ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Дверь в Яму закрывается за мной, и теперь я одна. Я не ходила в этот туннель со дня Церемонии Выбора. Я помню, как тогда пробиралась по нему, мои шажки были неустойчивыми из-за нехватки света. Теперь я иду уверенными шагами. Мне больше не нужен свет.
Прошло четыре дня с нашего с Тори разговора. С тех пор Эрудиция выпустила две статьи об Отречении. Первая обвиняет Отречение в сокрытии предметов роскоши, таких как автомобили и свежие фрукты, от других фракций, с целью заставить их верить, что жить так, как живут Отреченные, необходимо всем. Когда я прочитала это, я вспомнила о сестре Уилла. Кара тоже обвиняла мою мать в накоплении товаров.
Вторая статья перечисляет недостатки выбора правительственных чиновников на основе их фракции, спрашивая, почему только считающие себя самоотверженными людьми должны быть в правительстве. Они призывают к возвращению демократических политических систем прошлого. В этом смысла больше, и именно это заставляет меня подозревать, что данная статья — призыв к революции, упакованный в оберточную бумагу из рациональности.
Я достигаю конца туннеля. Сеть простирается над зияющей дырой так же, как это было, когда я последний раз видела ее. Я поднимаюсь по лестнице на деревянную платформу, откуда Четыре вытянул меня на землю, и хватаюсь за перекладину, к которой присоединена сеть. Я бы не смогла подтянуться на руках, когда впервые попала сюда, но сейчас я это делаю почти без усилий. Я перекатываюсь в центр сети.
Надо мной пустующие здания, стоящие на краю дыры, и небо. Оно темно-синее и беззвездное. Луны не видно.
Статьи обеспокоили меня, но со мной были друзья, которые всегда рядом, чтобы подбодрить меня. Когда вышла первая статья, Кристина очаровала одного из поваров на кухне Бесстрашных, и он позволил нам попробовать кусочек торта. После второй статьи Юрай и Марлен научили меня одной карточной игре, и мы часа два играли в столовой.
Но сегодня вечером я хочу побыть одна. Более того, я хочу вспомнить, почему я пришла сюда и почему я решила остаться здесь, для чего я прыгнула с крыши здания даже прежде, чем поняла, что значит быть Бесстрашной. Мои пальцы перебирают отверстия сети подо мной.
Я хотела походить на Бесстрашных, которых видела в школе. Я хотела быть громкой, смелой и свободной, как они. Но они еще не были членами фракции; они просто играли в Бесстрашных. Так же, как и я, когда спрыгнула с той крыши. Я не знала, что такое настоящий страх.
За последние четыре дня я столкнулась с четырьмя страхами. В одном я была привязана к столбу, и Питер разжигал у моих ног костер. В другом я тонула, на этот раз — посреди океана, волны бушевали вокруг меня. В третьем я наблюдала, как моя семья медленно умирает от потери крови. И в четвертом я стояла под прицелом и была вынуждена стрелять в них. Теперь я знаю, что такое страх.
Ветер прорывается в дыру и окутывает меня, я закрываю глаза. Я представляю, что я снова стою на краю крыши. Я расстегиваю пуговицы на своей серой рубашке Отречения, выставляя руки на всеобщее обозрение, показывая больше своего тела, чем когда-либо до этого. Я комкаю рубашку и швыряю ее в грудь Питера.
Я открываю глаза. Нет, я была неправа. Я спрыгнула с крыши не потому, что хотела быть похожей на Бесстрашных. Я спрыгнула потому, что я уже была такой, как они, и я хотела доказать им это. Я хотела признать ту часть себя, которую Отречение требовало скрывать.
Я поднимаю руки над головой и снова погружаю их в сеть. Я тянусь пальцами так далеко, как могу, занимая как можно больше сети. Ночное небо пусто и тихо, и в первый раз за четыре дня в голове у меня точно так же.
Я кладу руки на голову и глубоко дышу. Сегодня моделирование было таким же, как и вчера: кто-то держал меня под дулом пистолета и приказывал стрелять в мою семью. Когда я подняла голову, я увидела, что Четыре наблюдает за мной.
— Я знаю, что моделирование нереально, — говорю я.
— Тебе не нужно объяснять это мне, — отвечает он. — Ты любишь свою семью. Ты не хочешь стрелять в них. Не самая нелогичная вещь в мире.
— Только в моделировании я могу видеть их, — произношу я. Даже если он говорит, что понимает, почему я не хочу стрелять, я чувствую, что должна объяснить, почему именно этот страх настолько труден для меня, почему мне тяжело смотреть ему в лицо. Я складываю пальцы вместе и разнимаю их. Мои ногти обкусаны до мяса. Я грызу их во сне. Я просыпаюсь с руками в крови каждое утро. — Я скучаю по ним. Ты когда-нибудь… скучал по своей семье?
Четыре опускает глаза.
— Нет, — говорит он в конце концов. — Не скучал. Но это нетипично.
Нетипично. Настолько нетипично, что это отвлекает меня от воспоминаний, где я держу пистолет у груди Калеба. Какой была его семья, раз уж он больше не беспокоится о ней?
Я останавливаюсь, держа ладонь на ручке двери, и смотрю на него.
Ты такой же, как и я? Спрашиваю я его про себя. Ты Дивергент?
Даже мысленно произносить это слово кажется опасным. Он смотрит мне в глаза, и несколько секунд проходят в молчании, он выглядит все менее и менее суровым. Я слышу свое сердцебиение. Я смотрю на него слишком долго, а он отвечает мне таким же взглядом, и я чувствую, что мы оба пытаемся сказать что-то, чего другие не слышат, хотя, может, мне это только кажется. Слишком долго… а теперь еще дольше. Мое сердце бьется все громче, его спокойные глаза поглощают меня целиком.
Я толкаю дверь и торопливо выхожу в коридор.
Я не должна так легко отвлекаться на него. Я не должна думать ни о чем, кроме инициации. Я должна волноваться о моделировании; должна волноваться о том, чтобы руководство не обратило на меня больше внимания, чем на остальных инициируемых. Дрю не спит — он просто смотрит в стену, свернувшись в клубок. Ал кричит каждую ночь из-за кошмаров и плачет в подушку. Мои ночные кошмары и покусанные ногти меркнут в сравнении с этим.
Крики Ала будят меня каждый раз. Я смотрю на их источник надо мной и размышляю, что со мной не так, почему я все еще чувствую себя сильной, в то время как остальные ломаются? В том ли дело, что я Дивергент, или, быть может, в чем-то еще?
Когда я возвращаюсь в общежитие, я ожидаю найти там то же, что видела и накануне: нескольких инициируемых, лежащих на кровати или смотрящих в пустоту. Вместо этого все стоят на другом конце комнаты. Перед ними Эрик с доской в руках, расположенной исписанной стороной к нему, поэтому я не могу видеть, что на ней. Я встаю рядом с Уиллом.
— Что происходит? — шепчу я. Я надеюсь, что это не очередная статья, потому что я не уверена, что смогу справиться с еще одной враждебной писаниной, направленной на меня.
— Рейтинг за второй этап, — отвечает он.
— Я думала, после второго этапа нет сокращений, — шепчу я.
— Так и есть. Это просто своего рода доклад о ходе работы.
Я киваю.
Вид доски заставляет меня чувствовать себя неловко, будто что-то плавает в желудке. Эрик поднимает доску над головой и вешает ее на гвоздь. Когда он отходит в сторону, комната замолкает, и я вытягиваю шею, чтобы разобрать, что там написано.
Мое имя в первой строке.
Все головы поворачиваются в мою сторону. Я смотрю вниз списка. Кристина седьмая, Уилл — девятый. Питер второй, но, когда я смотрю на время, приписанное к его имени, я понимаю, что между нами значительная разница.
Среднее время моделирования Питера восемь минут. Мое — две минуты сорок пять секунд.
— Молодец, Трис, — тихо говорит Уилл.
Я киваю, не переставая смотреть на доску. Я должна быть рада первому месту, но я знаю, что это значит. Если Питер с друзьями ненавидели меня раньше, то теперь они будут меня изводить. Я стала Эдвардом. Возможно, следующий выколотый глаз станет моим. Или еще хуже.
Я ищу имя Ала и нахожу его на последней строчке. Толпа начинает медленно расходиться, оставляя только меня, Питера, Уилла и Ала. Я хочу утешить Ала. Сказать ему, что единственная причина, по которой я делаю все так успешно, это какие-то отклонения у меня в мозгу.
Питер медленно поворачивается, все его конечности напряжены. Блеск в глазах был бы менее опасен, чем тот взгляд, который он бросает на меня, — взгляд абсолютной нескрываемой ненависти. Он идет к своей койке, но в последнюю секунду резко поворачивается и толкает меня к стене, прижимая руки к моим плечам.
— Стиффу меня не обойти, — шипит он, его лицо слишком близко к моему. Я могу чувствовать запах его несвежего дыхания. — Как ты это сделала? Как, черт возьми, ты это сделала?
Он тянет меня на себя, а затем снова толкает к стене. Я сжимаю зубы, чтобы не закричать, хотя боль от удара проходит по всей спине. Уилл хватает Питера за воротник рубашки и оттаскивает его от меня.
— Оставь ее в покое, — говорит он, — только трус задирает маленьких девочек.
— Маленьких девочек? — усмехается Питер, сбрасывая руки Уилла. — Ты слепой или просто тупой? Она опускает вас в конец рейтинга, выгоняя из Бесстрашных, и, в итоге, вы не получите ничего, а все потому, что она знает, как манипулировать людьми, а вы этого не понимаете. Так что, когда до вас дойдет, что она погубит нас всех, дайте мне знать.
Питер вылетает их общежития. Молли и Дрю следуют за ним, смотря на меня с отвращением.
— Спасибо, — говорю я, кивая Уиллу.
— Он прав? — тихо спрашивает Уилл. — Ты пытаешься нами манипулировать?
— И каким же образом? — Я сердито смотрю на него. — Я просто делаю все от меня зависящее, как и все остальные.
— Ну, не знаю. — Он слегка пожимает плечами. — Кажешься слабой, чтобы мы тебя жалели? А потом вдруг начнешь действовать жестко, выбивая нас из рейтинга?
— Выбивая вас из рейтинга? — пораженно повторяю я. — Я ваш друг. Я бы так не поступила.
Он ничего не говорит. И я могу сказать, что он мне не верит, не до конца.
— Не будь идиотом, Уилл, — говорит Кристина, спрыгивая с верхнего яруса своей кровати. Она смотрит на меня без сочувствия и добавляет: — Она не притворяется.
Кристина поворачивается и уходит, не закрывая дверь. Уилл идет за ней. Я остаюсь наедине с Алом. Первая и последний.
Ал никогда раньше не выглядел маленьким, до этого момента: плечи его опущены, тело съеживается, словно смятая бумага. Он садится на край своей кровати.
— Ты в порядке? — спрашиваю я у него.
— Конечно, — отвечает он.
Он краснеет. Я смотрю вдаль. Мой вопрос лишь формальность. Любой, у кого есть глаза, может увидеть, что с ним не все в порядке.
— Это не конец, — говорю я. — Ты можешь повысить свой рейтинг, если ты…
Мой голос умолкает, когда он смотрит на меня. Я даже не знаю, что сказала бы ему, если бы закончила предложение. Не существует никакой стратегии для второго этапа. Он заглядывает глубоко в наши сердца, туда, где видно, кто мы на самом деле, и оценивает всю смелость, которая в нас имеется.
— Видишь? — говорит он. — Это не так-то просто.
— Я знаю, что не просто.
— Сомневаюсь, — говорит он, качая головой. Его подбородок дрожит. — Для тебя это легко. Для тебя все легко.
— Неправда.
— Нет, правда. — Он закрывает глаза. — Ты не помогаешь мне, делая вид, что это не так. Я не… Я не уверен, что ты вообще можешь мне помочь.
Я чувствую себя, как будто только что попала в ливень, и вся моя одежда отяжелела от воды. Вот такая же и я: тяжелая, ненужная, бесполезная. Не знаю, имеет ли он в виду, что вообще никто не может помочь ему, или он говорит только обо мне, но, в любом случае, мне от этого не легче. Я хочу ему помочь. Но я бессильна.
— Я… — начинаю я, собираясь извиниться. Но за что? За то, что я более Бесстрашна, чем он? За то, что не знаю, что сказать?
— Я просто… — Слезы, застилавшие его глаза, все-таки потекли по щекам. — Хочу побыть один.
Я киваю и отворачиваюсь от него. Бросить его — не самая лучшая идея, но я не могу остановить себя. Дверь хлопает у меня за спиной, и я продолжаю идти.
Я шагаю мимо питьевого фонтанчика, сквозь туннели, которые в день, когда я попала сюда, казались бесконечными, но теперь они уже давно сложились в карту у меня в голове.
С тех пор, как я здесь оказалась, это далеко не первый раз, когда я чувствую, что теряю свою семью, но почему-то сейчас это ощущается особенно остро. Каждый раз, когда я чувствовала это в прошлом, я знала, как должна была поступить, но избегала действий. Сегодня же я не имела ни малейшего понятия, что делать. Неужели я потеряла способность видеть, в чем нуждаются люди? Неужели я потеряла часть себя?
Я продолжаю идти.
Каким-то образом я нахожу тот коридор, в котором я сидела в день, когда ушел Эдвард. Я не хочу быть одна, но не думаю, что у меня есть выбор. Я закрываю глаза и сосредотачиваюсь на холодном камне подо мной, дыша затхлым подземным воздухом.
— Трис! — кричит кто-то в конце коридора. Юрай подбегает ко мне. Линн и Марлен остаются стоять. Линн держит в руке мафин.
— Я так и думал, что найду тебя здесь. — Он садится у моих ног. — Я слышал, ты на первом месте.
— А, так ты хотел поздравить меня? — я ухмыляюсь. — Ну, спасибо.
— Кто-то же должен, — отвечает он. — Я понимаю, что твои друзья не могут быть в отличном настроении, так как их результаты невысоки. Бросай хандрить и идем с нами. Я собираюсь стрелять в мафин на голове Марлен.
Идея настолько нелепа, что я не могу удержаться от смеха. Я встаю и иду за Юраем до конца коридора, где нас ждут Марлен и Линн. Линн сужает глаза, глядя на меня, а Марлен ухмыляется.
— Почему ты не празднуешь? — спрашивает она. — Тебе же практически гарантировано место в первой десятке, если ты продолжишь в том же духе.
— Она слишком Бесстрашная для остальных перешедших, — говорит Юрай.
— И слишком Отреченная чтобы «праздновать», — замечает Линн.
Я не обращаю на нее внимания.
— И зачем тебе стрелять в мафин на голове Марлен?
— Она поспорила со мной, что я не смогу попасть в небольшую мишень с расстояния в сто футов, — объясняет Юрай. — А я поспорил с ней, что ей не хватит смелости стоять около цели, пока я буду пытаться. Будет интересно, правда.
Тренировочная, где я впервые стреляла из пистолета, как раз рядом с моим коридором для укрытия. Мы добираемся до нее меньше, чем за минуту, и Юрай щелкает выключателем. Комната выглядит точно так же, как в прошлый раз, когда я здесь была: мишени на одной стороне, стол с пистолетами — на другой.
— Они что, просто бросили их здесь? — спрашиваю я.
— Да, но они не заряжены. — Юрай приподнимает рубашку, демонстрируя нам торчащий из-за пояса штанов пистолет, прямо под тату. Я смотрю на рисунок, пытаясь понять, что это, но Юрай уже опускает рубашку. — Так, — говорит он. — Иди к цели.
Марлен бодрым шагом направляется к мишеням.
— Ты действительно собираешься стрелять в нее? — спрашиваю я Юрая.
— Это ненастоящий пистолет, — говорит Линн тихо. — В нем пластиковые пули. Худшее, что может случиться, — Юрай попортит ей лицо. Что, мы, по-твоему, идиоты?
Марлен встает перед мишенью и устраивает мафин у себя на голове. Юрай прицеливается, закрывая один глаз и наводя на нее пистолет.
— Стойте! — кричит Марлен. Она отрывает кусочек мафина и засовывает его в рот. — Ммдафай! — снова кричит она, ее слова искажены из-за набитого рта. Она показывает Юраю поднятый большой палец.
— Полагаю, здесь вы показывали хорошие результаты, — говорю я Линн.
Она кивает.
— Юрай второй, я первая, Марлен четвертая.
— Ты первая только из-за своей прически, — говорит Юрай, прицеливаясь. Он нажимает на курок. Мафин падает с головы Марлен, она даже не мигает.
— Мы оба выиграли! — выкрикивает она.
— Ты скучаешь по старой фракции? — спрашивает Линн меня.
— Иногда, — отвечаю я. — Там было спокойней. Не так изнурительно.
Марлен поднимает с пола мафин и впивается в него зубами. Юрай кричит:
— Фу!
— Инициация, как предполагается, должна показать, кто мы есть на самом деле. Во всяком случае, так утверждает Эрик, — произносит Линн, поднимая бровь.
— А Четыре говорит, что она нужна для того, чтобы подготовить нас.
— Ну, они редко сходятся во мнениях.
Я киваю. Четыре говорил мне, что у Эрика видение Бесстрашных не такое, каким должно быть. Но я не припомню, чтобы он хоть раз упоминал о своем понимании. Я сама ни раз сталкивалась с ним: аплодисменты Бесстрашных, когда я спрыгнула с крыши, их одобрение, когда я стояла перед мишенью, а Четыре кидал в меня ножи… Но этого недостаточно. Читал ли он манифест Бесстрашных? Именно в это он верит? В подвиги и храбрость?
Дверь в тренировочную открывается. Шона, Зик и Четыре входят как раз в тот момент, когда Юрай поражает другую цель. Пластиковая пуля отскакивает от центра мишени и катится по полу.
— Мне показалось, я слышал какие-то звуки отсюда, — говорит Четыре.
— Оказывается, это мой брат-идиот, — произносит Зик. — Тебя не должно быть здесь после занятий. Осторожней, а то Четыре расскажет Эрику, и тот с тебя скальп снимет.
Юрай строит брату недовольную рожицу и откладывает пистолет. Марлен пересекает комнату, продолжая жевать свой мафин. Четыре отходит от двери, чтобы пропустить нас.
— Ты бы не сдал нас Эрику, — предполагает Линн, смотря на Четыре с подозрением.
— Нет, не сдал бы, — отвечает он. Когда я прохожу мимо него, он кладет руку на верхнюю часть моей спины, как бы провожая, он прижимает ладонь к моим лопаткам. Я дрожу. Надеюсь, он не заметит.
Остальные идут дальше по коридору, Зик и Юрай толкают друг друга, Марлен делится мафином с Шоной, Линн шагает впереди. Я собираюсь последовать за ними.
— Подожди секунду, — говорит Четыре. Я поворачиваюсь к нему, задаваясь вопросом, какую его версию я сейчас увижу: ту, что ругает меня, или ту, что лезет за мной на вершину колеса обозрения. Он немного улыбается, но улыбка не распространяется на его глаза, которые выглядят напряженными и взволнованными.
— Ты принадлежишь этому месту, ты заешь об этом? — произносит он. — Ты подходишь нам. И скоро все кончится, ты только держись, ладно?
Он чешет за ухом и отводит взгляд, как будто смущен тем, что сказал.
Я смотрю на него. Я чувствую пульсацию по всему своему телу, даже в пальцах ног. Я испытываю желание сделать что-то смелое, но я могу также легко уйти. Не уверена, какой вариант мудрее или просто лучше. И я не уверена, что меня это волнует.
Я тянусь и беру его за руку. Его пальцы переплетаются с моими. Я не могу дышать.
Мы смотрим друг на друга. Мы стоим так довольно долго. А затем я разделяю наши руки и бегу за Юраем, Линн и Марлен. Наверное, теперь он думает, что я глупая или странная. Наверное, это того стоило.
Я возвращаюсь в общежитие раньше всех, и когда остальные начинают приходить, ложусь в постель и делаю вид, что сплю. Мне никто из них сейчас не нужен… если они и дальше будут вести себя так, когда у меня что-то хорошо получается… Если я пройду через инициацию, я буду Бесстрашной, и мне не нужно будет видеть их больше.
Я в них не нуждаюсь… Но нужны ли они мне? Каждая татуировка, которую мы сделали вместе, — знак нашей дружбы… Почти всякий раз, когда я смеялась здесь, — это было из-за них. Я не хочу их терять. Но чувствую, что уже поздно.
После примерно получаса бодрствования и скачущих в моей голове мыслей я перекатываюсь на спину и открываю глаза. В общежитии темно. Все легли спать. Наверное, жутко обиженные на меня, думаю я с кривой улыбкой. Мало того, что я заявилась из самой ненавистной фракции, так теперь еще и обхожу их.
Я встаю с постели, чтобы попить. Не то чтобы меня мучила жажда, но мне необходимо что-то сделать. Мои босые ноги громко шлепают по полу, и я иду, держась рукой за стену, чтобы не заплутать. Лампа над питьевым фонтанчиком мигает синим светом.
Я закидываю свои волосы на плечо и наклоняюсь. Как только вода касается моих губ, я слышу голоса в конце коридора. Я подкрадываюсь к ним, надеясь, что темнота меня сокроет.
— До сих пор не было никаких признаков.
Голос Эрика.
Признаков чего?
— Ну, ты и не мог увидеть их раньше, — отвечает женский голос, холодный и знакомый, но знакомый, скорее, как сон, чем как реальный человек. — Боевая подготовка ничего не показывает. А вот моделирование как раз открывает нам повстанцев Дивергент, если таковые имеются. Поэтому нам надо просматривать результаты по несколько раз, чтобы быть уверенными.
Слово «Дивергент» заставляет меня застыть. Я наклоняюсь вперед, хотя моя спина все еще прижата к камню, и пытаюсь рассмотреть, кому принадлежит знакомый голос.
— Не забывай, почему Макс назначил тебя главным, — продолжает голос. — Твой приоритет — всегда находить их. Всегда.
— Не забуду.
Я сдвигаюсь на несколько дюймов вперед, надеясь, что меня по-прежнему не видно. Кому бы ни принадлежал голос, именно она дергает за ниточки, и именно она ответственна за то, что Эрик стал лидером. И, главное, именно она хочет, чтобы я умерла. Я наклоняю голову, надеясь увидеть их, прежде чем они повернут за угол.
И затем кто-то хватает меня сзади.
Я начинаю кричать, но ладонь зажимает мне рот. От нее пахнет мылом, и она достаточно большая, чтобы закрыть половину моего лица. Я борюсь, но рука, держащая меня, слишком сильна. Я кусаю один из пальцев.
— Ай! — вскрикивает грубый голос.
— Заткнись и держи ее рот закрытым. — Этот голос выше, чем первый, и яснее. Питер.
Полоса темной ткани закрывает мне глаза, и новая пара рук завязывает ее на затылке. Я борюсь за то, чтобы дышать. Как минимум две ладони на моих руках тащат меня вперед, одна лежит на спине, толкая меня в том же направление, и еще одна у меня на рту — удерживает от криков. Три человека. В груди у меня появляется боль. Я не справлюсь с тремя людьми в одиночку.
— Интересно, на что это похоже, когда Стифф молит о пощаде? — говорит Питер, усмехаясь. — Быстрее.
Я пытаюсь сфокусироваться на руке у меня на рту. Должно в ней быть что-то примечательное, что-то, благодаря чему я пойму, кому она принадлежит. Хотя бы проблему определения личности похитителя я смогу решить. Мне нужно решить ее прямо сейчас, иначе я начну паниковать.
Ладонь потная и мягкая. Я сжимаю зубы и дышу через нос. Знакомый запах мыла. Лимонная трава и шалфей. Запах, окружавший кровать Ала. Мое сердце уходит в пятки.
Я слышу удары воды о камни. Мы почти у пропасти. Судя по глубине звука, мы должны быть выше нее. Я сжимаю зубы, чтобы не закричать. Если мы над пропастью, я знаю, что они собираются сделать со мной.
— Давайте, поднимайте ее.
Я сопротивляюсь, их грубая кожа трется о мою, и я понимаю, что это бесполезно. Я пытаюсь кричать, хотя также знаю, что никто меня здесь не услышит.
Я доживу до завтра. Доживу.
Руки поднимают мое тело, и кто-то толкает меня спиной на что-то твердое и холодное. Судя по ширине и кривизне — это металлические перила. Металлические перила… Те, что отгораживают лагерь от пропасти. Я судорожно вздыхаю, и холод влаги касается задней части моей шеи. Туман. Руки сильнее прижимают меня к перилам. Мои ноги отрываются от земли, и теперь похитители — единственное, что удерживает меня от падения в воду.
Тяжелая рука скользит по моей груди.
— Ты уверена, что тебе шестнадцать, Стифф? На ощупь тебе не больше двенадцати.
Другие парни смеются.
Желчь поднимается из желудка к горлу, и я сглатываю горький вкус.
— Подождите-ка, кажется, я что-то нашел!
Чьи-то руки сжимают меня. Я прикусываю язык, чтобы удержаться от крика. Еще больше смеха.
Рука Ала соскальзывает с моего рта.
— Прекратите, — огрызается он. Я узнаю его низкий отчетливый голос.
Когда Ал отпускает меня, я начинаю падать и снова соскальзываю на землю. На этот раз я кусаю так сильно, как только могу, первую же попавшуюся мне руку. Я слышу крик и сжимаю челюсти сильнее, чувствую вкус крови. Что-то ударяет меня по лицу. Моя голова в тумане. Это было бы больно, если бы не адреналин, бегущий по венам, словно кислота.
Парень освобождает свою поврежденную руку и бросает меня на землю. Я ударяюсь локтем о камень и поднимаю свои руки к голове, чтобы сорвать повязку с глаз. Чьи-то ноги ударяют меня, выбивая из легких весь воздух. Я задыхаюсь и кашляю. Я запускаю пальцы себе в волосы. Кто-то хватает меня за них и бьет головой обо что-то твердое. Крик боли вырывается из моего рта, и я чувствую головокружение.
Неуклюжими движениями я вожу рукой по голове, пытаясь найти край повязки. Наконец у меня это получается, и отяжелевшей рукой я сдергиваю ее с глаз, моргая. Земля передо мной наклоняется и качается туда-сюда. Я вижу, как кто-то бежит к нам и как кто-то убегает. Кто-то большой. Ал. Я хватаюсь за перила рядом с собой и встаю на ноги.
Питер обхватает руками мое горло и поднимает меня. Его волосы, обычно гладкие и блестящие, теперь взъерошены и прилипли ко лбу. Его бледное лицо искажено, а зубы стиснуты, он держит меня над пропастью, так, что пятна появляются у меня перед глазами, они роятся перед моим лицом: зеленые, розовые, голубые. Питер ничего не говорит. Я стараюсь ударить его, но мои ноги слишком коротки. Легкие нуждаются в воздухе.
Я слышу чей-то крик, а затем Питер меня освобождает.
Я вытягиваю руки, падая на землю. Я задыхаюсь, а мои подмышки врезаются в перила. Я цепляюсь локтями за них, и стону. Туман касается лодыжек. Мир кружится и качается около меня. Кто-то еще здесь, в Яме… Кричащий Дрю. Я слышу удары. Пинки. Стоны.
Я несколько раз моргаю и сосредоточиваюсь так упорно, как только могу, на единственном лице, которое у меня получается рассмотреть. Оно искаженное гневом. Глаза темно-синие.
— Четыре, — хрипло шепчу я.
Я закрываю глаза, а его руки касаются моих плеч. Он притягивает меня к своей груди, снимая с перил, обнимает и пропускает руку под моими коленями. Я утыкаюсь лицом в его плечо, и все вокруг внезапно погружается в гробовую тишину.
