«Искусства порождены воображением душевнобольных, – писал французский эссеист Сен-Эвремон в XVII веке. – Причуды художников, поэтов и музыкантов – лишь некий вежливый эвфемизм для обозначения безумия». Творческие способности неизменно граничат с безумием, а одиночество художника, его постоянная, мучительная склонность к интроспекции и самоанализу часто порождают депрессию, странности поведения и отчуждение от внешнего мира. Когда во время визита в Норвегию одному из членов британской королевской семьи показали картины Мунка, высокий гость ошеломленно произнес: «Он что же, так писал потому, что был душевнобольной, или сошел с ума потому, что писал такие картины?» Этот вопрос обнажает самую суть отношений, связывающих искусство и психическое заболевание.

Кроме Мунка, немало художников страдали приступами умопомешательства. Жерико, Лендсир, Ричард Дадд, Ван Гог, Кирхнер и Джексон Поллок некоторое время провели в стенах сумасшедшего дома или психиатрической больницы. Какой отпечаток накладывает безумие на темы и сюжеты, выбираемые художником? Жерико пережил краткий приступ умопомешательства в 1819 году и, по-видимому, некоторое время лечился у пионеров психиатрии Жана Эскироля и Этьена Жорже, а результатом этого драматического опыта стала серия великолепных портретов безумцев, находившихся под наблюдением Жорже. Ричард Дадд убил своего отца, вообразив в бреду, будто сокрушает дьявола, и после этого попеременно содержался в Бедламе и в Броудмурском госпитале. Возникает искушение увидеть в его необычайно насыщенных, едва ли не перегруженных безумными деталями картинах, изображающих царство эльфов, плод больного, но все же по-своему обаятельного воображения. Исследователи, изучавшие истории болезни представителей нью-йоркского абстрактного экспрессионизма, пришли к весьма любопытным выводам. Были проанализированы медицинские данные Брэдли Уолкера Томлина, Адольфа Готлиба, Марка Ротко, Аршиля Горки, Клиффорда Стилла, Виллема де Кунинга, Барнетта Ньюмана, Джеймса Брукса, Дэвида Смита, Франца Клайна, Уильяма Базиотиса, Джексона Поллока, Филипа Гастона, Эда Рейнхардта и Роберта Мазервелла. В итоге выяснилось, что почти половина из них страдали депрессией или маниакально-депрессивным психозом. Если предположить, что некоторые обращались к психиатрам и что им помогло лечение, и если учесть тесную связь творчества и склонности к психическим заболеваниям, то возникает вопрос, в какой момент создание произведения искусства превращается в сотрудничество художника-пациента и психиатра.

6 октября 1824 года Хейдон описывает состояние депрессии необычайно живописно и красочно и вместе с тем проницательно: «Демон меланхолии мучительно и неумолимо сжал мое сердце своими черными, костлявыми, влажными и холодными когтями, едва ли не остановив его неистовое биение. Откладываю всю работу, пока в моем отуманенном сознании вновь не забрезжит заря разума». Столь же ярко в дневниковой заметке 1830 года он повествует о творческом озарении: «До чего же необычайно и неуловимо первое пробуждение гения! Сначала вы, и сами не зная почему, не находите себе места. Бросаете взгляд на картину и понимаете, что она перестала вас удовлетворять. Отправляетесь подышать свежим воздухом, развеяться, – но картина неотступно является перед вашим внутренним взором, словно привидение. Ночью вы не в силах сомкнуть глаз: просыпаясь утром, вы точно в лихорадке и внезапно переживаете мгновенное озарение, словно рядом бесшумно взорвалась бомба. И тут уж идеи сыплются точно из рога изобилия – глаза разбегаются, только выбирайте». Приводимое Хейдоном описание очень точно соответствует эйфории, как ее в наши дни изображают страдающие биполярным аффективным расстройством.

А вот Винсент Ван Гог пишет своему брату Тео в сентябре 1888 года из Арля, свидетельствуя, что после каждого творческого взлета на художника обрушивается долгое время таившееся творческое бессилие и что они уравновешивают друг друга: «По временам, когда природа особенно радует меня, в моем сознании воцаряется пугающая ясность, а потом я вновь словно перестаю осознавать себя и вижу картину, словно сквозь сон. Я и в самом деле побаиваюсь возвращения меланхолии вместе с дурной погодой, однако тщусь предотвратить ее вторжение, делая наброски человеческих фигур по памяти».

Некоторые художники обращаются к профессиональным психиатрам. Однако многие подсознательно опасаются, что исцеление от безумия лишит их творческого дара. Вдруг психиатрическое лечение не только успокаивает и гармонизирует личность, но и выхолащивает и обедняет творческое воображение? Некий доктор сказал Эдварду Мунку, что психиатрия может избавить его от многих страданий. Мунк ответил: «Это часть моей личности и моего искусства. Они неотделимы от меня, исцеление разрушит мой дар. Уж лучше я буду страдать». В сущности, он пошел еще дальше: «Ведь сколько я себя помню, я был терзаем глубоко укоренившимся чувством страха, которое пытался отразить в искусстве. Избавьте меня от этого страха и душевной болезни – я и стану точно корабль без руля и без ветрил». Тем не менее он согласился подвергнуться лечению.

Есть основания думать, что картины, написанные Мунком после 1909 года (когда он отдался в руки некоего копенгагенского психиатра), уступают созданным ранее. Многие картины, пастели, рисунки позднего периода кажутся значительно более выхолощенными и декоративными и не обнаруживают присутствия экзистенциального страха, в отличие от работ 1890-х годов. Поэтому один американский коллекционер предположил, что это картины двух разных авторов. Ранние работы художника по фамилии Мунк с разлитым в них ощущением опасности, тревоги и печали он не любил, зато собирал поздние, более спокойные и отличающиеся более ярким колоритом, созданные художником по фамилии Манч (рифмуется с «ланч»).

С другой стороны, Ван Гог сетовал: «Если бы я мог работать, не мучимый этой проклятой болезнью, какие бы шедевры я создал…» Но, может быть, он ошибался. За месяцы, проведенные в арльской психиатрической клинике, он едва ли хотя бы в малой степени излечился от безумия. Пожалуй, если не Ван Гогу – человеку, то Ван Гогу – художнику эта неисцелимая душевная болезнь была во благо.

Существует и альтернативная точка зрения на связь искусства и безумия. Что, если искусство – не симптом и не причина душевного заболевания, а целительное средство, позволяющее художникам преодолеть психическую болезнь? «Иногда я задаю себе вопрос, как тем, кто не пишет стихи и прозу или картины, не сочиняет музыку, удается избежать безумия, меланхолии, панического страха, без которых не обходится ни одно человеческое существование», – писал Грэм Грин. «Человек – единственное животное, умеющее плакать и смеяться, – говорит Уильям Хэзлитт, – ибо он – единственное животное, видящее разницу между вещами, как они есть и какими им надлежит быть». Для некоторых искусство превращается в средство преодоления этого разрыва.

Безумие художника – это часть его мифа, романтического ореола и тайны, которой окутано творчество. Если художник вступил в смертельную схватку с безумием и претворил эту мучительную борьбу в образы искусства, продаваемость его бренда явно будет повышаться. Авторы каталогов, выпускаемых аукционными домами, чрезвычайно осторожно приводят информацию, которая может понизить цену описываемой картины. Поэтому о телесных недугах лучше не упоминать. Если оказывается, что автор на момент создания такого-то произведения был болен или стар, сделка воспринимается как рискованная, картина словно теряет в цене по сравнению с теми, что художник написал в расцвете сил. Любопытно, что психические заболевания, напротив, не вызывают особых возражений. Рынок положительно оценивает тот факт, что художник писал картину, терзаемый не физическими, а душевными муками: приступ безумия, возможно, способствовал созданию гениального произведения искусства.