Море выглядело таким тихим и ровным, что по нему, казалось, можно было ходить. Волнам и в голову не приходило набегать на песок, поверхность воды не тревожила даже мельчайшая рябь. В тот будний день пляж безраздельно принадлежал нашей компании. Рядом со мной, развалившись на спине и прикрыв лицо раскрытой книгой, дремал Фабрис. В сотне метров от нас Андре со своим кузеном Хосе разбили палатку, поставили мангал и теперь благочестиво дожидались подружек из Лурмеля. Вдоль всего залива, на приличном расстоянии друг от друга, расположились несколько семей, решивших позагорать на солнышке. Если бы не паясничанье Симона, могло бы показаться, что мы оказались на необитаемом острове.

Дневное светило изливало на нас свои лучи, будто поток раскаленного свинца. Небо обещало искупление, в нем носились чайки, опьяненные ощущением пространства и свободы. Время от времени они пикировали вниз, гонялись друг за дружкой на бреющем полете, затем вновь стрелой взмывали ввысь и терялись на фоне лазурного небосвода. Далеко-далеко в порт заходил траулер, таща за собой в кильватере огромную тучу птиц: рыбалка была удачной.

Погода стояла великолепная.

Устремив взор на горизонт, под зонтом одиноко сидела дама. На ней были солнечные очки и широкополая шляпа с красными лентами. Белая майка облегала загорелое тело, будто вторая кожа…

Если бы не тот порыв ветра, ничего бы не было.

Скажи мне тогда кто-нибудь, что обыкновенный порыв ветра может бесповоротно изменить всю жизнь, я бы, пожалуй, опередил события. Но в семнадцать лет человек считает, что может выйти победителем из любого, даже самого трудного, испытания…

Подул полуденный бриз, и притаившийся за ним порыв ветра обрушился на пляж. Взметнув по дороге несколько столбиков пыли, он вырвал зонтик из рук дамы, которая только и успела, что схватиться за шляпу, чтобы та тоже не улетела. Зонтик перевернулся в воздухе и покатился по песку, совершая бессчетные кульбиты. Жан-Кристоф попытался его поймать, но безуспешно. Если бы у него получилось, в моей жизни и дальше все шло бы своим чередом. Но судьба распорядилась иначе: зонтик приземлился у моих ног, я нагнулся и поднял его.

Этот жест дама оценила. Увидев, что я иду с ее аксессуаром под мышкой, она встала, чтобы меня поприветствовать:

– Благодарю вас.

– Не за что.

Я опустился у ее ног на колени, расширил ямку, в которой зонт стоял до того, как улететь, углубил ее своими сильными руками, воткнул зонт и утрамбовал песок, чтобы следующий порыв ветра он выдержал наверняка.

– Вы очень добры, месье Жонас… – сказала она. – Прошу прощения, но я слышала, что вас так зовут друзья.

Она сняла очки; ее глаза были само великолепие.

– Вы живете в Тургот-Виллаж?

– Нет, мадам, в Рио-Саладо.

Ее необыкновенные глаза внушали мне тревогу. Я видел, что друзья, глядя на меня, тихонько посмеивались. Моя физиономия, должно быть, их здорово веселила. Я поспешил распрощаться с дамой и вернулся к ним.

– Ты красный, как пион, – привязался ко мне Жан-Кристоф.

– Отстань, – огрызнулся я в ответ.

Симон, только что вышедший из воды, энергично растирался полотенцем. На губах его блуждала лукавая усмешка. Когда я сел, он спросил меня:

– И что от тебя хотела мадам Казнав?

– Ты ее знаешь?

– Еще бы! Ее муж служил начальником каторжной тюрьмы в Гвиане. Говорят, сгинул в лесу, преследуя бежавших заключенных. И поскольку он больше не подавал признаков жизни, она решила вернуться к родным пенатам. Она дружит с моей тетушкой, которая думает, что месье начальник тюрьмы скорее уступил чарам какой-нибудь прекрасной амазонки с упругими ягодицами и укатил с ней, даже не попрощавшись.

– Не хотелось бы мне иметь такую подругу, как твоя тетушка.

Симон захохотал, бросил мне в лицо полотенце, заколотил себя кулаками в грудь, как горилла, издал боевой клич и опять бросился в море.

– Совсем спятил, – вздохнул Фабрис, приподнимаясь на локтях, чтобы поглазеть на его шутовские прыжки.

Подружки Андре явились часа через два. Младшей из них было лет на пять больше, чем старшему кузену. Чмокнув братьев Соса в щечки, они расположились в дожидавшихся их шезлонгах. Прислужка Желлул засуетился вокруг мангала. Он разжег дрова, а когда они превратились в угольки, стал размахивать импровизированным опахалом. Над окрестными дюнами поплыли облачка белого дыма. Из кучи вещей, наваленной у подножия большого шеста, на котором держалась палатка, он извлек на свет божий ящик, вытащил из него несколько сосисок и положил на жаровню. По пляжу тут же поплыл аромат раскаленного жира.

Не знаю почему, но я встал и направился к палатке Андре. Может, просто хотел привлечь к себе внимание дамы и еще раз увидеть ее волшебные глаза. Она будто читала мои мысли. Когда я проходил мимо, сняла очки, и мне вдруг показалось, что я иду по зыбучему песку.

Несколько дней спустя я увидел ее на главной улице Рио-Саладо. Она как раз выходила из магазина, белая шляпа царственно возвышалась над ее прекрасным ликом, как корона. Все оборачивались ей вслед, но она этого даже не замечала. Утонченная, с благородной осанкой, эта женщина не ступала, а отмеряла бег времени.

Я застыл, будто загипнотизированный.

Она напоминала мне загадочных героинь кинематографа, изливавших свою харизму на зрителей. Они казались настолько правдоподобными, что собственная реальность превращалась в иллюзию.

Я сидел с Бенджамином на террасе кафе на площади. Она прошла рядом, нас не заметив, но в виде утешения завещав аромат своих духов.

– Не суетись, Жонас! – шепнул мне Симон.

– Что?

– В баре есть зеркало. Пойди полюбуйся этой свеколкой, которая заменяет тебе голову. Ты что, влюбился в эту почтенную мать семейства?

– Что ты такое говоришь?

– Что вижу, то и говорю. Еще чуть-чуть – и тебя удар хватит.

Симон преувеличивал. То была не любовь, мадам Казнав внушала мне глубочайшее восхищение, и мои помыслы о ней были сплошь благие. В конце недели она зашла к нам в аптеку. Я суетился за прилавком, помогая Жермене выполнять бесчисленные заказы, посыпавшиеся на нас после того, как в городке разразилась эпидемия очередного кишечного заболевания. Подняв голову и увидев перед собой даму, я чуть было не упал в обморок.

Я ждал, что она снимет свои солнечные очки, но они по-прежнему красовались на ее прекрасном носике, и я понятия не имел, смотрит она на меня из-за их затемненных стекол или же напрочь игнорирует.

Мадам Казнав протянула Жермене рецепт – грациозным жестом, как хозяин, протягивающий слуге руку для поцелуя.

– Чтобы приготовить это лекарство, понадобится время, – сказала Жермена, расшифровав нацарапанные на бумаге каракули врача. Затем показала на кучу пакетов, сваленных на прилавке, и добавила: – В данный момент я не могу им заняться, у меня и так дел невпроворот.

– Когда я смогу его забрать?

– В самом лучшем случае после обеда. Но не раньше трех часов.

– Не страшно. Единственно, сама я за ним зайти не смогу. Меня долго не было, и теперь дом просит, чтобы в нем убрались. Вы не будете так добры отправить мне лекарство с нарочным? Комиссионные я заплачу.

– Дело не в деньгах, мадам…

– Казнав.

– Приятно познакомиться… Вы далеко живете?

– За еврейским кладбищем, мой дом стоит в отдалении на тропе Отшельников.

– Да, знаю… Будет сделано, мадам Казнав. Лекарство вам доставят после обеда, с трех до четырех часов.

– Отлично.

Она ушла, на прощание кивнув мне.

Я не находил себе места, нетерпеливо дожидаясь Жермену, возившуюся за небольшой дверью в подсобное помещение, служившее ей лабораторией. Стрелки настенных часов будто замерли, отказываясь двигаться вперед. Я боялся, что к тому моменту, когда повезу лекарство, наступит ночь. Наконец этот час настал, похожий на глоток воздуха после длительной остановки дыхания. Ровно в три часа Жермена вышла из лаборатории и завернула флакон с лекарством в бумагу. Вручить мне сверток и сказать, что с ним делать, она не успела – я вырвал его у нее из рук и вскочил на велосипед.

Ухватившись за руль, я нажимал на педали, но не ехал, а летел. От встречного ветра надулась рубашка. Я обогнул еврейское кладбище, срезал путь через фруктовый сад и на полной скорости покатил по тропе Отшельников, лавируя среди рытвин.

Дом мадам Казнав стоял на пригорке, в трех сотнях метров от городка. Он возвышался над полями, большой, выкрашенный белой краской, обращенный фасадом на юг. Хотя располагавшаяся слева от него конюшня выглядела пустынной и заброшенной, сам он сохранил все свое великолепие. От тропы Отшельников к нему пролегала узкая аллейка, обсаженная карликовыми пальмами. Во двор вели кованые ворота, вмурованные в невысокую стену из идеально подогнанных камней, по которой взбирались узловатые виноградные лозы. На сводчатом фронтоне, над двумя выложенными плиткой колоннами, выделялась высеченная в камне буква «К», опиравшаяся на число 1912 – дату окончания строительства.

Я ступил на землю, оставил велосипед у входа и толкнул громко скрипнувшие ворота. Во дворе, посреди которого бил фонтанчик, никого не было. Садом давно никто не занимался.

– Мадам Казнав, – позвал я.

Ставни на окнах были заперты, входная дверь закрыта. Сжимая в руках сверток с лекарством, я сел у фонтана, в тени рукотворной Дианы, и стал ждать. Вокруг не было ни души. В зарослях винограда тихо стонал ветер.

Прождав целую вечность, которой, казалось, не будет ни конца ни края, я решил постучать в дверь. Удары эхом разносились по дому с таким гулом, будто я молотил по бездонной бочке. Внутри явно никого не было, но мне не хотелось этого признавать.

Я вернулся и вновь уселся на краешек фонтана, стараясь не пропустить момент, когда на дорожке под ногами скрипнет галька. Нетерпеливо дожидаясь, когда она возникнет передо мной, будто из небытия. Когда я почти потерял всякую надежду, за моей спиной внезапно раздалось: «Здравствуйте!»

Она стояла позади меня, в белом платье и шляпе с красными лентами, чуточку сдвинутой на затылок.

– Я была внизу, в саду. Люблю гулять в тиши деревьев… Вы давно здесь?

– Нет, нет… – солгал я. – Только что приехал.

– Я не видела вас на тропе, когда поднималась в дом.

– Вот ваше лекарство, мадам, – сказал я и протянул ей сверток.

Перед тем как взять его, женщина застыла в нерешительности, будто позабыв, что заходила к нам в аптеку. Затем элегантно распаковала сверток, отвинтила крышку и понюхала содержимое, внешне напоминавшее какую-то косметику.

– Мазь пахнет хорошо. Только бы от нее прошла ломота. Когда я вернулась, в доме царил настоящий хаос, и мне пришлось трудиться дни напролет, чтобы вернуть ему былой вид.

– Если вам нужно перетащить какие-то вещи или что-нибудь починить, я к вашим услугам.

– Вы прелесть, месье Жонас.

Она указала мне на стул, стоявший рядом со столиком на веранде, дождалась, пока я сел, и устроилась напротив.

– Полагаю, в такую жару вас измучила жажда, – сказала она и взяла графин с лимонадом, наполнила большой стакан и тихонько подвинула мне. От этого жеста на лице женщины отразилась гримаса боли, и она закусила губу.

– Вам больно, мадам?

– Должно быть, подняла что-то слишком тяжелое.

Она сняла очки. Я почувствовал, что внутри меня полыхнул огонь.

– Сколько вам лет, месье Жонас? – спросила женщина, пронзая насквозь мою душу своим царственным взором.

– Семнадцать, мадам.

– Наверное, у вас уже есть невеста.

– Нет, мадам.

– Как это? Что означает это ваше «Нет, мадам»? Такая симпатичная мордашка, такие ясные глаза. Если вы мне сейчас скажете, что за вами не бегает целый гарем, ни за что не поверю.

Запах ее духов пьянил меня.

Она вновь закусила губу и поднесла руку к шее.

– Вы очень страдаете, мадам?

– Да, это довольно болезненно. – Она взяла мою руку. – У вас пальцы настоящего принца.

Мне было стыдно, я боялся, что охватившее меня замешательство не ускользнет от ее внимания.

– Кем вы собираетесь стать, месье Жонас?

– Аптекарем, мадам.

Она несколько мгновений задумалась над моим выбором, затем согласилась:

– Благородная профессия.

У нее в третий раз свело судорогой шею, и от боли она чуть ли не согнулась пополам.

– Эту мазь я должна попробовать сию же минуту.

Она встала с необычайным достоинством.

– Если хотите, мадам, я могу… я могу помассировать вам плечи…

– Очень на это надеюсь, месье Жонас.

Не знаю почему, но что-то вдруг нарушило торжественность обстановки. Однако длилось это лишь какую-то долю секунды, и, когда мадам Казнав вновь обратила на меня свой взор, все уже вернулось на круги своя.

Мы стояли по разные стороны стола. Сердце мое колотилось в груди с неистовой силой, и я спрашивал себя, не слышит ли она его биения. Женщина сняла шляпу, и ее волосы рассыпались по плечам, буквально меня парализовав.

Она толкнула дверь дома и пригласила меня внутрь. В передней царил легкий полумрак. Мне казалось, что я все это уже однажды видел, что уже проходил по этому коридору. Может, что-то подобное приснилось мне? Или я все это придумал? Мадам Казнав шла впереди, и на какое-то мгновение я спутал ее со своей судьбой.

Мы поднялись по лестнице. Я спотыкался о ступеньки, хватался за перила и лишь смутно видел, как впереди колыхалось ее тело, величественное, чарующее, почти нереальное в своей грации, выходящей за все мыслимые пределы. На площадке она мелькнула в ярком свете, струившемся из слухового окна; ее платье будто растаяло, и я в малейших подробностях увидел безупречные очертания ее фигуры. Резко обернувшись, она застигла меня врасплох, увидела, что я пребываю в шоковом состоянии, и тут же поняла, что дальше я не пойду, что у меня кружится голова, что колени мои вот-вот подогнутся, что я трепещу, будто щегол в силке. Улыбка женщины добила меня окончательно. Она гибким, воздушным шагом подошла ко мне и что-то сказала, но я не услышал. В висках бешено стучала кровь, не давая возможности собраться. «Что с вами, месье Жонас?..» Она взяла меня за подбородок и подняла голову… «С вами все в порядке?..» Эхо ее голоса тонуло в неистовом гуле клокотавшей в жилах крови… «Это я довела вас до такого состояния?..» Вполне возможно, что это говорила не она, а я сам, пусть даже не узнавая собственного голоса. Ее пальцы скользнули по моему лицу. Я почувствовал спиной стену, отрезавшую, будто крепостной вал, все пути к отступлению. «Месье Жонас?..» Взгляд ее глаз окутывал меня и вбирал в себя с ловкостью фокусника. В этом взгляде я буквально растворялся. У меня перехватило дух, но ее дыхание порхало легкой птичкой, поглощая меня без остатка. Наши лица уже слились в одно целое. Когда она коснулась меня губами, мне показалось, что я разваливаюсь на мелкие кусочки. Ощущение было такое, будто она стирала меня ластиком, а потом рисовала вновь одними кончиками пальцев. Это еще был не поцелуй, так, легкое, мимолетное, осторожное прикосновение – может, она прощупывала почву? Женщина отступила, будто волна, обнажив мою наготу и волнение. Но ее уста тут же вернулись, более уверенные, более победоносные; даже горный ручей и тот не смог бы меня так напоить. Мои губы потянулись к ней, тоже стали водой, и мадам Казнав выпила меня до самого дна долгими, бесконечными глотками. Голова моя витала в облаках, в то время как ногами я стоял на ковре-самолете. Напуганный наплывом такого счастья, я попытался высвободиться из ее объятий, но она с силой держала меня за шею. Тогда я уступил и отказался от всякого сопротивления. В восторге от того, что она заманила меня в эту ловушку, возбужденный и на все согласный, восхищенный собственной капитуляцией, я соединился с ней через ее воинственный язык, слившийся с моим. Бесконечно ласково она сняла с меня рубашку и куда-то ее бросила. Теперь я дышал только ее дыханием и жил исключительно биением ее пульса. Мне смутно казалось, что с меня снимают одежду, вводят в комнату и толкают на кровать, глубокую, как река. Тысячи пальцев рассыпались по моему телу огненным фейерверком, я превратился в праздник, в радость, в абсолютное опьянение экстаза. У меня было такое чувство, будто я умираю – и тут же возрождаюсь.

– Спустись с небес на землю, – пожурила меня на кухне Жермена, – за два дня ты перебил половину моей посуды.

До меня вдруг дошло, что тарелка, которую я мыл в раковине, выскользнула и разбилась у моих ног.

– Ты слишком рассеян…

– Я не хотел…

Жермена с любопытством взглянула на меня, вытерла о передник руки и положила их мне на плечи.

– Что-то не так?

– Да нет, все в порядке. Она просто выскользнула из рук.

– Да… Беда лишь в том, что этому нет ни конца ни края.

– Жермена! – позвал ее дядя.

Его вмешательство спасло меня в самую последнюю минуту. Жермена тут же обо мне позабыла и побежала в его комнату, расположенную в конце коридора.

Я себя не узнавал. После случая с мадам Казнав я совершенно растерялся и никак не мог выпутаться из лабиринта эйфории, которая ни за что не желала меня отпускать. Это был мой первый мужской опыт, раньше я еще ни разу не был с женщиной, и от всего произошедшего ходил будто во хмелю. Стоило мне хоть на секунду остаться одному, как на меня тут же обрушивался шквал острого желания. Мое тело натягивалось, как лук, я чувствовал, как пальцы мадам Казнав касаются моей кожи, как по нервным окончаниям пробегают ее ласки, превращаясь в трепет, в кровь, стучащую в висках. Закрывая глаза, я вновь ощущал на себе ее прерывистое дыхание, и моя вселенная наполнялась исходившими от нее пьянящими запахами. Ночью было невозможно уснуть; кровать, на которой я непрерывно грезил о любовных утехах, до самого утра держала меня в трансе.

Симон застал меня с кислой миной на лице. Его каламбуры меня ничуть не доставали. Пока Жан-Кристоф и Фабрис корчились от смеха над каждой его шуточкой, я оставался бесчувственным, будто мраморная статуя. Они хохотали, даже не понимая, о чем идет речь. Сколько раз Симон махал руками у меня перед лицом, чтобы проверить, не улетел ли я на небеса. На несколько мгновений я возвращался к действительности, но почти тут же впадал в некоторое подобие каталепсии, и шум окружающего мира тут же стихал для меня.

На этом холме, у подножия столетнего оливкового дерева, я среди друзей был сама рассеянность.

Прождав две недели, я набрался храбрости и вновь направил стопы в большой белый дом на тропе Отшельников. Было уже поздно, и солнце готовилось совсем скоро сложить оружие. Я оставил велосипед у ворот и вошел во двор… Она была там – присев на корточки под кустом, с большими ножницами в руках, приводила в порядок сад.

– Месье Жонас, – сказала она, вставая.

Мадам Казнав положила ножницы на горку камней и отряхнула от пыли руки. На ней была та же шляпа с красными лентами и то же белое платье, которое в свете заходящего солнца с редкой точностью обрисовывало чарующие очертания ее фигуры.

Мы смотрели друг на друга, не говоря ни слова.

От стрекота кузнечиков в этой гнетущей тишине у меня раскалывалась голова.

– Здравствуйте, мадам.

Она улыбнулась и распахнула глаза, показавшиеся мне безбрежнее самого горизонта.

– Чем могу служить, месье Жонас?

В ее голосе был какой-то нюанс, заставивший меня опасаться худшего.

– Просто ехал мимо, – соврал я. – И зашел, чтобы… с вами поздороваться.

Я стоял, пригвожденный к земле ее немногословием.

Она не сводила с меня глаз, будто я был обязан объяснять, почему здесь оказался. По ее виду было заметно, что мое вторжение особого восторга у нее не вызвало. Мне даже показалось, что я ей в тягость.

– Вы не должны… я сказал себе, что… Словом, может, вам надо что-нибудь починить или переставить какую-нибудь мебель?

– Для этого есть слуги.

Не находя слов в свое оправдание, я страшно на себя злился, понимая, что выгляжу смешно. Неужели я сам все испортил?

Она подошла ближе, остановилась рядом со мной и, не переставая улыбаться, буквально раздавила меня взглядом.

– Месье Жонас, к людям не принято являться, когда в голову взбредет.

– Я думал…

Она приложила к моим губам палец, чтобы я больше ничего не сказал.

– Не надо думать бог знает что.

Мое смущение стало перерастать в глухой гнев. Почему она так себя со мной вела? Как мне внушить себе, что между нами ничего не произошло? Она наверняка догадалась, зачем я пришел.

Будто читая мои мысли, мадам Казнав сказала:

– Я бы дала вам знать, если бы вы мне понадобились. Все должно идти своим чередом, понимаете? Если торопить события, ничего хорошего не получится.

Она нежно провела пальцем по моим губам, раздвинула их и скользнула меж зубов. Чуть задержалась на кончике языка, затем осторожно вытащила его и вновь приложила к губам.

– Вы должны знать, Жонас, что у женщин все происходит в голове. Они готовы только тогда, когда мысленно разложат все по полочкам. Мы привыкли держать эмоции в узде.

Она не сводила с меня глаз, царственная и несгибаемая. Самому себе я казался лишь плодом воображения этой женщины, игрушкой в ее руках, маленьким щенком, которого она вот-вот перевернет на спинку и пощекочет пальчиком животик. Я не хотел торопить события и лишать себя шансов, мне хотелось, чтобы она, раскладывая все по полочкам, не забыла и меня. Когда она убрала руку, я понял, что должен быть готов… и ждать, когда она о себе напомнит.

Мадам Казнав проводила меня до ворот.

Я прождал много недель. Лето 1944 года подошло к концу, но она не давала о себе знать. В деревне мадам Казнав больше не появлялась. Когда Жан-Кристоф собирал нас на холме и Фабрис принимался читать свои стихи, я не видел перед собой ничего, кроме большого белого дома на тропе Отшельников. Порой мне казалось, что по двору кто-то ходит, и я узнавал в парящей над равниной дымке ее белое платье. А вечером, вернувшись домой, выходил на балкон и слушал шакалов, в надежде, что их вой заглушит ее молчание.

Мадам Скамарони то и дело возила нашу ватагу в Оран, на бульвар Шассер, но я не помнил ни фильмов, которые мы смотрели, ни встречавшихся нам девушек. Симону моя постоянная рассеянность стала надоедать. Как-то раз на пляже он вылил на меня ведро воды, чтобы я поскорее спустился с небес на землю. Если бы не Жан-Кристоф, эта его шутка обернулась бы дракой.

Встревожившись из-за моей вспыльчивости, Фабрис пришел ко мне домой выяснить, что со мной происходит. Но ответа так и не дождался.

Выбившись из сил и не в состоянии больше ждать, как-то в воскресный полдень я прыгнул на велосипед и помчался к большому белому дому. Мадам Казнав наняла старого садовника и служанку, которые в момент моего появления как раз перекусывали в тени цератонии. Не выпуская велосипеда из рук, я стал ждать во дворе. Дрожа с головы до ног. Завидев меня у фонтана, мадам Казнав подпрыгнула на месте, стала искать глазами слуг, а увидев их в противоположном конце сада, молча посмотрела на меня. За ее улыбкой угадывалось раздражение.

– Я не смог, – признался я.

Она спустилась с крыльца, спокойно подошла ко мне и твердо заявила:

– Но должны были.

После чего пригласила пройти за ней к воротам, а там, не опасаясь нескромных взглядов, обняла и жадно поцеловала. Поцелуй этот был столь жаркий, что я увидел в нем что-то неумолимое, как предвестие безвозвратного «прощай».

– Вам все приснилось, Жонас, – сказала она. – Это был лишь сон подростка.

Пальцы мадам Казнав разжались, и она от меня отстранилась.

– Между нами никогда и ничего не было… В том числе и этого поцелуя.

Ее взгляд загонял меня в тупик.

– Вы меня поняли?

– Да, мадам, – услышал я собственное бормотание.

– Вот и хорошо.

Жестом, вдруг ставшим материнским, она потрепала меня по щеке.

– Я знала, что вы благоразумный мальчик.

Чтобы вернуться домой, мне пришлось дожидаться ночи.