26 Где возникает любовная боль?

Мне захотелось поместить в своем музее схему строения человека с рекламы обезболивающего средства «парадизон», продававшегося в те дни в стамбульских аптеках, чтобы посетители понимали, где возникала, обострялась и как распространялась по моему телу любовная боль. Появляется она (и в тот момент терпеть её особенно трудно) слева, над желудком. Уиливаясь, боль мгновенно заполняет грудную полость, перебираясь, таким образом, с левой части груди на правую. Мне казалось, что в меня вкрутили отвертку или воткнули острый гвоздь и теперь железный штырь раздирает мне внутренности. Будто у меня внутри, из желудка, разливается концентрированная кислота либо меня жалят крохотные медузы. Растекаясь по телу, боль захватывала все новые пространства, просачиваясь в голову, в затылок, в спину, в мечты, в фантазии, в воспоминания. Она душила меня. Иногда собиралась комком на животе, прямо у пупка, и, словно едкая жидкость, перетекала к горлу, в рот, — мне становилось страшно, что она меня убьет, у меня ныло все тело, а я стонал от муки. Боль на мгновение стихала, если я бил кулаком по стене, старался присесть или отжаться, выполнить любое физическое упражнение, но лишь затем, чтобы вскоре нахлынуть с новой силой. Даже в те минуты, когда она усмирялась, её крохотные капли продолжали просачиваться мне в кровь, будто вода из неисправного крана. Иногда боль достигала глотки, и мне делалось трудно глотать; иногда переходила на спину, на плечи, в руки. Но источник её всегда находился над желудком, возникала она всегда именно там.

Несмотря на все материальные и физические признаки, я знал, что боль эта связана с сознанием и душой, однако мне никак не удавалось навести у себя в голове порядок, необходимый, чтобы избавиться от неё. Так как раньше со мной никогда не бывало ничего подобного, я понастоящему растерялся, как самонадеянный капитан, впервые попавший в шторм. Каждый день я придумывал множество причин, почему Фюсун обязательно должна была прийти в «Дом милосердия». От этого боль делалась более-менее терпимой, а надежда теплилась опять.

В те редкие минуты, когда у меня хватало сил хладнокровно рассуждать, я полагал, что она обиделась и решила меня наказать не столько за помолвку, сколько за то, что я скрывал от неё наши встречи с Сибель, либо что она узнала, какие я плел на помолвке интриги, пытаясь держать её подальше от Кенана, либо за то, что никак не мог найти её сережку. Но я всем сердцем чувствовал: назначенное ею наказание мне было не меньшим и для неё самой — ведь мы были невероятно счастливы, и ей сейчас так же плохо, как и мне. Надо смириться с болью, терпеливо переносить её, стиснуть зубы, зато, когда мы встретимся, я буду точно знать, что она чувствует то же самое. Стоило мне об этом подумать, как я кусал локти, зачем из-за ревности отправил им приглашение на помолвку, почему никак не мог найти и вернуть ей потерянную сережку, не мог уделять ей больше времени и почаще заниматься с ней математикой, отчего не приехал к ней домой на ужин и не привез наш велосипед. Боль раскаяния скрывалась глубже и длилась меньше, но ощущалась почему-то в икрах, коленях, а также в легких и странным образом лишала меня физических сил. Когда их не оставалось совсем, я падал ничком на кровать.

Иногда я думал, что она неудачно сдала экзамен и поэтому сердится. А потом опять принимался клясть себя и фантазировал, как я снова подолгу занимаюсь с ней математикой. От этих видений боль постепенно отстранялась. Фантазии переплетались со счастливыми воспоминаниями о проведенных вместе минутах; потом меня подначивало, что она не сдержала обещания прийти ко мне сразу после экзамена, данного во время танца на помолвке, и я начинал сердиться на неё за то, что она даже не попыталась извиниться. К этому примешивалась обида за другие её незначительные проступки, например, за попытку заставить меня ревновать, за желание узнать сплетни от сотрудников «Сат-Сата», и у меня появлялась надежда, что обида поможет мне забыть её и безропотно принять её наказание.

Когда наступила пятница первой недели после помолвки, время подобралось к половине третьего, а Фюсун так и не появилась, я сдался, несмотря на все мелкие обиды, появлявшуюся и снова гасшую надежду, а также другие доводы, которые непрестанно искал для самообмана. Гнетущая, смертоносная боль терзала меня, как дикое животное, которому нет дела до страданий жертвы. Я лежал на кровати, точно труп, вдыхал исходивший от простыней аромат её кожи, вспоминал наши ласки шесть дней назад и пытался понять, как мне теперь жить без неё. Вдруг во мне откуда-то поднялись неодолимая ревность и ярость. Я представил, что Фюсун уже нашла себе другого. Теперь боль ревности смешалась с любовной, и обе они, словно бурная горная река, захватили и понесли меня к истинной катастрофе. Хотя эта постыдная мысль, выдававшая мою слабость, иногда посещала меня и прежде, сейчас мне никак не удавалось остановиться. Я считал, что она давно нашла мне замену в лице Кенана, теперь моего заклятого врага, или Тургай-бея, или даже Заима, или кого-то еще из своих многочисленных поклонников. Девушка, которая так любит физическую сторону любви, непременно захочет повторить это с кем-нибудь другим. К тому же её обида на меня могла толкнуть её к мести. Хотя краешком ума, сохранявшим еще способность здраво рассуждать, сознавая, что испытываю самую обычную ревность, я сдался даже этому чувству, молниеносно завладевшему мной. Меня вдруг осенило, что если я немедленно не пойду в бутик «Шанзелизе» и не увижу её, то умру от обиды, ревности и ярости, и сразу выбежал из дома.

Помню, как шагал с надеждой, от которой быстрее колотилось мое сердце, по проспекту Тешвикие, будто спешу на важную встречу. Поглощенный мыслью немедленно её увидеть, я даже не подумал о том, что ей скажу. Знал лишь наверняка, боль успокоится, пусть даже на мгновение. Она должна выслушать меня, разве мы не условились обо всем, когда танцевали, нам надо пойти куда-нибудь поговорить...

Когда на двери бутика «Шанзелизе» прозвенел колокольчик, у меня защемило сердце. Канарейки не было. Я сразу понял, Фюсун нет, но от страха и безысходности пытался убедить себя, что она спряталась.

— Здравствуйте, Кемаль-бей, — радушно заулыбалась Шенай-ханым.

— Хочу взглянуть на вечернюю сумочку с белыми вышитыми цветами, которая у вас на витрине, — пробормотал я.

— Да, хорошая сумочка! — подтвердила Шенай-ханым. — Вы так внимательны. Первый замечаете, когда в магазине появляется что-нибудь стоящее, и первый приходите. Её совсем недавно привезли из Парижа. Ремень на клипсах. Внутри — кошелек и зеркальце. Ручная работа. — Она медленно подошла к витрине, достала сумочку и продолжала её нахваливать.

Я незаметно бросил взгляд в сторону служебной комнаты, вход в которую закрывала занавеска. Фюсун не было. Я сделал вид, что внимательно рассматриваю изящную вещицу, и даже не попытался снизить немыслимо высокую цену, которую ведьма установила за неё. Пока она заворачивала сумку, Шенай-ханым сказала, что все говорят о нашей с Сибель прекрасной помолвке. Чтобы отвлечь её, я попросил завернуть мне еще пару попавшихся на глаза запонок. Увидев, как просияло её лицо, я, осмелев, спросил:

— А что с этой... с нашей родственницей? Её сегодня нет?

— А-а, так вы не знаете? Фюсун почему-то бросила работу.

— В самом деле?..

Ведьма сразу почувствовала, что я пришел из-за Фюсун, поняла, что мы больше не встречаемся, и, пытаясь догадаться о причинах расставания, уставилась на меня.

Я сдержался и ни о чем больше спрашивать не стал. Несмотря на бешеную боль, хладнокровно опустил левую руку в карман, чтобы она не заметила, что я не ношу кольцо жениха. Отдавая ей деньги, я увидел в её лице неожиданную нежность. Казалось, нас обоих сблизила внезапная потеря Фюсун. Еще не до конца поверив, что её нет, опять посмотрел в сторону служебной комнаты.

— Да, вот так, — вздохнула Шенай-ханым. — Нынешняя молодежь не любит зарабатывать трудом; хочет, чтобы деньги доставались за просто так. — Последние её слова нестерпимым образом усилили мою ревность.

Мне удалось скрыть страдания от Сибель. Замечавшая малейшее изменение моего настроения, любую тень, промелькнувшую по моему лицу, каждый новый жест, в первые дни она ни о чем меня не спрашивала и только через три дня после помолвки, за ужином, когда я мучился от любовной боли, разливавшейся от живота к сердцу и от затылка к ногам, мягко напомнила мне, что я слишком много пью, и внезапно спросила: «Что происходит, милый?» Я объяснил, что меня измучили рабочие ссоры с братом. Вечером пятницы первой недели после помолвки я думал, что сейчас делает Фюсун, как вдруг Сибель опять задала тот же вопрос, но я опять сумел сочинить невероятную историю про нас с братом. (Скрытая геометрия жизни, воплощающая мудрость Аллаха, проявилась в том, что все мною выдуманное произошло несколько лет спустя.) «Не обращай внимания, — улыбнулась Сибель. — Рассказать тебе, что только не придумывают Мехмед и Заим, лишь бы на пикнике в воскресенье понравиться Нурджихан?»