21

Утром в день зимнего солнцестояния Дженне удается стащить зажигалку у слуги, который пришел поджечь ароматические палочки в коридоре. Пофлиртовав с ним немного, она как бы случайно роняет на пол стопку любовных романов с весьма пикантным содержанием и, пока он, даже не заставив себя просить, с готовностью бросается подбирать книги с пола, незаметно выхватывает у него из руки зажигалку. Очарованный ее улыбкой, слуга не замечает ее маневра.

– Пока-пока.

Она так улыбается ему на прощание, что он не может отвести от нее глаз и его голова чуть не застревает между закрывающимися дверями лифта. Спустя мгновение от сероглазой соблазнительницы не остается и следа. Она превращается в обычную молодую девушку. Стоя в дверях своей спальни, аплодирую ее мастерству. Дженна приседает в шутливом реверансе.

У нее на лбу выступила испарина, словно разыгранная сценка далась ей с большим трудом. Но в руках, словно ценный приз, она держит зажигалку.

– И что ты будешь с ней делать? – спрашиваю я.

– Принеси мне одну из твоих свечек. Я собираюсь поджечь гостиную, – говорит она таким тоном, будто речь идет о чем-то само собой разумеющемся.

– Что, прости?

– Когда Комендант Линден, Распорядитель Вон и слуги услышат вой пожарной сигнализации, они все тут же примчатся сюда, чтобы выяснить, в чем дело. У тебя появится шанс пробраться в подвал.

Не самый безумный план из возможных, настаивает Дженна, если вспомнить мои игры со смертью на площадке для мини-гольфа. Прошу ее подождать, пока я не вставлю зеленые линзы.

– Может, с ними меня не узнают, – объясняю я.

Даже те слуги, которые меня ни разу не видели, хоть что-то да обо мне знают. Рейн. Самая хорошая из троих. Не жалуется. С необычными глазами.

На Дженну моя хитрость производит большое впечатление.

– Поищи там костюм химической защиты, – советует она. – В нем тебя точно не узнают. Посмотри в лабораториях.

Я умалчиваю о том, что одна лишь мысль о посещении этих темных комнат приводит меня в неописуемый ужас. Ограничившись кивком, протягиваю ей одну из лавандовых свечек, которые должны помочь мне бороться с бессонницей.

– Оставайся здесь, – говорит она. – Когда сработает сигнализация, постарайся не попасться никому на глаза.

Улыбнувшись, Дженна пружинистой походкой направляется вниз по коридору. Похоже, ей давно хотелось здесь что-нибудь поджечь.

Несколько секунд спустя раздается оглушительный рев сирены. На потолке вспыхивают лампочки. Из комнаты напротив слышится детский крик. В коридор выбегает Сесилия, прижимая руки к ушам. Двери лифта открываются – прибыли слуги. Вон с Линденом появляются чуть позже, когда дым из гостиной уже валит клубами. С нашего этажа нет выхода ни на одну лестницу, и меня всегда интересовало, что было бы с нами в случае пожара. Зная Вона, могу предположить, что нам дали бы погибнуть, а наши места заняли бы новые девушки.

Улизнуть оказывается легко. Моя магнитная карта имеет ограничения, и доступа в подвал у меня нет, так что я нажимаю на аварийную кнопку. В творящейся на этаже сумятице, подстегиваемой надрывающейся сигнализацией, это остается незамеченным. Двери лифта раздвигаются. Подвал. Здесь нет ни одного окна и так тихо, что кровь стынет в жилах. Не вижу никаких следов сигнализации, на потолке флегматично мигают лампочки.

Зеленоглазая и пока никем не замеченная, иду, спотыкаясь, по коридору и шепотом зову Габриеля по имени. В поисках костюма химзащиты заглядываю в кладовую. Она ими буквально забита. Выбираю один и натягиваю его поверх одежды. Внутри резко, удушающе пахнет химией. Дышу глубоко. Смотровое окошко костюма быстро запотевает. Я словно вижу наяву кошмарный сон. Мне снится, что меня похоронили заживо.

– Габриель! – шепчу я снова и снова со все возрастающим отчаянием.

Мне так хочется верить, что мы можем столкнуться в любую секунду или я поверну за угол и увижу его там, протирающего полы или раскладывающего припасы по полкам. Я в сотый раз твержу себе, что за эти двери мне заглядывать не придется, как вдруг слышу его голос. По крайней мере, мне кажется, что слышу. Костюм очень плотный, да и шум моего собственного дыхания почти заглушает все внешние звуки.

Что-то касается моего плеча, и я вздрагиваю от неожиданности.

– Рейн?

Он резким движением разворачивает меня к себе. Габриель. В целости и сохранности. Не лежащий на операционном столе в бессознательном состоянии. Не избитый до полусмерти. Живой. Он не умер. Умер. Это слово звенит в моей голове, как все сигнализации вместе взятые. Внезапно понимаю, чего именно боялась больше всего. Бросаюсь ему на шею. Объятие у меня выходит несколько неуклюжим, мешает шлем, но мне все равно. Главное, я оказалась в кольце его сильных рук, остальное – пустяки.

Он снимает с меня шлем, и в уши врываются звуки окружающего мира. Его негромкий смех. Стук упавшего на пол шлема.

– Что ты здесь делаешь? – спрашивает Габриель, прижимая меня к себе.

– Я думала, ты умер, – бормочу я, уткнувшись носом в его рубашку. – Думала, умер. Думала, умер.

Эти слова оказывают на меня успокаивающее действие. Озвучив главную причину своих тревог, осознав, что все хорошо, я чувствую, как страх меня оставляет. Габриель проводит рукой вверх по моей спине, касается волос, обхватывает ладонью затылок и замирает. Время словно останавливается.

Разжав объятия, он убирает волосы с моих глаз и смотрит на меня долгим внимательным взглядом.

– Что с тобой случилось?

– Ты о чем? Я в полном порядке.

– Твои глаза.

– Цветные линзы. Чтобы не узнали, если натолкнусь на кого-нибудь незнакомого и… А сам-то ты как? – вскрикиваю я, опомнившись. – Я так давно тебя не видела!

Он прижимает палец к моим губам, призывая к молчанию, и заводит меня в одну из этих ужасных темных комнат. Страшнее них места нет. Но Габриель рядом, а значит, все будет хорошо. Свет он не включает. Чувствую холодный металлический запах. Слышу, как капли воды с мерным стуком разбиваются о твердую поверхность. Я держу Габриеля за руки, стараясь различить в кромешной темноте его силуэт.

– Послушай, – говорит он вполголоса. – Тебе нельзя здесь находиться. Распорядителю обо всем известно. Он знает и о нашем поцелуе, и о том, что ты хотела сбежать. Если он застанет нас вдвоем, мне конец.

– Он тебя выгонит?

– Не знаю. Но что-то подсказывает мне, что дело не обойдется без большого мешка из черного пластика.

Ну конечно. Надо же было такое сморозить! Никто не уходит отсюда живым. Вообще-то я не уверена, что хоть кому-нибудь удается выбраться отсюда даже после смерти. Вону постоянно нужны тела для вскрытия. Не об этом ли Дженна пыталась меня предупредить? Так и вижу свои глаза в стеклянной банке на полке одного из медицинских кабинетов Вона. Сжимаю губы, борясь с подступившей к горлу тошнотой. Очень возможно, что я попалась в его ловушку. Уж больно это все подозрительно: дать мне ключ от лифта, спрятать Габриеля в подвале, зная, что я наверняка буду его здесь искать. Вдруг он сейчас прячется поблизости, сгорая от нетерпения запереть меня в одной из своих пыточных? От этой мысли сердце заходится в бешеном ритме, стучит в висках, но присутствие Габриеля помогает мне пересилить страхи. Я бы не смогла жить дальше, если бы так и не попробовала его найти.

– Но откуда? – удивляюсь я. – Откуда он об этом узнал?

– Не знаю, но он не должен видеть нас вместе. Рейн, это небезопасно.

– Давай убежим вместе, – предлагаю я.

– Рейн, послушай, мы не можем…

– Я знаю как, – продолжаю я и, схватив его за руку, прижимаю ее к магнитной карте, висящей у меня на шее. – Линден разрешил мне пользоваться лифтом. И я нашла дорогу, которая ведет к воротам. Из-за оптической иллюзии с расстояния ее не увидеть. Кажется, что там сплошной лес, но на самом деле это всего лишь его голограмма.

Габриель молчит. В такой темноте кажется, что он исчез. Хватаю его за рубашку.

– Ты еще здесь?

– Здесь, – отвечает он и снова замолкает.

Слышно только его дыхание. Но вот губы Габриеля раскрываются, и за долю секунды до того, как он начинает говорить, я вдруг отчетливо понимаю, что сейчас в ход пойдет логика. Если я хочу убраться из этого места еще при жизни, так дело не пойдет, поэтому я закрываю ему рот поцелуем.

Дверь уже закрыта. Растворяясь в темноте комнаты, легко представить себе, что мы находимся не в подвале, а посреди бескрайнего океана. В поле зрения ни клочка суши. Нас никто не может поймать. Мы свободны. Его рука мягко перебирает волосы у меня на затылке, спускается ниже. По шуршанию, которое издает мой защитный костюм, можно было бы составить карту ее перемещений.

Он упорно пытается отстраниться, то и дело вставляя глупые «но…», «Послушай меня…» и «Рейн», но я не даю ему такой возможности, и в конце концов он сдается. Пусть это мгновение никогда не закончится. И с моего безымянного пальца исчезнет обручальное кольцо. И мы вместе обретем свободу. Да будет так.

Но через некоторое время мы размыкаем объятия. Он прижимается ко мне лбом:

– Рейн, это слишком опасно. Распорядитель пойдет на все, чтобы уберечь сына от лишних потрясений. Если он тебя поймает, то убьет, а смерть твою обставит как несчастный случай.

– Звучит безумно даже для Вона, – не соглашаюсь я.

– От него можно ожидать чего угодно, – настаивает Габриель. – Сын для него – смысл жизни. Это Вону ты и твои сестры можете сказать спасибо за свое появление здесь. Вы должны были отвлекать внимание Линдена от умирающей Роуз. Будь уверена, он не задумываясь уничтожит тебя, если решит, что ты собираешься причинить новую боль Линдену.

«Если тебе дорога жизнь, больше никаких попыток сбежать». Это сказал мне Вон после моего провалившегося побега. Еще он сказал, что я особенная, хоть сама этого не понимаю, и что Линден не переживет, если потеряет меня. Что бы я ни думала о Воне, каким бы ужасным человеком его ни считала, мне и в голову не придет сомневаться в его любви к сыну. Никакой несчастный случай не заставит Линдена смириться с моей смертью. Он никогда не простит отца, если со мной что-нибудь случится в этом доме.

Меня пронзает чувство вины, но я отгоняю его как могу. Я не собственность Линдена. И пусть я совсем не хочу его обидеть, другого выбора у меня нет.

– Все пройдет по плану, – убеждаю я Габриеля. – Никто нас не поймает. Не о чем больше говорить.

– Так уж и не о чем, – с недоверчивым смешком говорит он.

– Я же пообещала, что возьму тебя за шкирку и потащу за собой силком, и от своего слова не отступлюсь, – упорствую я. – Разве не видишь, что с тобой произошло? Ты так долго пробыл в заключении, что попросту забыл о желании быть свободным. И не говори мне, что здесь не так уж плохо. Не спрашивай, что особенного есть во внешнем мире, потому что ответ ты можешь увидеть только сам, собственными глазами. Тебе придется мне поверить. Пожалуйста, поверь мне.

Кожей чувствую его сомнения. Он накручивает на палец прядь моих волос.

– Я не надеялся тебя больше увидеть, – через некоторое время признаётся он.

– Ты меня и сейчас не видишь, – парирую я.

Мы позволяем себе негромко рассмеяться.

– Сумасшедшая.

– Да, мне говорили. Значит ли это, что ты готов рискнуть? – уточняю я.

– А что, если твой план не сработает?

– Тогда мы оба распрощаемся с жизнью, – отвечаю я если и не всерьез, то лишь полушутя.

В затянувшейся тишине он дотрагивается до моего лица.

– Ладно, – раздается спокойный ясный голос Габриеля.

Прижавшись друг к другу в темноте, обсуждаем детали побега полушепотом. Каждую последнюю пятницу месяца, ровно в 10 вечера к черному ходу подъезжает заказанный Воном мусоровоз, чтобы забрать медицинские отходы. Габриель должен будет пройти через заднюю дверь и закинуть мешки с отходами в машину. Увидев, в какую сторону направится мусоровоз, он последует за ним, прямо сквозь голограммы деревьев, и будет ждать меня там. По-моему, план у нас получился вполне надежным, но Габриелю этого мало. Он все спрашивает у меня, как мы пройдем через ворота и что будем делать, если они охраняются.

– Разберемся на месте, – отмахиваюсь я от его вопросов.

Сегодня вечером мы с Линденом идем на празднование дня зимнего солнцестояния.

– Когда мы окажемся в городе, я постараюсь запомнить, где что находится. Подумаю, куда можно будет пойти первым делом после побега.

– Это последняя неделя декабря, – говорит он, словно прощаясь. – Так что увидимся в следующем году.

Поцелуй напоследок, и я возвращаюсь в лифт.

От пожара, разыгравшегося на нашем этаже, остались лишь воспоминания и подпаленная тряпка, бывшая когда-то невообразимо уродливыми розовыми шторами. Я вхожу в гостиную как раз в тот момент, когда Дженна описывает Вону происшедшее.

– …и увидела, что со свечи огонь уже перекинулся на шторы. Я пыталась его погасить, но пламя было слишком сильным.

– Тебя никто не винит, – успокаивает ее Линден, поглаживая по плечу.

– Купим новые занавески. Но на будущее – не стоит оставлять зажженные свечи без присмотра, – говорит Вон, не сводя почему-то именно с меня пристального взгляда.

– Что у тебя с глазами? – спрашивает Сесилия, держа на руках капризничающего младенца.

– С глазами? – непонимающе переспрашиваю я.

Дженна похлопывает пальцем по нежной коже у себя под глазом, и я вдруг понимаю, что все еще в цветных линзах.

– Хотелось попробовать что-нибудь новое… для сегодняшней вечеринки, – придумываю я на ходу. – Предполагалось, что это будет сюрприз. Для Линдена. Когда сработала сигнализация, я их как раз и примеряла, а снять потом забыла.

Не знаю, убедила ли Вона моя история. К счастью, в эту секунду раздается детский крик, и все внимание присутствующих переключается на плачущего ребенка. Когда становится ясно, что Сесилии его не успокоить, Вон забирает у нее внука.

– Ну, ну, Боуэн, мой мальчик, – воркует Распорядитель, и младенец понемногу затихает.

В шаге от него неподвижно стоит Сесилия с таким видом, будто хочет что-то сказать или выхватить из его рук сына.

– Мне кажется, он проголодался, – говорит Вон.

– Я его покормлю, – тут же откликается Сесилия.

– Не стоит так себя утруждать, дорогая, – он легонько щелкает ее пальцем по носу, как маленькую девочку. – Это работа кормилицы.

Не успевает Сесилия открыть рот, как он разворачивается и с Боуэном на руках выходит из комнаты. Она так и остается стоять с насквозь промокшей спереди блузкой. Из ее маленьких набухших грудей сочится молоко.

На подготовку моей персоны к сегодняшней вечеринке уходит целый час. Я так рада, что нашла Габриеля и мы наконец распланировали побег, что стойко переношу пытку укладкой: волосы мне сначала вытягивают, а потом и чем-то сбрызгивают с таким энтузиазмом, что я оказываюсь в центре удушающе ароматного облака. Меня уговаривают снять линзы, что я делаю с притворной неохотой.

– Поверь мне, все разговоры будут только о твоих глазах, – продолжает меня убеждать одна из женщин.

– Особенно если пригласили телевидение, – мечтательно вторит ей другая.

Телевидение. Замечательно. Не знаю, какова вероятность того, что Роуэн увидит съемку именно с этой вечеринки. Сегодня в новостях покажут репортажи с десятков подобных празднований. Обычно мой брат такие передачи не смотрит, но вдруг он до сих пор пытается меня разыскать? Времени уже прошло немало. Еще один месяц, и мы будем вместе. В глубине души я боюсь, что вернусь в пустой дом. Брат мог отправиться на мои поиски или, вконец отчаявшись, съехать, не в силах жить в окружении воспоминаний. Такое часто случается. Когда у близких родственников пропадает дочь или сестра, люди переезжают на новое место целыми семьями. А Роуэн не из тех, кто сидит сложа руки.

Мысленно обращаюсь к своему брату-двойняшке. Дождись меня. Я скоро вернусь домой.

Снова тишина в ответ.

Когда Дейдре объявила, что сшила мне на вечер розовое платье, я была настроена скептически. Но стоило ей разложить его на кровати, я в очередной раз убеждаюсь, что в портняжном деле моей помощнице нет равных. На этот раз она выбрала для меня мерцающий материал приглушенного розового оттенка. По низу платья идет искусная отделка, благодаря которой оно будто утопает в снегу. Шаль расшита жемчугом. Дейдре делает мне идеально подходящий к наряду макияж.

– Готова поспорить, что все другие жёны будут в белом или голубом, – объясняет она свой выбор. – В честь зимнего праздника. Вот я и решила, что тебе захочется немного выделиться.

– Оно потрясающее. – Я не в силах скрыть свое восхищение.

Просияв от удовольствия, Дейдре подносит к моему рту бумажную салфетку, чтобы я промокнула губы.

Линден доволен, что я передумала надевать цветные линзы.

– Они на тебе жутковато смотрелись, – комментирует мое решение Сесилия.

Она стоит на пороге моей комнаты, сложив на груди руки, непричесанная, с припухшими глазами, под которыми залегли тени. Сквозь бледную кожу просвечивают все вены.

– Я уж было подумала, что тебя удар хватил или что-то вроде того. Не надевай их больше, ладно?

Нервно передернув плечами, она разворачивается и идет к себе в спальню.

После ее ухода позволяю себе обеспокоенно нахмуриться. Она совсем не похожа на энергичную, полную надежд невесту, какой была меньше года назад. Ей исполнилось четырнадцать незадолго до рождения ребенка, но в отличие от Дженны, чей день рождения прошел незаметно, Сесилия подняла вокруг своего четырнадцатилетия большой шум. У нее был торт, украшенный фигурками единорогов из сахарной глазури. Слуги должны были поднимать Сесилии настроение песнями, а Линден подарил ей роскошное бриллиантовое колье, которым бедняжке так и не представилось случая похвастаться на людях. Она какое-то время ходила в нем по дому, но после родов не надевала ни разу.

– У нее усталый вид, – говорю я Линдену. – Ты помогаешь ей с ребенком?

– Так часто, как я только могу, – отвечает он, тоже хмурясь. – Но у меня не всегда получается забрать его у отца. Он так рад рождению внука.

Линден смотрит на меня так, словно вот-вот признается в том, что я и без него уже знаю: у них с Роуз был ребенок, но он родился мертвым. Крошечная частичка Роуз, которую Линден должен был сохранить. Но он обходится лишь коротким:

– Выглядишь просто великолепно, – и берет меня за руку.

На улице стоит мороз, к счастью, шаль Дейдре оказывается довольно теплой. Линден шутит насчет того, стоит ли нам открывать сегодня люк. В ответ я прижимаюсь к мужу и говорю, что лучше оставить его закрытым. Все окна тонированы, да и на улице уже темно, поэтому понять, где именно расположены голограммы деревьев, мне не удается. Но едва мы пересекаем границу имения, я прижимаюсь лбом к стеклу, стараясь ничего не упустить из виду. Прежде всего ищу глазами какие-нибудь примечательные строения. По ним мы с Габриелем легко сориентируемся, когда окажемся за воротами.

Линден расплывается в довольной улыбке.

– Что?

– Ты так волнуешься, – объясняет он, убирая залакированный локон мне за ухо. – Выглядит очень мило.

Его замечание застает меня врасплох. Пока он мной восхищается, я думаю только об одном: как бы сбежать от него и никогда больше к нему не возвращаться. Чтобы немного загладить свою вину, когда он целует меня в щеку, широко улыбаюсь в ответ, не забывая при этом следить за дорогой.

Первым делом найдем кинотеатр. Это будет нетрудно – его яркую рекламу видно отовсюду, а неоновая вывеска на двери сообщает, что он открыт круглые сутки. Потом замечаю симпатичное местечко – столики, накрытые красными скатертями, и бумажные фонарики. Наверное, рыбный ресторанчик. Вспоминаю, что здесь совсем близко океан. Когда машина сворачивает за угол, мне удается хорошенько рассмотреть прибрежную полосу. Недалеко от берега на волнах покачиваются ярко освещенные яхты. Доносящаяся с них музыка слышна даже через закрытые окна лимузина.

– Они устраивают вечеринки на воде? – удивляюсь я.

– Это, должно быть, яхт-клубы все организовали.

– Ты когда-нибудь бывал в море?

– Один раз, совсем ребенком, – отвечает он. – Я был таким маленьким, что ничего не помню. Отец сказал, меня тошнило несколько дней. Что-то с вестибулярным аппаратом. С тех пор держусь от воды подальше.

– Так вот почему ты никогда не купаешься в бассейне и плавать так и не научился, – догадываюсь я.

Он кивает. Я в ужасе, хотя стараюсь этого не показать. Вон установил над сыном настолько жесткий контроль, что ему нельзя окунуться даже в крошечный уголок ненастоящего океана, созданный в нашем бассейне. Сомневаюсь, что в этой истории про укачивание есть хоть крупица правды. Похоже, рассказы о тяжелых болезнях, которые Линден перенес в детстве, и его слабом здоровье были состряпаны Воном с целью удержать сына подле себя. Кладу руку на колено мужа и торжественно обещаю:

– Когда станет теплее, я научу тебя плавать. Это проще простого. Если умеешь держаться на воде, как бы ни старался, утонуть у тебя уже не получится.

– С радостью, – соглашается он.

Но тут меня осеняет: весной я буду уже очень далеко отсюда. Успеваю бросить еще один взгляд на воду до того, как она скрывается за домами. Волны перекатываются одна за другой мимо яхт и огней, погружаясь в глубокую ночь, в вечность. Это единственное место, куда Линден за мной не последует. И Габриель говорит, что ему нравятся лодки. Интересно, хватит ли нам его знаний для того, чтобы отправиться в одиночное плавание?

Вечеринка проходит на пятнадцатом этаже высоченного небоскреба. Парочки оставляют на танцплощадке следы, которые в течение нескольких секунд светятся неоном, а потом гаснут. Висящие в воздухе сосульки отражают их мерцание. Благодаря голограмме пол кажется заметенным снегом. Дейдре оказалась права: все жёны в белом и голубом.

Мы задерживаемся в дверях. Линден оглядывается несколько неуверенно.

– Знаешь здесь кого-нибудь? – спрашиваю я.

– Нескольких отцовских коллег.

Его силуэт дрожит в быстро мигающем свете, окрашиваясь во все цвета радуги. На ум приходят слова Роуз: он замечательно танцует, но на вечеринках сама застенчивость. Сейчас Линден выглядит так, словно его и впрямь одолел приступ морской болезни. Решаю начать с малого и пригласить Линдена на медленный танец чуть позже.

Мы подходим к буфетной стойке. Пробуем всего по чуть-чуть: филе-миньон, супы, выпечку. От огромного выбора пирожных у меня разбегаются глаза, такое изобилие я видела только в булочной на Манхэттене, мимо которой ходила на работу. Говорю Линдену, что мы обязательно должны захватить парочку эклеров для Сесилии. Она будет рада чему угодно, если это покрыто шоколадной глазурью.

Звучит медленная музыка, и я вытаскиваю Линдена на танцпол. Справившись с удивлением, он очень быстро забывает о толпе вокруг. До этого я ни разу в жизни не танцевала, но он такой великолепный партнер, что мне не мешают даже мои убийственные каблуки. Мы кружимся. Он наклоняет меня в танце. Едва возвращаюсь в вертикальное положение, как замечаю направленную на нас камеру. Поворачиваю голову так, чтобы лицо попало в объектив. Распахиваю глаза.

Мы какое-то время общаемся с другими гостями. Сегодня желающих поцеловать мне руку гораздо меньше. Большинство мужчин пришли в сопровождении жен, которые, кстати, тоже ведут себя вполне сносно. Присоединяюсь к разновозрастной группе женщин, беседующих о редких птицах восточной Калифорнии. И хотя я мало что могу сказать на данную тему, этот разговор нравится мне гораздо больше, чем расспросы о том, когда наконец муж сделает мне ребенка.

Линден, стоящий на другом конце комнаты в компании мужчин, время от времени встречается со мной взглядом и почти незаметно делает рукой ободряющий жест. Он, видимо, последовал моему примеру.

– Ты замужем за Линденом Эшби, так ведь? – интересуется одна из молодых девушек, наклоняясь ко мне поближе.

– Да, – с непривычной легкостью признаюсь я.

– Я очень расстроилась, когда узнала о смерти Роуз, – говорит она, прижимая руку к сердцу. – Мы были подругами.

– Мы тоже.

Мне кажется, Линден, все еще стоящий на противоположной от меня стороне комнаты, смеется чьей-то шутке.

– Он не выглядит подавленным, – замечает она с беззаботной улыбкой, которая напоминает мне о том, какой была Сесилия до рождения ребенка. – Я рада, что он не замкнулся в себе. Мы все… Муж работает в больнице с отцом Линдена. Мы слышали, что Роуз заболела. Линдена давно не было видно на вечеринках.

– Ему было непросто, но он справляется, – пространно отвечаю я.

– Ты, должно быть, волшебница.

Линден обнимает меня и, все еще посмеиваясь над только ему понятной шуткой, начинает представлять меня друзьям Вона, их женам и даже тем, с кем познакомился лишь сегодня вечером. Я никогда не видела его таким. Таким счастливым и… свободным.

Домой мы возвращаемся уже под утро. Линден позволил себе выпить вина и сейчас настолько расслаблен, что, пока мы поднимаемся в лифте на мой этаж, стоит, привалившись ко мне всем телом. Он решил проведать перед сном Боуэна, а его кроватка – в спальне Сесилии. Были разговоры о том, чтобы обустроить детскую на каком-нибудь другом этаже. Однако перевод Боуэна в отдельную комнату стал источником беспрерывных споров между Сесилией и Воном. Она наотрез отказывается расставаться с сыном, а Вон считает, что в доме неприлично много пустующих помещений. Спальня Роуз в конце коридора остается закрытой. Даже Сесилия не рискует предложить переделать ее в детскую.

Протягиваю Линдену коробку с эклерами, которую я захватила для Сесилии. Он бросает на меня долгий взгляд, говорит: «Какая же ты заботливая», – и, быстро поцеловав, исчезает за дверью ее спальни.

Вернувшись к себе, иду в ванную. Тщательно умываюсь, прополаскиваю в раковине волосы, переодеваюсь в ночную рубашку и тут же понимаю, что заснуть мне не удастся. Тело буквально ломит от желания танцевать, а в голове водоворот из огней, музыки и мыслей об океане. Если бы я на самом деле была сиротой, как думает Линден, и провела свое детство в специальной школе для невест, то, возможно, смогла бы полюбить такую жизнь. Сама вижу, как легко ею увлечься.

Подумываю, не вызвать ли мне Дейдре, чтобы она помассировала мне усталые ноги или налила ванну с ромашкой (науку приготовления которой мне, наверное, никогда не постичь), но, вспомнив, как уже поздно, решаю отказаться от этой затеи. Возникает новый план. Стучу в дверь Дженны и спрашиваю с трудом соображающую спросонья хозяйку комнаты, можно ли мне лечь с ней рядом. В ответ получаю едва различимый в темноте комнаты кивок.

– Передала вольной жизни от меня привет? – спрашивает она, поправляя на мне одеяло.

Обняв руками подушку, рассказываю Дженне о сосульках, голограмме, имитирующей сугробы, и угощениях.

– От клубники в шоколаде язык проглотить можно, – погружаюсь я в воспоминания. – А еще там был огромный шоколадный фонтан. Жаль, ты сама этого не видела.

– Звучит неплохо, – говорит она несколько сдавленно и закашливается.

Днем Дженна тоже кашляла, да и выглядит она в последнее время совсем не цветуще. Я придвигаюсь к ней поближе, пробую лоб. Но, поскольку на сегодняшней вечеринке с помощью алкоголя расслабился не только Линден, понять, есть ли у нее жар, у меня не выходит.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашиваю я.

– Просто устала. И дышать тяжеловато. Это из-за погоды.

Она снова кашляет, и я вдруг чувствую у себя на щеке что-то теплое. Все внутри холодеет.

– Дженна?

– Что?

Я хочу и дальше лежать вот так, в темноте, и не видеть, какое новое потрясение мне приготовила злая судьба. Хочу заснуть, а проснувшись утром, узнать, что волноваться не о чем.

Нет, это не для меня. Протягиваю руку и щелкаю выключателем. Дженна снова закашливается. На ее губах алеют капельки крови.