Я поехала в Бруклин на метро, чтобы мама ничего потом не вытянула из Элвиса.

Звуки легких скользящих движений доносились с рельсов, пока я ждала поезда, шарканье крохотных лапок среди выброшенных кофейных чашек и газет. На платформе, кроме меня, никого не было, в туннеле эхом отдавался неясный шум. В последнее время звуки в подземке были не такие, как раньше; возникало ощущение, будто тут есть что-то большое и даже живое. Что-то дышащее.

Терпеть не могу ездить в метро по воскресеньям, в отсутствие защиты, создаваемой толпой в час пик, но особого выбора нет, когда речь идет о репетиции. По словам Минервы, церковь — единственное, что может заставить Лус отсутствовать до середины дня.

Все станет гораздо легче, когда не нужно будет тайком выводить Минерву из ее комнаты, но необходимо, чтобы она вошла в группу уже сейчас. Беспробудное лежание в постели не исцелит ее. Она должна покидать эту темную комнату, встречаться с новыми людьми и, что важнее всего, выплескивать с песней то, что засело у нее в голове.

К этому моменту Мос, Захлер и я уже четыре раза репетировали вместе, и теперь мы имели Б-секцию для большого риффа и еще две наполовину сформированные песни. С каждым разом мы играли все лучше, но у нас отсутствовала структура: стихи, рефрены для хорового исполнения и барабанщик. У нас нет времени дожидаться, пока Мин полностью поправится. С каждым мгновеньем события в мире вокруг все ускорялись.

Если не считать моего поезда, конечно. Десять минут прошло, а его все не было. Я надеялась, что это не какая-то новая авария. Этим летом с поездами метро постоянно случалось что-то странное. Незначительные землетрясения, как сказали по ТВ, вызванные стабилизацией подстилающей породы.

Таково же было и официальное объяснение причин появления черной воды в трубах. Власти твердили, что она неопасна, хотя и не знали точно, что это такое, — вода слишком быстро испарялось, чтобы иметь возможность провести исследования. Люди в основном пили бутылочную воду, конечно. Мама даже ванну принимала из «Эвиана». Я не очень-то верила всем этим сообщениям, но в любом случае сегодня уж точно неподходящее время для землетрясений. Помещение, где мы репетировали, было зарезервировано на мое имя, оплачивалось моей кредитной карточкой — и без меня остальным в него не войти. Если я опоздаю на Шестнадцатую улицу, репетиция не состоится.

Я достала свой сотовый и стала ждать сигнала; наконец появилось дрожащее 7.58. Один час, чтобы добраться до Бруклина и обратно.

На экране все еще высвечивался последний номер, по которому я звонила вчера вечером — номер Моса, — чтобы снова напомнить ему об этом утре.

Чувствуя себя одинокой и взвинченной на пустой платформе, я нажала соединение.

— Да? — ответил хриплый голос.

— Мос?

— Ммм… — раздраженно проворчал он. — Перл? Дерьмо! Я что, опоздал?

— Нет, сейчас всего восемь.

— Ox! — Он поскреб голову с такой силой, что я услышала это даже сквозь потрескивание сотовой связи. — Тогда в чем дело?

— Я еду в Бруклин, чтобы забрать Минерву. И подумала, может, ты… захочешь присоединиться.

— В Бруклин?

Он произнес это таким тоном, словно я хотела затащить его в Бомбей.

Нужно смириться. Вот уже две недели я пыталась наладить контакт с Мосом, но он упорно сохранял дистанцию. Наверно, я все испортила во время первой репетиции — когда сразу же разобрала большой рифф на части. Нужно было продвигаться вперед медленно, оберегая то, что возникло между нами, когда с неба упала «Страт». Вместо этого я решила ослепить его блеском своего совершенства. Умница, Перл.

Наверно, восемь утра не самое подходящее время, чтобы связывать порванную нить, но на протяжении двух секунд я воображала, что, может быть, это утро — утро, когда мы станем настоящей группой, — чем-то отличается от других.

Я продолжала говорить, стараясь, чтобы мои слова звучали легко и весело.

— Да. Я не объясняла этого прежде, но это типа миссии ниндзя — вытащить ее оттуда.

— Типа чего?

— Типа, требует ловкости. Ее родители зациклены на… — Безумии? Похищении? — Ну, проще сказать, мне может понадобиться твоя помощь.

До сих пор я мало рассказывала о Мин, если не считать того, какая разносторонняя она певица. Это не помешает — если Мос освоится с ее странностями до того, как она встретится с остальными. И это просто приятно — ехать туда не одной, даже если он подождет снаружи, пока я буду выводить ее.

— Послушай… ммм… Перл… — забормотал он. — Я только что проснулся.

— Я, типа, так и поняла. Но я на F-станции, прямо рядом с твоим домом. Тебе хватит пяти минут, чтобы спуститься сюда.

Лишь потрескивание в ухе; ветерок шевелил газеты на рельсах. Я вздохнула.

— Послушай, это не так уж важно. Извини, что разбудила.

— Все в порядке. Мой будильник вот-вот зазвонит. Встретимся в девять.

— Да. Тебе понравится Минерва. А барабанщица! Это будет фудивительно, правда?

— Конечно.

Я почувствовала, что нужно сказать что-то еще, что-то такое, что хорошенько встряхнуло бы его в связи с нашей первой настоящей репетицией.

— Не забудь свою «Страт».

— Она не моя, но да. Ладно, до скорого.

Щелчок.

Я сунула телефон в карман и испустила вздох сквозь стиснутые зубы. После второй репетиции я позволила ему взять «Стратокастер» домой, но это ничего не изменило между нами. Я по-прежнему оставалась Боссом Перл.

Газеты на рельсах снова зашевелились, одна беспокойно перевернулась. Я почувствовала, как под ногами зарокотала платформа, и внутри все сжалось. Этот звук постепенно перерастал в рев, выдавливая из головы все мысли, грохоча с такой силой, как будто что-то огромное должно было вот-вот вырваться из туннеля и порушить все мои планы.

Однако это оказался всего лишь поезд.

За прошедшие две недели обстановка в квартале Минервы стала еще хуже. Груды мусора все росли, превращаясь в настоящие горы, истекающие мерзостью. Отчасти похоже на то, что происходит со снегом: соберите его в груды и дождитесь, пока солнце растопит их.

Вот только мусор не тает, а снег не воняет так гадко.

Это было более чем странно. Мама всегда ворчала из-за того, что в нашей округе плохо убирают, но я посчитала, что на это уйдут десятилетия — всяко больше, чем я проживу на свете. До нынешнего лета мне всегда казалось, что Нью-Йорк из года в год остается одним и тем же. Однако эта часть Бруклина менялась каждый раз, когда я сюда приезжала, — типа, как если бы кто-то умирал у меня на глазах.

Лус всегда говорила о болезни как о чем-то, от чего страдает не только Минерва, но и весь город — может, даже весь мир — и что является прелюдией к большому сражению. Только она никогда не объясняла, что это за сражение такое. Добро против зла? Ангелы против демонов? Безумие против здравомыслия?

«Безумие против здравомыслия». Вот оно, название группы, которое подходит нам как облегающая руку перчатка.

По улице вытянулись тени раннего утра, по асфальту рассыпались пятна солнечного света, пробивающегося сквозь листья, пляшущие под ветерком. Я кралась мимо гор мусора, пытаясь не вслушиваться в копошение тварей внутри его и жалея, что обладаю Тадж-Махалом слуха. Ни одного человека не было на улице — и даже ни одной завалящей собаки. Только время от времени вспыхивали красным глаза котов, наблюдающих за мной с запущенных передних дворов.

Ключ от двери лежал там, где, по словам Мин, ее мама держит его, под железным скребком для чистки обуви рядом с дверью. Он был грязный и испачкал мне пальцы красно-коричневой ржавчиной, когда я попыталась отчистить его. Однако он гладко вошел в замок, который с негромким щелчком открылся.

Дверь распахнулась; я оказалась в обществе молчаливых черепов.

Я двигалась в темноте медленно и осторожно, прислушиваясь к каждому звуку, издаваемому деревянными досками пола. По словам Минервы, ее родители ужасные сони, а о младшем брате, Максе, можно не беспокоиться. Я надеялась, что Мин уже встала и оделась, а не находится в недрах ночного кошмара, который может заставить ее вскрикнуть, когда я открою дверь.

По лестнице я тоже поднималась медленно, наступая фехтовальными туфлями с мягкими подошвами на боковые края ступеней, а не на середину, которая скорее заскрипела бы. Еще ребенком я как-то проснулась посреди ночи и принялась по очереди нажимать на все клавиши нашего детского рояля, причем делала это так осторожно, что молоточки не касались струн, и ни одна из них не издала ни звука. Тот, кто способен на такое, может делать многое, не разбудив взрослых.

Дом вокруг меня потрескивал и поскрипывал, словно нуждающийся в настройке огромный старый инструмент. Я прошла мимо всех этих странным образом украшенных распятий, мимо комнаты родителей Мин — медленные, осторожные шаги несли меня все ближе к ее двери. Глядя на запирающий ее тяжелый скользящий засов, я внезапно испытала острое нежелание прикасаться к вырезанным на нем символам: кошачьи глаза и сороконожки, черви на длинных, тонких ножках и с глазами и, конечно, снова черепа.

Сглотнув, когда пальцы сжали холодный металл, я медленно отодвинула засов, открыла дверь и проскользнула внутрь.

Минерва все еще под одеялом, все еще спит.

— Мин! — прошептала я.

И тут на шею сзади легла холодная рука.