ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Когда я захожу внутрь, большинство других посвященных — как рожденных Бесстрашных, так и перешедших — столпились между рядами двухъярусных кроватей с Питером посередине. Он держит листовку двумя руками.

— Массовый уход детей лидеров Отречения из фракции нельзя игнорировать или объяснять совпадением, — читает он. — Недавний переход Беатрис и Калеба Приоров, детей Эндрю Приора, в другие фракции ставит под вопрос устойчивость ценностей Отречения и их обучения.

Холодок бежит у меня по спине. Кристина, стоящая у края толпы, оглядывается через плечо и замечает меня. Она обеспокоенно смотрит в мою сторону. Я не могу пошевелиться. Мой отец. Теперь Эрудиты нападают на моего отца.

— Почему бы еще детям столь важного человека решать, что стиль жизни, установленный их отцом, не самый подходящий для них? — продолжает Питер. — Молли Этвуд, товарищ Беатрис из перешедших Бесстрашных, предполагает, что виной всему жестокое и оскорбительное воспитание. «Я слышала, как однажды она разговаривала во сне, — говорит Молли. — Она просила отца перестать делать что-то. Я не знаю, о чем шла речь, но это породило ее ночные кошмары».

Так это месть Молли. Должно быть, она говорила с репортером из Эрудитов, на которого кричала Кристина. Она улыбается, демонстрируя мне свои кривые зубы. Если бы я их выбила, то сделала бы ей одолжение.

— Что? — спрашиваю я. Или пытаюсь спросить. Мой голос похож на скрип, словно мне не хватает воздуха, поэтому я прочищаю горло и задаю вопрос снова: — Что?

Питер прекращает читать, и несколько людей оборачиваются. Некоторые, как Кристина, смотрят на меня с сочувствием, их брови сдвинуты, а уголки рта опущены вниз. Но большинство ухмыляются, поглядывая друг на друга, словно намекая на что-то. Питер поворачивается последним с широкой улыбкой на лице.

— Дай мне это, — говорю я, протягивая руку. Мое лицо горит.

— Но я еще не закончил читать, — он отвечает со смехом в голосе. Его глаза пробегаются по бумаге снова. — Однако, возможно, ответ лежит не в моральных проблемах одного человека, а в поврежденных идеалах всей фракции. Возможно, ответ в том, что мы доверили наш город группе тиранов, желающих обратить всех в свою веру, которые не знают, как вывести нас из бедности, как привести к процветанию.

Я подлетаю к нему, пытаясь вырвать листовку из рук, но он поднимает ее выше моей головы, поэтому я не могу достать до нее без прыжка. Но я не буду прыгать. Вместо этого, я со всей силы наступаю ему пяткой на место, где кости соединяются с пальцами. Он стискивает зубы, чтобы подавить стон.

Затем я бросаюсь на Молли, надеясь, что сила толчка ее удивит, и она упадет на пол, но прежде чем я успеваю нанести хоть какой-то вред, холодные руки обвиваются вокруг моей талии.

— Это мой отец! — кричу я. — Мой отец, ты трусливая…

Уилл оттаскивает меня от нее, отрывая от земли. Я тяжело дышу, пытаясь схватить листовку, прежде чем кто-то сможет прочитать еще хоть слово. Я должна сжечь ее, уничтожить, я обязана.

Уилл уводит меня из комнаты в коридор, его ногти впиваются в мою кожу. Он отпускает меня, как только дверь закрывается, а я отталкиваю его со всей своей силой.

— Что? Ты думаешь, я не могу защитить себя от куска Искреннего дерьма?

— Нет, — говорит Уилл. Он стоит перед дверью. — Я планировал увести тебя от драки в спальне. Успокойся.

Я посмеиваюсь.

— Успокоиться? Успокоиться?! Они говорят о моем отце, о моей фракции!

— Это не так. — У него темные круги под глазами, он выглядит изнуренным. — Это твоя бывшая фракция, и ты ничего не можешь поделать с тем, что они говорят, так что, тебе стоит просто игнорировать их.

— Ты вообще слушал? — Жар уходит от моих щек, и дыхание замедляется. — Твоя идиотская бывшая фракция не просто оскорбляет Отречение. Они призывают к свержению правительства в целом.

Уилл смеется.

— Нет, не призывают. Они высокомерные и скучные, именно поэтому я оставил их, но они не революционеры. Они просто хотят запускать пустые речи, вот и все, и они злятся на Отречение за отказ прислушиваться к ним.

— Они не хотят, чтобы люди слушали, они хотят, чтобы они соглашались, — отвечаю я. — Не обязательно запугивать людей, чтобы они принимали твою точку зрения. — Я прижимаю ладони к щекам. — Не могу поверить, что мой брат присоединился к ним.

— Эй. Они не все плохие, — говорит он резко.

Я киваю, но не верю ему. Я не могу представить себе человека, вышедшего из Эрудитов адекватным, хоть и кажется, что с Уиллом все в порядке.

Дверь снова открывается, и выходят Ал с Кристиной.

— Моя очередь делать тату, — говорит она. — Хотите пойти со мной?

Я приглаживаю волосы. Я не могу отправиться обратно в общежитие. Даже если Уилл мне позволит, я там буду лишней. Мой единственный выбор — пойти с ними и попытаться забыть то, что происходит за пределами здания Бесстрашных. У меня есть достаточно поводов для беспокойства и без волнений о моей семье.

Впереди меня Ал похлопывает Кристину по спине, поторапливая. Она вскрикивает, пока он пробирается через толпу. Люди отходят от него так далеко, как только могут.

Мое плечо до сих пор горит. Кристина уговаривает меня присоединиться к ней, и сделать тату знака Бесстрашных. Это круг с пламенем внутри. Моя мама даже не отреагировала на тот рисунок, который у меня на ключице, так что, меня ничего не сдерживает от получения другой татуировки. Они часть жизни здесь, как неотъемлемая часть моего посвящения, как обучение бороться.

Кристина также уговаривает меня приобрести рубашку, которая открыта на плечах и ключицах, и она снова подводит мне глаза черным карандашом. Я больше не против ее попыток меня накрасить. Особенно с тех пор, как поняла, что наслаждаюсь этим.

Мы с Уиллом идем за Кристиной и Алом.

— Не могу поверить, что ты сделала еще одну тату, — говорит он, качая головой.

— Почему? — спрашиваю я. — Потому что я Стифф?

— Нет. Потому что ты… чувствительная. — Он улыбается. Его зубы белые и ровные. — Ну, и каким был твой сегодняшний страх, Трис?

— Слишком много ворон, — отвечаю я. — А у тебя?

Он смеется.

— Слишком много кислоты. — Я не спрашиваю, что это значит. — Это и правда увлекательно — знать, как оно работает, — говорит он. — Это, в основном, борьба между частью таламуса, которая производит страх, и лобной долью, которая принимает решения. Но моделирование полностью в твоей голове, так что, даже если ты чувствуешь, будто кто-то делает все за тебя, это только ты, ты делаешь все это с собой, и… — Он умолкает. — Извини. Я говорю как Эрудит. Привычка.

Я пожимаю плечами.

— Это интересно.

Ал почти роняет Кристину, и она хватается рукой за первое, до чего может дотянуться, этим оказывается его лицо. Он съеживается и крепче хватается за ее ноги. На первый взгляд, Ал кажется счастливым, но есть что-то напряженное даже в его улыбке. Я волнуюсь за него.

Я вижу Четыре у пропасти, и группу людей возле него. Он смеется, хотя и вынужден вцепится в перила, чтобы удержать равновесие. Судя по бутылке в руке и блеске его глаз, он пьян, ну или уже на полпути к этому.

Я стала думать о Четыре, как о ком-то суровом, как о солдате, и забыла, что ему всего лишь восемнадцать.

— Ой-е-ей, — говорит Уилл. — Учебная тревога.

— Ну, по крайней мере, это не Эрик, — отвечаю я. — Он, наверное, заставил бы нас сыграть в «Цыпленка», или что-то в этом роде.

— Согласен, но Четыре пугает. Помнишь, как он приложил пистолет к голове Питера? По-моему, Питер тогда обмочился.

— Питер это заслужил, — говорю я твердо.

Уилл не спорит. Несколько недель назад он, скорее всего, стал бы, но теперь мы все видели, на что способен Питер.

— Трис! — зовет Четыре.

Уилл и я обмениваемся взглядами, наполовину удивленными, наполовину настороженными. Четыре шагает от перил ко мне. Впереди нас Ал и Кристина прекращают свой бег, и Кристина внимательно смотрит в нашу сторону. Я не виню их за то, что они так глазеют. Нас четверо, но Четыре говорит именно со мной.

— Ты выглядишь иначе. — Его слова всегда четкие, сейчас звучат лениво.

— Так же как и ты, — говорю я. И это правда, он выглядит более расслабленным, более юным. — Что ты делаешь?

— Играю со смертью, — отвечает он, смеясь. — Пью возле пропасти. Не самая лучшая идея.

— Да, не самая.

Я не уверена, что Четыре нравится мне таким. Есть что-то тревожное в нем.

— Не знал, что у тебя есть тату, — говорит он, смотря на мою ключицу. Он отпивает из бутылки. Его дыхание отдает чем-то густым и острым. Как дыхание того афракционера. — Точно. Вороны, — говорит он. Он смотрит через плечо на своих друзей, которые преспокойно веселятся без него, не то что мои. Он добавляет: — Я бы пригласил тебя поотрываться с нами, но ты не должна видеть меня таким.

Мне хочется спросить его, что он имеет в виду, но я подозреваю, что ответ как-то связан с бутылкой в его руке.

— Каким? — спрашиваю я. — Пьяным?

— Да… хотя, нет. — Его голос смягчается. — Настоящим, полагаю.

— Я притворюсь, что не видела.

— Как это мило с твоей стороны. — Он наклоняется, почти касаясь губами моего уха, и говорит: — Ты хорошо выглядишь, Трис.

Его слова застают меня врасплох, и мое сердце замирает. Я хочу, чтобы это было не так, потому что, судя по тому, как его глаза скользят по мне, он представления не имеет, о чем говорит.

Я смеюсь.

— Сделай мне одолжение, держись подальше от пропасти, ладно?

— Конечно, — подмигивает он мне.

Ничего не могу с собой поделать. Я улыбаюсь.

Уилл прочищает горло, но я не хочу отворачиваться от Четыре, даже когда он идет назад к своим друзьям. Затем Ал приближается ко мне, словно ходячий валун, и забрасывает меня себе на плечо. Я визжу, мое лицо краснеет.

— Давай, пошли, малявка, — говорит он. — Я забираю тебя на обед. — Я опираюсь локтями ему на спину и машу Четыре, пока Ал несет меня. — Полагаю, я тебя спас, — говорит Ал, когда мы уходим прочь. Он опускает меня. — Что это было? — Ал старается казаться беззаботным, но задает вопрос почти печально. Он до сих пор слишком интересуется мной.

— Да, я думаю, мы все хотели бы знать ответ на этот вопрос, — произносит Кристина нараспев. — Что он тебе сказал?

— Ничего. — Я качаю головой. — Он был пьян. Он не понимал, что говорит. — Я прочищаю горло. — Вот, почему я улыбалась. Это… забавно… видеть его таким.

— Точно, — говорит Уилл. — Это не может быть потому, что…

Я толкаю Уилла локтем под ребра до того, как он закончит предложение. Он был достаточно близко, чтобы услышать, что Четыре сказал мне о том, как я выгляжу. Не нужно сообщать об этом всем, особенно Алу. Я не хочу, чтобы он чувствовал себя еще хуже.

Дома я проводила спокойные, приятные вечера со своей семьей. Моя мама вязала шарфы соседским детям. Отец помогал Калебу с домашними заданиями. Огонь горел в камине, и в сердце были мир и покой, я делала именно то, что должна была, и все было тихо. Меня никогда не носил на спине большой парень, и я не смеялась до колик в животе за обеденным столом, не слушала шум голосов сотен людей одновременно. Мира здесь немного, но здесь свобода.