Глава 22

Шона лежит на земле, лицом вниз. На рубашке расплывается пятно крови. Линн сидит на корточках рядом, глядя на нее и ничего не делая.

– Я виновата, – бормочет Линн. – Я не должна была стрелять в него. Не должна…

Я гляжу на пятно. Пуля попала ей в спину. Не видно, дышит она или нет. Тобиас прикладывает к ее шее два пальца и кивает.

– Нам надо сматываться, – говорит он. – Линн, слушай меня. Я понесу ее, и ей будет очень больно, но это единственный выход.

Линн кивает. Тобиас садится рядом с Шоной и подсовывает руки под нее. Поднимает на плечи. Шона стонет. Я бросаюсь вперед, чтобы помочь ему поднять обмякшее тело. Горло сдавливает, и я прокашливаюсь.

Крякнув от натуги, Тобиас встает, и мы идем в сторону «Супермаркета Безжалостности». Линн спереди, с пистолетом в руке, я – сзади. Я пячусь, чтобы следить, не преследует ли нас кто, но никого не вижу. Наверное, предатели-лихачи отступили, но лучше подстраховаться.

– Эй! – кричит кто-то. Навстречу нам бежит Юрайя. – Зик пошел помочь им отвести Джека… о нет!

Он останавливается.

– О, нет. Шона?

– Не сейчас, – обрывает Тобиас. – Беги обратно в Маркет и приведи врача.

Возвращаться нам – меньше километра, но от звуков неровного дыхания Линн и покрякивания Тобиаса, несущего Шону, которая может истечь кровью, расстояние кажется мне бесконечным. Я вижу, как с каждым вдохом и выдохом мышцы на спине Тобиаса вспучиваются и опадают. Шагов я не слышу, только мой собственный пульс. Когда мы доходим до дверей, кажется, что меня вот-вот стошнит или я упаду в обморок. Или заору во всю глотку.

Юрайя, мужчина-эрудит с зачесом и Кара встречают нас внутри у входа. Они расстилают простыню, чтобы положить Шону. Тобиас опускает ее на пол, и врач немедленно принимается за дело. Разрезает на спине рубашку. Я отворачиваюсь. Не хочется смотреть на пулевую рану.

Тобиас стоит передо мной с красным от нагрузки лицом. Мне хочется спрятаться в его объятиях, как после последнего боя, хочется, чтобы он обнял меня, но он этого не делает, а я предпочитаю не просить его.

– Я не буду делать вид, что понимаю тебя, – говорит он. – Но если ты еще раз станешь бездумно рисковать своей жизнью…

– Я не рисковала своей жизнью. Я пыталась жертвовать, как мои родители, как…

– Ты – не твои родители. Ты шестнадцатилетняя девушка…

– Как ты смеешь… – стиснув зубы, начинаю я.

– …которая не понимает, что ценность жертвы заключается в целесообразности, а не в бесполезной гибели! Если ты сделаешь это еще раз, между нами все кончено.

Я не ожидала от него такого.

– Ты ставишь мне ультиматум? – шепчу, чтобы остальные не слышали.

Он качает головой:

– Нет, излагаю факты.

Его губы сжаты в ниточку.

– Если ты еще раз очертя голову бросишься навстречу опасности, без достаточной причины, ты станешь обычным адреналиновым наркоманом, каких среди лихачей немало. Таким, который живет в ожидании следующей дозы. И я не собираюсь помогать тебе в этом.

Он произносит свои слова с горечью.

– Я люблю Трис Избранную, которая принимает решения, не оглядываясь на верность фракции, и не ведет себя так, как положено во фракции. Но Трис, которая изо всех сил старается себя уничтожить… ее я любить не смогу.

Мне хочется кричать. Не от злости, поскольку, боюсь, он совершенно прав. Мои руки дрожат, и я хватаюсь за край рубашки, чтобы унять дрожь.

Он прижимается головой к моему лбу и закрывает глаза.

– Я верю, что ты здесь, настоящая, – тихо говорит он. – Возвращайся.

Нежно целует меня. Я в таком шоке, что не в силах сопротивляться.

Он направляется к Шоне, а я стою, потерянная, на одной из чаш весов символа Правдолюбия.

– Много времени прошло.

Я опускаюсь на кровать напротив Тори. Она сидит, ее нога лежит на стопке подушек.

– Да, – отвечаю я. – Как себя чувствуешь?

– Как подстреленная, – улыбается она. – Слышала, тебе это уже знакомо.

– Ага. Круто, правда?

Я могу думать только о пуле в спине Шоны. По крайней мере, у меня и Тори есть все шансы поправиться.

– Что интересного узнала на встрече Джека? – спрашивает.

– Немного. Как насчет того, чтобы созвать собрание лихачей?

– Могу посодействовать. В том, что ты делаешь татуировки у лихачей, есть большой плюс… ты знаешь почти всех.

– Точно, – соглашаюсь я. – А еще у тебя авторитет бывшего шпиона.

– Я уже и забыла, – фыркает Тори.

– А ты узнала что-нибудь ценное? Будучи шпионом.

– Мое задание касалось Джанин Мэтьюз, – произносит она. – Какой ее распорядок дня, и, что важнее, чем и где она занимается в течение суток.

– Уж точно не в кабинете сидит, так?

– Мне кажется, Избранная, я могу доверять тебе, – отвечает она, искоса глядя на меня. – У нее – личная лаборатория на верхнем этаже. Совершенно безумные системы охраны. Они выяснили, кто я такая, когда я попыталась туда проникнуть.

– Ты пыталась? – спрашиваю я. Она отводит взгляд. – Не для того, чтобы шпионить, как я полагаю.

– Я думала, что будет несколько… целесообразнее, если Джанин Мэтьюз больше не будет на этом свете.

На ее лице я вижу жажду, такую же, как в тот раз, когда она рассказала о своем брате, о кладовке тату-салона. До симуляции, поведшей лихачей в атаку, я бы назвала это желанием справедливости, местью, но сейчас знаю – передо мной самая настоящая кровожадность. Хотя это меня и пугает, я могу понять ее.

Что страшит меня еще больше.

– Я займусь подготовкой собрания, – предлагает Тори.

Лихачи собрались между рядами коек и матрасов и дверьми, ручки которых туго связаны простыней. Лучший замок, который способны изобрести лихачи. Я не сомневаюсь в том, что Джек Кан согласится выполнить требования Джанин. Мы здесь более не в безопасности.

– Каковы условия? – спрашивает Тори. Она сидит на стуле между койками, вытянув перед собой раненую ногу. Она спрашивает Тобиаса, но тот, похоже, не обращает внимания. Стоит, прислонившись к одной из коек, сложив руки на груди и глядя в пол.

Я прокашливаюсь.

– Условий три. Вернуть эрудитам Эрика. Сообщить имена всех тех, в кого не стрельнули иглой. Доставить дивергентов к эрудитам, – объявляю я.

Гляжу на Марлен. Она печально улыбается мне. Наверное, переживает за Шону, с которой еще возится врач-эрудит. С ней Линн, Гектор, их родители и Зик.

– Если Джек Кан заключает соглашения с эрудитами, мы не можем здесь оставаться, – говорит Тори. – Куда же нам идти?

Я думаю о пятне крови на рубашке Шоны. Тоскую по садам Товарищества, шелесту листьев на ветру, прикосновению коры к коже. Никогда не думала, что буду тосковать по тому месту. Даже не предполагала, что во мне такое есть.

На мгновение закрываю глаза. Открываю. Я здесь, в реальности, а Товарищество – в мечтах.

– Домой, – говорит Тобиас, наконец-то подняв голову. Все слушают его. – Нам надо вернуть себе свое. Мы сможем уничтожить камеры наблюдения в районе Лихачества, и эрудиты не смогут следить за нами. Нам надо домой.

Кто-то выражает согласие криком, другие присоединяются. У лихачей так все и решается. Воплями и кивками. В такие моменты мы выглядим не как отдельные люди, а как часть целого.

– Но прежде, – начинает Бад, который раньше работал с Тори в тату-салоне, а сейчас стоит позади, держась за спинку ее стула, – мы должны решить, что делать с Эриком. Позволить ему остаться здесь и вернуться к эрудитам или казнить его.

– Эрик – лихач, – говорит Лорен, крутя кольцо на пальце. – Значит, мы решаем его судьбу. А не правдолюбы.

И крики несутся отовсюду. Я тоже воплю, помимо своей воли.

– В соответствии с законами Лихачества, казнь могут исполнить лишь лидеры фракции. Все пять бывших лидеров оказались среди предателей, – объявляет Тори. – Поэтому пришло время выбрать новых. Законы гласят – лидеров должно быть больше одного, и число должно быть нечетным. Если у вас есть кандидатуры, крикните, и проведем голосование, если оно понадобится.

– Ты! – орет кто-то.

– О’кей, – соглашается Тори. – Еще?

Марлен складывает руки рупором.

– Трис! – кричит она.

Мое сердце сильно бьется. Но, к своему удивлению, никто не начинает возмущенно переговариваться или смеяться. Несколько человек кивают, точно так же, как когда произнесли имя Тори. Я оглядываю толпу и ищу взглядом Кристину. Она стоит, скрестив руки на груди, похоже, никак не реагируя на выдвижение моей кандидатуры.

Интересно, как я выгляжу в их глазах. Должно быть, они видят во мне нечто, неизвестное мне самой. Сильного и решительного человека, которым я не могу быть. Или могу.

Тори кивком подтверждает, что услышала Марлен, и начинает оглядывать толпу, ожидая услышать имена следующих кандидатур.

– Гаррисон, – произносит чей-то голос. Я не знаю, кто такой Гаррисон, пока кто-то не начинает хлопать по плечу мужчину средних лет со светлыми волосами, забранными в хвост и закинутыми на плечо. Он ухмыляется. Я узнаю его. Тот самый, который назвал меня «девочкой», когда Тори и Зик сбежали от эрудитов и пришли к нам.

Лихачи на мгновение умолкают.

– Я предлагаю Четыре, – объявляет Тори.

Кроме возмущенного шепота сзади, никто не выражает несогласия. После того, как он избил Маркуса в кафетерии, его больше не называют трусом. Интересно, как бы они среагировали, если бы узнали, что это был не порыв, а абсолютно рассчитанный поступок.

Теперь он может оказаться там, куда и собирался. Если я не встану на его пути.

– Нам нужно трое лидеров, – произносит Тори. – Пора голосовать.

Они бы никогда не выдвинули меня, если бы я не остановила симуляцию. Наверное, не выдвинули бы меня, если бы я не ткнула ножом Эрика у лифтов или не полезла на мост. Чем более безрассудной я становлюсь, тем популярнее я среди лихачей.

Тобиас смотрит на меня. Я не могу быть популярна у лихачей, поскольку Тобиас прав. Я не лихачка. Я – дивергент. Я – кто угодно, по своему выбору. Я не могу выбрать это. Я должна быть отдельно от них.

– Нет, – заявляю я. Прокашливаюсь, чтобы говорить громче. – Нет, вам незачем голосовать. Я снимаю свою кандидатуру.

Тори глядит на меня, подняв брови.

– Ты уверена, Трис? – спрашивает она.

– Да, – отвечаю я. – Я этого не желаю. Я уверена.

Без споров и особых церемоний Тобиас избран лидером Лихачества. А я – нет.