1

Кто-то смотрел на меня. Тревожное ощущение, если ты мертвая. Я была с моим учителем, мистером Брауном. Мы, как обычно, находились в нашей классной комнате — в безопасной коробке с деревянными стенами. Окна с западной стороны выходили на покрытую травой лужайку. В углу стоял выцветший флаг, припорошенный мелом. Над доской объявлений, словно дремлющий глаз, висел телевизор. Мистер Браун сидел за своим массивным столом и наблюдал за учениками. Я стояла слева от него, записывая в классный журнал невидимые комментарии. Разумеется, школьники не замечали моих строк, но иногда, заполняя эту графу, мистер Браун повторял за мной слово в слово. Физически я не могла пощекотать ему даже ухо. Тем не менее мне удавалось проникать в глубину его ума.

Хотя мои чувства не позволяли ощущать фактуру бумаги, остроту карандашного грифеля или запах чернил, я воспринимала окружающий мир с ясностью живых людей. При этом сами они не видели меня — ни как тень, ни как парящую химеру. Для Живых я была пустым местом.

Или это мне так казалось. Пока апатичная девушка читала вслух отрывок из «Николаса Никльби», а мистер Браун вспоминал, как прошлой ночью не давал супруге спать, я исправляла призрачным карандашом неправильно написанное слово. В этот момент я почувствовала, что за мной наблюдают. Даже мой любимый мистер Браун не мог видеть меня. Я была мертвой уже длительное время: парила рядом со своими хозяевами, видела и слышала мир, но все эти годы оставалась незаметной для человеческого глаза. Вот почему я оцепенела от ужаса. Пространство комнаты сжалось вокруг меня, как ладонь великана. Я приподняла голову. Не из-за страха, а из любопытства. В моем туннельном зрении сохранилось лишь маленькое отверстие — дыра в темноте, через которую я могла смотреть наружу. И там я увидела лицо, повернутое прямо ко мне.

Словно девочка, играющая в прятки, я замерла на месте. А вдруг мне показалось? Вдруг меня по-прежнему никто не замечает? Какое странное детское чувство! Я хотела оставаться неприметной и в то же время трепетала от желания оказаться увиденной хоть кем-то. Неужели кто-то следил за мной? Взгляд был направлен прямо на меня. Но я стояла перед доской. Вот чем это объяснялось. Он читал задание, написанное там мистером Брауном, — главу, с которой следовало ознакомиться дома, или, возможно, дату сдачи следующего сочинения.

Не дававшие мне покоя глаза принадлежали неприметному юноше, который ничем не выделялся среди других старшеклассников. Поскольку он учился в одиннадцатом классе, ему было не больше семнадцати лет. Я видела его прежде, но никогда не интересовалась им. Он всегда казался мне безучастным и скучным подростком. Вряд ли парень такого типа — с кучей мусора в голове — мог воспринимать мое присутствие в комнате. Если бы кто-то и видел меня, это был бы экстраординарный человек. Я медленно прошла за креслом учителя и спряталась в углу за стойкой с пыльным флагом. Взгляд юноши не поменял направления. Его веки медленно опустились и снова поднялись.

И вдруг его глаза хлестнули меня, словно плеть. Я испытала шок. С моих губ сорвался вздох изумления, и даже ткань флага слегка пошевелилась. Однако лицо юноши оставалось таким же скучающим и сонным. Через миг он отвернулся к классной доске. Его рассеянный взгляд убедил меня, что я ошиблась. Похоже, мне все это почудилось. Он посмотрел на стойку в углу лишь по той причине, что я задела флаг.

Такое часто случалось. Если я быстро перемещалась в непосредственной близости от какого-нибудь предмета, он иногда вздрагивал или начинал слегка покачиваться. Но это никогда не происходило по моему желанию. Будучи Светом, вы не можете заставить цветок шевельнуться от вашего стремительного движения. И взмах вашей юбки не вызовет колыхания штор. Когда вы Свет, лишь ваши эмоции могут создавать слабую рябь на поверхности материального мира. Например, если хозяин слишком рано закрыл роман, который вам хотелось почитать, вспышка вашего раздражения может шевельнуть волосы у него на голове и внушить ему мысль, что из окна сквозит. Вздох разочарования над красивой розой, аромат которой вы не в силах ощутить, способен вспугнуть с лепестков пчелу. Или из-за вашего безмолвного смеха над нелепой ошибкой школьника тот может вдруг поежиться от необъяснимого озноба.

Как только прозвенел звонок, все ученики, включая странного юношу, позакрывали книги, вскочили на ноги и, проскрипев отодвигаемыми стульями, потянулись к двери. Мистер Браун пробудился от постельных грез.

— Завтра я принесу видеофильм, — крикнул он. — Не вздумайте спать во время показа, иначе я заставлю вас читать роман самостоятельно.

Двое или трое в шутку застонали при этой угрозе, но большинство ребят уже покинули класс — если не физически, то в своих мыслях они были далеко.

Вот так все и началось. Когда вы Свет, дни и ночи не имеют большого значения. Вам не нужно отдыхать, когда на улице темно, — вы просто проводите несколько часов, скучая во мраке. Но отсчет суток важен для Живых, которые таким образом измеряют свою активность. Эта история о моем возвращении в живое тело. В тот момент до погружения в плоть мне оставалось всего шесть дней и ночей.

Остаток дня я провела в почти неприличной близости к мистеру Брауну. Когда вы следуете за хозяином, вам необязательно ходить за ним из комнаты в комнату. Например, я никогда не сопровождаю мужчину-хозяина в душ и не стою над ним у семейного ложа. Мне с самого начала были понятны законы выживания. С того момента, как я нашла свою первую хозяйку, моя жизнь подчинялась правилам, за нарушение которых мне грозила страшная кара.

Я ясно помнила все детали своего призрачного существования. Но у меня осталось всего несколько воспоминаний о том времени, когда я была Живой, а не Светом. Образ мужской головы на подушке рядом со мной. Волосы цвета соломы. Открыв глаза, он смотрел не на меня, а на окно, стекло которого дребезжало от порывов ветра. Красивое лицо, не оставлявшее в душе тепла. Я помнила, как видела в окне отражение своих глаз, когда провожала его долгим взглядом. Он проехал на лошади через ворота нашей фермы и поскакал к горизонту, тяжелому и мрачному от черных облаков. А кроме этого был образ испуганных глаз, смотревших на меня сквозь слезы. Я помнила свое имя и возраст. Я знала, что была женщиной. Но все остальное поглотила смерть.

Боль после гибели тоже хорошо запомнилась. Мои первые призрачные скитания начались с осознания холода глубокой могилы. Внезапно в непроглядной тьме я услышала женский голос, читавший «Оду соловью» Джона Китса. Ледяная вода обжигала мое горло и болью раскалывала ребра. Уши наполнились звуком, похожим на вой демонов. Но я уже слышала ее голос и потянулась к ней. Сначала из потока вырвалась одна моя рука, и я в отчаянии ухватилась за полу ее платья. Дюйм за дюймом я вытянула себя из земли, а затем, вцепившись в юбку спасительницы, съежилась у нее в ногах, дрожа и обливаясь слезами. В моем уме крутилась жуткая мысль: меня пытали в темноте. Каким-то чудом мне удалось сбежать. Пусть я не достигла ярких небес, но по крайней мере оказалась здесь — в свете ее лампы, в круге безопасности.

Мне потребовалось время, чтобы разобраться в ситуации. Она читала не для меня, и ее туфли не были испачканы в грязи. Я цеплялась за одежду женщины, однако мои руки не сминали складок ее юбки. Я плакала у нее в ногах, как несчастная, приговоренная к побиванию камнями. Мне хотелось целовать ее кофту, словно это были одежды Христа. Но она не видела меня. Она не слышала моих рыданий. Я приподняла голову и посмотрела на ее изящное лицо с тонкими чертами и едва заметным румянцем на щеках. Казалось, что вокруг нее лежала вечная зима. Белокурые, похожие на пух, волосы были собраны в узел, напоминавший птичье гнездо. Зеленые глаза лучились светом, как у кошки. В ее теплом теле чувствовалось биение сердца. Черная кофта с разными пуговицами почти протерлась на локтях. На шали цвета сливочного масла виднелись маленькие чернильные пятна. Обложку книги в ее руках украшал рисунок бегущего оленя. Все рядом с ней было реальным и полным деталей. Но я оставалась тенью — легкой, как туман, и безмолвной, будто обои на стене.

— Пожалуйста, помогите мне, — прошептала я.

Не слыша меня, она перевернула страницу:

Пока она читала вслух знакомые строки, я поняла, во что превратилась: в невидимый призрак. Я часами прижималась к незнакомке, боясь, что, если отвернусь от нее или попытаюсь вспомнить, что со мной было в аду, меня затянет обратно в могилу.

После двадцати страниц моя хозяйка закрыла книгу. Я испугалась, что она пойдет в постель и погасит свет в доме. Эта паническая мысль заставила меня снова вцепиться в одежду женщины. Я, словно испуганный ребенок, опустила голову ей на колени. Томик выскользнул из рук незнакомки и сквозь меня упал на деревянный пол. Я удивилась возникшим при этом безболезненным ощущениям. Моя хозяйка склонилась, чтобы подобрать книгу. Когда ее тело прошло через меня, я почувствовала, что падаю, а затем возношусь куда-то вверх, прямо как на детских качелях. На ее лице мелькнуло изумление. Она аккуратно подсунула книгу под лампу, взяла бумагу и, обмакнув перо в чернила, начала писать:

Судя по чернильным пятнам на кончиках ее пальцев, это были не первые строки, которые она сочинила. Вряд ли незнакомку вдохновила именно я, но мне вдруг захотелось стать ее музой. Если бы я проявила себя в каких-то хороших поступках, возможно, мне разрешили бы вознестись на небеса. Я интуитивно знала, что эта христианка спасла меня от вечной боли. И мне стало ясно, что мы останемся неразлучными до последнего дня ее жизни. Вот почему я назвала ее моей Святой. Она казалась мне величественной, как королева, и доброй, словно ангел.

Я жила делами и чаяниями моей хозяйки, но не считала себя ровней ей. Иногда я фантазировала, что мы были сестрами или лучшими подругами, но на самом деле рядом с ней находился лишь беглый призрак. Я покинула подземелье, где меня держали в плену. Мне не сказали о моем преступлении или сроке приговора. Однако я знала, как можно избежать дальнейших мучений. Пока она писала стихи, я скользила вокруг нее в сиреневом воздухе сельского сада и с грустью наблюдала, как седеют ее волосы и тускнеют глаза.

Однажды вечером, прогуливаясь к роще и обратно, мы остановились посмотреть на муху, неистово бившуюся в паутине. Паук, сидевший на листе, спокойно выжидал, когда у насекомого иссякнут силы. Я чувствовала, что моя Святая сочиняла стих о возможности сострадания — о паучьем милосердии. И я на миг покинула хозяйку. Мне неизвестно, что отвлекло ее и почему она зашагала домой. Когда я вернулась, ее силуэт уже растворился в сумерках вечера.

Сначала я подумала, что нас отделяло лишь несколько ярдов. Она могла скрыться за изгородью у поворота аллеи. Я побежала к дому. Однако было слишком поздно. Старая боль вернулась — сначала к моим ногам, заковав стопы в ледяные башмаки. Затем она взметнулась до бедер, замедлив мой шаг до скорости улитки. Я все еще видела аллею перед собой, но меня затягивало в землю. В ушах звучал зловещий плеск. Холодные тонкие корни пробили мне руки и вонзились в сердце. Я звала мою хозяйку, но рот заливала вода. Вечерние сумерки внезапно превратились в могильную тьму. Я возвращалась в ад, из которого когда-то сбежала к этой женщине. Мне вспомнилось, как я двигалась на голос, читавший стихи. Вскинув руки над головой, я попыталась поймать юбку моей Святой. Окоченевшие пальцы находили только деревянные доски. Цепляясь за них, я нащупала угол, потом какую-то полку и еще одну. Мне удалось взобраться на кучу поленьев. Я отчаянно потянулась вверх и наконец ухватилась за туфлю моей спасительницы. Тьму сменил теплый свет. Я приподняла подбородок и увидела ее фигуру, стоявшую на деревянном крыльце — в одной руке перо, в другой лист с наполовину написанным стихотворением. Она вглядывалась в сумеречный сад, как будто услышала странный шум в кустах роз. Я лежала на ступенях, сжимала пальцами ее тонкую щиколотку и благодарила Господа за то, что Он позволил мне вернуться к ней. После этого случая я всегда старалась оставаться рядом с моими хозяевами.

В последний день ее жизни я страстно надеялась, что она возьмет меня с собой на небеса. Мы лежали в кровати, и я чутко прислушивалась к ее дыханию. У моей Святой не было ни сиделки, ни служанки. Только я делила с ней эти мгновения. Она лежала тихо, как земля под ногами. Я тогда еще не знала, как сильно стану скучать по ней. Моя Святая! Мой единственный голос в тишине окружающего мира, то напевавший песню, то пробовавший рифму сочиненной строки. Моя единственная спутница в прогулках по осенним аллеям. Рука, переворачивавшая страницы книг у камина. Я умоляла Бога отпустить меня с ней.

Моя память не сохранила прошлого греха — того преступления предыдущей жизни, которое закрыло для меня дорогу на небеса. Но я обращалась к Господу и клялась, что отработала свой долг, помогая доброй женщине. «Вспомни, как я утешала ее в минуты одиночества, — молила я. — Как вдохновляла ее, когда она писала стихи… строку за строкой».

К сожалению, Бог не отвечал на мои молитвы. Он никогда не объяснял Свои поступки. Святая так и не увидела меня. Ее зеленые глаза закрылись, и она ушла. Моя подруга! Моя первая хозяйка! Знакомый холод начал наполнять мои стопы и карабкаться по ногам, вонзая в нервы ледяные когти. Меня спас чей-то настойчивый стук внизу. Я поплыла вниз по воздуху — через пол спальни, потолок коридора и дверной проем. Мне отчаянно не хотелось возвращаться в темноту и холод. Я крепко прильнула к мужчине, стоявшему на крыльце. Оказывается, он целый год переписывался с моей хозяйкой, ему так нравились ее стихи! И вот он решил нанести ей визит — и выбрал для первой встречи этот день. Мужчина стоял с букетом фиалок в руке и разочарованно смотрел вверх на ее занавешенное окно. Я закрыла глаза, прижалась лицом к его ладони и попросила Господа оставить меня с ним.

Через несколько минут мои молитвы утонули в стуке лошадиных подков. Я сидела в экипаже у ног моего нового хозяина, а рядом лежали брошенные им фиалки.

Меня снова спасли — пусть даже неосознанно. Я назвала мужчину моим Рыцарем, потому что он вызволил меня из беды. Он был бездетным вдовцом и писателем. Его лучшие истории повествовали о рыцарях и принцессах, о жутких чудовищах и волшебных заклинаниях — прекрасные сказки, которыми он мог бы очаровывать своих возлюбленных перед сном. Но издатели печатали только те его книги, что были посвящены Священному Писанию. Это злило моего Рыцаря, и его походка становилась скованной, как будто он все время носил железные доспехи. Я, как могла, утешала хозяина, и мои старания не раз смягчали самые резкие углы в его словах, благодаря чему написанные книги все-таки выходили в свет, наполняя карманы писателя деньгами, а шкафы в нашей кладовой — припасами.

Однажды мы пошли в театр, и там я снова едва не угодила в ад. Двое друзей пригласили моего хозяина на постановку пьесы «Много шума из ничего». Стоя в ложе рядом с его креслом, я восхищалась игрой актеров и их яркими костюмами. В тот момент мы с Рыцарем находились на расстоянии двух штакетин одного забора. Я по глупости пожелала сменить хозяина и тем самым нарушила таинственное правило призрачных скитаний. Мне понравился один из актеров, игравший на освещенной сцене, и я захотела перейти к нему. В мгновение ока лютый холод вонзился в мое сердце. Я провалилась сквозь пол и почти погрузилась в могилу, прежде чем смогла остановить падение. Мне удалось ухватиться за руку Рыцаря, и я повисла на ней.

— Беру свои слова назад, — отчаянно взмолилась я. — Верни меня к моему Рыцарю.

Весь последний акт пьесы я то погружалась во мрак ада, то выбиралась из него. Ледяная боль пронзала меня снизу, и казалось, что я плыву по зимнему морю в дырявой лодке, похожей на гроб. Холодная вода заливала мои ноги. «Пожалуйста, позволь мне вернуться к нему», — умоляла я Господа. Наконец, когда занавес упал, меня выбросило на теплый и сухой ковер у ног моего Рыцаря. После этого случая я стала очень разборчивой в своих желаниях.

Когда по прошествии лет моего Рыцаря увезли в темный угол больничной палаты, я поняла, что снова теряю своего единственного друга. Я взмолилась, чтобы мне позволили уйти вместе с ним, но не получила ответа. И тогда меня спас хриплый баритон, абсолютно не похожий на голоса моих первых хозяев.

Оказалось, что в соседней палате лежал некий драматург со сломанной рукой. Он смеялся и рассказывал товарищу о приключении, ставшем причиной нелепой травмы. Я покинула постель моего Рыцаря, прошла сквозь стену и, корчась от холода, который уже проникал в мои кости, обвила руками этого глупого молодого человека. Я не выпускала его из объятий, пока не уверилась, что теперь останусь с ним.

Этот юноша, мой Драматург, во всем отличался от первых двух хозяев. По вечерам он устраивал пирушки, затем, лежа в постели, до четырех утра писал сценарии, в одиннадцать вставал, шел на работу в театр, вечером ужинал, а потом снова кутил с друзьями. Вряд ли он хотя бы самую малость чувствовал мое присутствие рядом. В его кругу считалось модным пропивать талант и прожигать жизнь впустую. Мой Драматург писал комедийные пьесы, заставлявшие людей смеяться. Мне удавалось влиять на него только в пасмурные дни, когда он просыпался утром после пары часов сна, напуганный кошмарами. И вот тогда я садилась на край его кровати и читала стихи моей Святой, пока он вновь не засыпал. Мой хозяин слишком много пил и слишком мало ел, поэтому он умер молодым прямо во время одной из своих вечеринок.

Симпатичный и галантный мужчина, присутствовавший при том событии, подхватил Драматурга под руки, и это напомнило мне сцену с Горацио и умирающим Гамлетом. Я тут же избрала его своим новым хозяином. Мой Поэт (я называла его так) был более чуток к призрачному шепоту. Когда он засыпал над страницей с незавершенным стихотворением, я с огромным удовольствием внушала ему свои литературные идеи. На следующее утро он, словно Кольридж с его видениями рая, просыпался и воплощал мои подсказки в золотые строки. Время от времени мой Поэт влюблялся без особой взаимности в джентльменов, склонных (и не очень) к однополой любви. В конечном счете он так и не нашел себе партнера. В поздние годы, будучи семидесятилетним лектором, он стал кумиром юноши по фамилии Браун.

Мой мистер Браун оказался увлеченным молодым человеком. Он сочинял такие страстные истории и так яро прислушивался к советам литераторов, что я выбрала его своим следующим хозяином — причем за несколько месяцев до того, как мой Поэт вознесся на небеса, не взяв меня с собой. Когда мистер Браун пришел проститься с покойным, я «прилипла» к нему. Через полгода он переехал на запад и поступил в университет — за три тысячи миль от родного города. Я выбрала его не только за любовь к литературе. Он был очень добрым, честным и благородным, хотя сам, похоже, не осознавал своих достоинств. Это делало его милым и трогательным юношей. Я помню, что сначала была очарована его улыбкой. Но лицо мистера Брауна оказалось истинным отражением его души. Я привязалась к нему сильнее, чем к кому-либо из прошлых хозяев. И мне нравилось называть его по фамилии.

В течение всех этих долгих десятилетий я научилась следующим правилам выживания: если ты не хочешь попасть обратно в подземную тюрьму, держись рядом с хозяином, с умом выбирай удовольствия в своем призрачном существовании и старайся быть полезной. Например, я верила, что помогаю мистеру Брауну писать его большой роман.

С тех пор как ему исполнилось восемнадцать лет, он ежедневно посвящал работе над рукописью по крайней мере один час в день. Он держал ее в папке, в которой когда-то хранил чистые листы бумаги. Мой хозяин садился на скамейку в парке или за стол в библиотеке, задумчиво щурился, а затем писал строку за строкой — примерно по абзацу в день. У него уже имелось около двухсот аккуратно заполненных страниц, но роман все еще буксовал на пятой главе. Пока хозяин трудился, я сидела рядом с ним или прогуливалась поблизости, наблюдая за ходом его мыслей. Каждая страница была выверенной, подобно стиху. Если сомнения или заботы бренной жизни останавливали его руку, я подхватывала авторучку, стараясь удержать ее на странице. К сожалению, мои пальцы проходили через пластмассу без всякого результата. Позже я все-таки нашла хороший способ для возвращения его внимания обратно к тексту. Стоило мне постучать пальцем по последнему написанному слову, как авторучка снова возвращалась на бумагу, а на губах хозяина появлялась улыбка. Его книга описывала историю двух братьев, сражавшихся за люто враждовавших королей. Действие сюжета происходило в средневековом мире — в богатой и таинственной стране, похожей на Ксанаду.

Иногда мне страстно хотелось обсудить с ним имя второстепенного персонажа, уточнить мотивы главного героя, подкорректировать описание реки или выражения глаз умирающего воина. По ночам, когда мистер Браун спал, я часто мечтала о наших долгих беседах, которые обязательно происходили бы между нами, если бы он мог видеть и слышать меня. Мы двое попивали бы чай или прогуливались на природе, посмеиваясь и обсуждая блестящие идеи. Жаль, но подобное не представлялось возможным. И все же мы ежедневно работали над книгой — это был мой любимый час, — пока однажды мистер Браун внезапно не забросил рукопись… Он повстречал свою невесту.

Они познакомились в лекционном зале, случайно столкнувшись в дверях. Их отношения казались мне ужасно вульгарными. Ее явно зазывные улыбки. Трепет моего хозяина, когда девушка смеялась над его шутками. Глупые извинения при каждом случайном прикосновении. Их сцепленные пальцы, когда она задавала ему какой-то вопрос. Его колено, прижатое к ее бедру, когда они пили кофе за крохотным столиком в пабе. Там было так шумно, что они покинули заведение и отправились на прогулку. Никто из моих прежних хозяев не жил с возлюбленным или возлюбленной. Стыдно сказать, но, когда эта девушка вошла в его жизнь, я испытала ревность. Сначала я притворялась, будто мне не нравится, что забросил работу над рукописью. Затем у меня появились другие оправдания. Из-за возникшей неопределенности я начала пугаться теней и громких звуков. Мне хотелось помешать их отношениям. Однако я должна была признать реальные достоинства его невесты. Она сделала моего хозяина счастливым, хотя и отвлекла неумышленно от написания книги. Будь это в моих силах, я сказала бы ей, что мужчины часто поначалу выглядят идеальными партнерами, но затем вдруг без причины отдаляются и становятся холодными истуканами. Увы! Она влюбилась в мистера Брауна! Я солгала бы, говоря, что ей не стоило рисковать и вверять ему свое сердце.

Из-за любви к моему хозяину я смирилась с ее существованием. Из-за боязни страданий я научилась держаться на расстоянии, когда они проводили время друг с другом. Мое одиночество стало просто невыносимым. Я пыталась воображать, что она была моей дочерью. Эта женщина не имела дурных наклонностей, на которые я могла бы жаловаться. И мне казалось греховным нашептывать на ухо хозяину какие-то гадкие советы. В конечном счете они поженились. В ту пору мистеру Брауну исполнилось двадцать три года, а она была на пару лет моложе его. Я научилась не обращать внимания на муки ревности, которые терзали меня в моменты их близости: например, когда он невзначай щекотал ее, сидя за рулем машины, или когда во время завтрака она укладывала ноги ему на колени. Такая интимность задевала мои чувства. Я принадлежала мистеру Брауну, а он — мне, хотя и не физическим образом. Не так, как он был связан со своей супругой.

Мне пришлось осваивать новые правила выживания. Как только они начинали целоваться, я выходила из комнаты. Прежде чем войти в их спальню, мне следовало проверить, тихо ли там. Мое личное время с мистером Брауном обрело другой смысл. Я научилась ценить часы, которые мы проводили вместе на работе. Однажды я была щедро вознаграждена за столь строгое подчинение правилам. Мистер Браун вытащил свою старую папку, сунул ее в портфель и стал приезжать на работу за час до уроков. С тех пор он снова каждый день писал наш роман, а я стояла за его плечом, пока не приходили первые ученики. Вдохновленная успехом, я смягчилась к новобрачной. Когда та пекла пироги или печенья, я нашептывала ей в ухо свои рецепты, и результат производил впечатление на супруга и на приходивших гостей. Мне казалось, что я была добра к ней, словно ее собственная мать. Но однажды дедушка миссис Браун прислал альбом с ее детскими фотографиями. Вид ребенка с распущенными волосами и ямочками на тыльной стороне ладоней отрезвил меня, будто ушат холодной воды. Ко мне пришло горькое понимание. Я не была ее матерью. Просто страх одиночества принуждал меня играть чужие роли. А на самом деле я выбрала мистера Брауна, а он выбрал ее.

Теперь мои правила снова менялись, и я боялась этого. Меня увидели! Сидя на пологой крыше маленького дома, пока мистер Браун и его супруга спали внизу на широкой постели, я с тоской смотрела на крючок луны, висевший в сливово-пурпурном небе. Мне хотелось почувствовать, на что может быть похожа открытость для чужих беззастенчивых глаз. Я представляла, как стояла бы перед молодым человеком, который способен видеть меня. И как позволяла бы ему смотреть на себя, сколько угодно. Как он делал это? Неужели наши судьбы были переплетены друг с другом? У меня возникло два противоречивых ощущения. Я боялась оказаться увиденной: это как если бы ты думала, что вышла на улицу одетой, а на самом деле на тебе не оказалось никакой одежды. Другое ощущение — неописуемое влечение к чужому взгляду — удивило меня. Так лоза завивается к солнечному свету в медленном, но прямодушном притяжении тоскующей души. Мне захотелось посмотреть на того странного парня. Захотелось понять, действительно ли он был тем редким человеком, который мог воспринимать нечто невидимое для других людей. Никто не вызывал во мне доселе такого сильного беспокойства, и никто не притягивал меня к себе больше, чем он.

На следующий день, когда та же группа школьников вошла в кабинет мистера Брауна, я удалилась в заднюю часть комнаты. Мне хотелось убедиться, что странный юноша видит меня. В прошлый раз он мог смотреть через мое тело на карту мира или на таблицу с грамматическими правилами. Я решила не гадать. Застыв, как мраморная статуя, в углу между оконной рамой и шкафом, я сохраняла полное спокойствие, чтобы предметы — даже пыль на полу — не шевелились из-за моего присутствия. Ученики входили в класс, подталкивали друг друга, смеялись или слушали звучащую в наушниках музыку. А затем я увидела того юношу с бледным лицом. Он переступил порог и направился к своей парте, стоявшей чуть сзади в среднем ряду.

Я не шелохнулась ни на дюйм. Наконец шарканье обуви стихло, шепот умолк, и мистер Браун начал урок. Парень сидел, откинувшись назад и выставив одну ногу в проход. Закатанные рукава. Полы белой рубашки выскользнули из джинсов. Темно-зеленая сумка с книгами лежала под стулом. Я ожидала его действий.

Спустя пару минут он пошевелился. Тетрадь, раскрытая перед ним, соскользнула через край стола. Я была уверена, что он нарочно спихнул ее на пол. Склонившись вниз, чтобы поднять упавшую тетрадь, он повернулся и посмотрел в угол комнаты. Наши взгляды встретились, и юноша улыбнулся. Хотя я действительно хотела, чтобы он увидел меня, мной овладела паника. Я снова была шокирована. Он отвернулся, сел и притворился, что читает текст учебника, как это делали другие школьники.

Как такое могло случиться? Он не мог быть Светом. Я никогда не видела созданий, похожих на меня. Инстинкт подсказывал мне, что мое существование — это почти невероятное исключение. Я никогда не верила в способности медиумов, но, судя по всему, странный парень обладал экстрасенсорным восприятием. И, похоже, он не собирался рассказывать обо мне своим одноклассникам или мистеру Брауну. Ситуация казалась бессмысленной. Я по-прежнему нервничала и тянулась к нему. Однако теперь во мне всколыхнулась злость. Как он посмел с такой бесцеремонностью разрушить замок моего одиночества? Он словно сын сапожника, забравшийся в дамский салон. Однако больше всего мне не понравился румянец, окрасивший его лицо в тот момент, когда он улыбался мне. Парень будто ожил после этого и вернул себе здоровье, украв у меня что-то очень важное. Не знаю, почему, но я вдруг почувствовала себя униженной. Я пронеслась через комнату, взметнув в воздух бумажные листы на нескольких партах.