65 Собаки

Прошло много лет, и я отправился путешествовать по миру. Целью моей было осмотреть все музеи мира, и, повидав за день в Перу, Индии, Германии, Египте или какой-нибудь другой стране десятки тысяч маленьких и странных вещей, по вечерам я выпивал стаканчик-другой, потом часами бродил в одиночестве по улицам чужих городов. В Лиме, Калькутте, Гамбурге, Каире — повсюду я заглядывал в окна домов и через занавески видел, как люди ужинают всей семьей перед телевизором. Иногда даже под различными предлогами заходил к людям, фотографировался с хозяевами дома. Именно так я заметил, что почти везде на телевизоре, перед которым по вечерам собиралась вся семья, стоит фарфоровая собачка. Почему миллионы семей в разных уголках земного шара стремились поставить именно её?

Интересоваться этим вопросом я начал у Кескинов. Фарфоровая собачка, которая попалась мне на глаза во время первого прихода в дом Фюсун, как позднее выяснится, до появления телевизора стояла на радиоприемнике. Под ней была постелена вышитая салфетка. То же самое я видел в Тебризе, в Тегеране, на Балканах, на Востоке, в Лахоре и в Бомбее. Иногда рядом с собачкой помещали маленькую вазочку или морскую раковину (однажды Фюсун со смехом прижала мне её к уху, чтобы я послушал шум океана, спрятанного в ней), часто собачку (или даже несколько) ставят рядом с пепельницей, чтобы она её охраняла. Иногда казалось, что какая-нибудь собачка сейчас качнет головой или прыгнет на пепельницу. Я полагал, что тетя Несибе знает этот секрет, но в декабре 1983 года оказался невольным свидетелем того, как Фюсун переставила собачку на телевизоре, пока я с восхищением смотрел на неё. В тот раз она передвинула её от нетерпения — мы все сидели за столом и ждали ужин, который готовила её мать. Но почему все-таки на телевизор ставили собачек, это не объясняло. В последующие годы там расположилась еще одна фигурка, также рядом с пепельницей. Появились, но почти сразу исчезли две пластмассовые собачки, которые умели качать головами и в те годы были популярным украшением на лобовом стекле в такси и на рейсовых автобусах. Способность собачек быстро появляться и столь же стремительно исчезать, о которой никто ничего не говорил, была связана с моим уже откровенным интересом к вещам Кескинов. Собачки исчезали, а Фюсун с тетей Несибе чувствовали либо знали, что их, как и другие вещи, «брал» я.

Признаться, мне совершенно не хотелось показывать свою коллекцию либо рассказывать о моей ставшей навязчивой привычке кому-то постороннему, потому что я чувствовал стыд. Некоторые предметы — такие как спичечные коробки, окурки от сигарет Фюсун, солонки, кофейные чашки, шпильки и заколки — забирать получалось почти незаметно. Исчезновение же пепельницы, чашки или тапки вызывало переполох, поэтому со временем я начал покупать и приносить взамен унесенных вещей новые.

— Тетя Несибе, помните, мы на днях говорили о собачке с телевизора! Так вот: она у меня. Она случайно разбилась. Взамен я принес эту, тетя. Покупал на Египетском базаре зерно и тыквенные семечки для Лимона, там и увидел в одной лавке...

— А этот черноухий хорош! Настоящий уличный пес... Ах ты, черноухий! Ну-ка садись вот сюда. Такие штучки ведь людей успокаивают, бедный мой мальчик....

Она брала фарфоровую собачку у меня из рук и ставила снова на телевизор. Некоторые из этих молчаливых существ действительно дарили нам ощущение покоя. Другие смотрелись угрожающе, третьи были откровенно уродливы, неприятны, но благодаря им мы чувствовали, что пространство, где мы находимся, охраняется собаками, и поэтому мы в безопасности. По вечерам на улицах квартала, отдаваясь эхом, гремели выстрелы, и мир за порогом казался все тревожнее. Черноухий пес, по мнению Кескинов, был самым симпатичным из всех, сменившихся на телевизоре за восемь лет.

В сентябре 1980 года произошел новый военный переворот. Утром я отчего-то встал раньше матери и, увидев абсолютно безлюдный проспект Тешвикие и столь же пустынные улицы, прилегающие к нему, угадал, что происходит, ибо с детства повидал несколько военных переворотов, случавшихся раз в десять лет. Потом услышал гул едущих военных грузовиков с солдатами, напевавшими военные марши. Я включил телевизор, посмотрел на торжественный парад, послушал речи захвативших власть генералов, а затем вышел на балкон. Неожиданно установившаяся тишина и шелест каштанов от легкого ветра во дворе мечети обратили мои мысли в прошлое. Ровно пять лет назад в столь же ранний час мы с Сибель вышли на этот балкон после вечеринки в честь окончания лета и увидели, как замер мир.

— Хорошо, что переворот! Государство стояло на грани гибели, — радовалась мать, слушая по телевизору патриотические народные песни в исполнении военного певца с большими густыми усами. — Но зачем они этого мужлана на телевидение пустили?! Фатьма, приготовь поесть! Что в холодильнике? Бекри сегодня не сможет прийти.

В тот день из домов выходить запретили. Глядя на военные грузовики, то и дело проносившиеся по проспекту, мы понимали, что в эту минуту арестовывают и увозят многих политиков, журналистов и обычных людей, и радовались, что никогда не вмешивались в политику. Все газеты в срочном порядке подготовляли новые выпуски, где восторженно прославляли переворот. Я просидел дома с мамой перед телевизором до вечера, читая газеты и глядя из окна на открывающуюся красоту города; по телевизору без конца крутили объяснения генералов причин переворота и кинохронику с Ататюрком. Я думал о Фюсун, о её родителях, пытался представить, что сейчас происходит в Чукурджуме. Ходили слухи, что в некоторых кварталах обыскивали каждый дом, как во время событий 1971 года.

— Теперь можно будет спокойно ходить по улицам! — радовалась мать.

Но, так как по вечерам после десяти вечера начинался комендантский час, военный переворот испортил удовольствие от ужинов у Фюсун. В новостях единственного канала, который смотрела вся страна, генералы ругали за старое не только политиков, но и весь народ. Многие люди, активно участвовавшие в радикальных группировках, были поспешно казнены в назидание другим. За столом у Кескинов мы смолкали, слушая такие новости. И тогда я чувствовал, что еще больше приблизился к Фюсун, стал частью её семьи. В тюрьму бросали не только политиков, оппозиционеров из интеллигенции, но и аферистов, тех, кто нарушал правила дорожного движения, писал на стенах политические лозунги, владельцев домов свиданий, тех, кто снимал эротические фильмы и показывал их, всех уличных лотошников и игроков, торговцев контрабандными сигаретами... Правда, в отличие от предыдущих военных переворотов солдаты не ловили длинноволосых молодых людей, похожих на хиппи, и не брили их, зато во многих университетах уволили многих преподавателей. «Копирка» тоже опустела. Я после тоже решил навести порядок в своей жизни — поменьше пить и унижаться из-за любви, упорядочить способ забирать вещи у Кескинов.

Однажды вечером, когда после военного переворота прошло меньше двух месяцев, мы с тетей Несибе очутились перед ужином на кухне вдвоем. Чтобы дольше побыть у Фюсун, в те дни я приезжал пораньше.

— Милый Кемаль-бей, помните, вы приносили собачку на телевизор, черноухий бродяга пес... Он пропал... К вещам когда привыкнешь, сразу замечаешь. Мне-то все равно, что с ним, может, сам убежал, но Тарык-бей не унимается, все время спрашивает: что с ним случилось? — сказала она и сначала улыбнулась, но потом, заметив суровое выражение на моем лице, посерьезнела: — Что нам делать? — переспросила она.

— Я что-нибудь придумаю.

За ужином у меня пропала охота говорить. Несмотря на это молчание — или же из-за него — я не мог встать и уйти. Когда уже вот-вот начинался комендантский час, я почувствовал, что мне вообще не уйти, это напоминало приступ какой-то серьезной болезни. Полагаю, этот приступ заметили даже Фюсун с тетей Несибе. Тетушке пришлось несколько раз повторить: «Господи, Кемаль-бей, вы только смотрите, не опоздайте!» В тот вечер я ушел от них только в пять минут одиннадцатого.

На обратном пути нас никто не задержал. Дома я долго размышлял о собачках и их роли в доме, о том, что сначала я их приношу, а потом забираю и их там больше нет. Отсутствие черноухого пса Кескины заметили только через одиннадцать месяцев, после того как я его унес, да и то, по-моему, из-за стремления навести во всем порядок, которое сейчас, с переворотом, владело всеми. Сама тетя Несибе, конечно, полагала, что они заметили это «сейчас». Ведь, ставя собачек на радиоприемники, семья, собиравшаяся по вечерам послушать что-нибудь интересное, поворачивалась к приемнику, а там хотелось увидеть что-нибудь отвлекающее, успокаивающее. Но, когда семейным «михрабом» стал телевизор и фарфоровые существа тоже перебрались на новый постамент, никто крохотных животных уже не замечал — глаза теперь всегда смотрели на экран. И потому я уносил их незаметно.

Через два дня, придя к Кескинам, я прихватил двух фарфоровых собачек:

— Шел сегодня по Бейоглу, увидел в витрине «Японского базара». Решил, что они самое то для нашего телевизора.

— Ах, какие миленькие, — обрадовалась тетя Несибе. — Не стоило утруждаться, Кемаль-бей!

— Я расстроился, что черноухий исчез, — соврал я. — Но видеть его в одиночестве на телевизоре было еще грустней. Парочка точно будет лучше — псы явно веселые и счастливые...

— Неужели вам и в самом деле было жаль черноухого, Кемаль-бей? — улыбнулась тетя. — Ведь вы такой веселый. Но мы вас очень любим за это.

Фюсун тоже мне улыбнулась.

— Я очень расстраиваюсь, когда выбрасывают или забывают какие-то вещи, — продолжал я объяснять. — Китайцы верят, что у вещей есть душа.

— Тут по телевизору недавно показывали, что мы, турки, до того как пришли в Малую Азию, много дел с китайцами имели, — заметила тетя Несибе. — Вас тем вечером не было. Фюсун, как та передача называлась? Ой, как вы удачно собачек поставили! Пусть стоят лицом друг к другу. Или повернуть их к нам? Не могу решить.

— Пусть левая будет повернута к нам, а вторая — к ней, — внезапно подал голос Тарык-бей.

Иногда, в самый неожиданный момент, когда мы были уверены, что Тарык-бей нас не слушает, он внезапно вмешивался в разговор и советовал что-то мудрое, из чего явствовало, что он следил за разговором, и очень внимательно:

— Тогда они и скучать не будут и нас будут видеть, станут членами семьи, — добавил он.

Я больше года не мог прикоснуться к этим собачкам, хотя мне очень хотелось. А когда забрал их в 1982 году, вместо унесенных вещей уже не раз оставлял некоторую сумму денег или же взамен унесенной вещи приносил на следующий день новую и очень дорогую. За те последние годы на телевизоре сменились странные пары: игольница с собачкой или собачка с сантиметром.