Брежнев заходил в кабинет Шелепина, и они обменивались мнениями о предстоящем визите Брежнева в Монголию и Шелепина — во Вьетнам.
Я вспоминаю сейчас об этом, и в голову приходит мысль, что эти одновременные поездки не были случайными: Брежнев, который побаивался Шелепина, не хотел оставлять его в Москве во время своего отсутствия. В СССР уже испытывалась практика устранения руководителей во время их отсутствия в столице…
В Ханое перед ужином ко мне подошел прикрепленный к делегации вьетнамец и предложил подать на ужин лягушек. Он поведал, что недавно Фидель Кастро прислал Хо Ши Мину лягушек, так называемых “быков”, весом в пятьсот граммов. Хо Ши Мин распорядился запустить их в пруд у дворца президента. Но по ночам лягушки поднимали такой бычий рев, что Хо Ши Мин распорядился поскорее отправить их на кухню.
Предложение мне понравилось. Шелепин и Устинов спросили, что за необычное блюдо им подали, я пояснил, что это — полевая курочка (так зовется блюдо в Китае). Все остались довольны ужином. Но, когда мы вернулись в кабинет посла Ильи Сергеевича Щербакова, я проговорился, что мы ели; посол спокойно подтвердил: поужинали мы кастровскими лягушками… Поле этого Шелепин при встречах всегда жаловался, что я его лягушками накормил…
По пути из Ханоя в Москву мы сделали остановку в Иркутске, чтобы подождать прилета из Улан-Батора Брежнева и возглавляемую им делегацию, в которую, в частности, входили член политбюро, первый секретарь компартии Казахстана Кунаев, министр иностранных дел Громыко и министр обороны Малиновский.
Тогда-то состоялась известная “вечеря”, во время которой Шелепин жаловался, что на него, дескать, возводят напраслину, что он вовсе не стремится узурпировать власть и стать руководителем партии и государства, что он искренне поддерживал и поддерживает Леонида Ильича…».
Брежнев и его опытные сподвижники оказались хитрее в политике, чем Шелепин и его молодые друзья. А ведь шелепинское окружение даже предупреждали, что готовится расправа.
Шелепинскую команду подслушивали, хотя Семичастный был председателем КГБ.
Николай Месяцев:
— Мне рассказали, что помимо той службы подслушивания, которая подчиняется Семичастному как председателю КГБ, есть еще особая служба, которая подслушивает и самого Семичастного. Я Владимиру Ефимовичу об этом сообщил. Он говорит: «Этого не может быть!». А я говорю: может…
Один певец пришел к Николаю Месяцеву, вывел его будто бы погулять и на улице по-дружески рассказал, что накануне пел на даче у члена политбюро Андрея Павловича Кириленко, очень близкого к Брежневу. И случайно услышал, как Кириленко кому-то говорил: «Мы всех этих молодых загоним к чертовой матери». Дескать, имейте в виду…
Николай Месяцев:
— Они переиграли нас. Мне во время поездки в Монголию Цеденбал говорит: «Что вы себя ведете как дети? Вам, как курам, головы отвернут». Что они и сделали. В политике нельзя ходить в рубашке нараспашку.
С поездкой Шелепина в Монголию связана история, о которой ходят легенды. Подробно эту историю описал Леонид Шинкарев, который работал собственным корреспондентом «Известий» в Улан-Баторе и выпустил объемистый двухтомник «Цеденбал и его время».
В марте 1965 года в Монголию прилетел Шелепин, в состав советской делегации входил и председатель Гостелерадио Месяцев. После недельной поездки по стране первый секретарь ЦК монгольской народно-революционной партии Юмжагийн Цеденбал устроил ужин в своей резиденции. Николай Николаевич Месяцев, в компании шумный, веселый, шебутной, обнимал Шелепина и раз за разом предлагал за него выпить.
Когда делегация вернулась в Москву, пошли разговоры о том, что Брежнев получил из Улан-Батора шифровку от Цеденбала, в которой говорилось, что подвыпивший Месяцев называл Шелепина «будущим генеральным секретарем нашей партии». И будто бы после этого Брежнев и решил покончить с «комсомольским заговором».
Но жена Цеденбала, русская женщина Анастасия Ивановна Филатова, уверяла Леонида Шинкарева, что Цеденбал такую телеграмму посылать бы не стал:
— Месяцев действительно кричал о Шелепине: «Вот будущая величина!». Это было при мне. Все сидели выпившие. Возможно, советский посол или офицер спецслужб проинформировали свое руководство, а сочинили, будто Цеденбал передал…
Ни представитель КГБ, ни посол в Улан-Баторе не решились бы капать на члена президиума ЦК Шелепина. Тем более что в Москве шифровка попала бы в руки Семичастного. И он один решал, какие телеграммы показывать руководителям партии и государства.
Посол, конечно, мог напрямую обратиться и к Брежневу, но посольский шифровальщик тоже был офицером госбезопасности, и КГБ знал все, что посол сообщает в центр. Словом, едва ли поездка в Монголию как-то повлияла на отношение Брежнева к Шелепину. Но характерно, что слухи такие ходили, в аппарате судачили о соперничестве Брежнева и Шелепина. Эти разговоры не могли не доходить до Леонида Ильича.
Другая сторона этой истории заинтересовала Шинкарева:
«Еще во время встречи делегации в аэропорту и потом в поездках по городу жена Цеденбала ловила на себе быстрые взгляды Александра Николаевича Шелепина: что-то должно было произойти».
Анастасия Филатова была красивой, эффектной женщиной. Она не могла не откликнуться на мужское внимание, да еще со стороны такого человека, как Шелепин.
«Даже на склоне лет, — пишет Шинкарев, — Анастасия Ивановна затруднялась объяснить, какое сумасшествие нашло на нее в тот вечер, почему за столом один только Шелепин привлекал ее внимание и она в ответ на его взгляды тоже вскидывала на него глаза чаще, чем это позволяли правила приличия. Он был умен, красив, статен, остроумно поддерживал разговор, но по натуре был, она это слышала, бонвиван, любитель разыгрывать людей, особенно женщин. Он знал свою власть над ними, придумывал легкие с ними игры…
“Ты посмотри, какие у нее глаза! Посмотри, какие волосы!” — шептал Шелепин сидевшему рядом Месяцеву, не привлекая чужого внимания, но достаточно громко, чтобы слова доносились до пылающих ушей хозяйки… Пылкость Шелепина, одного из первых лиц в СССР, так поразила Анастасию Ивановну, что даже тридцать лет спустя, забыв многие важные моменты жизни, она до деталей помнила тот возбужденно-радостный для нее вечер».
Через много лет, живя в Москве со своим отправленным в отставку мужем, она рассказывала Леониду Шинкареву:
— Наутро Месяцев мне признался: «Слушай, Шурик всю ночь о тебе говорил, ты его сразила». Словом, у нас начался красивый роман. В делегации с ним была одна дама, секретарь какого-то райкома партии, она его жутко ревновала, но мы находили возможности пообщаться. Ездили на рыбалку, фотографировались. А за столом снова говорил про мои глаза и объяснялся в любви… Некоторое время спустя Цеденбал отправлялся в Москву как глава монгольской официальной делегации, и я летела с мужем. Сопровождать делегацию в поездке по Советскому Союзу поручили Шелепину… Наш роман был на людях, мы ни разу не были наедине. Я же тоже к нему симпатии питала, какие-то чувства к нему были. Но он боялся! «Нас застукают», — говорит. «У вас же друг Семичастный». «Нет, — вздохнул, — я ему не доверяю»…
Похоже, Анастасия Ивановна сильно заблуждалась на его счет. Это на ее горизонте впервые за многие годы жизни в Монголии возник такой интересный мужчина — да еще на высокой должности, способный вызвать сильные чувства. Александр Николаевич Шелепин женским вниманием никогда не был обделен. Далеко от дома, в приятной компании, за хорошим столом он мог пофлиртовать с красивой хозяйкой, но не более того. Шелепин понимал, что должен быть осторожен, и не рискнул бы карьерой ради красивых глаз.
