Книга: Делириум
Назад: 23
Дальше: 25

24

Что есть красота? Красота всего лишь трюк, иллюзия, воздействие частиц и электронов на твои глаза, они как старшеклассники, возбужденно ожидающие перемены. Позволишь ли ты обмануть себя?
Эллен Дорпшир. Новая философия. Глава «Красота и обман»
Когда я прихожу к стадиону, Хана уже там, она стоит, прислонившись к сетке ограждения, подставила лицо солнцу и закрыла глаза. Волосы у нее распущены и при солнечном свете кажутся почти белыми. Я останавливаюсь в пятнадцати футах, мне хочется, чтобы эта картинка навсегда запечатлелась в моей памяти.
Хана открывает глаза и видит меня.
— Мы еще не стартовали, — Хана отталкивается от ограды и демонстративно смотрит на часы, — а ты уже вторая.
— Это вызов? — спрашиваю я и прохожу последние десять футов.
— Констатация факта, — с улыбкой отвечает Хана, но когда я подхожу ближе, улыбка исчезает. — Ты какая-то не такая.
— Просто устала. День был длинный.
Так странно, что мы не обнимемся при встрече или что-нибудь в этом роде, хотя так было всегда и предполагается, что так и будет всегда. И странно, что я никогда не говорила Хане, как много она для меня значит.
— Не расскажешь? — прищурившись, спрашивает она.
Хана загорела, веснушки у нее на носу похожи на созвездие. Я действительно думаю, что Хана самая красивая девушка в Портленде, а может, и в целом мире… Она станет старше и забудет обо мне. Так больно об этом думать. Когда-нибудь Хана забудет о том, как мы дружили, а если и вспомнит, то это будет похоже на смутное воспоминание о каком-то глупом сне.
— Может, после пробежки, — говорю я.
Я просто не знаю, что сказать, знаю только: надо продолжать идти вперед. Идти вперед, что бы ни случилось. Это универсальный закон.
Хана наклоняется и разминает подколенное сухожилие.
— То есть после того, как я тебя обгоню?
— И это говорит та, которая все лето пролежала пузом кверху?
— Это ты о ком? — Хана откидывает назад голову и подмигивает. — Не думаю, что вы с Алексом все лето занимались физкультурой.
— Тихо ты!
— Расслабься. Тут никого. Я проверила.
Да, все вокруг как обычно, настолько обычно и нормально, что даже голова идет кругом от этого чудесного спокойствия. Солнечные лучи и тени раскрашивают тротуары в полоску, в воздухе пахнет солью, чем-то жареным и чуть-чуть водорослями. Я хочу ухватить этот момент и спрятать внутри, чтобы сохранить его навсегда как воспоминание о своей жизни здесь, в Портленде.
Я хлопаю Хану по плечу:
— Засалила! Догоняй!
Я срываюсь с места, Хана вскрикивает и мчится за мной. Мы огибаем стадион и, не сговариваясь, бежим к пирсам. Я бегу легко и уверенно, укус собаки на лодыжке зажил, от него остался только красный шрам в форме улыбки. Холодный воздух наполняет легкие и причиняет боль, но это приятная боль, она напоминает о том, как здорово жить, чувствовать, пусть даже боль. Соль щиплет глаза, я часто моргаю, но не могу понять, от пота или от слез.
Это не самый скоростной наш забег, но я думаю, самый лучший. Мы бежим в одном ритме, плечо к плечу, по дуге от гавани до Истерн-Променад.
Мы не так хороши, как в начале лета, это точно, на третьей миле мы сбавляем темп и по молчаливому согласию срезаем путь по травянистому склону к пляжу. Там мы валимся на песок и начинаем хохотать.
— Две минуты, — задыхаясь, говорит Хана, — мне надо всего две минуты.
— Слабачка, — говорю я, хотя сама рада возможности перевести дух.
— На себя посмотри.
Хана бросает в мою сторону пригоршню песка, мы обе падаем на спину, как будто собираемся изображать снежных ангелов. Песок на удивление прохладный и чуть влажный, должно быть, утром, когда мы с Алексом были в «Крипте», все-таки прошел дождь. Я думаю о той тесной камере, о слове, выцарапанном на стенах, о луче солнца, пробивающемся сквозь дыру в стене, и у меня опять сжимается сердце. Вот сейчас, в эту конкретную секунду, мама где-то там за границами города живет, дышит, существует.
Что ж, скоро и я буду там.
На пляже не так много народа, в основном семьи на отдыхе да какой-то старик с тросточкой бредет вдоль воды. Тучи совсем закрыли солнце, вода в заливе темно-серая с легким оттенком зеленого.
— Не верится, что скоро мы уже не будем дергаться из-за комендантского часа. — Хана поворачивается ко мне. — Тебе осталось меньше трех недель. Шестнадцать дней?
— Так.
Мне не нравится врать Хане, поэтому я сажусь и обхватываю руками колени.
— Я в первый день после исцеления, наверное, всю ночь буду болтаться по городу. Просто потому, что будет можно, — говорит Хана и приподнимается на одном локте. — Можем придумать, как провести ее вместе. Ты и я.
В голосе Ханы слышны умоляющие нотки. Я понимаю, что должна сказать «конечно» или «это будет здорово», тогда Хане, да и мне самой, будет легче притворяться, будто наша жизнь останется прежней.
Но я не могу заставить себя сказать это и начинаю щелчками сбивать песок с бедер.
— Послушай, Хана, я должна тебе кое-что сказать. О процедуре…
— О процедуре? — переспрашивает Хана, она поняла по моему голосу, что я говорю серьезно, и это ее настораживает.
— Обещай, что не будешь на меня злиться. Я тогда не смогу…
Кажется, я забегаю вперед, чуть не сказала, что не смогу уйти из Портленда, если мы поссоримся.
— Дай-ка я догадаюсь. Ты собираешься бежать с корабля вместе с Алексом и променять меня на всяких там заразных негодяев.
Хана говорит это вроде как в шутку, но я слышу, что она нервничает, она хочет, чтобы я ей возразила.
Я молчу. Целую минуту мы просто смотрим друг на друга.
— Ты это несерьезно, — упавшим голосом говорит Хана. — Ты этого не сделаешь.
— Я должна, Хана, — тихо отвечаю я.
Хана закусывает губу и отворачивается.
— Когда?
— Мы все решили сегодня. Сегодня утром.
— Я не про это. Когда вы бежите?
Я сомневаюсь всего секунду. После того, через что я прошла этим утром, во мне уже нет уверенности, что я знаю что-то об этой жизни, о мире вообще. Но в одном я уверена на все сто — Хана никогда меня не предаст, по крайней мере не сейчас, ей в мозг пока еще не воткнули иголки, ее еще не изменили. Теперь я понимаю, что процедура делает с людьми — она их разрушает, лишает индивидуальности.
Но к тому времени, когда они доберутся до Ханы, я буду уже далеко.
— Ты это несерьезно, — повторяет Хана.
— Меня здесь ничто не держит.
Хана снова поворачивается ко мне и смотрит в глаза. Я вижу, что обидела ее.
— Здесь есть я, — говорит она.
И тут мне в голову приходит решение. Простое до идиотизма решение.
— Бежим с нами, — недолго думая, выпаливаю я.
Хана с тревогой оглядывается по сторонам, но народ уже разошелся, а старик с тростью успел проковылять полпляжа и не может нас услышать.
— Я серьезно, Хана. Ты можешь пойти с нами. Тебе понравится в Дикой местности. Там так здорово. У них там целые поселения и…
— Ты там была? — перебивает меня Хана.
Я чувствую, что краснею, ведь я так и не рассказала Хане о ночи в Дикой местности, она может воспринять это как предательство. Раньше я ей все рассказывала.
— Всего один раз. И только пару часов. Там так чудесно, Хана. Это совсем не то, что мы себе представляли. А граница… Оказывается, ее можно перейти. Все совсем не так, как нам рассказывали. Они нас обманывали, Хана.
От избытка чувств я не могу дальше говорить. Хана опустила голову и теребит шов на шортах.
— Мы можем это сделать, — уже спокойнее продолжаю я, — давай убежим вместе, втроем.
Долгое время Хана ничего не отвечает, она смотрит на океан и щурится. Потом наконец встряхивает головой и грустно улыбается.
— Я буду скучать по тебе, Лина, — говорит она, и у меня начинает щемить сердце.
— Хана…
— А может, и не буду. — Хана встает на ноги и стряхивает с шорт песок. — Нам ведь это обещали? Никакой боли. Не такой, уж точно.
— Тебе не обязательно через это проходить, — я тоже поднимаюсь, — бежим с нами.
Хана безрадостно усмехается.
— И оставить все это? — Она обводит рукой пляж.
Я понимаю, что она шутит, но шутит только наполовину. Несмотря на все смелые разговоры, запрещенные вечеринки и музыку, Хана не хочет расставаться с этой жизнью, с этим местом. Это ее дом, другого она не знает. Это естественно, у нее здесь семья, будущее, хороший брак. У меня — ничего.
У Ханы подрагивают губы, она смотрит вниз и пинает носком песок. Я бы с радостью ее приободрила, но не могу придумать, как это сделать. Мне кажется, что сейчас у меня на глазах исчезает наша с Ханой дружба, нашу жизнь словно смывают волны океана. Все уходит: ночевки у Ханы с запрещенным поеданием попкорна в полночь; наши репетиции эвалуации, когда Хана в очках отца всякий раз, если я неправильно отвечала, стучала линейкой по столу и мы хохотали до икоты; то, как она двинула кулаком Джилиан Доусон, когда та сказала, что у меня нечистая кровь; то, как мы сидели на пирсе, ели мороженое и мечтали о том, что, после того как нам подберут мужей, мы будем жить в одинаковых домах по соседству. Все это уходит на моих глазах.
— Ты знаешь, что я не тебя имела в виду, — слова даются мне с трудом, в горле будто бы ком застрял. — Ты и Грейс — самые дорогие для меня люди. Все остальное… — У меня перехватывает дыхание. — Все остальное для меня ничего не значит.
— Я знаю, — говорит Хана, но по-прежнему не смотрит на меня.
— Они… они забрали мою маму, Хана.
Я не собиралась этого говорить. Я не хотела об этом говорить. Это получается само собой, я не могу сдержаться.
Хана вскидывает голову и смотрит на меня:
— О чем ты говоришь?
Я рассказываю ей о походе в «Крипту». Просто удивительно, что у меня получается связно рассказать все в деталях. Шестое отделение, побег, камера, слово на стенах. Хана слушает, не перебивая. Никогда еще я не видела, чтобы она была такой тихой и серьезной.
Когда я заканчиваю свой рассказ, Хана бледнеет, у нее лицо точь-в-точь как в детстве, когда мы по ночам рассказывали друг другу страшилки про привидения. В каком-то смысле историю моей мамы можно назвать историей про привидение.
— Мне жаль, Лина, — тихо, почти шепотом, говорит Хана. — Не знаю, что еще сказать. Мне очень жаль.
Я киваю и молча смотрю на океан. Интересно, остальной мир, мир, не избавленный от заразы, такой ужасный, как нам рассказывали? Уверена, что и про это нам врали. Гораздо легче вообразить место, как Портленд, с заборами, стенами и полуправдой, где все же пробиваются к жизни чахлые росточки любви.
— Теперь ты понимаешь, почему я должна уйти.
Это не вопрос, но Хана все равно кивает.
— Да.
Она передергивает плечами, словно хочет избавиться от дремоты, и поворачивается ко мне. В глазах у нее тоска, но она все равно улыбается.
— Лина Хэлоуэй — легенда.
— Да уж, — я закатываю глаза. — Может, даже героиня назидательной истории.
От слов Ханы мне становится легче — она назвала меня по фамилии мамы, так что теперь я знаю, что она все поняла.
— Я серьезно. — Хана откидывает со лба волосы и пристально смотрит мне в глаза. — Знаешь, я ошибалась. Помнишь, что я сказала в начале лета? Я думала, ты трусиха. Думала, ты слишком напугана, чтобы совершить настоящий поступок. — Она снова грустно улыбается. — Оказывается, ты смелее меня.
— Хана…
— Все нормально, — Хана машет рукой, — ты этого заслуживаешь. Ты заслуживаешь большего.
Не представляю, что можно на это ответить. Мне хочется обнять Хану, но вместо этого я обхватываю себя за плечи — с океана дует холодный ветер.
— Я буду скучать по тебе, Хана, — говорю я, немного помолчав.
Хана подходит ближе к воде и ногой подбрасывает песок. Песок дугой зависает в воздухе и сыпется вниз.
— Что ж, ты знаешь, где меня найти.
Какое-то время мы просто стоим и слушаем, как волны накатывают на берег. Волны перекатывают гальку, галька за тысячи лет превращается в песок. Может быть, когда-нибудь суша исчезнет и здесь будет океан. Или все превратиться в пыль.
Потом Хана оборачивается и говорит:
— Давай наперегонки до стадиона.
Она срывается с места, прежде чем я успеваю согласиться.
— Нечестно! — кричу я ей вслед.
Но я не стараюсь догнать Хану, мне хочется запомнить ее такой, как сейчас. Моя Хана. Она смеется на бегу, она прекрасна, светлые волосы вспыхивают в последних лучах заката, как факел, как маяк, как символ того, что впереди нас обеих ждет лучшее будущее.

 

Любовь — самое смертоносное оружие на свете: она убивает и когда присутствует в твоей жизни, и когда ты живешь без нее.
Но это не совсем так.
Приговор и приговоренный. Палач; топор; отмена приговора в последнюю секунду; глубокий вдох всей грудью и небо над головой.
Благодарю, благодарю, благодарю Тебя, Господи!
Любовь, она убивает и спасает.
Назад: 23
Дальше: 25