Глава 33
– Беатрис.
Я мгновенно просыпаюсь. Помещение, в котором я нахожусь, а они собираются проводить очередной эксперимент, большое, с экранами на стене и синими лампами на потолке. И рядами обитых скамей посередине. Я сижу на самой дальней, слева от меня Питер. Я прислоняюсь головой к стене. Я так и не смогла как следует выспаться.
А сейчас мне вовсе лучше бы не просыпаться. В полуметре от меня стоит Калеб, перенеся вес на одну ногу. Поза неуверенности.
– Ты вообще когда-нибудь уходил из Эрудиции? – спрашиваю я.
– Все не так легко, как тебе кажется, – начинает он. – Я…
– Все очень просто, – мне хочется орать, но я говорю безразличным тоном. – Когда ты решил предать свою семью? До того, как погибли наши родители, или уже после их смерти?
– Я сделал то, что должен. Ты думаешь, Беатрис, что все понимаешь, но ты ошибаешься. Вся ситуация… она намного серьезнее, чем ты думаешь.
Он умоляюще смотрит на меня, ища понимания, но я слышу знакомый тон. Так он обычно меня поучал, когда мы были маленькими. Он снисходителен.
Самодовольство – главный недостаток эрудитов. Во мне он тоже есть.
Но другой – алчность. А вот этого качества во мне нет. Поэтому я вроде бы одной ногой здесь, другой – там.
Я резко встаю.
– Ты так и не ответил на мой вопрос.
Калеб отходит на шаг.
– Дело не в эрудитах. Это касается каждого. Всех фракций, – говорит он. – Целого города. Это за пределами ограды.
– Мне плевать, – заявляю я, хотя и вру. Слова «за пределами ограды» вонзают иглу в мой мозг. За пределами? Как все это может иметь отношение к происходящему за пределами ограды?
Что-то свербит у меня в голове. Маркус говорил, что информация, которая была у альтруистов, заставила Джанин организовать нападение. Связана ли эта информация с тем, что происходит за пределами ограды?
Я на время отодвигаю мысль в сторону.
– Я думала, что тебя интересуют факты. Свобода информации? Ну, что насчет такого факта, Калеб? Когда…
У меня срывается голос.
– Когда ты предал наших родителей?
– Я всегда оставался с Эрудицией. Даже тогда, когда, формально, был в Альтруизме.
– Если ты с Джанин, я тебя ненавижу. Так сделал бы и наш отец.
– Наш отец, – слегка хмыкнув, повторяет Калеб. – Наш отец был эрудитом, Беатрис. Джанин мне рассказала. Он был с ней в одном выпуске школы.
– Он не был эрудитом, – через пару секунд парирую я. – Он выбрал право уйти от них. Выбрал другую фракцию, как и ты, и стал другим. Но ты выбрал… зло.
– Истинные слова лихача, – резко отвечает Калеб. – Черное или белое. Никаких нюансов. Мир устроен не так, Беатрис. Понятие зла зависит от того, где ты.
– Без разницы, где ты. Контроль сознания всего населения города – зло.
У меня дрожат губы.
– Предать родную сестру, чтобы над ней ставили опыты и казнили, – зло.
Он мой брат, но мне хочется порвать его в клочья.
Но вместо этого я снова сажусь. Я не могу нанести ему вред, достаточный, чтобы он стал наказанием за предательство, им совершенное. Чтобы оно перестало терзать меня. Оно меня мучит, с головы до ног, я прижимаю пальцы к груди и массирую ее, чтобы расслабиться.
Джанин, армия ученых и предателей-лихачей входят, когда я вытираю слезы со щек. Я моргаю, чтобы она ничего не заметила. Она едва удостаивает меня взглядом.
– Итак, посмотрим на результаты, – объявляет она. Калеб, стоящий у экранов, нажимает на кнопки, и мониторы включаются. На них появляются слова и цифры, которых я не понимаю.
– Мы обнаружили нечто исключительно интересное, мисс Прайор.
Я никогда не видела ее такой довольной. Она почти улыбается.
– У тебя есть избыток определенных нейронов, так называемых зеркальных, для простоты. Кто-нибудь объяснит мисс Прайор, что делают зеркальные нейроны, поточнее?
Ученые-эрудиты одновременно поднимают руки. Она показывает на женщину постарше, в первом ряду.
– Зеркальные нейроны срабатывают одновременно тогда, когда человек совершает действие либо когда он видит, как другой совершает точно такое же действие. Они позволяют нам имитировать поведение.
– За что еще они отвечают? – спрашивает Джанин, оглядывая остальных, как делают учителя в старших классах. Другой эрудит поднимает руку.
– Обучение языкам, понимание намерений других людей на основе их поведения, ну…
Он хмурится.
– И эмпатия.
– Если точнее, – Джанин теперь широко улыбается, глядя на меня. У нее появляются морщинки в уголках рта, – то человек с избытком зеркальных нейронов имеет пластичный тип личности, способен подражать другим, в зависимости от ситуации, но с трудом сохраняет постоянство.
Я понимаю смысл ее усмешки. Чувствую, будто мне вскрыли голову и вывалили на пол все мои тайны.
– Пластичная личность, – продолжает она, – может проявлять склонность к нескольким фракциям, не так ли, мисс Прайор?
– Возможно, – предполагаю я. – Если ты построишь симуляцию, способную подавлять такую способность, то мы разобрались.
– Всему свой черед. Должна признаться, меня смущает, почему ты так рвешься ускорить свою казнь.
– А меня не смущает, – я закрываю глаза и вздыхаю. – Можно мне вернуться в камеру?
Должно быть, я выгляжу безразличной, но это не так. Я хочу убраться восвояси и поплакать в одиночестве. Но не хочу, чтобы она это знала.
– Не чувствуй себя слишком комфортно, – ей очень весело. – Мы скоро опробуем на тебе другую сыворотку.
– Ага. Плевать.
Кто-то трясет меня за плечо. Я мгновенно просыпаюсь, широко открывая глаза, и вижу Тобиаса. Он в куртке лихача-предателя, голова в крови. Ему отстрелили кончик уха. Я вздрагиваю.
– Что случилось? – спрашиваю я.
– Вставай. Надо бежать.
– Еще рано. Две недели не прошло.
– Нет времени объяснять. Пошли.
– О боже, Тобиас.
Я сажусь и обнимаю его, прижимаясь к щеке. Он обхватывает меня еще крепче. Я чувствую тепло и спокойствие. Если он здесь, я в безопасности. Его кожа становится скользкой от моих слез.
Тобиас встает и поднимает меня на ноги. Раненое плечо пронзает боль.
– Скоро прибудет подкрепление.
Я позволяю ему вывести меня из комнаты. Мы проходим по первому коридору без проблем, но во втором сталкиваемся с двумя лихачами-охранниками, молодым парнем и женщиной средних лет. Тобиас дважды стреляет, за считаные секунды пули попадают в обоих. Одному в голову, другой – в грудь. Раненная в грудь женщина лежит на полу, скорчившись, но она еще жива.
Мы продолжаем двигаться. Очередной коридор. Пальцы Тобиаса крепко держат кисть моей руки. Если он мог метнуть нож и только слегка поранить мне край уха, то стрелять в предателей-лихачей он будет не хуже. Мы перешагиваем через тела. Очевидно, этих людей Тобиас убил по дороге в мою камеру. Наконец, мы у пожарного выхода.
Тобиас отпускает мою руку и открывает дверь. Начинает выть пожарная сирена, но мы бежим дальше. Я хватаю ртом воздух. Плевать. Только бы выбраться, только бы кончился этот кошмар. У меня начинает темнеть в глазах, по краям, я хватаю Тобиаса за руку и держусь покрепче, позволяя ему тащить меня вниз по лестнице.
Ступени заканчиваются, и я открываю глаза. Тобиас собирается открыть выходную дверь, но я удерживаю его.
– Надо… перевести… дыхание…
Он ждет. Я наклоняюсь, упершись руками в колени. Плечо все еще болит. Я хмурюсь, глядя на него.
– Давай, надо уматывать отсюда, – настойчиво говорит он.
У меня сердце уходит в пятки. Я гляжу ему в глаза. Темно-синие, со светлой полоской на радужке правого.
Беру его за подбородок и притягиваю к себе. Медленно целую и отодвигаюсь, вздыхая.
– Нам не выбраться. Это – симуляция.
Он подымает меня на ноги, дергая за правую руку. Настоящий Тобиас никогда бы не забыл о раненом плече.
– Что? – мрачно спрашивает он. – Неужели ты думаешь, я бы не понял, где нахожусь?
– Ты и есть симуляция, – говорю я. Повышаю голос. – Могли бы придумать и получше, Джанин.
Теперь мне надо проснуться. Я знаю как. Уже проделывала все это в моем пейзаже страха, когда разбила стеклянный бак, прикоснувшись к нему ладонью. Когда заставила появиться пистолет в траве, чтобы стрелять по птицам. Я достаю нож из кармана – нож, которого мгновение назад там не было. Делаю мою ногу твердой, как алмаз.
С силой бью ножом в ногу, и лезвие гнется.
Просыпаюсь со слезами на глазах, слыша отчаянный вопль Джанин.
– Что это? – спрашивает она, выхватывая пистолет из руки Питера и приставляя к моей голове. Мое тело холодеет и деревенеет. Она не застрелит меня. Я проблема, которую она не смогла решить.
– Что заставило тебя понять? Скажи мне, или я убью тебя.
Я медленно встаю со стула, прижимаясь к холодному стволу пистолета.
– Думаешь, я доложу тебе? – произношу я. – Считаешь, я поверю, что ты убьешь меня, не найдя ответа на вопрос?
– Ты – дура. Предполагаешь, это касается лишь тебя и твоего ненормального мозга? Ошибаешься. Все – для того, чтобы избавить город от тех людей, которые хотят ввергнуть его в ад!
Собрав остатки сил, я бросаюсь на Джанин, впиваясь ногтями ей в кожу как можно глубже. Она орет во весь голос, и ярость пронзает меня насквозь. Я молочу ее по лицу кулаками.
Меня обхватывают чьи-то руки и оттаскивают от Джанин. В бок ударяет кулак. Я издаю стон, но рвусь вперед. Питер держит меня.
– Ничто – ни боль, ни сыворотка правды, ни симуляции – не заставит меня говорить. У меня есть иммунитет.
Я вижу полосы от ногтей у нее на щеках, на горле и сбоку, из них начинает сочиться кровь. Она смотрит на меня, зажав нос ладонью, с растрепанными волосами, ее свободная рука дрожит.
– Ты проиграла. Ты не можешь меня контролировать! – кричу я громко, до боли в горле. Перестаю сопротивляться и откидываюсь на грудь Питеру. – Ты никогда не сможешь мной управлять!
Я смеюсь, безумно и безжалостно. Наслаждаюсь гримасой ее лица, ненавистью в ее глазах. Она – словно машина. Холодная, без эмоций, завернутая на логике. И я сокрушила ее.
Я сломала ее.