25

В последний месяц перед побегом я провожу много времени на улице. На земле еще лежит снег, но я подолгу прогуливаюсь в апельсиновой роще, одна играю в мини-гольф. Так, день за днем, проходит целый месяц.

Утро дня, выбранного нами для побега, я провожу, лежа на батуте и слушая, как при каждом моем движении недовольно поскрипывают пружины. Это было любимым местом Дженны, ее личным пристанищем.

Именно здесь меня и находит Сесилия. В ее рыжих волосах застревают снежинки.

– Привет, – говорит она.

– Привет.

– Можно к тебе? – спрашивает она.

Я хлопаю ладонью по месту рядом с собой, и она взбирается на батут.

– Где твой малыш?

– С Распорядителем Воном, – с некоторой грустью отвечает она.

Других объяснений не требуется. Она устраивается возле меня, обнимает обеими руками за локоть и вздыхает.

– Чем займемся? – спрашивает она.

– Не знаю, – отвечаю я.

– Я действительно не верила, что она умрет, – скороговоркой выпаливает Сесилия. – Думала, у нее еще целый год впереди, а там и противоядие найдут, вот и… – она умолкает, не закончив фразу.

Лежа на спине, наблюдаю за тем, как облачка пара, вырывающиеся из наших ртов, растворяются в холодном воздухе.

– Сесилия, – не выдерживаю я. – Пойми же наконец, нет и не будет никакого противоядия!

– Почему ты не веришь в силу науки? Распорядитель Вон – талантливейший врач. Он упорно работает, и у него есть теория, объясняющая причину возникновения болезни. Все дело в том, что люди первого поколения были зачаты в пробирке. Поэтому, если ребенка зачать и родить естественным путем, его можно вылечить при помощи… – она делает паузу, пытаясь вспомнить нужные слова, а затем произносит их так осторожно, будто они сделаны из хрупкого стекла: – врачебного вмешательства.

– Ну-ну, – отзываюсь я с безрадостным смехом.

Сесилия не знает, что мои родители посвятили свою жизнь поиску антидота, и даже не представляет себе, насколько трудно мне поверить в альтруистические мотивы действий Вона. Помимо этого, я не рассказываю ей и о теле Роуз, которое видела в подвале, и о том, что Дженна, вероятно, тоже внизу, лежит в морозильной камере или расчленена на мелкие кусочки.

– Он найдет противоядие, – убежденно повторяет Сесилия. – Он просто обязан его найти.

Мне понятно ее нежелание взглянуть правде в глаза: жизнь ее сына зависит от воображаемого антидота Вона, но я не в том настроении, чтобы притворяться. Отрицательно качаю головой, любуясь тем, как с побелевшего неба, кружась в неистовом танце, падает снег. Если взглянуть вверх, мир кажется кристально чистым.

– Обязан, – упрямо повторяет Сесилия. Сейчас она нависает надо мной, закрывая собой плывущие в вышине облака. – Ты должна остаться и позволить ему себя вылечить, – настаивает она. – Я знаю, что ты готовишь побег. Неужто ты думала, я вообще ничего не понимаю?

– Что-о-о? – приподнимаясь, выдыхаю я.

Схватив меня за руку, Сесилия наклоняется ко мне с серьезным выражением лица.

– Мне известно все про тебя и того слугу. Видела, как он тебя поцеловал.

Ясно, оттуда возник тот странный шум в коридоре.

– Так это была ты? – уточняю я чужим, приглушенным голосом.

Мне начинает казаться, что этот разговор ведут два незнакомых мне человека, а я лишь подслушиваю их со стороны.

– У тебя есть долг как у жены, а этот слуга отвлекал тебя от выполнения твоих обязанностей. Я подумала, что, когда он исчезнет из твоей жизни, ты поймешь, какой Линден хороший муж, заживешь реальной жизнью. Так оно и случилось, ведь правда? Тебе же нравятся все эти вечеринки?

Неожиданно мне становится трудно дышать.

– Так это ты обо всем рассказала Распорядителю Вону.

– Я сделала это, чтобы помочь тебе, – настаивает она, сжимая мою руку. – Мы с ним ради тебя старались. Вот Распорядитель Вон и перевел Габриеля в другую часть дома.

Вырываю свою руку из ее цепких пальцев. У меня одно желание – отодвинуться от нее, убежать отсюда как можно дальше, но я почему-то не могу сдвинуться с места.

– Что еще ты ему рассказала?

– Я знаю больше, чем ты думаешь, – продолжает она. – Вы с Дженной организовали свой маленький клуб, куда мне вход был заказан. И хотя вы никогда мне ничего не рассказывали, знаешь, не такая уж я и дурочка. Мне хватило мозгов понять, что именно Дженна помогала тебе видеться с тем слугой. А это никуда не годится! Как ты не понимаешь? Линден любит тебя, а ты – его! Он чудесно к нам относится, Распорядитель Вон скоро найдет противоядие, здесь нас ждет долгая счастливая жизнь.

Ее слова берут меня в ледяное кольцо, как густой рой белых мух-снежинок. Судорожно вдыхаю морозный воздух. В голове раздается голос Вона: «Ну ледышка просто. Моя бы воля, отправил бы ее на корм рыбам».

– Ты хоть понимаешь, что наделала? – восклицаю я.

– Я помогла тебе, – выкрикивает она.

– Ты убила ее! – кричу я в ответ.

Закрываю глаза ладонями. Мне хочется заорать на весь мир, хочется сделать много вещей, о которых я, скорее всего, пожалею, поэтому я просто сижу, не двигаясь, и пытаюсь восстановить дыхание.

Но я не могу молчать бесконечно. Сесилия забрасывает меня вопросами: «Что? Что ты хочешь этим сказать? О чем ты вообще говоришь?» В конце концов мое терпение лопается.

– Ты убила Дженну! Вот что! Ты растрепала Распорядителю Вону, что она сует нос не в свои дела, и он с ней разобрался! Я не знаю, как именно он ее убил, но смерть Дженны – его рук дело! Ему нужен был только повод, чтобы расправиться с ней, и ты ему его предоставила. А Габриель? Он заперт в этом… жутком подвале. И все это на твоей совести!

Неверие, сквозящее в ее карих глазах, постепенно перерастает в страх. Видно, как отчаянно она сопротивляется, не желая признавать очевидное.

– Нет, – упорствует она, отводя взгляд и категорично покачивая головой. – Дженна умерла от вируса, и…

– Дженне было только девятнадцать, – перебиваю я Сесилию. – Ее не стало за неделю, в то время как Роуз смогла протянуть несколько месяцев. Если твой Вон такой расчудесный врач, будь добра, объясни, почему, несмотря на все его старания, Дженна сгорела так быстро.

– К-каждый случай особый, – лепечет она и вдруг вскрикивает: – Подожди! Ты куда?

Поняв, что я не в силах выдерживать более ее присутствие, спрыгиваю на землю и бегу прочь. Несусь, не разбирая дороги, но она не отстает – я слышу хруст снега под ее ногами. Наконец Сесилии удается со мной поравняться и схватить меня за руку, но я с такой силой отталкиваю девушку, что она отправляется прямиком в сугроб.

– Ты просто его копия! – кричу я. – Чудовище, как и он! Твоего сына ждет та же участь! Но ты даже не увидишь, в кого он превратится, потому что тебе осталось только шесть лет жизни. Когда вы с Линденом оба будете мертвы, Боуэн станет новой игрушкой Распорядителя Вона.

Из ее покрасневших глаз катятся слезы. Она трясет головой, все повторяя: «Нет, нет, нет» и «Ты ошибаешься», хотя понимает, что я права. На ее лице читается искреннее раскаяние, но я все равно срываюсь с места и бегу дальше, опасаясь, что, если помедлю, потеряю над собой контроль и сделаю с ней что-нибудь ужасное. Удаляясь все больше, слышу, как она душераздирающим голосом выкрикивает мое имя с таким отчаянием, будто ее убивают. Может, это и вправду предсмертные хрипы Сесилии. Ее и так ждет довольно скорая смерть. Вот только умирать она будет медленно. Понемногу. В течение шести лет.

Наступает мой последний день в доме Линдена. Или Вона, ведь это он здесь всем заправляет, Линден же просто пешка, как и его жены. Было бы проще, если бы то острое чувство ненависти, которое я изначально испытывала к мужу, не ослабло. Тогда можно было бы сбежать от его жестокой тирании без малейшего сожаления. Но в глубине души я знаю, что он вовсе не чудовище, поэтому самое меньшее, что я могу для него сделать, так это сказать ему пару слов на прощанье. Следующим утром, когда он проснется, я уже буду далеко отсюда. Он посчитает, что я умерла, и развеет мой прах. Или, может, Сесилия найдет для него местечко рядом с урной Дженны.

Сесилия, моя последняя оставшаяся в живых сестра. Весь день я стараюсь не попадаться ей на глаза, правда, нет нужды прикладывать к этому особые усилия – она будто бы испарилась. Когда Сесилия даже не спускается к обеду, Линден, конечно, начинает переживать по поводу того, что она в последнее время почти ничего не ест, интересуется, не заметила ли я каких-нибудь изменений в ее поведении. Я отвечаю, что, учитывая недавние события, ведет она себя вполне нормально. Линден так и не смог понять, какую боль нам причинил уход Дженны. Поэтому, когда я ссылаюсь на него как на причину необычного поведения Сесилии, Линден замолкает.

Он едва знал Дженну, и теперь мне кажется, что нас троих украли вовсе не для Линдена; просто Вону нужно было еще одно тело для своих экспериментов по созданию антидота. Дженна стала расходным материалом, предназначение Сесилии – рожать детей, а меня, видимо, выбрали как усладу для глаз.

После обеда, около восьми часов вечера, я вызываю Дейдре, чтобы она приготовила мне ромашковую ванну. Она выглядит подавленной. После смерти Дженны Эдера продали с аукциона, так что я не единственная, кто потерял друга. Дейдре не сидит сложа руки. Пока я принимаю ванну, она расставляет баночки и тюбики с косметикой на туалетном столике. Невольно задаюсь вопросом, что с ней будет после моего побега, продадут ли ее в другой дом. Кто знает, может, она станет присматривать за Боуэном. Она немного моложе Сесилии и проживет достаточно долго, чтобы увидеть Боуэна уже подростком. Дейдре могла бы утешать его, когда он плачет, и уж наверняка рассказала бы ему об удивительных вещах, которыми богат наш мир, например о том пляже, что нарисовал ее отец.

– Иди сюда! Давай поболтаем, – зову я ее.

Дейдре садится на край ванны и делает слабую попытку улыбнуться. Но печаль, охватившая весь наш этаж, затронула и ее.

Силюсь сказать ей что-нибудь перед расставаньем, но так, чтобы не было ясно, что это прощальные слова, но, к моему удивлению, она первой прерывает затянувшуюся паузу:

– Ты ведь не такая, как другие, да?

– Что? – непонимающе переспрашиваю я.

Моя голова покоится на свернутом полотенце, лежащем на краю ванны, и Дейдре начинает заплетать мои влажные волосы в косу.

– Все дело в твоей манере себя вести, – продолжает она. – Ты как… кисть для рисования.

– И что это значит? – спрашиваю я, открывая глаза.

– Вообще-то это был комплимент, – объясняет она. – Со времени твоего появления все здесь изменилось к лучшему. – Она взмахивает рукой, словно рисуя в воздухе картину. – Мир стал как-то ярче, веселее.

Ну и шутки у нее. Габриель заперт в подвале, а Дженна мертва.

– Я тебя не совсем понимаю, – говорю я.

– Коменданта Линдена не узнать. Он теперь гораздо сильнее. Счастливее. А раньше был таким хрупким. Просто все стало… лучше.

Я еще не до конца понимаю, о чем она толкует, но, догадавшись по ее тону, что речь идет о чем-то важном, дарю ей благодарную улыбку.

Правда ли это? Не знаю. Вспоминаю, что сказала ему по дороге на вечеринку. Мол, когда станет теплее, я научу его плавать. Может, подобные пустяки и делают Линдена таким счастливым, как уверяет меня Дейдре. Мне придется записать это обещание вторым пунктом в список клятв, которые я не выполнила, сразу после данного Роуз слова позаботиться о нашем с ней муже. Но когда Роуз брала с меня это обещание, она не включила в уравнение Сесилию. Как ни крути, они с Линденом лучше подходят друг другу. Она так ему предана, что без колебаний заложила Вону и Дженну, и меня. Это ей не терпелось родить Линдену ребенка, вдобавок их обоих не очень-то интересует реальный мир за границами этого поместья. Так что они могут стать почти идеальной парой. Два влюбленных голубка, запертых в одной клетке. Я изрядно проигрываю в сравнении с Сесилией. Моя голова забита географическими атласами и картами. Ну и что с того, что мы с Роуз похожи? Я – не она, пусть ей и пришлось его оставить.

– Готова вылезать? – спрашивает Дейдре.

– Да.

Пока я переодеваюсь в ночную рубашку, Дейдре готовит постель ко сну.

– Ты меня накрасишь? – спрашиваю я, усаживаясь на диванчик.

– Прямо сейчас? – удивляется она.

Киваю.

Она в последний раз колдует над моим лицом.

Вызываю одного из слуг и прошу его найти Линдена. Через несколько минут в дверях появляется он.

– Ты меня искала? – Он собирается сказать еще что-то, но, завидев меня – выразительный макияж, волосы небрежно спадают на плечи естественной волной, сегодня я обошлась без укладки, – умолкает.

На мне один из шедевров Дейдре, свитер крупной вязки, похожий на пушистое облачко, и пышная черная юбка, поблескивающая россыпью черных алмазов.

– Прекрасно выглядишь! – выдавливает наконец он.

– Я просто подумала, что так и не видела террасу, – говорю я.

– Ну, тогда пойдем. – Он протягивает мне руку.

Терраса располагается на первом этаже. Она примыкает к танцевальному залу, которым почти никогда не пользуются. Все столы и стулья накрыты тканью, так что создается впечатление, будто привидения заснули здесь сразу после окончания грандиозной вечеринки. Мы рука об руку пересекаем зал, лавируя в темноте между предметами мебели, и останавливаемся перед раздвижными стеклянными дверями. С угольно-черного неба, словно крошечные осколки далеких звезд, сыпятся снежинки, рисуя в воздухе замысловатые узоры.

– Не слишком ли там холодно? – колеблется Линден.

– Да брось ты! Только посмотри, какая ночь, – подначиваю я его.

Терраса представляет собой обыкновенную открытую веранду с двухместными качелями и плетеными креслами, развернутыми в сторону апельсиновой рощи. Линден смахивает снег, и мы вдвоем устраиваемся на качелях. Сидим, не говоря ни звука, а вокруг нас тихо падает снег.

– Это нормально, то, что ты по ней скучаешь, – нарушаю тишину я. – Она была любовью всей твоей жизни.

– Но не единственной, – добавляет он и обнимает меня за плечи, окружая знакомым запахом своего шерстяного пальто. – Мне кажется неправильным думать о ней так часто, как это делаю я.

– Не гони свои воспоминания, – стараюсь переубедить я его. – Думай о ней хоть каждый день. Но, кроме этого места, нигде больше не ищи. Все равно не найдешь. Заметив ее в уличной толпе, ты, конечно, нагонишь ее, тронешь за плечо, она обернется, и окажется, что ты преследовал незнакомку.

Я сама делала так на протяжении многих месяцев после смерти родителей. Под его пристальным взглядом я легонько стучу пальчиком по его груди, там, где сердце.

– Храни ее здесь, ладно? Это единственный уголок вселенной, где ты всегда сможешь ее найти.

Он в ответ улыбается мне, сверкая золотыми коронками. Когда я впервые увидела Линдена, то решила, что они говорят о его власти и положении, а оказалось, это шрамы, оставшиеся болезненному мальчику на память от тяжелой инфекции, лишившей его нескольких зубов. И нет в нем ничего зловещего.

– Ты, как я понимаю, о потерях знаешь не понаслышке, – говорит он.

– Кое-что знаю, – соглашаюсь я и склоняю голову ему на плечо.

От его шеи исходит тепло и едва различимый аромат мыла.

– Мне все еще неизвестно, откуда ты родом. Иногда я думаю, что ты просто появилась из ниоткуда.

– Бывают дни, когда меня посещают такие же мысли, – признаюсь я.

Линден переплетает свои пальцы с моими. Мне чудится, что сквозь два слоя одинаковых белых перчаток я чувствую биение его пульса. Руки наши – превосходные обманщицы. Или нет? Со стороны кажется, что они принадлежат мужу и жене, можно даже разглядеть очертания моего обручального кольца, спрятанного под перчаткой. А то, как тесно прижаты друг к другу наши ладони? Словно Линден пытается стереть границу между моим телом и его.

Но руки ничего не говорят о том, что это наша последняя встреча, последнее прикосновение. Все вечеринки останутся в прошлом, у нас никогда не будет общего ребенка, и, когда придет срок, мы не разделим одно смертное ложе на двоих.

Интересно, умрем ли мы в один и тот же день, но каждый под крышей своего родного дома, разделенные многими милями? Мне хочется верить, что в этот момент Сесилия окажется с ним рядом, положит его голову себе на колени, почитает вслух и порассуждает о чем-нибудь приятном. Надеюсь, что к тому времени я сотрусь из памяти Линдена и его душа сможет обрести мир и покой.

Меня не оставляет надежда на то, что Вон все же не такое бессердечное чудовище, каким я его считаю, и перед сожжением тела собственного сына не подвергнет его ни вскрытию, ни расчленению, что, в конце концов, в апельсиновой роще развеют прах именно Линдена, а не кого-то еще.

Что до меня, о собственной смерти я стараюсь много не думать. Все, чего я хочу, это провести остаток жизни в родительском доме на Манхэттене, рядом с братом. А возможно, и с Габриелем. Попробую научить его всему, что знаю о мире. Тогда он сможет найти работу, даже в гавани, если повезет, так он не пропадет, когда меня не станет.

– Милая, что с тобой? – удивляется Линден, и я вдруг понимаю, что мои глаза полны слез. Странно, что на таком морозе они не превратились в льдинки.

– Все в порядке, – отвечаю я. – Просто задумалась о том, как мало осталось времени.

Сейчас у Линдена такой же взгляд, какой появляется у него, когда он спрашивает меня, что я думаю о том или ином его проекте. Словно он хочет проникнуть ко мне в голову. Понять и быть понятым.

Окажись мы в другом месте в другое время, кем бы мы могли стать друг для друга?

И тут я понимаю, как все-таки нелепо звучат мои рассуждения. В другом месте в другое время меня бы не похитили, чтобы насильно выдать замуж, а он бы не застрял в этом доме-ловушке. Линден мог бы стать известным архитектором, а я, почему бы и нет, жила в одном из спроектированных им домов, состояла в нормальном браке и рожала бы ребятишек, которых ожидала бы долгая счастливая жизнь.

– Задумалась о том, как мало осталось времени тем, кто живет в твоих прекрасных домах, – говорю я, выдавливая из себя ободряющую улыбку, и с коротким смешком сжимаю его руку.

Он прижимается лбом к моему виску и закрывает глаза.

– Когда станет потеплее, я покажу тебе несколько уже реализованных проектов, – обещает Линден. – Занятно видеть, как люди в них что-нибудь меняют. Заводят домашних животных, ставят качели. Сразу видно, что в доме кто-то живет. Иногда этого достаточно, чтобы отогнать грустные мысли.

– Я бы с удовольствием, Линден.

Молчим. Он крепко прижимает меня к себе, но снег и холод ему не по душе, и в скором времени он отводит меня обратно в спальню. Обмениваемся нашим последним поцелуем. Его холодный нос касается моего.

– Спокойной ночи, милая.

– До свидания, милый, – отзываюсь я.

Прощальные слова звучат так естественно небрежно, что заподозрить что-либо просто невозможно. Он заходит в лифт, двери закрываются. Линден покидает мой мир навеки.

Дверь в спальню Сесилии приоткрыта. Хозяйка комнаты в ночной сорочке с распахнутым воротом сидит в кресле-качалке и пытается приложить к груди Боуэна. Тот с недовольным хныканьем сучит ножками и вертится на руках матери.

– Ну возьми же, ну пожалуйста, – уговаривает она его, приглушенно всхлипывая, но малыш ни в какую не поддается.

Насчет кормилицы Вон соврал. Я сама видела, как он давал Боуэну бутылочку, а ребенок, хоть раз попробовавший на вкус сладкую смесь, грудное молоко пить больше не будет. Об этом мне рассказали родители, когда наблюдали за детьми в своей лаборатории. Но Сесилия даже не подозревает ни о чем подобном. Вон медленно, но верно отбирает у нее Боуэна, получая над ним такую же власть, какую имеет над Линденом. Он хочет уверить молодую мать в том, что собственный сын ее не любит.

Я целую вечность стою в коридоре, молча наблюдая за Сесилией, восторженной юной невестой, превратившейся в бледную, изнуренную женщину. Вспоминаю тот день, когда она, споткнувшись, плюхнулась в воду прямо с трамплина для прыжков и мы плавали среди фантастических водорослей в поисках голограмм морских звезд. Это мое самое дорогое воспоминание о ней, но и оно лишь мираж.

Хотя нет, есть еще одно, лучше. Когда я была прикована к постели, она принесла мне букет лилий.

В голову не приходит ни одного подходящего способа попрощаться с ней. В итоге я разворачиваюсь и ухожу прочь так же тихо, как и пришла, оставляя ее наслаждаться той жизнью, о которой она так мечтала. Однажды я перестану ее ненавидеть. Знаю, она еще совсем ребенок, глупенькая, наивная девчушка, запутавшаяся в паутине лжи, сотканной Воном. Но, когда я смотрю на нее, перед глазами возникает холодное тело Дженны под простыней, готовое к вскрытию. Этого я Сесилии простить не могу.

Последнее место, с которым надо попрощаться, – спальня Дженны. Я долго-долго стою в дверях, разглядывая комнату. Щетка для волос, забытая на комоде, может принадлежать кому угодно; любовного романа в мягкой обложке здесь будто бы никогда и не было; однако зажигалка, та самая, которую Дженна стащила у слуги, лежит теперь на самом видном месте. Наверное, я первая, кто ее заметил. Кладу зажигалку себе в карман. Хочу сохранить эту единственную, пусть и крошечную, частичку, оставленную жившей когда-то в этой комнате девушкой. Здесь больше нет ничего, имевшего хоть какое-то значение для Дженны. Даже матрас и тот основательно почистили, и теперь застеленная свежими простынями кровать ждет прихода хозяйки, которая опустит усталую голову на ее подушки. Но Дженна уже не придет, хотя кто знает? Может, скоро в эту спальню вселится следующая молодая хозяйка.

Мне не с чем здесь больше прощаться. Не осталось и следа от девушки с озорной улыбкой, умеющей так чудесно танцевать. Она ушла отсюда навсегда, чтобы, соединившись со своими сестрами, обрести где-то свободу. Но если бы в эту секунду Дженна была рядом, она бы наверняка сказала: «Вперед».

Часы на прикроватной тумбочке показывают мне время – 9.50. Возникает ощущение, что Дженна буквально выталкивает меня за дверь.

Ухожу молча. Не прощаясь.