ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
— До тех пор, пока вас нечетное количество, один из вас драться не будет, — говорит Четыре, отходя от доски в тренажерном зале. Он смотрит на меня. Рядом с моим именем ничего нет. Узел в моем животе слабеет. Передышка.
— Фигово, — произносит Кристина, пихая меня локтем.
Ее локоть попадает прямо по ноющей мышце (этим утром у меня больше больных мышц, чем здоровых), и я вздрагиваю.
— Ой.
— Прости, — произносит она. — Смотри, я в паре с Танком.
Мы с Кристиной сидели вместе на завтраке, а до этого она ограждала меня от остальной части комнаты, пока я переодевалась.
У меня никогда не было такой подруги, как она.
Сьюзен скорее была подругой Калеба, а не моей, Роберт же и вовсе общался только с ней. Думаю, у меня вообще никогда не было друзей до этого момента. Невозможно иметь настоящие близкие отношения с людьми, которые не могут принимать помощь, или даже говорить о себе. Здесь такого не будет. Я знакома с Кристиной всего два дня, а знаю ее уже лучше, чем Сьюзен.
— Танком? — Я нахожу имя Кристины на доске, напротив него написано «Молли».
— Именно. У Питера и то намного более изящный вид, — говорит она, кивая на группу людей с другой стороны комнаты. Молли высока, как и Кристина, но на этом их сходство заканчивается. У нее широкие плечи, загорелая кожа и нос картошкой.
— Эти трое, — Кристина отмечает в толпе Питера, Дрю и Молли, — похоже, были неразлучны с тех пор, как выползли из матки. Ненавижу их.
Уилл и Ал стоят напротив друг друга на арене. Они держат руки возле лица, чтобы защитить себя, как учил нас Четыре, и перемещаются по кругу. Ал на полфута выше Уилла и вдвое шире.
Чем дольше я на него смотрю, тем отчетливее понимаю, что даже черты его лица огромны: большой нос, большие губы, большие глаза. Драка не продлится долго.
Я перевожу взгляд на Питера и его друзей. Дрю ниже Питера и Молли, но он крепко сложен, плечи его всегда сгорблены. У него красновато-рыжие волосы цвета старой моркови.
— Да что с ними не так? — спрашиваю я. — Питер — чистое зло.
— Когда мы были детьми, он устраивал драки с членами других фракций, а затем, когда взрослые приходили разбираться, плакал и выдумывал историю о том, что все начал другой ребенок. И, конечно, они верили ему, он же был из Искренности и не мог солгать. Какая ирония. — Кристина морщит нос и продолжает: — Дрю всего лишь его подпевала. Сомневаюсь, что он способен думать самостоятельно. А Молли… она из тех людей, которые поджигают муравьев с помощью лупы лишь для того, чтобы посмотреть, как те мучаются.
На арене Ал сильно ударяет Уилла в челюсть. Я вздрагиваю. В другом конце комнаты Эрик ухмыляется Алу, теребя один из гвоздиков в брови. Уилл отшатывается в сторону, прижимая к лицу одну руку и блокируя следующий удар Ала другой. Судя по его гримасе, блокировать удар столь же мучительно, сколь и получать его. Ал медленнее, но сильнее.
Питер, Дрю и Молли украдкой поглядывают в нашу сторону, а затем, склонив головы, начинают перешептываться.
— Думаю, они знают, что мы их обсуждаем, — говорю я.
— Ну и? Они и так в курсе, что я их ненавижу.
— В курсе? С чего бы?
Кристина изображает фальшивую улыбку и машет им. Я опускаю взгляд; на щеках появляется румянец. В любом случае, я не должна сплетничать. Сплетни — потворствование собственным желаниям.
Уилл ударяет Ала по ноге и тянет того вниз, сбивая на пол. Ал пытается высвободить ногу из захвата.
— Я сама им об этом сказала, — говорит она, улыбаясь сквозь стиснутые зубы.
Она смотрит на меня.
— Мы — Искренние — стараемся быть честными в своих чувствах. Много людей говорили мне, что я им не нравлюсь. И много, что нравлюсь. Кого это волнует?
— Просто… мы ведь не должны причинять людям боль, — говорю я.
— Мне нравится думать, что я помогаю им, ненавидя, — произносит она. — Я просто напоминаю им, что они далеко не подарок для человечества.
Я немного смеюсь над этим и снова сосредотачиваюсь на арене.
Уилл и Ал смотрят друг на друга чуть больше секунды… На их лицах написано сомнение. Уилл убирает светлые волосы с глаз. Они смотрят на Четыре так, будто ждут, когда он скажет им остановиться, но тот просто стоит, скрестив руки на груди, не реагируя.
В нескольких метрах от него Эрик сверяется со своими часами. После нескольких секунд ожидания он выкрикивает:
— По-вашему, это просто развлечение? Может нам еще перерыв на сон сделать? Деритесь друг с другом!
— Но… — Ал выпрямляется, опуская руки, и произносит: — Это что, будет оцениваться? После того, как мы закончим?
— Поединок завершится только тогда, когда один из вас не сможет продолжить, — изрекает Эрик.
— В соответствии с правилами Бесстрашия, — говорит Четыре, — также один из вас может сдаться.
Эрик прищуривается.
— В соответствии со старыми правилами, — произносит он. — По новым правилам сдаться не может никто.
— Храбрый человек признает чужую силу, — замечает Четыре.
— Храбрый человек не отступает.
Четыре и Эрик сверлят друг друга взглядами в течение нескольких секунд. Мне кажется, я смотрю на два типа Бесстрашных: благородного и безжалостного.
Но даже я понимаю, что в этой комнате Эрик — самый молодой лидер Бесстрашия, у которого есть авторитет.
Капли пота выступают на лбу Ала; он вытирает их тыльной стороной ладони.
— Это нелепо, — произносит он, качая головой. — Зачем мне его бить? Мы из одной фракции!
— О, ты думаешь, все будет так просто? — говорит Уилл, ухмыляясь. — Давай. Попробуй достать меня, копуша.
Уилл вновь поднимает руки. Я вижу решимость в его глазах, которой не было до этого. Он действительно верит, что может победить? Один удар, и Ал нокаутирует его. В смысле, если он, конечно, сможет задеть Уилла. Ал пытается ударить, и Уилл уклоняется, его лоб блестит от пота. Он пропускает другой удар, скользя вокруг Ала, и пинает его в спину. Ал наклоняется вперед и поворачивается.
В детстве я читала книгу о медведях гризли. Была там картинка, на которой один из них ревел, стоя на задних лапах, растопырив передние. Ал выглядит сейчас точно так же.
Он атакует Уилла, хватая его за руку, так, что тот не может вывернуться, и сильно ударяет в челюсть. Я вижу, как свет исчезает из глаз Уилла: светло-зеленых, цвета сельдерея.
Они закатываются, и напряжение покидает тело. Он выскальзывает из захвата Ала и мертвым грузом валится на пол.
Холод расползается вниз по моей спине и наполняет грудь. Глаза Ала расширяются, и он приседает рядом с Уиллом, рукой похлопывая его по щекам.
Комната затихает, поскольку мы ждем ответной реакции Уилла. Ее нет на протяжении нескольких секунд. Он просто лежит на полу с изогнутыми руками.
А затем он начинает шокировано моргать.
— Поднимай его, — велит Эрик. Он жадно смотрит на упавшее тело Уилла, будто это еда, а он голодал неделями. Его губы жестоко изгибаются.
Четыре поворачивается к доске и обводит имя Ала.
Победа.
— Следующие Молли и Кристина! — выкрикивает Эрик.
Ал закидывает руку Уилла себе на плечо и стаскивает его с арены.
Кристина хрустит суставами. Я желаю ей удачи, но не понимаю, как она может ей помочь. Кристина не слабая, но она намного худее Молли. Надеюсь, ее рост поможет.
На другом конце комнаты Четыре поддерживает Уилла, выводя его из комнаты.
Ал на мгновение замирает в дверях, смотря на то, как они уходят.
Я нервничаю из-за того, что Четыре ушел. Оставить нас наедине с Эриком — все равно, что нанять няню, у которой хобби — затачивание ножей.
Кристина забирает волосы. Они у нее длинной до подбородка, черные, заколотые сзади серебряной заколкой.
Она снова хрустит суставами, выглядя обеспокоенной: еще бы, кто бы ни нервничал, увидев, как Уилла утаскивают, словно тряпичную куклу.
Если противостояние в Бесстрашии заканчивается только одним стоящим на ногах, то я не думаю, что эта часть инициации для меня.
Была бы я Алом, возвышающимся над телом человека, зная, что это я уложила его на лопатки, или была бы Уиллом, лежащим беспомощной кучей? Эгоистично ли жаждать победы, или это храбро? Я вытираю потные ладони о штаны.
Я смотрю очень внимательно, когда Кристина ударяет Молли в бок. Молли ахает и скрипит зубами, как будто она вот-вот зарычит. Прядь черных волос падает ей на лицо, но она не убирает ее.
Ал стоит рядом со мной, но я слишком сосредоточенна на новой драке, чтобы смотреть на него или поздравлять с победой. Полагаю, именно этого он и ждет. Хотя не уверена.
Молли ухмыляется и без предупреждения ныряет вниз, руки ее вытянуты к животу Кристины. Она наносит сильный удар, сбивая ее, и прижимает к земле. Кристина сопротивляется, но Молли тяжелая, она даже не двигается с места. Она вновь наносит удар, и Кристина перемещает голову в сторону, но Молли только бьет снова и снова, пока ее кулак не попадает Кристине в челюсть, в нос и в рот.
Не задумываясь, я хватаю руку Ала и сжимаю ее так сильно, как только могу. Мне просто нужно нечто, за что я могу держаться.
Кровь стекает по лицу Кристины, на землю рядом с ее щекой. Это первый раз, когда я молюсь о том, чтобы кто-то потерял сознание. Но она не теряет. Кристина кричит и освобождает одну руку. Она ударяет Молли в ухо, лишая ее равновесия, и вырывается на свободу.
Кристина встает на колени, прикасаясь к своему лицу одной рукой. Кровь, текущая у нее из носа, густая и темная, покрывает ее пальцы за считанные секунды.
Она кричит снова и уползает подальше от Молли. По ее плечам я могу сказать, что она рыдает, но я еле слышу ее из-за пульсации в моих ушах.
Пожалуйста, потеряй сознание.
Молли бьет Кристину в бок, заставляя ее растянуться на спине. Ал освобождает руку и тянет меня к себе. Я сжимаю зубы, чтобы не закричать.
У меня не было сочувствия к Алу в первую ночь, но я не настолько жестокая; вид Кристины, которая сжимает грудную клетку, заставляет меня хотеть встать между ней и Молли.
— Стоп! — вопит Кристина, когда Молли тянет ее за ногу назад, чтобы ударить снова. Она протягивает руку. — Стоп! Я… — она закашливается. — Я побеждена.
Молли улыбается, а я облегченно выдыхаю. Ал тоже вздыхает, его грудная клетка подымается и опадает рядом с моим плечом. Эрик идет к центру арены, его движения медленные, и останавливается над Кристиной, скрестив руки.
— Извини, что ты сказала? Ты побеждена? — спрашивает он тихо.
Кристина с усилием встает на колени. Когда она убирает свою руку с земли, там остается красный отпечаток ее ладони. Она зажимает нос, чтобы остановить кровотечение, и кивает.
— Вставай, — говорит он.
Если бы он кричал, я бы не чувствовала, что все внутри моего желудка так и просится наружу. Если бы он кричал, я бы знала, что крик — это худшее, что он планирует сделать. Но его голос тихий и спокойный. Он хватает Кристину за руку, рывком ставя ее на ноги, и тащит за дверь.
— За мной, — приказывает он остальным. И мы слушаемся.
Я чувствую рев реки, болью отдающийся в моей груди.
Мы стоим возле перил. Яма почти пуста, сейчас середина дня, хотя такое чувство, будто это ночь, и длится она уже несколько дней.
Если бы вокруг были люди, я сомневаюсь, что кто-нибудь из них помог бы Кристине.
Во-первых, мы с Эриком, а во-вторых, Бесстрашные имеют иные правила — правила, где жестокость не считается нарушением.
Эрик толкает Кристину к перилам.
— Залезай, — приказывает он.
— Что? — говорит она так, будто ожидая, что он смягчится, но ее широко открытые глаза и пепельного цвета лицо свидетельствуют о том, что она понимает: этого не будет. Эрик не отступит.
— Хватайся за перила, — повторяет Эрик, произнося каждое слово медленно и четко. — Если ты сможешь провисеть над пропастью пять минут, я забуду твою трусость. Если нет, я не позволю тебе продолжить посвящение.
Перила узкие и сделаны из металла. Брызги реки настигают их, делая скользкими и холодными. Даже если Кристина достаточно храбра, чтобы висеть на перилах в течение пяти минут, она не сможет удержаться. Либо она решит стать афракционером, либо рискнет жизнью.
Когда я закрываю глаза, я представляю, как она падает на острые камни внизу, и содрогаюсь.
— Хорошо, — говорит она, ее голос дрожит.
Она достаточно высокая, чтобы перекинуть ногу через перила. Свою дрожащую ногу. Она ставит ее на выступ и поднимает другую.
Повернувшись лицом к нам, она вытирает руки о штаны и держится за перила так крепко, что ее пальцы становятся белыми. Потом она спускает одну ногу с выступа. Затем вторую. Я вижу ее лицо между прутьями перил, полное решимости, губы сжаты. Рядом со мной Aл засекает время.
Первые полторы минуты Кристина справляется хорошо. Ее хватка вокруг перил тверда, руки не дрожат. Я начинаю думать, что она может сделать это и показать Эрику, как глупо было то, что он сомневался в ней. Но затем река бьется о стену, и белые брызги воды попадают на спину Кристины. Ее лицо ударяется о барьер, и она кричит.
Ее руки соскальзывают, и она удерживается лишь кончиками пальцев. Она пытается ухватиться поудобнее, но теперь ее руки влажные.
Если я помогу ей, Эрик позаботится о том, чтобы моя судьба была такой же, как и ее. Смогу ли я дать ей упасть, или я смирюсь с судьбой афракционера? И что хуже: сидеть, сложа руки, в то время как кто-то умирает, или быть изгнанной, но боровшейся. У моих родителей бы никогда не возникло проблем с ответом на этот вопрос.
Но я не мои родители.
Насколько мне известно, Кристина не плакала с тех пор, как мы сюда попали, но теперь ее лицо исказилось, а ее всхлипы громче, чем река.
Еще одна волна ударяет о стену, и брызги покрывают ее тело. Одна капля попадает мне на щеку. Руки Кристины вновь скользят, и на этот раз, одна из них падает с перил. Теперь она висит на четырех пальцах.
— Давай, Кристина, — говорит Ал, и его обычно тихий голос звучит неожиданно громко. Она переводит взгляд на него. Он продолжает: — Давай, хватайся заново. Ты можешь это сделать. Хватайся.
Буду ли я достаточно сильна, чтобы удержать ее? Будет ли стоить моих усилий попытка помочь ей, если я понимаю, что я слишком слаба, чтобы вытащить ее? Я знаю, что это за вопросы, — это оправдания. Причина, выдуманная человеком, может оправдать любое зло, вот почему так важно не полагаться на нее. Так говорил мой отец.
Кристина размахивается рукой, хватаясь за перила. Никто больше ее не подбадривает, но Ал складывает свои большие руки вместе и кричит, его глаза смотрят только на нее. Хотела бы и я так, хотела бы я хотя бы сдвинуться, но я лишь смотрю на нее и удивляюсь, как давно я стала настолько отвратительно эгоистичной.
Я смотрю на часы Ала. Прошло четыре минуты.
Он сильно толкает меня локтем в плечо.
— Давай же, — говорю я. Я могу лишь шептать. Я прочищаю горло. — Осталась одна минута, — произношу я снова, на этот раз громче.
Ладонь Кристины крепче хватает перила. Ее руки трясутся, и я удивляюсь, почему я до сих пор не замечала, как дрожит подо мной земля, размывая обзор.
— Давай, Кристина! — Мы с Алом говорим одновременно.
Я верю, я могу быть достаточно сильной, чтобы помочь ей. Я помогу ей. Если она еще раз соскользнет, я сделаю это. Еще одна волна брызгает на спину Кристины, и она вскрикивает, когда обе ее руки соскальзывают.
Крик вырвался из моего рта. Он звучит так, будто принадлежал кому-то другому.
Но она не падает. Она хватается за перекладины. Ее пальцы скользят вниз, до тех пор, пока я не перестаю видеть ее голову, видны только руки.
На часах Ала ровно пять минут.
— Пять минут уже прошли, — говорит он, практически выплевывая слова Эрику в лицо. Эрик проверяет собственные часы. Он наклоняет запястье, пока мой живот скручивает так, что я не могу дышать.
Когда я моргаю, я вижу, сестру Риты на тротуаре перед железнодорожными путями, чьи ноги согнуты под странным углом, я вижу Риту, кричащую и рыдающую, я вижу себя, вижу то, как я отворачиваюсь.
— Хорошо, — соглашается Эрик.
— Ты можешь подняться, Кристина, — говорит Ал, подходя к перилам.
— Нет, — останавливает его Эрик. — Она должна сделать это сама.
— Нет, не должна, — рычит Ал. — Она сделала то, что ты велел. Она не трусиха. Она доказала это, сделав то, что ты велел.
Эрик не отвечает.
Ал склоняется над перилами: он настолько высок, что может достать запястье Кристины. Она хватается за его предплечье. Ал тянет ее вверх. Его лицо напряженное и покрасневшее. Я подбегаю, чтобы помочь.
Я слишком низкая, чтобы сделать хоть что-то, как я и подозревала, но я хватаю Кристину под плечи, как только она достаточно высоко, а потом мы с Алом тащим ее через барьер.
Она падает на землю. Ее лицо все еще измазано в крови после боя, спина мокрая, а тело дрожит. Я встаю на колени около нее.
Она смотрит на меня, затем на Ала, и мы все облегченно выдыхаем.