ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Когда все инициированные снова становятся на твердую землю, Лорен и Четыре ведут нас вниз по узкому туннелю.
Стены здесь каменные, с наклонным потолком, и мне кажется, будто я спускаюсь к центру Земли.
Туннели освещены слабо, с большими промежутками, так что между каждой тусклой лампочкой есть темное пространство, и я боюсь потеряться.
Я ударяюсь обо что-то плечом.
В кругах света я снова в безопасности.
Парень-Эрудит, идущий впереди меня, резко останавливается, и я врезаюсь в него, ударяясь носом о его плечо.
Я отшатываюсь и пытаюсь прийти в себя.
Толпа остановилась, и трое наших лидеров встают перед нами, сложив руки на груди.
— Тут мы разделимся, — говорит Лорен. — Рожденные Бесстрашные идут со мной. Думаю, вам не нужно проводить здесь экскурсию. — Она улыбается и кивает им. Они отделяются от группы и растворяются в темноте.
Я наблюдаю за тем, как последние ноги исчезают из промежутке света, и смотрю на тех из нас, кто остался.
Большинство инициированных были из Бесстрашия, так что, осталось только девять человек.
Я единственная, кто перевелся из Отречения, а из Дружелюбия нет никого.
Остальные из Эрудиции и, как ни удивительно, из Искренности.
Наверное, быть все время честным, требует мужества.
Я не знаю.
Четыре обращается к нам следующим:
— Большую часть времени я работаю в комнате контроля, но в течение следующих нескольких недель я ваш инструктор, — говорит он. — Меня зовут Четыре.
Кристина спрашивает:
— Четыре? Как число?
— Да, — отвечает он. — Проблемы?
— Нет.
— Отлично. Мы собираемся войти в Яму, которую вам придется научиться любить. Это…
Кристина хихикает:
— Яма? Гениальное название.
Четыре приближается к Кристине и нависает над ней. Его глаза сужаются, и в течение секунды он просто смотрит на нее.
— Как тебя зовут? — спрашивает он спокойно.
— Кристина, — пищит она.
— Хорошо, Кристина, если бы я хотел выслушивать умные речи Искренности, я бы присоединился к их фракции, — шипит он. — Первый урок, который ты получишь от меня: ты должна держать свой рот на замке. Ясно?
Она кивает.
Четыре идет к тени в конце туннеля.
Толпа инициированных молча двигается за ним.
— Что за ублюдок? — бормочет она.
— Думаю, ему не нравится, когда над ним смеются, — отвечаю я.
Вероятно, мудрым решением будет быть настороже с Четыре, поняла я.
Он казался мне спокойным на платформе, но что-то было в нынешней тишине, что-то, что заставило меня опасаться его теперь.
Четыре толчком открывает двойные двери, и мы входим в то место, которое он назвал Ямой.
— О, — шепчет Кристина. — Понятно.
«Яма» — самое подходящее название для него.
Эти подземные пещеры настолько велики, что я не вижу другого конца коридора оттуда, где стою.
Несколько этажей с неравной высотой стен над моей головой. С встроенными в них комнатами для еды, отдыха, развлечений. Узкие тропинки для проходов вырезаны из камня, они соединяют помещения. Нет ничего, что может удержать людей от падения. Оранжевый свет льется на скалы. Сделанная из стекла крыша Ямы пропускает солнечные лучи.
Это, должно быть, выглядело, как одна из городских построек, когда мы проезжали мимо на поезде. Синие фонари, похожие на те, что освещали Комнату Выбора, свисают над каменными дорожками через неравные промежутки. Они становятся ярче, когда солнце начинает садиться.
Все здесь одеты в черное, все кричат и размахивают руками. Я не вижу в толпе пожилых людей. Есть ли среди Бесстрашных старики? Они здесь так долго не выживают? Или же их просто отсылают прочь, когда они больше не могут спрыгивать с движущегося поезда?
Группа детей бежит вниз по узкой тропинке без перил, так быстро, что мое сердце становится на пару фунтов тяжелее, и я хочу закричать им, чтобы они бежали медленнее, пока ничего себе не повредили.
Воспоминание об упорядоченных улицах Отречения всплывает в моей голове: очередь людей, идущая с правой стороны, и очередь людей, идущая с левой, небольшие улыбки и наклоны головы знакомым, и тишина.
Мой желудок скручивает.
Но есть нечто удивительное в хаосе Бесстрашных.
— Если вы пойдете следом за мной, — говорит Четыре, — я покажу вам пропасть.
Он машет нам впереди.
Внешний вид Четыре кажется слишком обычным по параметрам Бесстрашных, но, когда он оборачивается, я вижу татуировку, выглядывающую из воротника рубашки.
Он ведет нас к правой стороне Ямы, которая заметно темнее.
Я опускаю глаза и вижу, что пол, на котором я сейчас стою, заканчивается железным ограждением. Когда я приближаюсь к перилам, я слышу рев — вода… быстро двигающаяся вода, разбивающаяся о скалы.
Я смотрю за ограждение. В расстоянии нескольких этажей ниже нас находится река. Фонтаном вода ударяет о стену подо мной и разлетается брызгами. Слева от меня поток спокойнее, но справа вода сражается с камнями.
— Бездна напоминает нам, что есть большая разница между храбростью и идиотизмом! — выкрикивает Четыре. — Смельчак, который спрыгнет с этого выступа, найдет только свой конец. Это случалось раньше и случится в будущем. Вы предупреждены.
— Это невероятно, — говорит Кристина, когда мы отходим от перил.
— Невероятно — не то слово — соглашаюсь я.
Четыре ведет группу инициируемых через Яму к зияющей в стене дыре.
Проход хорошо освещен, так что я вижу, куда мы идем: в столовую, полную людей, в которой я слышу стук приборов.
Когда мы входим, Бесстрашные встают.
Они аплодируют.
Они топают ногами.
Они кричат.
Шум окружает меня, заполняет меня.
Кристина улыбается, спустя секунду улыбаюсь и я.
Мы осматриваем свободные места. Мы с Кристиной находим практически пустой стол около стены, и тогда я осознаю, что сажусь между Кристиной и Четыре.
Посередине стола большое блюдо с едой, названия которой я не знаю: круглые куски мяса, расположенные между круглых кусков хлеба.
Я отщипываю от одного из них, не зная, как это есть.
Четыре толкает меня локтем.
— Это говядина, — говорит он. — Намажь ее этим.
Он передает мне маленькую тарелку, наполненную красным соусом.
— Ты никогда раньше не ела гамбургер? — спрашивает Кристина, ее глаза становятся большими от удивления.
— Нет, — говорю я. — Это так называется?
— Стиффы едят пищу попроще, — говорит Четыре, кивая Кристине.
— Почему? — спрашивает она.
Я пожимаю плечами.
— Несдержанность считается потворством собственным слабостям и излишеством.
Она самодовольно улыбается.
— Неудивительно, что ты ушла.
— Да, — говорю я, закатывая глаза. — Это было именно из-за еды.
Уголки губ Четыре приподнимаются.
Двери кафетерия открываются, и комната погружается в тишину.
Я оглядываюсь через плечо.
Входит молодой человек, и становится так тихо, что я могу услышать его шаги.
Его лицо проколото во стольких местах, что я сбиваюсь со счета, его волосы длинные, темные и сальные.
Но не это заставляет его выгладить грозно, а холодность в его глазах, осматривающих комнату.
— Кто это? — шепчет Кристина.
— Это Эрик, — говорит Четыре. — Он лидер Бесстрашных.
— Серьезно? Но он так молод.
Четыре кидает на нее тяжелый взгляд.
— Возраст здесь не имеет значения.
Я знаю, что она собирается спросить то же, что и я: «Что тогда имеет?» Но Эрик заканчивает осматривать комнату и идет к столу. К нашему столу. Подойдя, он усаживается на стул возле Четыре. Он не здоровается, и мы тоже.
— Ну что, не собираешься представить меня? — спрашивает он, кивком указывая на меня и Кристину.
— Это Кристина и Трис, — отвечает Четыре.
— Ох, Стифф, — говорит Эрик, ухмыляясь мне. Его улыбка растягивает губы, и дыра от пирсинга становится более широкой. Я вздрагиваю. — Посмотрим, сколько ты продержишься.
Я хочу сказать что-нибудь… возможно, уверить его, что я буду тут до конца… но мне не хватает слов. Я не понимаю почему, но я не хочу, чтобы Эрик смотрел на меня и дальше. Я хочу, чтобы он больше вообще никогда на меня не смотрел.
Он постукивает пальцем по столу. Его суставы более кривые в тех местах, где они, вероятно, были сломаны, как если бы он ударил по чему-то очень твердому.
— Чем ты занимался в последнее время, Четыре? — спрашивает он.
Четыре пожимает плечами.
— Ничем, на самом деле, — говорит он.
Они друзья? Мои глаза мечутся между Эриком и Четыре.
Эрик расспрашивает Четыре… можно решить, что они друзья, но по тому, как Четыре сидит, напряженный, словно выгнутая проволока, можно сделать вывод, что они являются друг другу кем-то еще.
Может быть, соперниками. Но как такое может возможно, если Эрик — лидер, а Четыре — нет?
— Макс рассказывал мне, что хотел встретиться с тобой, а ты не появился, — говорит Эрик. — Он спросил об этом, чтобы узнать, что с тобой происходит.
Четыре смотрит на Эрика в течение нескольких секунд, прежде чем сказать:
— Передай ему, что я доволен позицией, которую сейчас занимаю.
— Значит, он хочет предложить тебе работу?
Кольцо в брови Эрика отражает свет.
Быть может, Эрик воспринимает Четыре как потенциальную угрозу для своего положения? Отец говорил, что те, кто жаждут власти и получают ее, живут в постоянном страхе ее потерять. Поэтому мы должны давать власть тем, кто ее не желает.
— Похоже на то, — отвечает Четыре.
— И ты не заинтересован в этом?
— Я не был заинтересован в этом в течение двух лет.
— Ну, — говорит Эрик, — будем надеяться, что ты получил то, что хотел.
Он хлопает Четыре по плечу… слишком сильно, и встает.
Когда он уходит, я сразу же расслабляюсь. Я и не заметила, как прямо сидела.
— Вы двое… друзья? — спрашиваю я, не в силах сдерживать свое любопытство.
— Мы были в одной группе инициированных. Он перевелся из Эрудиции.
Все мысли об осторожности с Четыре вылетают у меня из головы.
— Ты тоже перевелся?
— Я думал, проблемы только с Искренними, задающими так много вопросов, — холодно говорит он. — Теперь они есть и со Стиффами?
— Должно быть, дело в том, что ты выглядишь таким простым, — говорю я прямо. — Ну, ты понимаешь.
В меня словно гвозди воткнули. Он смотрит на меня, но я не отвожу взгляд. Он, конечно, не тот пес, но здесь работают те же правила: отвести глаза — сдаться. Смотреть — вызов.
Это мой выбор.
Кровь приливает к моим щекам. Что случится, когда это напряжение уйдет?
Но он просто говорит:
— Осторожнее, Трис.
Мой желудок опускается, словно я только что проглотила камень.
Бесстрашный с другого стола окликает Четыре, и я поворачиваюсь к Кристине.
Она приподнимает брови.
— Что? — спрашиваю я.
— У меня есть теория.
— И какая же?
Она берет свой гамбургер, улыбается и говорит:
— Что ты ищешь смерти.
Четыре без слов исчезает после ужина. А Эрик ведет нас по множеству коридоров, не сообщая, куда именно.
Не знаю, почему лидер Бесстрашных ответственен за группу инициированных, может быть, это только сегодня.
В конце каждого коридора синяя лампа, но в пространстве между ними темно, и мне приходится быть очень осторожной, чтобы не споткнуться на неровной поверхности.
Кристина молча идет рядом со мной. Никто не приказывал нам хранить молчание, но мы не говорим. Эрик останавливается перед деревянной дверью и складывает руки на груди.
Мы собираемся вокруг него.
— Тем, кто не в курсе, сообщаю: меня зовут Эрик, — говорит он. — Я один из пяти лидеров Бесстрашных. Мы весьма серьезно воспринимаем процесс инициации, так что, я вызвался наблюдать за большей частью ваших тренировок.
Меня тошнит от этой мысли. Идея того, что лидер Бесстрашных будет наблюдать за нашей инициацией, ужасна, но то, что это Эрик, делает ее еще хуже.
— Основные правила, — продолжает он. — Вы должны быть в тренировочном зале каждый день в восемь утра. Занятия проводятся каждый день с восьми до шести с перерывом на обед. После шести вы можете заниматься всем, чем заблагорассудится. У вас также будет свободное время между этапами инициации.
Фраза «вы можете заниматься всем, чем заблагорассудится» не выходит у меня из головы. Дома, я не могла делать то, что хочу, даже вечером. Сначала я должна была думать о нуждах других. Я даже не знаю, чем мне нравиться заниматься в свободное время.
— Вам разрешается покидать лагерь только в сопровождение старших Бесстрашных, — добавляет Эрик. — За этой дверью комната, в которой вы будете спать следующие несколько недель. Думаю, вы заметите, что вас девять, а кроватей десять. Мы ожидали большее количество инициированных на этой стадии.
— Но изначально нас было двенадцать, — возражает Кристина.
Я закрываю глаза в ожидании выговора. Ей надо научиться молчать.
— Всегда есть хотя бы один перешедший, который не запрыгивает в поезд, — говорит Эрик, рассматривая свои руки. Он пожимает плечами. — Как бы то ни было, на первом этапе инициации перешедшие и рожденные Бесстрашные занимаются не вместе, но это не значит, что и оцениваться вы будете отдельно. В конце инициирования ваш рейтинг будет определяться в сравнении с результатами Бесстрашных по рождению. А они уже сейчас лучше вас. Таким образом, я ожидаю…
— Рейтинг? — спрашивает девушка с волосами мышиного цвета из Эрудиции слева от меня. — Зачем он?
Эрик улыбается, и в синем свете улыбка выглядит жестокой, словно ее вырезали на его лице ножом.
— У рейтинга два назначения, — говорит он. — Во-первых, он определяет порядок, в котором вам будет предложено выбрать работу после инициации. Есть только несколько желаемых вакансий. — Мой желудок скручивает. Я смотрю на его улыбку и чувствую себя так же, как тогда, когда я входила в комнату теста на способности: должно произойти что-то плохое. — Во-вторых, — продолжает он, — только десять инициированных станут членами фракции.
Боль пронзает мой живот. Мы все стоим неподвижно, как статуи.
А затем Кристина говорит:
— Как это?
— Бесстрашных по рождению одиннадцать, вас девять, — продолжает Эрик. — Четыре инициированных уйдут после первого этапа. Остальных отсеют на финальном тесте.
Это значит, что даже если больше ничего не произойдет, все равно шесть из нас не будут членами Бесстрашных.
Я вижу, что Кристина смотрит на меня, но я не могу посмотреть на нее в ответ.
Мои глаза фокусируются на Эрике и замирают.
Мои шансы как самого маленького новичка совсем без опыта, да еще и перешедшего из Отречения, оставляют желать лучшего.
— Что нам делать, если мы провалимся? — спрашивает Питер.
— Выходить из состава Бесстрашных, — равнодушно отвечает Эрик, — и жить афракционером.
Девушка с мышиными волосами зажимает рот рукой и глубоко вдыхает.
Я вспоминаю афракционера с ужасными зубами, выхватывающего пакет яблок из моих рук. Его тусклые глаза.
Но вместо того, чтобы плакать, как девушка из Эрудиции, я чувствую холод.
Будет тяжело.
Но я стану их членом.
Я буду им.
— Но это… нечестно! — говорит широкоплечая девушка из Искренности. Несмотря на сердитый голос, она выглядит напуганной. — Если бы мы знали…
— Ты хочешь сказать, что если бы знала это заранее, то на Церемонии Выбора не выбрала бы Бесстрашных? — резко перебивает Эрик. — Если так, ты должна убраться отсюда прямо сейчас. Если ты действительно одна из нас, возможная неудача не должна иметь для тебя значения. А если нет, ты трусиха.
Эрик толчком открывает дверь в спальню.
— Вы выбрали нас, — говорит он. — Теперь наша очередь выбрать вас.
Я лежу на кровати, слушая дыхание девятерых людей.
Я никогда не спала в одной комнате с парнями, но сейчас у меня нет выбора, разве что поспать в коридоре.
Все остальные переоделись в одежду Бесстрашных, принесенную для нас, но я сплю в своей одежде Отреченных, которая пахнет мылом и свежим воздухом… домом.
Я привыкла иметь свою комнату.
Я привыкла видеть лужайку перед домом из окна и туманный горизонт за ее приделами.
Я привыкла спать в тишине.
Тепло появляется в моих глазах, и, когда я моргаю, слезы сами выскальзывают. Я прикрываю рот, чтобы подавить всхлип. Я не могу плакать, не здесь. Я должна успокоиться. Все будет хорошо. Я могу смотреть на себя в зеркало, когда захочу. Я могу подружится с Кристиной, сделать короткую стрижку и предоставить людям самостоятельно решать свои проблемы.
У меня начинают трястись руки, и слезы текут еще быстрее, так, что все вокруг становится размытым.
И не имеет значения, что в следующий раз, когда я увижу своих родителей, в День Посещений, они с трудом смогут меня узнать, если вообще придут.
И не имеет значения, что даже секундное воспоминание об их лицах причиняет мне боль… даже Калеба, несмотря на то, как ранил меня его секрет.
Вдыхаю и выдыхаю в такт другим инициированным. Это не имеет значения. Сдавленный звук прерывает одно из дыханий, он переходит в тяжелый всхлип.
Матрас скрипит, когда поворачивается большое тело, и подушка приглушает рыдания, но не до конца. Звуки идут от кровати около меня: на ней парень из Искренности, Ал, самый большой и рослый среди инициированных.
Никогда бы не подумала, что он сломается. Его ноги всего в нескольких дюймах от моей головы. Я должна успокоить его… я должна хотеть успокоить его, ведь меня так воспитали.
Вместо этого я чувствую отвращение.
Тот, кто выглядит таким сильным, не должен быть таким слабым.
Почему он не может плакать тихо, как остальные?
Я с трудом сглатываю. Я знаю, как бы посмотрела на меня мама, если бы узнала, о чем я думаю. Уголки ее рта поползут вниз, брови практически опустятся на глазах, это она не хмурится, это она устала. Я поднимаю пальцы к щекам.
Ал снова всхлипывает. Я почти слышу грохот в моей голове. Он всего в нескольких дюймах от меня, я должна коснуться его.
Нет.
Я опускаю руку и поворачиваюсь на бок лицом к стене. Никто не должен знать, что я не хочу помогать ему. Я могу похоронить в себе эту тайну.
Мои глаза закрыты, и я чувствую, что засыпаю, но каждый раз, как это происходит, я снова слышу Ала.
Может, моя проблема не в том, что я не могу пойти домой.
Я буду скучать по маме, папе, Калебу, по вечерам у костра и щелканью спиц для вязания матери, но это не единственная причина для боли в желудке.
Моя проблема может быть в том, что даже если бы я была дома, то я бы не принадлежала к тем людям, среди которых была, людям, которые отдают, не задумываясь, и не уходят, не попытавшись помочь.
Эта мысль заставляет меня стиснуть зубы.
Я сжимаю подушку вокруг моих ушей, чтобы не слышать плач Ала, и засыпаю с мокрыми разводами на своих щеках.